Религиозный язык у эсеров-террористов начала XX века

 

 

ЧАСТО утверждается, что русская интеллигенция глубоко религиозна в своем духовном облике, несмотря на то что в громадном большинстве она — атеистична. Черты «религиозности» находят, например, в фанатизме и догматизме революционных социалистов, в их вере в грядущий рай на земле, известном аскетизме в личной жизни, братских отношениях с товарищами. Религиозный язык заимствован самими революционерами для выражения секулярных, социалистических идей.

 

Для многих революционеров усвоение религиозного языка, можно полагать, было чисто метафорическим словоупотреблением, легитимизирующим политическую оппозиционность ореолом святости и нравственности. Но с точки зрения настоящей религии христианский язык социалистов представлял собой богохульство. В известном сборнике статей о русской интеллигенции, «Вехи», написанном после революции 1905 года ², многие авторы критиковали интеллигенцию за ее лжерелигиозность, сравнивали и сопоставляли эту лжерелигиозность с настоящим христианством. Петр Струве писал, например, что «интеллигенция обладала формой религиозности без ее содержания»³, что в указаниях о «религиозности» интеллигенции «религия понимается совершенно формально и безыдейно»⁴.

 

Главная разница между «настоящей» религией христианина и лжерелигией интеллигента-революционера, с точки зрения авторов «Вех», состояла в том, что для христианина Царство Божие существует на небесах, в то время как для революционера Царство Божие надо создать на земле. Интеллигент-атеист объяснял существование зла неустройством общества и предлагал преодоление этого неустройства путем социальных реформ и политической перестройки. Авторы «Вех», однако, считали, что настоящее преобразование общества произойдет только тогда, когда каждая личность переживет внутреннее, духовное преобразование.

-----------------------------------

1 Выражаю благодарность своей коллеге Галине Емельяновой за помощь при переводе статьи на русский язык.

2 Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Изд. 2-е. М., 1909 (переиздание: Франкфурт, 1967).

3 Струве П. Б. Интеллигенция и революция // Вехи. С. 170.

4 Там же. С. 161.

 

Но стоит задать вопрос: почему же атеистичная интеллигенция использовала язык и идеи христианской религии? Из авторов «Вех» самый полный ответ на это дает Сергей Булгаков в своей статье «Героизм и подвижничество». Булгаков сознает, что некоторые из самых основных идей социалистической интеллигенции были заимствованы у христианства — например, идеи о равенстве и братстве, равноценности людей, достоинстве человеческой личности ³. И действительно, нет ничего удивительного в том, что религиозный язык усвоен революционерами для выражения секулярных социалистических идей. Известно, что между идеями христианства и социализма есть немало сходства и что в истории европейской мысли Х1Х-ХХ веков их судьбы очень тесно переплетены. В России начала XX века мы находим целый ряд таких понятий. как христианский социализм, богоискательство и богостроительство.

 

Но дело не только в том, что в нравственных идеях и идеалах социализма есть много общего с христианством. Надо объяснить — с точки зрения интеллигентской психологии, — почему русские интеллигенты принимали идеи социализма не столько как науку, сколько как религиозную веру.

 

В «Вехах» Булгаков объясняет, почему у русской интеллигенции революционные идеи, и в особенности идеи социализма, приобретали черты религиозности. Правительственное преследование, по мнению Булгакова, создало у интеллигенции чувство мученичества и исповедничества, в то время как насильственная оторванность ее от жизни породила известный утопизм и отсутствие чувства действительности. В этой связи интеллигенция пренебрегала «мещанским» складом жизни Западной Европы. В этой «антибуржуазности» интеллигенции была доля дворянского аристократизма, презрения к «порядочности» жизни средних классов. Но была также и доза бессознательно-религиозного аскетизма, отвращения к материальным благам. Булгаков предполагал, что многие из лучших представителей русской интеллигенции заимствовали эти черты из церковной среды, в которой они воспитывались, и что эти положительные черты постепенно исчезают в начале XX века, по мере ослабления христианских навыков ⁷. Здесь стоит отметить, что американский историк Барбара Алперн Энгел считает, что женщины-интеллигентки XIX века проявляли эти нравственно-религиозные черты самоотверженности и самопожертвования еще больше, чем мужчины-интеллигенты. Она объясняет это тем, что женщины в большей степени, чем мужчины, сохраняли традиционные ценности религиозной семьи.

