Российские коммунисты и арийская идея

 

Неоязыческие представления, воспроизводящие штампы советского антихристианства и атеизма и в то же время наполненные патриотическим и этнонационалистическим звучанием, оказываются весьма близкими по духу некоторым течениям современных российских коммунистов. В частности, их, похоже, разделяли Российская коммунистическая рабочая партия (РКРП) и движение «Трудовая Москва», возглавлявшееся В. Анпиловым. В январе 1995 г. в газете «Молния», органе ЦК и МК РКРП, были опубликованы две статьи, дышавшие злобой в отношении православной церкви и в то же время прославлявшие славяно‑русское язычество. В одной из них архитектор А. В. Федоров вслед за современными неоязычниками утверждал, что древнерусское государство, Киевская Русь, возникло и достигло своего могущества задолго до принятия христианства. Напротив, христианизация Руси представлялась ему катастрофой: «Став государственной религией, христианство противопоставило себя языческой национальной культуре и постепенно оторвало княжескую знать от народа». Описывая ужасы крещения, насаждавшегося на Руси сверху «силой и обманом», автор заметки в особенности скорбел по волхвам, «хранителям культурных традиций и священных обрядов», истребленным христианскими священниками. В унисон с авторами другой помещенной тут же заметки (Арутюнов и др. 1995) он упрекал православную церковь в служении неправедной царской власти и участии в угнетении народа. Вот почему, по его мнению, народ совершенно справедливо отвернулся от церкви сразу же после революции. Тогда‑то и произошло наконец возрождение духовности – народ пошел за знаниями и за… «новой языческой религией», будто бы достигшей апогея в годы Великой Отечественной войны. Полностью забывая о коммунистическом интернационализме и отрицании культа отдельных личностей, автор апеллирует к культу «великих русских предков» и Сталину. Для него несомненно, что «культ Вождя – это естественное выражение языческой сути власти» (Федоров 1995).

С последним трудно не согласиться, и это помогает объяснить популярность неоязычества среди тех, кто подвержен ностальгии по советской власти, требует восстановления СССР и ожидает пришествия «второго Сталина». Впрочем, православная газета «Русь Державная», слегка шокированная такими нападками со стороны коммунистов‑неоязычников, считает, что «атеизм унаваживает почву для религии». По ее мнению, даже в такой искаженной форме информация о христианстве способна заронить в души людей зерна веры или хотя бы любопытство, которое рано или поздно все же приведет их в лоно православной церкви (Залесский 1995).

Как уже отмечалось, в 1998 г. арийская идея была подхвачена коммунистом А. Т. Уваровым, который прилежно во всех деталях воспроизводил неоязыческие историософские мифы о «славяно‑ариях», уже известные нам по работам Гусевой, Антоненко, Гриневича, Кандыбы, Данилова и других подобных энтузиастов. При этом он упрекал профессиональных историков в искажении истины и сокрытии будто бы богатейшей истории дохристианской Руси.

Ссылаясь на таких «ученых», как Кандыба, автор пытался привить России расовую теорию. Он утверждал, что народы‑этносы отличаются друг от друга биоэнергетическими полями, которые будто бы и служат основой для моральных установок и нравственных ценностей и определяют модели поведения. Забывая о классовой борьбе, Уваров утверждал, что все конфликты в мире происходят из‑за «несовместимости разных народов». Впрочем, и это ему казалось чересчур сложным, и он сводил все коллизии к противостоянию сатанинского божественному. «Сатанизм, – сообщал он, – это сообщество индивидов, утративших духовность в погоне за обладание материальными благами». Именно сатанизм с его «агрессивным энергетическим полем» рвется к господству над миром и стремится устранить со своего пути прежде всего именно русский народ с его культурой.

Видимо, сознавая, что такое двухцветное видение мира скорее напоминает христианскую, нежели коммунистическую доктрину, автор писал, что в мире происходит борьба трех «биоэнергетических типов» – индоевропейского ведического, китайско‑ламаистского и иудейско‑фарисейского. Остается, конечно, вопрос о том, к какому из этих типов относятся, скажем, народы Африки или Океании или, например, неиндоевропейские народы Европы. Похоже, автор о них ничего не знал. Впрочем, не знал он и о «китайско‑ламаистских» народах и поэтому тут же о них забывал, возвращая читателя все к тому же конфликту Сатаны с Господом, что якобы выражается в борьбе «фарисейской цивилизации» против «ведической».

