Каков «возраст» журналистской морали?

 

Эпизод, о котором пойдет речь, не касается конкретно профессиональной морали журналиста. Но он имеет отношение к профессиональной морали в целом и потому заслуживает внимания.

В сборочном цехе крупного автомобильного завода произошли события, о которых газета, где я работала, собиралась рассказать читателям, и сделать это выпало мне. Один из тех, с кем требовалось побеседовать по поводу случившегося, был занят, и у меня появилось с полчаса свободного времени. Уже слегка уставшая, я стояла у конвейера, рассеянно провожая глазами проплывавшие мимо кузова автомашин, к которым рабочие ловко приваривали какие-то детали. И вдруг сквозь лязганье металла у самого своего уха услышала женский голос: «На Свету Морошко засмотрелись?.. Я тоже, бывает, подойду вот так и гляжу на неё. Как будто завораживает, да?» Я проследила, куда был направлен взгляд женщины. На конвейере стояла рыжеволосая высокая девушка с таким же, как у всех, инструментом в руке. Чуть подняла руку, коснулась инструментом днища машины, чуть опустила... Чуть подняла... Чуть опустила... В ее движениях, действительно, был завораживающий ритм.

«И как рука у нее только не устает?.. – захотелось мне поддержать беседу. – Паяльник-то этот, небось, тяжелый». – «Устает! Еще как устает. А вот сменить – ни за что не сменит! Все одной...» – «Почему?!» – «Да спросите у нее, почему...» Я и спросила. Дождалась конца смены, подошла и пригласила ее кофе попить, когда обе освободимся, благо, кафе – сразу за воротами проходной. Девушка засмеялась, но согласилась. И вот какой вышел у нас разговор. Собственно, интересен не сам по себе разговор, а то, что сказала Света. Ее слова я и приведу, насколько они мне запомнились:

– Одной рукой, говорите?.. Меня часто об этом спрашивают... Наверное, оттого, что боюсь ошибиться. Другая рука – другой размах. Мазанешь, чего доброго... А так я уверена. Левой подаю деталь, правой привариваю.

Знаете, когда я пришла в цех, я этот конвейер с ужасом восприняла, вспомнить смешно. И скучно, и нудно, и напряг жуткий – ведь не отойдешь... И этот страх ошибиться – он уже тогда был. Настя Петрова виновата, наверное, – она меня «наставляла». Раз в раздевалке села рядом и спрашивает: «Мама твоя машину водит?» Нет, говорю. А она: «Счастливая! Моя – водит. И у меня все время за нее сердце болит: вдруг ее «тачку» какая-нибудь недотепа клепала?» Я, конечно, сразу себя недотепой почувствовала, уйду, говорю, от вас к чертовой бабушке... Она смеется: «Ты что, я же не про тебя... Ты у нас, похоже, талант конвейерный, ритм в тебе есть, небось, аэробикой занималась?»

Так что Вы думаете?! Эта дура, я то есть, целый месяц потом дома под музыку тренировалась – сочиняла свой «конвейерный танец». И вот уже пятый год танцую... Но все равно иногда себя недотепой чувствую. Как-то пришла на смену после ночной дискотеки – как подменили меня. И такой страх напал: вдруг чего наклепала такого, что ОТК не заметит, а кто-нибудь потом пострадает. Дело-то наше какое – вроде железки, но ведь с жизнью людей связано!

А теперь давайте подумаем: входят ли в данном случае «нравственные отношения в саму плоть трудовой деятельности»1 или не входят, как считает Д.С. Авраамов? Полагаю, что любой согласится: бесспорно, входят. Света Морошко и ее наставница Настя Петрова, на мой взгляд, – олицетворение профессиональной морали в действии. Не морали вообще, а именно профессиональной морали, ведь она направлена на согласование интересов профессиональных групп и общества – интересов, точкой пересечения которых является продукт деятельности этих групп2.