 

Но если объяснить, почему идеи и идеалы социализма часто выражались религиозным языком, не так уж трудно, то понять, почему в России религиозный язык употреблялся даже террористами, несколько труднее.

---------------------------------

5 Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи. С. 56.

7 Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество...С. 28-30.

 

Как мы увидим ниже, религиозность, по крайней мере, у некоторых террористов. выражалась в понятиях мученичества, подвига, добровольного самопожертвования через смерть на эшафоте.

 

Авторы «Вех», вслед за Достоевским, видели в терроризме крайних групп интеллигенции логическое последствие «человекобожества», веры в то, что «все позволено». Булгаков признавал, что до революции 1905 г. «еще легко было смешивать страдающего и преследуемого интеллигента, несущего на плечах героическую борьбу с бюрократическим абсолютизмом, с христианским мучеником», и что «между мучениками первохристианства и революции» было внешнее сходство ⁹. Но он считал, что все явления «максимализма средств» — террора и экспроприаторства — во время революции показали опасность идеи «самообожения»¹⁰. Сопоставляя «интеллигентский героизм» с «христианским подвижничеством», он заключал, что «при некотором внешнем сходстве между ними не существует никакого внутреннего сродства, никакого хотя бы подпочвенного соприкосновения»¹¹. Христианское подвижничество, по мнению Булгакова, выражало идею Богочеловека, в то время как интеллигентский героизм выражал еретическую идею человекобога ¹².

 

При всей известности и важности взглядов авторов «Вех» для истории русской интеллигенции надо сказать, что их замечания о ее религиозности слишком общие и отвлеченные. В своем докладе я постараюсь рассмотреть этот вопрос более подробно, приводя в качестве конкретного примера эсера-террориста Ивана Каляева. Пример Каляева интересен не только сам по себе, как выражение «религиозности» террориста, но также тем, что известный французский писатель-экзистенциалист Альбер Камю выбрал его как героя своей пьесы об убийстве великого князя Сергея Александровича 4 февраля 1905 г. (Les Justes — «Справедливые»)¹³. В своей книге L’homme revolte Камю также писал о Каляеве и подобных ему эсерах-террористах как о самом высоком типе «бунтарей», которых он называл «разборчивые убийцы. Камю противопоставлял благородных террористов, народовольцев и эсеров-боевиков Нечаеву и подобным ему политическим циникам, описываемым Достоевским в «Бесах»¹⁴.

 

Иван Платонович Каляев родился в 1877 г. в Варшаве, где он учился в русской гимназии. Мать его была полькой, из обедневшей шляхетской семьи; отец — русским, полицейским надзирателем, из семьи крепостных крестьян. Каляев написал о своем отце: «Это был человек честный, не брал взяток, и потому мы очень бедствовали»¹⁵. Уже гимназистом Иван интересовался идеями Польской социалистической партии. Учебный год 1897/98 Каляев провел в Московском, а с 1898 г. учился в С.-Петербургском университете. Весной 1899 г. был арестован за участие в студенческих беспорядках и выслан в Екатеринослав, гдпримкнул к социал-демократам. В 1902 г. он поступил в университет во Львове,

------------------------------------

9 Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество... С. 57,58.

10 Там же. С. 45.

11 Там же. С. 55.

12 Там же. С. 55-56.

13 См.: Camus Albert. Les Justes. London, 1960

14 Camus Albert. The Rebel. Harmondsworth, 1965. С. 118-145. Камю также написал пьесу Les Possedes, основанную на «Бесах» Достоевского (есть русский перевод под названием «Одержимые»).

15 Кассационная жалоба И. П. Каляева в Сенат//Былое. 1908. № 7. С. 45.