Чувствуя слабость своих познаний в этнологии, Уваров предпочитал ссылаться на кришнаита В. Данилова, почтительно величая того академиком РАН[319]. Всеми силами пытаясь вслед за Даниловым причислить русских к «арийцам» и прибегая к типично нацистской риторике, Уваров именно евреями приписывал нацистскую систему ценностей и утверждал, что она содержится в Талмуде.

Опираясь на апокрифическую литературу в пересказе Кандыбы, автор живописал коварство евреев, якобы подменивших Священное Писание и извративших истинное христианство. Он кормил читателя небылицами о том, что истинные манускрипты на арамейском языке будто бы сохранились где‑то в Азии, были принесены на Русь азиатскими кочевниками и переведены там на «древнеславянский язык»[320]. Уваров поучал «малознакомых с древней историей и этнографией», что когда‑то Русь была «арийской», что фактически она является осколком первичной «Арийской Империи» и что ныне к арийцам относятся «славяне, ненцы, марийцы, осетины и гагаузы». Короче говоря, он воспроизводил уже известный нам эзотерический арийский миф, умудряясь перепутать все, что только можно. За поддержкой он обращался к «Влесовой книге» и объявлял свастику («Сваст Асу») арийским божественным знаком.

Ну а там, где появляется свастика, с железной последовательностью возникает и образ «иудейского врага», который веками жил будто бы ради одной цели – разрушения «арийской цивилизации». Автор сочными красками живописал якобы целенаправленное и планомерное расселение евреев по миру с целью если не полного истребления арийских народов, то, по крайней мере, их поголовного порабощения. Вряд ли имеет смысл воспроизводить весь тот набор нелепиц, который нагородил автор. Достаточно отметить, что он сделал евреем Александра Македонского, чтобы объяснить стремление последнего к созданию мировой империи.

Возвращаясь к истории Руси, Уваров, в частности, просвещал читателя относительно истинных причин хазарской («иудейской») экспансии, будто бы имевшей целью уничтожение языческих волхвов и дохристианских «ведических знаний». Он утверждал, что хазары отбросили славян далеко на север и хозяйничали даже в Новгороде, усиленно подготавливая почву для насаждения христианской религии. Правда, писал автор, христианство не смогло полностью искоренить традиционную культуру, облагородившую его «русским ведизмом», что и привело к возникновению гуманного и милосердного русского православия. Но это не спасло Русь от гибельного иудейского влияния. Ведь после поражения хазар от князя Святослава иудеи широко расселились среди «русов‑ариев»; те брали в жены иудеек, а последние воспитывали своих детей в духе Талмуда.

Следовательно, заключал автор, «процесс ассимиляции происходил в нужном для сатанистов направлении»: дети от таких браков сыграли большую роль в дальнейшей судьбе русского народа, и смуты на Руси происходили не без вмешательства «иудеев» (Уваров 1998а: 9; 1998б: 4–5). В пылу борьбы с «иудейской экспансией» автор даже не замечал, что его логика заводила в тупик – ведь в соответствии с ней ни о каком русском народе уже не могло быть речи, и «русские», включая его самого, оказывались потомками смешанных браков с евреями. Действительно, обучая читателя выявлению скрытых евреев по их фамилиям, автор как будто бы не осознавал, что к таковым в соответствии с его методом придется отнести ведущих лидеров коммунистов и НПСР, например Селезнева, Подберезкина и ряд других.

Интересно, что Уваров в конце 1990‑х гг. являлся одним из лидеров российских коммунистов, причем в своей приверженности «славяно‑арийской» идее он был не одинок. Вслед за ним аналогичные склонности поспешили продемонстрировать бывший лидер российских коммунистов И. Полозков (Полозков 1998) и некоторые другие (Оппоков 1998а; 1998б). Короче говоря, прокоммунистическая газета прилежно повторяла азы нацистской пропаганды о полной несовместимости «иудейской цивилизации» с «арийской». К последней авторы газеты относили прежде всего народы бывшего СССР и, главным образом, русский народ. При этом борьба с «международным сионизмом» плавно возвращалась к своим более привычным в России истокам – к борьбе православия с иудаизмом. Именно так и формулировал задачу один из членов редколлегии газеты «Патриот» С. Шаргунов: «Наш враг – иудейская культура» (Шаргунов 1998). Рисуя идиллический союз народов бывшего СССР под эгидой православия, этот автор будто бы не осознавал, что многие нерусские народы связывали свою судьбу с совершенно иными конфессиями и вряд ли готовы были разделить его восторг по поводу приведения их всех к единому православному знаменателю.