 

Именно отношение к продукту деятельности представляется мне основным профессионально-нравственным отношением, поскольку в нем проявляется принципиальное совпадение интересов любой профессиональной группы и общества, определяющее характер их взаимодействия. С одной стороны, любая деятельность вызывается к жизни общественной потребностью в ее продукте, следовательно, общество озабочено поддержанием этой деятельности. С другой стороны, будучи заказчиком продукта, общество озабочено и его качеством, что естественным образом влияет на статус производящей его деятельности, престиж профессии, благосостояние ее представителей. Так же естественно, в свою очередь, и то, что для любой трудовой группы забота об удовлетворении общественных потребностей в производимом ею продукте есть одновременно забота о собственном статусе, престиже и благосостоянии.

Для того чтобы обеспечить интересы обеих сторон, только лишь добросовестного отношения к труду, задаваемого моральной установкой индивида, отнюдь недостаточно. Требуется еще некая страховка качества продукта со стороны профессиональной группы – она одновременно выступает как страховка благополучия и для всей группы, и для каждого ее члена. Функцию такой страховки и берет на себя профессиональная мораль, ориентируя членов трудовой группы на стандарты профессионального поведения, проверенные опытом деятельности и реакциями общества.

Все сказанное относится и к профессиональной морали в журналистике. Главным профессионально-нравственным отношением здесь тоже является отношение к продукту. Оно-то и дает нам возможность увидеть, когда и как началось формирование профессиональной журналистской морали, какие обстоятельства влияли на процесс ее становления и почему.

В научной литературе насчет времени появления профессиональной морали журналиста существуют две точки зрения. Согласно одной, она моложе профессии: возникла тогда, когда профессия стала массовой и журналисты осознали себя единой общностью3, стало быть, где-то к середине прошлого века. Согласно второй, она едва ли не старше самой профессии. И.А. Кумылганова пишет по данному поводу следующее:

Исторический экскурс показывает, что с момента возникновения самой журналистики профессиональная мораль являлась неотъемлемым ее компонентом. То есть в процессе формирования специфических функций печати в системе социальных реалий, в процессе выделения журналистики в самостоятельную отрасль трудовой деятельности складывалось и нравственное сознание работника этой отрасли4.

Правы, пожалуй, оба исследователя, как ни парадоксально это на первый взгляд.

Развитое общество знает две формы организации деятельности: любительство и профессионализм. Рождается же всякая Деятельность как любительская. Любительство – первая фаза Развития деятельности и первая, исходная форма ее организации. Любительская деятельность отмечена тем, что осуществляется человеком по личной склонности, вне рамок каких-либо должностных обязанностей, без специальной подготовки, без жесткой ответственности за результат. А профессиональная деятельность формируется в процессе общественного разделения труда на базе любительской, однако не поглощает ее – они и в наше время существуют параллельно. Став для человека основным родом занятий, профессиональная деятельность приобретает новые черты. Она протекает в виде исполнения соответствующих должностных обязанностей в рамках сотрудничества с другими ее участниками, связана с ответственностью за результат (продукт), требует специальной подготовки, – словом, превращается в профессию. Таким образом, получается, что профессия (причем любая профессия!) всегда моложе деятельности, с которой она связана.

 

У журналистики тоже была первая фаза ее развития, и очень длинная, растянувшаяся на века, точнее – даже на тысячелетия. Первые признаки того, что общество нуждается в информационном продукте, который бы оперативно ориентировал людей в происходящих событиях и расширял опыт отдельного человека, обнаружились очень давно. Материалы культуры античного мира сохранили немало свидетельств на этот счет, они широко известны. Обычно мы рассматриваем в качестве предформ журналистики подобие газеты в Древнем Китае, гипсовые доски с известиями для сената и для народа в Древнем Риме, сообщения, рассылавшиеся корреспондентами-доброхотами знатным римлянам, когда те отлучались из города (между прочим, это была уже работа за плату!). Практиковалось еще и устное распространение новостей.

Не менее интересны данные, говорящие о том, что потребность в подобных продуктах и подобной деятельности осознавалась. К примеру, у Плутарха читаем:

Говорят, что Цезарь первым пришел к мысли беседовать с друзьями по поводу неотложных дел посредством писем, когда величина города и исключительная занятость не позволяли встречаться лично5.