 

но скоро после этого был опять арестован и выслан в Ярославль. Там он вступил в партию социалистов-революционеров. Осенью 1903 года Каляев уехал за границу и стал членом Боевой организации ПСР. Он играл важную роль в убийстве министра внутренних дел В. К. фон Плеве в С.-Петербурге 15 июля 1904 г. и в одиночку убил великого князя Сергея Александровича бомбой в Москве 4 февраля 1905 г. Каляев был арестован на месте взрыва, его судили, и 10 мая он был повешен в крепости Шлиссельбург ¹⁶.

 

Был ли Каляев «религиозным» человеком? Свидетельства об этом несколько противоречивы. Альбер Камю пишет в книге L’homme revolte, что Каляев верил в Бога ¹⁷. В доказательство этого Камю приводит случай, описываемый Савинковым. 15 июля 1904 г., т. е. в день, назначенный для убийства Плеве, Савинков увидел Каляева у ворот Покровской церкви, несущего взрывчатку, обернутую в платок. Каляев, сняв фуражку, крестился на образ ¹⁸. Но вполне возможно, что Каляев все еще играл роль швейцара, отведенную ему в сценарии покушения. Все свидетельства едины в том, что перед казнью Каляев отказался от исполнения церковных обрядов: он согласился на посещение священника, но видел в нем только частное лицо ¹⁹. Савинков в своих «Воспоминаниях» писал, что Каляев ответил священнику, «что хотя он человек верующий, но обрядов не признает»²⁰. В современной эсеровской печати писали:

 

Пришедшего к нему духовника он попросил уйти, заявив, что у него своя религия, внутренняя, что совесть его спокойна, что он убежден, что не сделал ничего дурного ²¹.

 

Представляется, что Каляев не был верующим православным христианином. Однако в его отношении к революционному делу было много религиозного, в переносном смысле слова. Савинков сравнивает веру Каляева в террор с верой религиозной. Еще до казни Каляева Савинков написал о нем:

 

Заветы Народной Воли стали для него религией и религии этой он служил с тех пор со всей верой и со всей страстью, на какую только была способна его <„.> революционная натура ²².

---------------------------------------------------

16 Источники для биографии Каляева сравнительно скудны. Некоторые биографические подробности содержатся в его «Кассационной жалобе в Сенат» (Былое. 1908. № 7. С. 44-49). Свои воспоминания о нем оставили Борис Савинков и Егор Сазонов, его товарищи по

боевой организации: «Бывший социал-демократ» [Борис Савинков}. Иван Платонович Каляев//Революционная Россия |Р.Р.]. 1905. № 64. 15 апреля. С. 14-16; Сазонов Егор. И. П. Каляев // Былое. 1908. № 7. С. 20-35; Савинков Борис. Из воспоминания об Иване Каляеве // Былое. 1908. № 7. С. 36-43; Савинков Б. Воспоминания террориста. Харьков, 1926. Надо иметь в виду, что в то время, когда Савинков и Сазонов писали свои воспоминания, Каляев был уже героем и мучеником террористского дела, и именно поэтому, наверное, в их изображении товарища есть известная доля идеализации. Воспоминания Савинкова во французском переводе служили главным источником суждений Камю о Каляеве.

17 Camus Albert. The Rebel... С. 136.

18 Савинков Б. Воспоминания... С. 55-56.

19 Смерть Каляева // Р.Р. 1905. № 68. 1 июня. С.1.

20 Савинков Б. Воспоминания... С. 113-114.

21 Последние минуты Каляева // Р.Р. 1905. №68. 1 июня. С. 24.

22 Иван Платонович Каляев // Р.Р. 1905. № 64. С. 15.

 

В «Воспоминаниях» Савинков пишет о любви Каляева к искусству, добавляя:

 

Для людей, знавших его очень близко, его любовь к искусству и революции освещались одним и тем же огнем — несознательным, робким, но глубоким и сильным религиозным чувством. К террору он пришел своим, особенным, оригинальным путем и видел в нем не только наилучшую форму политической борьбы, но и моральную. быть может, религиозную, жертву ²³.