Но самым грандиозным проектом постсоветских коммунистов был «Внутренний предиктор СССР»[321]. В 1990‑х гг. под этим названием было издано около двадцати различных изданий, объединенных общей идеей, которую его авторы, петербургские неоязычники‑неокоммунисты, назвали Концепцией общественной безопасности России «Мертвая вода» (КОБР)[322]. Первым был анонимный сборник «Мертвая вода», призванный придать антихристианской концепции элемент наукообразия (Мертвая вода 1992)[323]. Работа над этим и последующими сборниками велась группой под руководством генерал‑майора К. П. Петрова. В группу входили Е. Г. Кузнецов, Ю. И. Слащинин, М. Н. Иванов, С. А. Лисовский, В. В. Матвеев, В. А. Ефимов, В. М. Зазнобин и др., но авторы предпочитают анонимность и славу коллективного жреца, носителя Божественного откровения.

Работа над концепцией велась еще в конце 1980‑х гг., и в 1991 г. она уже представляла внушительное произведение, называвшееся вначале «Разгерметизация» и предназначенное, по словам авторов, для дирекции Института США и Канады, где якобы разрабатывались основы государственной политики в последние годы СССР. Авторы концепции всемерно почитают миролюбовскую Троицу («Явь‑Правь‑Навь») и верят в наличие изначальной древнейшей славянской письменности, ВсеЯСветной грамоты. Русский язык они представляют сакральным, данным Богом, а умение пользоваться им связывают с даром всемогущества, способным оказать существенное влияние как на природу, так и на человечество. В то же время в центре внимания авторов находится «мировой заговор» и скрытые от постороннего взгляда некие надгосударственные системы управления, якобы смертельно опасные как для «богоносного русского народа», так и для русского языка. Именно интригами «мировой закулисы» авторы объясняют все беды России и СССР (Евгеньев 1999; Мороз 2005б: 41–59).

Один из главных участников этой работы, Е. Г. Кузнецов, преподаватель Ленинградского (ныне Санкт‑Петербургского) университета и бывший теоретик РКРП, объявляет главным врагом человечества «технократическую евро‑американскую цивилизацию», отождествляя ее с «сионо‑нацистской агрессией». Одновременно христианское «царство божие» представляется автору не чем иным, как «сионо‑нацистской диктатурой» (Мертвая вода 1992, ч. 1: 86). Иудаизм трактуется как «человеконенавистническая идеология», принесшая миру весьма сомнительное христианство, лишившее бывших язычников духовной основы бытия – здравомыслия. В результате первым пал Рим, а на принявшую христианство Русь тут же, как из рога изобилия, посыпались несчастья, закончившиеся Калкой и татаро‑монгольским завоеванием (Мертвая вода 1992, ч. 1: 84 сл.). Автор не забывает выдвинуть против иудаизма и стандартное обвинение в «каннибализме» – тут ему вспоминается «кровавый навет». Вслед за Емельяновым автор «Мертвой воды» изображает евреев некими «биороботами», искусственно созданными египетскими жрецами, привившими им вредоносную идеологию, гибельную для остального человечества. Концепция примирительно относится к Христу, но жестко критикует церковь за искажение Его учения (Мороз 2005б: 14).

Вопреки всякой логике, но в соответствии с геополитической доктриной неоязычников, выросший на почве иудаизма и христианства ислам восторженно описывается как единственная современная доктрина, способная преградить дорогу их «преступлениям против человечества». В частности, это объясняется тем, что ислам запрещает ростовщичество, а запрет ссудного процента лежит в основе экономической программы авторов концепции (Мертвая вода 1992, ч. 1: 87–88)[324]. Только горячечным бредом автора можно объяснить его неустанное стремление выдать Гитлера и его ближайшее окружение за евреев, а евреев – за «орудие высшего масонства» (Мертвая вода 1992, ч. 2, кн. 2: 178–180).

За что же выступает автор, что является его идеалом? Реальный социализм и… «православие, далекое от Библии» (Мертвая вода 1992, ч. 1: 32; ч. 2, кн. 2: 182). Столь же решительно авторы концепции «Мертвая вода» отделяли сталинский коммунизм от марксизма (Мороз 2005б: 53). Таким странным образом политизированное русское неоязычество смыкается с постсоветским атеистическим коммунизмом. Относительно возможного плода от такого брака гадать много не приходится – им может быть только нацизм. И, действительно, авторы вовсе не отвергают полностью наследие Гитлера. Некоторые его идеи, связанные с экономикой, им нравятся (Знание‑Власть, 1996, № 3–4: 73. Об этом см.: Мороз 2005б: 54). Но еще больше их привлекает ислам с его монотеизмом и отрицательным отношением к ростовщичеству (Мороз 2005б: 54–55). В любом случае, как справедливо замечал Е. Мороз, эти поклонники сталинизма с легкостью заменили марксизм язычеством, причем без ущерба для своих взглядов (Мороз 2005б: 56).