Неважно, что речь в данном случае шла о переписке с друзьями; фактом является то, что в этих словах отражается осознанная потребность в оперативном опосредованном общении по поводу неотложных дел.

Переписка знатных римлян тоже содержит в себе примеры осознания аналогичных потребностей. В этом смысле особенно любопытны «разборки» с недобросовестными корреспондентами. В таких письмах всякий раз говорится о том, чего хочет «заказчик» от корреспондентских отчетов, – иначе говоря, запрашивается определенный тип продукта.

Пройдет еще очень много времени, прежде чем появится профессия «журналист». Но потребность общества в продукте, который ее вызовет к жизни, заявлена, и уже начался поиск пути к его созданию – поиск способа деятельности. Вот так параллельно и предстоит развиваться на громадном историческом пространстве этим двум процессам: осознанию обществом качеств необходимого ему конкретного продукта и становлению способа его производства.

XV век, с которым историки журналистики связывают появление рукописных известий, рассылавшихся за определенную плату конкретным заказчикам, не оставил надежных свидетельств, способных помочь нам представить себе, что именно нужно было тогда от поставщиков таких «aviso». Но по тому, как менялось их содержание, можно уверенно предположить, что здесь мы имеем дело с реакцией на запросы, на пожелания или требования заказчиков. Комментируя исторические факты такого рода, Д.С. Авраамов пишет:

Если в XV в. наравне с важными сведениями об императорском дворе, с театра военных действий, о распространении реформации в известиях встречаются наивные и легковерные сообщения о политических пророчествах, чудесах, уродах, кометах, кровяном дожде, которые сопровождаются всякого рода опасениями, пожеланиями и надеждами, то в XVI в. в газетах преобладает уже объективный, трезвый и деловой тон отчета. В них много политических сведений, реже попадаются сообщения о торговле. От излюбленных россказней о чудесах и привидениях не осталось следа. Тенденция к правдивому изложению событий просматривается при таком сравнении с достаточной определенностью.

Скорее всего, первые газетчики руководствовались при публикации новостей не отвлеченными нравственными соображениями, а потребностями читателя. Основным потребителем информации в те годы являлась буржуазия, остро нуждавшаяся в объективном знании для решения своих революционных задач. Тенденция к правдивому изложению событий отвечала этой объективной потребности6.

 

Наличие такой связи между потребностями общества и изменениями в характере продукта говорит о том, что формирующееся профессиональное сознание складывающейся трудовой группы7 уже ведет «селекционную работу» по отбору критериев качества продукта и эффективных профессиональных действий (а возможно, и определенных проявлений личности при их осуществлении), отдавая предпочтение тому, что способствует «правдивому изложению событий».

В высшей степени интересно то обстоятельство, что зарождавшаяся журналистика была изначально ориентирована не просто на создание отдельного текста, а на подготовку некой панорамы действительности. Все эти сводки новостей – «Zeitungen», «‘newsletters», «aviso» (равно как их древние предшественники «Acta diurna populi romani» и «Acta senatus») – вполне могут рассматриваться в качестве первобытия информационных потоков. Видимо, панорамность и поступательный характер отражения действительности были в числе первых черт, осознанных обществом как необходимое свойство «запрашиваемого» продукта. И в том, что издатель этой «панорамы» был одновременно ее автором, редактором, составителем, а часто и распространителем, не только просматривается синкретизм8 неразвитого явления, но и угадывается будущее журналистской профессии, связанной с двумя продуктами, с двумя гранями способа деятельности. Приведем интересные замечания на этот счет Л.Г. Свитич. Она пишет:

Наряду с такой чисто репортерской и комментаторской ветвью предшественников журналистики, мощные потоки в нее шли от летописцев-историков, от ученых-популяризаторов, от религиозных проповедников, от гуманистов-просветителей, от литераторов-публицистов. Эти виды деятельности самым непосредственным образом влияли на зарождение и формирование журналистской профессии, на ее функции и роли, сливаясь, как ручейки, в единое могучее русло журнализма как самого мощного и полифункционального явления социальной жизни. Все они формировали профессиональный журнализм9.