 

Для Каляева террор как революционное средство оправдывался тем, что сам террорист-убийца пожертвовал собой. Каляев сказал Сазонову, что ему страстно хотелось бы погибнуть на месте покушения, но что было бы еще луч-ше умереть на эшафоте ²⁴. При подготовке покушения на Плеве Каляев предлагал броситься под ноги лошадям, везущим карету министра ²⁵. После убийства великого князя он написал товарищам из тюрьмы: «Против всех моих забот, я остался 4-го февраля жив», — и дальше:

 

С тех пор, как я попал за решетку, у меня не было ни одной минуты желания как-нибудь сохранить жизнь... Я считаю свою смерть последним протестом против мира крови и слез и могу только сожалеть о том, что у меня есть только одна жизнь, которую я бросаю, как вызов самодержавию ²⁶.

 

Как человек, призванный к самопожертвованию, террорист, по мнению Каляева, должен быть чист в своей личной жизни. Боевая организация — святилище, в которое надо входить с «разутыми ногами»²⁷. Для него БО была и чем-то вроде братства. Сазонов пишет:

 

Отражением тех отношений, которые будут существовать между людьми в идеальном обществе, для Поэта были его отношения к товарищам по делу. В них Поэт вносил всю теплоту, всю тонкость понимания, все изящество своей натуры...²⁸

 

Именно на основании таких высказываний Альбер Камю считал, что Каляев и подобные ему эсеры-террористы принадлежат к высокому типу «бунтарей» — к «разборчивым убийцам». Они — по мнению Камю — были людьми принципиальными, готовыми платить своей собственной жизнью за убийство другого человека. Они пожертвовали собой во имя будущего счастья человечества, и их взаимоотношения друг с другом в революционной организации выражали понятия рыцарства и братства ²⁹.

 

Но была и другая причина, почему Камю считал Каляева одним из «разборчивых», совестливых убийц. Он избегал лишних жертв, и в особенности отказывался убивать детей ³⁰.

 

Покушение на великого князя должно было совершиться 2 февраля 1905 г., когда он ездил на спектакль в Большой театр. Но Каляев, уже подняв руку, чтобы бросить взрывчатку, увидел, что в карете сидит не только Сергей Александрович, но и его жена, великая княгиня Елизавета Федоровна, и дети великого князя Павла Александровича — Мария и Дмитрий. Каляев не мог убить женщину и детей и опустил бомбу. Впоследствии целая группа террористов согласилась с этим решением ³¹.

------------------------------------

23 Савинков Б. Воспоминания... С. 36. Подчеркнуто в подлиннике. См. его слова о Доре Бриллиант: «... террор для нее. как и для Каляева. окрашивался прежде всего той жертвой, которую приносит террорист». (Там же. С. 40. Подчеркнуто в подлиннике).

24 Сазонов Егор. И. П. Каляев //Былое. 1908. № 7. С. 33.

25 Савинков Б. Воспоминания... С. 46-47; Сазонов Егор. И. П. Каляев... С. 34.

26 Последние письма И. Каляева //Р.Р. 1905. №68. С.1-2.

27 Сазонов Егор. И. П. Каляев... С. 25.

28 Там же. С. 31.

29 Camus Albert. The Rebel... С. 133-142.

30 Сатиз А. Camus Albert. The Rebel... С. 137

31 Савинков Б. Воспоминания... С. 95-96. См. также Camus Albert. Les Justes...

 

Через два дня, 4 февраля, Каляев убил великого князя, когда тот был в карете один. Вместе с великим князем был тяжело ранен его кучер, Андрей Рудинкин, который умер три дня спустя. (Любопытно, что для террориста-«рыцаря» смерть кучера — человека из народа — была приемлема, тогда как смерть женщины и детей из царственного дома не была допустима.) В своей «Кассационной жалобе в Сенат» Каляев написал:

 

На суде председатель напомнил мне вопросом о моем отношении к убитому кучеру—я лично забыл об этом обстоятельстве, но, конечно, я не желал его смерти и был крайне удручен, когда мне сказали, что он умер, хотя, согласно правилу поведения на следствии, я отказался дать какие-либо объяснения ³².