Одной из главных идей концепции КОБР был поиск глубокого историософского смысла в народном эпическом фольклоре и в самом русском языке, в чем авторы послушно следуют ВсеЯСветной грамоте А. Ф. Шубина‑Абрамова. Так, было открыто новое поле для фантазий в духе европейских историков и мыслителей XVII–XVIII вв. Это показалось соблазнительным и многообещающим. В Петербурге «Внутренним предиктором СССР» была выпущена брошюра «Руслан и Людмила», где велся поиск тайных метафорических смыслов в известной сказке Пушкина. При этом Руслан оказался славянским мозговым центром, Людмила – славянскими народами, Финн – русским волхвом, Черномор – «международным центром управления сознанием народов мира», Наина – раввинатом и «высшими слоями масонства», Фарлаф – «низшими слоями масонства», а Ратмир – «элитой славянских племен, принявшей иудаизм и выпавшей из истории (Хазарский каганат)» (Руслан… 1997: 2; Лисовский 1994. Об этом см.: Шнирельман 2012а: 129–130; Мороз 2005б: 50–51). Авторы всячески убеждали читателя в том, что Пушкин был славянским жрецом и провидцем, но тщательно закодировал свои предсказания в виде сказочных образов[325]. Своей целью поднаторевшие в создании шифров военные считали их «раскодировку».

В частности, они открывали читателю суть «тайной еврейской миссии» в этом мире, якобы заключавшейся в закабалении человечества. Ведь Фарлаф оказывается «кадровой базой самой богатой и самой культурной мафии» и в свою очередь верой и правдой служит «генералитету в лице Наины». Хазары же объявляются «частью славянского этноса», чья родовая элита приняла иудаизм и тем самым обрекла свой народ на гибель. Авторы объясняют, что по самой своей сути иудаизм был изначально создан для того, чтобы закабалять людей и превращать их в «биороботов». Поэтому, приняв иудаизм, эти «славяне‑хазары» тотчас утратили свой боевой дух, а затем и вовсе исчезли с лица земли. Обвиняя в этом иудаизм, авторы дают понять, что такая жалкая участь ждет любой народ, который поддастся иудеохристианской пропаганде.

Другой хитрой уловкой того же злокозненного врага авторы называют «безнациональных подружек», то есть жен‑евреек, которые нередко имелись и у советских вождей[326]. Вопреки всем фактам, говорящим о прямо противоположном, эти жены наделяются мистической способностью так воздействовать на своих мужей, что те забывали свои язык и культуру (Руслан… 1997: 4–5, 40, 57). Авторы откровенно сообщают то, о чем Гумилев решался когда‑то говорить лишь иносказательно. Они показывают, для чего им нужен хазарский эпизод. Ведь «на примере хазар Внутренний Предиктор России осознал опасность культурной экспансии иудаизма», который якобы отбирал у народа память, превращая его в «безнациональный сброд». «Внутренний Предиктор» заявляет, что именно в этом состоит миссия евреев в современном мире, чему следует всеми силами сопротивляться (Руслан… 1997: 61–62). Трудно не заметить, насколько идеи «Мертвой воды» перекликаются с откровенно антисемитской концепцией В. Емельянова.

Первоначально авторы концепции «Мертвая вода» пытались сделать ее стержнем идеологии Русского национального собора (РНС), возглавлявшегося генералом А. Н. Стерлиговым. Для этого некоторые из них вошли в руководящие структуры этой организации, регулярно читали лекции и широко распространяли свои печатные издания на проходивших в начале 1990‑х гг. национал‑патриотических конференциях. Однако эти материалы не были восприняты руководством РНС как «чересчур заумные». Затем одному из активных деятелей движения, капитану 2‑го ранга М. Н. Иванову, удалось, став членом ЛДПР, попасть в Госдуму РФ, где он начал распространять соответствующие идеи и материалы среди депутатов. Концепция «Мертвая вода» и связанные с ней публикации КОБР показались до того привлекательными многим депутатам Госдумы РФ, что 28 ноября 1995 г. прошли специальные посвященные ей парламентские слушания. Концепция была признана заслуживающей большого внимания, и соответствующие документы были направлены на рассмотрение в Администрацию президента. Ознакомившись с ними, 28 ноября 1997 г. советник президента Т. Дьяченко отправила их заместителю руководителя Администрации президента М. В. Комиссару для рассмотрения и подготовки ответа авторам документа. Но до президента документы так и не дошли. Однако показательно, что, ознакомившись с ними, помощники президента фактически не дали им никакой оценки (Шлейнов 1998а)[327].