XVII век открыл в истории журналистики следующую страницу. Продукция «составителей новостей» постепенно выходила на все более широкую аудиторию и обретала такое свойство, как периодичность. Политические институты общества, и, прежде всего государственная власть, начинали понимать, что с помощью нового информационного продукта они могут решать и свои задачи, которые прежде решались в основном с помощью устного слова. Именно тогда окончательно и определилось место журналистики в социуме: она включилась в оба контура регулирования жизнедеятельности общественного организма.

Однако очень скоро претензии властных структур на то, чтобы диктовать ей свои требования к продукту, стали жесткими и корыстно окрашенными. Возникла серьезная опасность дезориентации деятельности, потери того курса, который был задан объективными причинами, определившими ее рождение. Такая угроза была тем более реальной, что суть происшедших перемен еще не осознавалась складывавшейся профессиональной общностью журналистов. В свете данных обстоятельств принципиальное значение имел факт публикации в середине XVIII в. работы М.В. Ломоносова «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенных для поддержания свободы философии»10.

В журналистской среде нередко говорят об этом произведении как о начале научной разработки профессионально-этических проблем журналистики в нашей стране. Оно действительно содержит положения, актуальные для профессиональной этики журналиста и сегодня, так что такую интерпретацию не хочется оспаривать. Примечательны, однако, обстоятельства, при которых «Рассуждение...» появилось.

 

Непосредственным поводом, побудившим Михаила Васильевича выступить на эту тему, стала опубликованная лейпцигским научным журналом неправильная информация о работе Ломоносова. Претензии ученого к продукту труда незадачливого автора были так велики, что он с присущей ему основательностью засел за изучение вопроса. В результате международная общественность получила текст в виде диссертации и письма к Л. Эйлеру, в которых высокообразованный представитель профессиональной общности ученых М.В. Ломоносов изложил свои взгляды на продукт, ожидаемый обществом от журналистов, и на личные качества журналистов, благодаря которым может быть создан такой продукт. Взгляды эти свидетельствуют о том, что М.В. Ломоносов был не просто глубоким и дальновидным исследователем. Он проявил себя и как гражданин, т.е. член гражданского общества, очень тонко чувствующий его потребности и проблемы. В данном случае великий русский ученый выступил с обоснованными требованиями и к журналистам, и к продуктам их деятельности с позиции высоко морального представителя гражданского общества. Тем самым он создал противовес стремительно распространявшемуся отношению к журналистике как к придатку властей. Он фактически предварил тот подход к ней, который несколько позже привел к борьбе за ее независимость «отцов-основателей» свободной американской прессы. Один из них, Томас Джефферсон, спустя 33 года написал:

Если бы мне пришлось решать, что лучше, иметь правительство без газет или газеты без правительства, я, не колеблясь, выбрал бы последнее11.

Вместе с тем именно тот факт, что журналистика стала использоваться властью в качестве средства управления, подтолкнул развитие ее технической базы и расширение границ аудитории, сделав ее массовой. Одновременно массовый характер приобрела и профессия журналиста. Знаковым явлением, закрепившим превращение журналистики в устойчивый социальный институт, стала «грошовая пресса» – дешевые издания для широких слоев населения, почти разом появившиеся во многих странах на исходе первой трети XIX в

Можно считать, что к моменту своего утверждения в общественной жизни журналистика как вид деятельности подошла уже с определенным опытом, а следовательно, со сложившимся в основном, хотя еще и не осознанным в достаточной мере, «сдвоенным» способом деятельности. Обучение ему шло на практике (из уст в уста) через формировавшиеся профессиональные традиции, причем включало в себя не только технологическую, но и профессионально-нравственную ориентацию. В соответствии с представлениями общества о необходимом характере журналистского продукта в профессиональной журналистской среде поддерживались, поощрялись те проявления личности, которые способствовали созданию такого продукта, а значит, и укреплению престижа и благополучия членов журналистской общности. Проявления личности, служившие помехой решению данных задач, естественно порицались и осуждались.