 

Через несколько дней после убийства великого князя — вечером 7 февраля — его вдова, великая княгиня Елизавета Федоровна, посетила Каляева в Бутырской тюрьме ³³. Мотивы великой княгини неизвестны. В правой печати писали, что она благородно простила убийцу своего мужа и предложила заступиться перед царем за его жизнь. Эсеровская пресса объявила, что это — хитрый маневр со стороны правительства, чуть ли не провокация ³⁴. Но мы не имеем основания сомневаться в том, что великая княгиня была глубоко верующей женщиной, искренней в своем желании простить Каляева ³⁵. Ясно также, что Каляев отверг ее предложение о заступничестве.

 

В своем рассказе о свидании с великой княгиней Каляев ни слова не сказал о том, что она предлагала заступиться за него. Он написал только, что она сказала ему: «...Я хотела бы только, чтобы вы знали, что великий князь простил вам, что я буду молиться за вас». Потом она добавила, что она будет молиться за Каляева и просила его взять от нее «на память» иконку. Каляев принял иконку. Он объяснил:

 

Это был для меня символ признания с ее стороны моей победы, символ ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступление великого князя ³⁶.

 

Впоследствии, 24 марта, после опубликования в газетах отчета об этом свидании («появление в печати известия о принятии мною иконки в тенденциозно- оскорбительном для меня освещении»), Каляев написал открытое письмо великой княгине ³⁷. В этом письме он утверждал, что «не выражал какого-либо раскаяния»: «...мне не в чем раскаиваться, так как моя совесть чиста».

-----------------------------------

32 Кассационная жалоба И. П. Каляева в Сенат... С. 48.

33 Великая княгиня Елизавета Федоровна («Элла») была старшей сестрой императрицы Александры Федоровны.

34 4-е февраля 1905 г. //Р.Р. 1905. № 60. 5 марта. С. 3 (см. также № 64, с. 15).

35 Впоследствии она стала монахиней, основала Марфо-Мариинскую обитель милосердия

в Москве. Большевики убили ее, вместе с другими членами царствующего дома, в городе Алапаевске (Урал), в день после убийства царя с семьей в Екатеринбурге.

36 И. Каляев и великая княгиня. 1. Рассказ И. Каляева о свидании // Р.Р. № 68. С. 3. См. также: И. Каляев и великая княгиня. 3. Стихотворение И. Каляева» //Там же. С. 4-5:

«...Она встрепенулась душою

И молвила нервно: «Молюсь я за вас»,...

Она мне дала на прощанье

Иконку: «на память», - сказав, «от меня».

Я принял, как символ признанья...»

37 И. Каляев и великая княгиня. 2. Письмо И. Каляева к вел. княгине» // Там же. С. 3-4.

 

В письме он также опровергнул другие газетные известия, например, о том, что он молился за великую княгиню. Он объяснил, что он молился за нее только в переносном смысле, что он надеялся, что ее не будет в карете 4 февраля вместе с великим князем («я молитвенно не желал Вашей гибели»)³⁸. Он продолжал:

 

...моя «молитва» <...> была самого земного свойства. Отсюда ясно, что в моем выражении «молился» — нет ничего такого, что могло бы подать повод к обольщению насчет твердости моих убеждений. Да, я действительно «молился» за успех моей партии, как представительницы народа в борьбе с самодержавием ³⁹.

 

Для Каляева вопрос о его «религиозности» был достаточно больным. В письме к великой княгине он написал, что он «не объявлял себя верующим». Он объясняет:

 

...дело Боевой организации 4-го февраля было и моим личным делом, и я исполнил его с истинно религиозной преданностью. В этом смысле я «религиозный» человек, но моя религия — социализм и свобода, а не мрак и насилие. Моя религиозность против Вас, а не с Вами, что я доказал делом 4-го февраля ⁴⁰.

 

Каляев указывал на то, что он был сострадателен к великой княгине: «я был снисходителен к Вашему религиозному суеверию», «я оказал уважение Вашему религиозному чувству, хотя бы внешнее». Он упрекнул ее в том, что она ответственна за опубликование в печати тенденциозных и искаженных известий об их свидании «как о каком-то торжестве православия», и подтвердил: «я ничего общего не имею какой-либо стороною моего „я" с религиозным суеверием рабов и их лицемерных владык»⁴¹.