Понадобились антисемитский демарш генерала А. Макашова и поддержка его Госдумой в начале ноября 1998 г., а также возмущенные отклики из‑за рубежа, чтобы президент РФ и его помощники наконец‑то озаботились проблемой антисемитизма и нацизма в современной России. Тем не менее и позднее КОБР и ее идеи пользовались популярностью в правоохранительных органах, привлекали некоторых российских политиков и законодателей, а также проникали в отдельные вузы прежде всего военного профиля. Кроме того, активисты КОБР занимают ключевые посты в ряде самопровозглашенных академий, связанных с информатизацией и геополитикой, под крышей которых собираются эзотерики, экстрасенсы, уфологи, всевозможные маги и пр. (Солдатов, Бороган 2004; Мороз 2005б: 15, 61–79).

В декабре 1997 г. активисты КОБР учредили в Москве собственное Общероссийское народное движение «К Богодержавию». На выборах в Госдуму в конце 2003 г. сторонники концепции «Мертвая вода» выступали под эгидой концептуальной партии «Единение», созданной в 2000 г. Однако они проиграли выборы, собрав лишь 1,3 % голосов[328]. В следующем году была сделана попытка объединения с праворадикальной Национально‑Державной партией России, правда неудачная. Затем Петров вел переговоры с краснодарским лидером Союза славянских общин славянской родной веры и даже подумывал о приходе к власти в России (Мороз 2005б: 72–74). Движение вновь проявило активность в июле 2009 г., когда была создана партия «Курсом Правды и Единения». Однако в связи с последовавшей вскоре смертью Петрова активность движения резко упала. Кроме того, в связи со своей агрессивной антихристианской позицией это движение не находит понимания у нынешней российской власти, которая стремится поддерживать добрые отношения с РПЦ.

 

Неоязычники и христианство

 

Амбициям русских неоязычников тесно в рамках русского или, шире, славянского ареала, и, отдавая дань традиционной идее русской философии о «вселенскости» русской души, они хотели бы распространить свою идеологию на более широкий круг народов. Но это идет вразрез с акцентом на русском язычестве как ядре этой идеологии. Вот где коренится причина их колебаний в отношении к христианству и даже к атеистическому коммунистическому мировоззрению. Ведь в сравнении с язычеством эти идеологии создают несравненно более крепкую основу для возведения прочной опоры внутри страны, а также открывают путь к широкой международной коалиции. Кроме того, ослабление коммунистической власти, КГБ и цензуры привело во второй половине 1980‑х гг. к массовому сдвигу новых русских националистов к традиционному православному мировоззрению. Именно в этом контексте следует рассматривать отрицательное отношение лидера НПФ «Память» Д. Васильева (1988: 213) к Емельянову и его взглядам. Ту же позицию занял тогда выходивший в эмиграции журнал русских националистов «Вече», поспешивший отмежеваться от русских неоязычников как от «узкой группки экстремистов» (Назаров 1987: 92–93). Впрочем, одновременно тот же журнал не счел для себя зазорным повторять небылицы о славянских племенах среди сарматов, о «русском вожде Одоакре», о докириллической славянской письменности, памятники которой святой Кирилл (Константин) будто бы встретил в Крыму, и т. д. (Вулич 1986: 125–127). Там же в апологетических тонах преподносилось творчество Ю. П. Миролюбова. Не было у журнала и сомнений в аутентичности «Влесовой книги» как исторического источника (Е. В. 1982; Сказ 1986: 169–176). Иначе говоря, судя по изменению отношения «Вече» к неоязычеству, этот журнал, подобно многим другим русским националистам, именно в 1986–1987 гг. переходил от мягкого неоязычества к ортодоксально православной позиции.