Однако разнонаправленность общественных требований к продукту, значительно усилившаяся в результате того, что журналистика включилась в управленческий контур регулирования жизнедеятельности социума, не могла не привести к размытости критериев качества продукта. Из-за этого возник разнобой и в оценках личностных проявлений его создателей. Поскольку членов профессиональной общности журналистов (как и любой другой) в принципе характеризовал разный уровень моральности, подобная размытость критериев и оценок профессионального поведения оборачивалась фактором риска. Самое главное, что это был фактор риска не только для журналистского содружества, но и для общества в целом: ведь оно могло получать в таких случаях от журналистики «дисфункциональный продукт», обладающий вредоносной силой.

Надо полагать, именно это обстоятельство и вызвало к жизни процесс, которому предстояло стать постоянной линией борьбы журналистского «цеха» за единство профессионально-нравственной позиции в своих рядах, а вместе с тем и за незыблемость общественного значения журналистики, за высокий престиж и авторитет профессии, –

процесс кодификации норм поведения и внутригруппового контроля за их соблюдением.

На первый взгляд, этот момент кажется во многом формальным (тем более что между писаными кодексами и реальным поведением журналистов всегда существует разрыв). Между тем в нем проявляется сущность профессиональной морали как особого звена в системе моральной регуляции социума: в отличие от моральных отношений в целом, профессионально-нравственные отношения предполагают институционально организованное вмешательство профессиональной общности в поведение ее членов.

Все это говорит о том, что начало кодификации норм можно считать, с одной стороны, свидетельством возникновения профессионально-этических воззрений, а с другой – подтверждением того, что наконец-то завершилось12 продолжавшееся века формирование профессиональной журналистской морали и она начала функционировать с достаточной степенью результативности. Последнее, правда, относится к тем странам, где шло естественное развитие цивилизации, без деформации переплетенных контуров регулирования общества как кибернетической системы. Россия не входит в их число.

Ведущие идеологи Коммунистической партии, претендовавшие на признание марксистско-ленинского учения подлинно научным и потому единственно верным, дали впечатляющий анализ истоков несправедливого распределения благ в обществе. На этой основе они выработали социальную утопию, весьма соблазнительную в качестве практической программы переустройства общественной жизни. Полигоном испытания этой программы выпало стать нашей стране. С 1917 г. ее развитие, таким образом, стало определяться превышением роли субъективного фактора в объективных процессах функционирования социума, заметной произвольностью вмешательства человека в естественноисторические механизмы. Это сказалось и на отношениях с природой, и на организации жизни людей. На 1/6 части Земли возникло руководимое Коммунистической партией государство, ориентированное на осуществление задуманной идеологами программы общественного переустройства, предполагающей направленное формирование определенного типа личности («коммунистическое воспитание»). В этой программе было немало ценных с точки зрения развития общества идей, в том числе и относительно моральных отношений, но намерение «осчастливить человечество во что бы то ни стало» изначально было чревато насилием и несло в себе угрозу деформации общественной морали – механизма, основанного на доброй воле индивидов. Именно потому для реализации властных функций государства потребовалась развернутая командно-административная система, снабженная мощным аппаратом принуждения, направленного, главным образом, на инакомыслящих.

Пресса в этих условиях превратилась в «подручного партии» – стала составной частью административно-командной системы, и это на десятилетия фактически вывело журналистский корпус России за рамки мировой профессиональной общности журналистов. Профессионально-нравственные отношения были настолько трансформированы партийной зависимостью журналиста, что потеряли самостоятельное значение. Скажем, содержание профессионального долга работников прессы в Уставе Союза журналистов СССР определялось исключительно задачами, которые ставила перед собой КПСС, практически без учета специфики журналистики13. Ни о каких кодексах, декларирующих моральные принципы профессионального поведения советского журналиста, до конца 80-х гг. речи не велось. Зачастую оставались не известными в среде сотрудников наших редакций и международные документы, имевшие отношение к журналистской этике. Профессиональная этика как учебная дисциплина считалась несовместимой с принципом партийности журналистики, определявшим ее функционирование, и в учебных планах отсутствовала.