 

Из этого любопытного эпизода ясно, что сознательного извращения слов Каляева со стороны великой княгини, наверное, не было. Более вероятно, что это было чистое недоразумение: она толковала его метафорическое употребление религиозного языка, как буквальное. И сам Каляев не только употреблением религиозного языка, но и религиозным поведением — принятием иконки — как бы подтвердил толкование великой княгини.

 

Не случайно, что партийная кличка Каляева была «Поэт». Он сам писал стихи (очень плохие, надо сказать)⁴², страстно любил поэзию русских символистов — Блока, Бальмонта, Брюсова, которых он называл «революционерами в искусстве» и «революционерами чувства», и горячо защищал их от обвинений в декадентстве или реакционности ⁴³. Можно сказать, что Каляев делал из своей собственной карьеры террориста что-то вроде произведения искусства. Он был хорошим актером, и при слежках за Плеве и великим князем прекрасно играл роли извозчика, папиросника или швейцара ⁴⁴. Наверное, не менее хорошо он мог играть и роль христианского подвижника.

-------------------------------------

38 Кажется, что 4 февраля Каляев был готов убить великую княгиню, если б она находилась в карете вместе с мужем. См. его объяснение об этом в «Кассационной жалобе» (С.48).

39 И. Каляев и великая княгиня. 2. Письмо И. Каляева к вел. княгине... С. 3.

40 Там же.

41 Там же.

42 См. Каляев И. пусть грянет бой // Р.Р. 1905. № 66. С. 2-3; И. Каляев и великая княгиня. 3. Стихотворение И. Каляева // Р.Р. 1905. № б§. С. 4-5; Стихотворения И. П. Каляева // Р.Р. 1905. № 73. 15 августа. С. 8-15.

43 Савинков Б. Воспоминания... С. 36; см. также: Сазонов Егор. И. П. Каляев... С. 22-23.

44 См.: Сазонов Егор. И. П. Каляев... С. 26-29.

 

Кстати, Тгеррорист-убийца вполне мог ощущать себя настоящим христианином. В «Воспоминаниях» Савинкова находится пример террористки-верующей — Марии Беневской:

 

Верующая христианка, не расставшись с Евангелием, она каким-то неведомым и сложным путем пришла к утверждению насилия и к необходимости личного участия в терроре. Ее взгляды были ярко окрашены ее религиозным сознанием, и ее личная жизнь, отношение к товарищам по организации носили тот же характер христианской незлобивости и деятельной любви. В узком смысле террористической практики она сделала очень мало, но в нашу жизнь она внесла струю светлой радости, а для немногих — и мучительных моральных запросов.

 

Когда однажды Савинков задал Беневской вопрос о том, почему она идет в террор, она ответила:

 

—...Вам неясно? «Иже бо аще хочет душу свою спасти, погубит ю, а иже погубит душу свою Мене ради, сей спасет ю».

Она помолчала еще.

— Вы понимаете, не жизнь погубит, а душу...⁴⁵

 

Савинков был автором повести о терроризме «Конь бледный»⁴⁶, в которой один из героев, боевик Ваня, во многих отношениях походит на Каляева (даже именем, хотя Каляева звали, по-польски, «Янек»). Как Каляев при слежке за великим князем, Ваня играет роль извозчика, и так же, как Каляев, он отказывается убивать вместе с губернатором его детей (С. 186-188). В конце концов он убивает губернатора бомбой на улице, когда тот находится один в карете (С. 190). Его повесили (С. 196). Но Ваня — настоящий верующий, и в этом отношении он более похож на Марию Беневскую, чем на Каляева. Слова Вани главному герою повести Жоржу, руководителю боевиков, напоминают слова Беневской Савинкову: «Нет больше той любви, как если за други своя положить душу свою. Не жизнь, а душу» (С. 136). Ваня не верит в то, что его собственная смерть будет искуплением за совершенное им убийство. Он сознает, что убийство — это тяжкий грех, но он надеется на прощение от Бога (С. 191). Итак, Ваня, как настоящий христианин, употребляет религиозный язык в буквальном смысле, в то время как Каляев употребляет его только в переносном смысле.