Подобным образом, мечтая о более массовой поддержке, часть неоязычников избегают прямой конфронтации с христианством и ведут поиск общих с ним установок. Например, делаются попытки доказать, что идеи как монотеизма, так и Троицы были самостоятельно разработаны в русле русского язычества. Тем самым, принятие христианства в 988 г. трактуется как определенная веха плавного развития, а вовсе не разрыв с традицией (Псевдоязычник 1990; Штепа 1991, № 3; Рыжков 1991: 48; Антоненко 1997а: 197–198). С. Антоненко даже называет принятие христианства на Руси «не только прогрессивным, но и мистически неизбежным актом». Похоже, он склонен сближать русское православие дониконианского времени с «ведическим наследием», в то же время резко противопоставляя его православию, реформированному патриархом Никоном (Антоненко 1997б: 79). Аналогичную позицию продемонстрировал и журнал «Москва», где православный философ доказывал, что истоки русского православия следует якобы искать в глубинах славянского язычества (Савельев 1993: 177, 182–183).

Такая позиция привела к размолвке газеты «Родные просторы» с Емельяновым, напугавшим ее своим агрессивным неприятием христианства. И она поспешила отмежеваться от него как от «нерусского», а также заодно и от зоологического антисемитизма ряда известных борцов с сионизмом (Псевдоязычник 1990). Однако, как мы уже имели возможность убедиться на примере Безверхого, для петербургских неоязычников это оказалось лишь временным тактическим маневром. Впрочем, во второй половине 1990‑х гг. венеды вновь почувствовали симпатию к православию, и, возможно, именно поэтому в 1997 г. Безверхий потерял место «деда венедов» и должен был довольствоваться статусом «почетного венеда». Во всяком случае, в начале 1997 г. Союз венедов провозгласил «дружелюбный курс по отношению к Русскому Православию» и попытался заключить союз с Е. А. Щекатихиным, бессменным издателем петербургской православной антисемитской газеты «Наше Отечество» (Родные просторы, 1997, № 2).

Заигрывание с христианством характерно и для ряда других неоязыческих движений и отдельных авторов. Однако именно то, что для них это является не столько искренней позицией, сколько политическим маневром, ведет к весьма противоречивым построениям и диаметрально противоположным интерпретациям одних и тех же фактов. Так, когда‑то петрозаводский неоязычник В. И. Штепа, с одной стороны, недвусмысленно отождествлял христианство со специфической формой иудаизма и в его распространении по Руси обвинял извечных «злейших врагов русов» – греков, пытавшихся навязать тем рабство. Но с другой стороны, он признавал ценность христианского учения и благородную деятельность Иисуса Христа и Его апостолов. Чтобы выпутаться из этих противоречий, ему приходилось прибегать к версии о том, что князь Владимир получил христианство не прямо из Византии, а от диссидентствующих священников Сурожа, причем в еретической арианской форме (Штепа 1991–1992). Все же это автору мало помогало, ибо он как будто бы одобрял именно изначальное неискаженное учение Христа, базировавшееся, по его собственным словам, на «аморальном» иудаизме. Греческих миссионеров он невероятным образом отождествлял с фарисеями. Доставалось от него и иудеям, которые якобы обманным путем захватили власть над славянами в эпоху Хазарского каганата, а затем будто бы повторили этот эксперимент уже в XX. Он настаивал на том, что будто бы вот уже 1300 лет Русь непрерывно изнывает под гнетом чужеземцев.

В этой связи показательна эволюция взглядов В. И. Скурлатова, постепенно перешедшего от акцента на необычайной древности славянства к поискам христианства на Руси до 988 г. Объявляя Крым и Северное Причерноморье едва ли не изначально славянскими и отождествляя германоязычных готов с восточными славянами, Скурлатов пытался доказать, что уже самые первые русские князья стремились к христианству. Путем манипуляций с источниками он сумел «обнаружить» славянские христианские общины в Крыму и в Приазовье в первых веках н. э. Тем самым, восточные славяне оказались едва ли не первыми христианами на Земле (Саратов 1988). Сформулировав эту концепцию, Скурлатов фактически встал на позицию традиционного русского национализма, связывающего русскую государственность с православием, и тем самым порвал с неоязычеством. Аналогичную эволюцию с головокружительной быстротой проделал уже упоминавшийся выше С. Антоненко (1996), перешедший от своих прежних симпатий к критике неоязычества с христианских позиций.