 

Если учесть, что законодательства о печати до 1991 г. тоже не существовало, то можно представить себе, сколь трудно было отечественной журналистике сохранить верность своему исконному предназначению, не утратить определяющие черты

профессии. В случаях, когда журналисты решались работать в соответствии со своим

спонтанно сложившимся представлением о профессиональном долге, от них требовались поистине героические усилия и недюжинная изобретательность для того, чтобы их материалы могли увидеть свет. Однако такие примеры немногочисленны. В большинстве своем представители журналистского «цеха» приспосабливались к обстоятельствам, иронизируя на предмет нередких расхождений своей практики с требованиями общей морали и отнюдь не заботясь о том, чтобы соответствовать высоким образцам профессионального долга и профессиональной чести, глашатаями которых чаще всего становились диссиденты. Это и питало отношение к профессии журналиста как к самой конъюнктурной.

Ориентация на гласность и плюрализм, заявленная в 1985 г. в качестве доминанты новой политической линии властных структур СССР, объективно означала для журналистики возвращение ей права быть самой собой. Пресса вышла из-под гнета Коммунистической партии и коммунистической идеологии. Свобода слова, свобода творческого самовыражения была не просто провозглашена, а закреплена законодательно. Но она-то и оказалась первым серьезным испытанием профессионально-нравственной зрелости нашего журналистского корпуса. Обнаружилось, что в этом плане мы изрядно отстали от коллег из многих стран. В упоении открывшимися творческими возможностями журналисты российской прессы начали то и дело выходить за границы этического коридора, которым определяется свободное творческое пространство. Свобода творчества все чаще стала оборачиваться журналистским произволом – такой формой профессионального поведения в тексте или непосредственном общении, при которой оно не согласуется ни с нормами морали, ни с интересами общества, ни с чем, кроме личного «хочу». А тут еще подоспело и второе испытание: на смену идеологической и экономической зависимости журналистики от КПСС пришла экономическая несостоятельность СМИ, подталкивающая к новым формам зависимости. И это испытание тоже выдержали далеко не все.

В чем же именно выразилось отставание?

Процесс кодификации профессионального этоса журналистов, начавшийся в демократических государствах в XX в., сопровождался интенсивной деятельностью по контролю за соблюдением норм со стороны редакционных коллективов, а также специально создававшихся внутрипрофессиональных структур, в том числе международных. К концу века этот процесс привел к нескольким отчетливо видимым результатам.

Во-первых, «отстоялся», «выпал в осадок» пласт профессионально-нравственных представлений, в которых отражаются объективно сложившиеся обязанности журналистики в обществе и объективно необходимые качества продукта журналистики, о чем говорит содержание кодексов, принятых международными журналистскими организациями и отдельными редакционными коллективами.

Во-вторых, определились алгоритмы действия профессиональной морали и формы влияния профессиональной общности на своих членов, о чем свидетельствуют множественные прецеденты из практики журналистских организаций в разных странах мира.

В-третьих, в общих чертах обозначился своеобразный профессионально-нравственный облик журналиста. Для него характерны достаточно высокий уровень общей моральности, глубокая преданность профессиональному долгу и острое чувство профессиональной ответственности. Мы могли убедиться в этом не раз, наблюдая работу зарубежных коллег в нашей стране во время чрезвычайных событий (путч 1991 г., октябрьские события 1993 г., вооруженный конфликт в Чечне).