 

И действительно, как мы уже заметили, многих отношениях христианство очень подходит как источник образов для оправдания и апофеоза терроризма. Террорист-эсер считает себя мучеником, добровольно жертвующими самого себя ради спасения человечества (или, по крайней мере, «народа»). Как христианский мученик-святой, он совершает подвиг. (Показательно, что в своем стихотворении об убийстве великого князя Каляев пишет: «Я громом лукавого змея убил»⁴⁷ — тем самым он отождествляет себя с Георгием Победоносцем, а великого князя с сатаной или с антихристом.) Как мученик — и в подражание Христу — он добровольно умирает на эшафоте. (На суде Каляева защитники настаивали на том, что после взрыва он не делал никаких попыток к бегству.)⁴⁸

--------------------------------

45 Савинков Б. Воспоминания... С. 196.

46 Борис Савинков (В. Ропшин). То, чего не было. Роман, повести, рассказы, очерки, стихотворения. М., 1992. С. 130-213. Повесть «Конь бледный» впервые была опубликована в 1909 г.

47 Р.Р. 1905. № 68. С. 4.

48 Отчет о заседании суда // Р.Р. 1905. № 66. 5 мая. С. 4.

 

Конечно, для террористов религиозный язык служил легитимизирующим приемом для их деятельности. И может быть, такое оправдание было тем важнее для них, что легитимность самого царизма обеспечивалась религией, то есть православной церковью. Образ царя сохранял свой сакральный характер до начала XX века, и именно поэтому цареубийство в России имело огромное символическое значение, не только политическое, но и религиозное. На Александра II, убитого террористами «Народной воли», православные христиане вроде Ивана Аксакова смотрели как на святого, мученика и страстотерпца в подражание Христу. Чтобы легитимизировать убийство царя, террористы старались показать, что мучеником был цареубийца, а не его жертва. Метафорическая сакрализация террориста была зеркальным отражением сакрализации монарха.

 

Показательно, что в то время как Центральный комитет эсеровской партии не решался на покушение на Николая II (из практических и тактических соображений), самые фанатичные члены Боевой организации — вроде Савинкова и Каляева — страстно хотели совершить цареубийство, что для них имело очень важное символическое значение⁵⁰. (Главными героями самого_Каляева были народовольцы-цареубийцы Желябов и Гриневецкий.)⁵¹ Покушение на Сергея Александровича имело для боевиков больше значения, чем убийство Плеве, именно потому, что он был членом царственного дома, «дядей Его Величества» (и к тому же сыном Александра II), — хотя по официальной точке зрения партии великий князь был убит именно как генерал-губернатор Москвы и известный реакционер, а не как член царской семьи ⁵². Любопытно, что впоследствии отдельные церковники рассматривали не только царя, но и других жертв политического убийства как кандидатов в святые. После убийства Столыпина в 1911 г. митрополит Питирим Петербургский сделал предложение канонизировать его как мученика. Тесному переплетению политического с религиозным в идеологии царизма соответствовало переплетение политического с религиозным и у революционеров, хотя бы только на уровне языка.

 

Террористы, конечно, составляли самое крайнее крыло русской интеллигенции начала XX века, выражая свою оппозиционность царскому режиму наиболее радикальными средствами. Но «религиозность» террористов имеет много общего с «религиозностью» более широких слоев интеллигенции. Возможно, что к тем объяснениям этого явления, которые приводит Булгаков в «Вехах», надо добавить еще одно объяснение — психологическую необходимость противопоставлять религиозному оправданию самодержавия «религиозное» оправдание оппозиционности самодержавию.

----------------------------

50 Савинков Б. Воспоминания... С. 88-89.

51 Иван Платонович Каляев // Р.Р. 1905. №64. С. 15.

52 Кассационная жалоба... С. 46-47,49.

 

Фиона Бьорлинг

 

WHETHER ‘TIS NOBLER IN THE MIND...