Нетрудно заметить, что и антихристианский пафос Кандыбы и его единомышленников направлен прежде всего против западного христианства. Русское православие хотя и критикуется за некоторые уступки западному христианству, но все же воспринимается как часть «Русской Религии», уходящей корнями в глубины дохристианской древности. Сходную позицию, как мы видели, можно обнаружить и у ряда упоминавшихся выше писателей (Сергеев 1995: 96–96, 106, 324, 345–346; Асов 2001а; Петухов 2001: 242–243; 2008: 292–293, 300–303; 2009б: 130). Все эти деятели считают единство русских гораздо более важной ценностью, чем религиозные разногласия, и ради этого они порой согласны участвовать в одних и тех же торжествах, посвященных русской культуре (см., напр.: Егоров 1996).

Стремление к православно‑языческому синтезу нашло место и на страницах фундаментальной энциклопедии «Святая Русь», выпущенной усилиями известного конспиролога и борца с масонами О. А. Платонова и посвященной памяти митрополита Иоанна. Заявляя о своей православной позиции, Платонов, тем не менее, проявляет весьма благожелательное отношение к славянскому язычеству и даже утверждает, что в нем выработалось единобожие – вера в «Бога Рода». Якобы поэтому славянам не составляло труда принять христианство, принесшее им «настоящее религиозное сознание» (Платонов 2000: 1013–1015). Ни о каких конфликтах язычества с христианством Платонов знать не хочет и настаивает на том, что язычество будто бы органично вписалось в православие. Врагов он видит не среди язычников, а среди иудеев, и именно иудаизм пытается выставить зловредной идеологией, несущей смертельную угрозу славянам. Для этого он возрождает кровавый навет и вспоминает о «ритуальных убийствах», осуществлявшихся «тайной иудейской сектой» (Платонов 2000: 720–723). Свою нескрываемую антипатию к Западу Платонов объясняет тем, что тот покорился «талмудической иудейской идеологии». По сути, это отражает позицию тех русских националистов, которые заражены ксенофобией и для которых различия между православным христианством и славянским язычеством отступают на второй план перед идеей национального единства и борьбы с врагом, кем бы он ни был – «еврейским иудаизмом» или «американским империализмом».

Аналогичная тенденция обнаруживается и в книге М. Г. Мяло «Звезда волхвов. Или Христос в Гималаях», где делается попытка примирить эзотерику Блаватской и Рерихов с русским православием, мобилизуя их на защиту России от «протестанизации, иудаизации и оккультизации» (Мяло 1998: 94). При этом автор безо всякой критики принимает идеи Жарниковой о «санскритской топонимике» Русского Севера, с умилением вспоминает об «арктической родине Ригведы» и даже допускает, что пришедшие к младенцу Христу волхвы могли происходить из Индии (Мяло 1998: 53, 56, 92). Иными словами, популярные эзотерические и неоязыческие идеи и в этом случае мобилизуются против ненавистного Запада с его Новым мировым порядком.

В 1996 г. издательство «Витязь» выпустило книжку «патриотических» юдофобских довольно косноязычных стихов престарелой учительницы П. Д. Рубановой, которая в послесловии прямо и честно высказала свое отрицательное отношение к христианству как чуждой идеологии, навязанной русскому народу некой враждебной силой. Она призывала читателя сравнить Ветхий Завет с Евангелием, из чего, на ее взгляд, становилось очевидным, что иудеи выработали для себя агрессивную идеологию, призывающую к кровавым завоеваниям и истреблению других народов, а последним подсунули «своего Иисуса Христа с совершенно противоположными библейскому толкованию заповедями», обучающими послушанию и покорности. Новоявленная поэтесса утверждала, что в 1917 г. к власти в стране пришли «иудеи», задавшиеся целью уничтожить русский народ, включая и «духовных служителей»[329]. Своего предела разгул «иудейской власти» достиг, по мнению поэтессы, в современной России (Рубанова 1996: 152–154). Все эти идеи звучат и в ее стихах. Расписывая ужасы «иноземного ига», под которым якобы стонет современная Россия, неудачливая поэтесса прямо связала это с жестокими «хазарами» во главе с премьером, который «Черной Мордою все поверг в прах» (Рубанова 1996: 43)[330]. Публикуя эти стихотворные опыты, уже известный нам В. И. Корчагин сопроводил их введением, где сообщил о том, что якобы в современной России русским поэтам путь к широкой публике заказан (Рубанова 1996: 3).

Стихи Рубановой примечательны тем, что их автор смело отказывалась от каких‑либо эвфемизмов типа «сионисты» – она прямо писала о «картавых», иудеях, евреях, называла их сатанистами и призывала на их голову все кары Господни. Примечательно и то, что, выказывая неприязнь к христианству, автор в своих стихах постоянно взывала к Богу, Иисусу Христу! Впрочем, видимо, это имеет слабое отношение к христианскому Богу, ибо сборник завершался гимном Богу‑Солнцу, который, видимо, и считался автором истинным Русским Богом. Тем не менее явное смешение христианских мотивов с языческими налицо, и это характерно для немалого числа русских неоязычников.