 

Сказанное не означает, что ситуация в журналистике мирового сообщества приобрела благостный характер и редакционные коллективы навсегда избавились от

неумелых или недобросовестных сотрудников, а конфликты морального свойства

полностью исчерпали себя. Дело в другом: в журналистских кругах установился профессионально-нравственный климат, стимулирующий уважительное отношение членов редакционных коллективов к профессиональным стандартам поведения. Журналисты увидели в них средство укрепления престижа профессии и своего личного престижа, упрочения законным путем своего материального благополучия. Пренебрежение профессиональными стандартами становится при таком положении для нарушителя «себе дороже», оборачивается существенными потерями и в моральном, и в материальном плане.

Справедливости ради надо сказать, что в отдельных странах замечается избирательное отношение к нормам этики, рождающее терпимость к нарушениям некоторых из них. Данные российско-американских исследований личности журналиста показывают, например, что американские журналисты склонны относиться более терпимо, чем их российские коллеги, к нарушению этических норм при получении информации. Ученые объясняют это следующим образом:

Условия конкурентной борьбы, делающие задачу сообщить информацию первым, получить сенсационный материал практически вопросом выживания средства массовой информации, ориентация на расследовательскую функцию сформировали в США более напористый по сравнению с российским тип журналиста14.

Возможно, что у таких нарушений этических норм имеются и причины, лежащие более глубоко. Предположить это заставляет тот факт, что в подобном отношении к нормам определенного типа просматривается общая позиция национального содружества журналистов, а это уже повод для размышлений. Как бы то ни было, и в американской журналистике формированию устойчивого профессионально-нравственного климата уделяется самое пристальное внимание. В том же исследовании отмечается, что процесс формирования представлений о журналистской этике в США «подвергается воздействию комплекса факторов»15 и достаточно результативен.

Мировому журналистскому сообществу присуща еще одна довольно ярко выраженная тенденция. Для тех журналистов, уровень профессионально-нравственной зрелости которых достигает высшей отметки, следование профессиональным стандартам становится самоценным. Профессионально-нравственные мотивы у них начинают доминировать в структуре мотивации деятельности, «перевешивая» материальный интерес, так что в ситуациях морального выбора этичность поведения оказывается предпочтительней, даже если она не ведет к экономическому успеху.

К сожалению, ни одно из перечисленных обстоятельств для нашей журналистики в сколько-нибудь значительной мере не характерно, хотя кодексы начали создаваться и у нас. В историю отечественных СМИ войдут и «Кодекс профессиональной этики журналиста» (1991 г.), и «Декларация» Московской хартии журналистов (1994 г.), и «Кодекс профессиональной этики российского журналиста» (1994 г.), и «Хартия телерадиовещателей» (1999 г.), и многие другие подобные документы. Однако сказать, что они уже «работают», значит серьезным образом погрешить против истины. Это с определенностью подтверждают результаты обсуждения «Кодекса профессиональной этики российского журналиста», которое было проведено Исследовательской группой Российско-американского информационного пресс-центра в ноябре – декабре 1994 г. в пяти крупных региональных центрах России16.

Картина, которую они рисуют, в общих чертах выглядит так:

• профессиональный этос, т.е. набор фактически действующих в практике некодифицированных норм, существует, однако этическая рефлексия в сознании журналистов представлена минимально;

 

• представления об этических и правовых нормах и соответствующих механизмах их реализации в сознании журналистов смешаны, выделение специфически этических проблем в профессиональной деятельности затруднено;

• есть признаки «негативной идентификации» журналистов с фактически действующим профессиональным этосом, имеющим крайне противоречивый характер. В сознании журналистов одновременно отражены фрагменты этики и «официозной» («государственной») прессы, и зарождающейся «независимой» («свободной») прессы;

• очень велико сомнение журналистов в действенности каких бы то ни было этических документов без основательного обеспечения правовой базы для их принятия. Что касается кодификации этических профессиональных норм в общероссийском масштабе, то эта идея представляется нереалистичной.

