Кавказ перебирается в Калугу

 

10 октября 1859 года Шамиль прибыл в Калугу.

Он остановился в гостинице Кулона, которая тут же стала местом паломничества калужских обывателей. Ветераны, годами не казавшие носу из своих имений, и те явились в город, влекомые чрезвычайными известиями. Повидать Шамиля приходили и побывавшие у него в плену солдаты. Они кланялись имаму, а когда их спрашивали, отчего они это делают, отвечали: "Так ведь тем пленным и было хорошо, кто у Шамиля жил или где проезжал он. Забижать нас не приказывал, а чуть, бывало, дойдет до него жалоба, сейчас же отнимет пленного и возьмет к себе, да еще, как ни на есть, и накажет обидчика".

— Так он хорош был для вас, для пленных? — удивлялся Руновский.

— Хорош, ваше благородие, одно слово — душа! И дарма, что во Христа не верует, одначе стоющий человек.

Имам сделал визиты к военному начальству и гражданскому губернатору В. Арцимовичу. Они тепло приветствовали почетного пленника и обещали сделать его жизнь в Калуге достойной его славы и подвигов.

Затем Шамиль посетил преосвященного Григория, епископа Калужского и Боровского. В семинарии ему подарили Евангелие на арабском языке. Шамиль внимательно прочел его, сверяясь с собственными книгами. Затем сказал Руновскому: "Тут много хорошего написано, только многого вы не исполняете". На это Руновский ответил, что мусульмане тоже не все исполняют, что написано в Коране, иначе палачу Шамиля не пришлось бы отрубить столько голов. Но с тем, что Бог у всех один, согласились и Шамиль, и Руновский. Как и с тем, что один у людей и дьявол-искуситель.

Шамиль хотел даже посетить церковную службу, но необходимость снимать папаху при входе в храм сделалась для имама непреодолимым препятствием.

В тот же день Шамилю было выдано его годовое содержание — 10 тысяч рублей серебром, а затем ему показали дом, в котором ему предлагалось поселиться со своим семейством.

Шамилю понравился трехэтажный каменный особняк по Одигитриевской улице. Дом с отдельным флигелем, большим плодоносящим садом, красивым бассейном, теплой баней и вместительными конюшнями был обнесен высоким забором. Но внутреннее устройство дома не отвечало образу жизни имама, и он пожелал его изменить.

Работы были поручены архитектору князю Вадбольскому. Князь отнесся к делу очень серьезно. Прежде чем приступить к работам, он деликатно выяснил потребности Шамиля, характер и предпочтения членов его семьи, а также особенности мусульманского быта.

Сам же дом, принадлежавший вдове майора Сухотина, был выкуплен казной и передан Шамилю.

Древняя Калуга с ее живописными окрестностями напомнила Шамилю Кавказ. Глядя на широкую Оку, за которой поднимались высокие холмы и наливались золотом бескрайние леса, Шамиль улыбался: "Чистая Чечня!"

Но горожане опасались, как бы их тихая Калуга и в самом деле не превратилась в беспокойный Кавказ.

Этому весьма способствовали бойкие газетчики, публикуя сенсационные статьи под заголовками вроде "Наполеон Кавказа взят!" или "Грозный имам в Калуге!". А проворный фотограф Гольдберг даже успел сделать портрет Шамиля и пустить его в продажу, поместив на обороте короткое, но впечатляющее жизнеописание имама.

Публика любопытствовала и беспокоилась. Мнения расходились. Одни уверяли, что Шамиль из простых крестьян, другие доказывали, что он давно уже генералиссимус. Не был ясен и статус Шамиля: если он военнопленный, то почему ему отвели один из лучших домов? И разве он разбойник, если государь его так одаривает? Дамы желали удостовериться, верно ли пишут, что "Шамиль — статный красавец, и из глаз его брызжет огонь, а из уст его сыплются розы". Их также очень волновало семейное положение Шамиля. Им чудилось, что имам явится с большим гаремом и опасно повлияет на калужских мужчин. Ветераны успокаивали их тем, что "жен у Шамиля осталось две, прочие в боях пали". Но то, что вместо гарема в городе появятся воинственные амазонки, волновало дам еще больше.

"Мы, было, и вовсе Кавказ к рукам прибрали, а как поставили они над собой Шамиля, так он утесы свои от солдатского духа и очистил, — просвещали публику ветераны. — А не троньте, говорит, нас. А у нас по-своему. А кто сунется в горы — секир башка! Ну, мы его тогда в кольцо, крепостями обложили, да просеки через леса".