Как бы то ни было, по тактическим соображениям часть неоязычников готова пойти на союз с христианами для борьбы против общего врага. Это проявляется в политической риторике некоторых лидеров патриотического движения. В частности, выступая на пресс‑конференции народного православного движения России 21 марта 1990 г., ответственный секретарь национально‑патриотического фронта «Память» А. Э. Кулаков яркими красками живописал действия «сионистов», направленные будто бы на разрушение «арийского мира» и православной веры. Опуская подробности взаимоотношений церкви с язычниками, он делал акцент именно на том, что и отцы Церкви, и ведические дохристианские проповедники якобы предписывали России покончить с «мировым злом в виде сионизма». Примечательно, что в той же конференции участвовал и активный деятель Союза венедов К. В. Сидарук, являвшийся тогда по совместительству и председателем Русской народной партии. В своей речи он не преминул упомянуть о ведущихся в партии исследованиях по установлению принадлежности к русскому народу, в том числе по крови, что представляется части неоязычников гораздо важнее, чем какая бы то ни было конфессиональная принадлежность (Дейч 1992: 234–237). В 1993 г. Русская партия приняла программу действий, где всячески подчеркивалась роль Русской православной церкви в развитии и укреплении русского национального самосознания. В программе также декларировалось уважение к традиционным религиям народов России и отмечалась необходимость возрождать и укреплять как русское православие, так и «арийское ведическое мировоззрение» (Программа Русской партии 1993: 14, 33).

Движение РОД изначально занимало более гибкую позицию по отношению к христианству, чем многие другие неоязыческие группы, и к середине 1990‑х гг. она еще более смягчилась. Уже в ранних своих проповедях руководитель РОДа, врач и психолог С. П. Семенов, с одной стороны, отмечал тесную связь христианства с иудаизмом и его экспансионистскую сущность, но, с другой, пытался видеть в нем лишь легкий покров, скрывающий своеобразные национальные духовные представления. В частности, он обнаруживал в Русской православной церкви «тысячелетний облик нашей национальной культуры в иудеохристианских лицах» (Семенов 1991б: 5–6). Он соглашался с тем, что в течение тысячелетия Русское православие служило духовной основой русского народа, но утверждал, что к концу XIX в. оно себя изжило и реставрировать его уже невозможно. Поэтому и следует искать истинного бога, залогом чего служат глубокие национальные духовные основы. Нелепо, утверждал Семенов, «вглядываясь в еврейские лики Ветхого Завета, искать там духовность русского народа» (Семенов 1995а: 11–12, 16).

Впрочем, представления Семенова об исторической роли христианства на Руси удивительно противоречивы. С одной стороны, он утверждает, что принятие христианства ослабило Русь и сделало ее беспомощной жертвой татаро‑монголов, с другой – связывает становление мощной Московской Руси с русским (народным) православием и в то же время подчеркивает, что «разрушением народной православной веры» при патриархе Никоне церковь себя дискредитировала еще в XVII в. (Семенов 1995б: 12–13). Иными словами, остается совершенно непонятным, как, ослабляя Русь перед лицом смертельной внешней опасности, христианство сумело стать основой народной веры и почему руководители Русской церкви подрывали в народе веру, которую сами же ему несли. Как бы то ни было, в середине 1990‑х гг. движение РОД начало демонстрировать симпатии к традиционным религиям «российской нации», причисляя к ним православие, ислам и буддизм, но полностью игнорируя иудаизм (Воля РОДа 1996: 2).

Позиции «мягкого неоязычества» разделяла петербургская национал‑патриотическая газета «Россиянин». В 1995 г. она организовала на своих страницах дискуссию об «исконных духовных ценностях» русского народа. Дискуссию начал краснодарский автор С. Кузнецов, который полностью отверг христианство как «религию завоевателей», отождествил христианскую символику с «иудейской» и призвал вернуться к языческим представлениям. Для этого он даже предложил учредить фонд по восстановлению «истинной древнеславянской веры» (Кузнецов 1995). В ответ ему писатель А. Канавщиков возразил, что христианство органически выросло из русского язычества. Поэтому оно якобы было изначально понятно русскому народу, который поэтому и принял его без сопротивления. Канавщиков утверждал, что «по большому счету всякий русский язычник (если он именно русски