Давая диагноз проблемной ситуации, сложившейся в российских СМИ, авторы отчета об исследовании (они называют его обследованием) обращают внимание и на то, что журналистам, по всей вероятности, не хватает стратегий личного профессионального выбора, у них отсутствуют навыки принятия автономных решений в непростых профессиональных ситуациях, когда надо полагаться на личную ответственность или собственный риск. Выводы после общения с журналистами звучат так:

Традиционное мышление «должностного лица», находящегося на государственной службе, и постепенное осознание своей социальной миссии как представителей независимой «четвертой власти» порождают внутренне противоречивую конфликтную ситуацию в сознании участников. Она, в частности, проявляется во взаимоисключающих требованиях к этическому профессиональному Кодексу. С одной стороны, настойчива потребность в получении авторитарных инструкций «что можно, что нельзя», выполнение которых гарантирует «правильное» поведение в ситуациях этического выбора и, соответственно, избавляет от необходимости принятия на себя моральной ответственности за собственные действия. С другой – постепенно складывается понимание, что этичное профессиональное поведение журналиста неразрывно связано со способностью и умением осознанно совершать личный выбор в ситуациях, не поддающихся правовому регулированию. Острота описанного внутреннего конфликта обусловлена, в частности, размытостью, неопределенностью нормативной этической ориентации17.

Все это весьма прискорбно сказывается на практике российских средств массовой информации. Заметно снижается качество совокупного журналистского продукта и падает авторитет журналистики; а вместе с тем журналистская корпорация обнаруживает беспомощность в борьбе за сохранение так трудно давшегося ей права выполнять свои профессиональные обязанности в полном объеме, в полном соответствии с предназначением журналистики. Борьба эта обостряется и по экономическим, и по политическим причинам.

В ходе акционирования российских СМИ экономика информационного производства оказалась тесно связана (а точнее – сращена) с экономикой материального производства. Это поставило прессу в зависимость от крупных промышленных и финансовых структур, что вызвало, по меньшей мере, два тяжелых последствия:

• возникла гипертрофия товарных отношений в сфере журналистики, повлекшая за собой ориентацию на доходность во что бы то ни стало, а соответственно и резкое «пожелтение» изданий и программ, проявившееся в погоне за «жареными фактами» и потакании вкусам той части аудитории, которая не может похвалиться высокой культурой;

 

• средства массовой информации стали интенсивно использоваться для «разборок» конкурирующих экономических группировок и связанных с ними политических сил, что положило начало «войне компроматов» в прессе, росту ангажированности и коррумпированности среди журналистов и прочим нездоровым с точки зрения

профессиональной нравственности явлениям.

Государственная власть устранилась от протекционизма рынку прессы и материальной поддержки СМИ, а в ответ на попытки журналистики утвердиться в качестве независимого критика властных структур отработала набор политических, экономических и административных методов, позволяющих осуществлять ощутимый нажим на нее. Союз журналистов России вынужден был даже обратиться в 1997 г. к общественности страны с докладом о критическом состоянии российских средств массовой информации, в котором, охарактеризовав современное положение журналистов, специально подчеркнул:

Чинятся препятствия в исполнении ими (журналистами – Г.Л.) профессиональных обязанностей со стороны властных структур, в той или иной форме возрождается цензура. Давление на «неудобных» журналистов оказывается и путем различных материальных ограничений, ущемления их гражданских прав. Преследования журналистов ведутся и в судебном порядке...

...Нормой отношения к журналистам становится насилие. Участились случаи нападения на них, издевательств и оскорблений. В их адрес раздаются угрозы, множатся факты жестокой расправы с ними, вплоть до убийств18.

При такой ситуации профессионально-нравственное возмужание журналистского «цеха» нашей страны становится вопросом первостепенной значимости. В сущности, это и есть одно из тех условий, при которых корпорация журналистов может стать силой, способной и отстоять свое место в обществе, и укрепить свою экономическую независимость, и вернуть себе авторитет сограждан, существенно улучшив качество адресуемых им массовых информационных потоков. Но по приказу такие условия не создаются. Как же стимулировать этот процесс? Нет ли подсказки в самом механизме функционирования профессиональной морали?..

 

Глава III. «Найти на писак управу могла только КПСС!»

 

Начался этот спор с того, что я во время беседы с друзьями к слову упомянула пару фра