Все сходились на том, что Шамиль — новый Пугачев и как бы тут чего не вышло…

На объяснения местных вольнодумцев насчет того, что Шамиль, хоть и бунтарь, но на чужие земли, а тем более на царский трон не покушался, возражали помещики: "Разве не он ханские фамилии под корень извел? А мужика с дворянином вровень поставил? Податей не платят, рекрутов не дают, власти над собой никакой не ведают! Аккурат — Пугачев! Плаха по нему плачет!"

Вспомнили даже Лжедмитрия II — Тушинского вора, который пытался овладеть Москвой, а затем бежал в Калугу, где и был убит.

Пока публика горячо обсуждала свою будущность в соседстве с "буйными абреками", а купцы подумывали о возможных барышах ввиду ожидавшегося наплыва гостей, полицмейстер твердил одно: "Калуга пока еще русский город! Тут им не Кавказ. Тут сиди смирно!"

За свои пять веков Калуга повидала многое. Она стояла на подступах к Москве и оказывалась участницей многих войн. Особая роль выпала ей в битвах с ханом Батыем и Наполеоном. Когда Кутузов оставил Москву, Калуга стала главной опорой его побед над французами.

Шамиль оказался не первым именитым пленником, жившим в Калуге. Еще при Екатерине здесь несколько лет пробыл епископ Краковский Солтык. После него в Калуге был поселен последний крымский хан Шан-Гирей. Потом хана отпустили в Молдавию, откуда он попал на остров Родос, где был задушен по приказу турецкого султана.

В Калуге был похоронен и султан Малой Киргизской орды Аригази Абдул-Азиз, живший здесь с 1824 по 1833 год на широкую ногу с родными и свитой и умерший от сильной простуды, когда выпил в жару слишком много холодного квасу.

Однако впечатление от прибытия Шамиля затмило все прежние визиты знатных гостей.

 

"КРАСНЫЙ" ГУБЕРНАТОР

 

В. Арцимович, назначенный гражданским губернатором Калуги за год до прибытия Шамиля, разделял идеи Александра II о необходимости скорейшего переустройства общества на европейский манер.

Арцимович прослыл большим либералом и деятельно внедрял в сонную калужскую жизнь блага эмансипации. При нем забурлила не только общественная, но и экономическая жизнь. Местные помещики и дворянство, не поспевавшие за реформами губернатора, прозвали его "красным".

Двигателем прогресса стала газета "Калужские губернские ведомости". В ней же, с прибытием в город имама, появилась постоянная колонка "Из дома Шамиля".

Губернатор близко подружился с имамом, и между ними часто случались довольно откровенные беседы. Однажды, когда речь зашла о последних днях войны, Шамиль сказал Арцимовичу: "Я вышел в Гунибе, чтобы спасти свой народ. Я покинул родину, чтобы сохранить ее. Я стал аманатом, чтобы армия царя вернулась в Россию. Они пришли к нам рабами, не по своей воле, но горцы научили их любить и защищать свободу. Если будет на то воля Аллаха, они помогут царю Александру понять, что лучше быть главой свободных людей, чем царем рабов".

Выяснилось, что Арцимович и сам был решительным сторонником отмены крепостничества. Он уверял Шамиля, что к тому же склоняется и Александр, говоривший своим сподвижникам, что "лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу".

 

ИМАМ И ПРИСТАВ

 

В октябре 1859 года Гази-Магомед и Богуславский отправились в Дагестан за семейством имама. Они ехали в карете Барятинского, которую пора было вернуть хозяину. На смену этой карете в Калугу прибыла еще более роскошная, подаренная Шамилю Александром II. Украшением царского подарка были две великолепные лошади

Все заботы о Шамиле легли на плечи Руновского. При официальном вступлении Руновского в должность пристава Шамиль первым делом объявил ему: "Прошу вас придерживаться только одного нашего обычая: когда дадите слово в чем-нибудь, держите его, хотя бы надо было для этого умереть. Кто исполняет свое обещание, тот у нас хороший человек, кто его не исполняет, тот дурной, его надо убить".

Руновский отвечал, что это очень хороший обычай. И просил Шамиля посвятить его, насколько возможно, в другие горские обычаи, чтобы ненароком не попасть в неловкое положение.

В своей служебной деятельности Руновский должен был руководствоваться утвержденной Александром II "Инструкцией для пристава при военнопленном Шамиле".

В ней говорилось:

1. Пристав и его помощник, в качестве лиц, которым правительство вверяет надзор за Шамилем, должны в этом звании быть советниками и руководителями его, ограждать от всего, что могло бы отягощать его положение, и в уважительных просьбах быть за него ходатаями.

2. Присмотр за Шамилем и его семейством должен быть постоянный, но для него не стеснительный.

3. Шамилю и его сыновьям дозволяются беспрепятственно прогулки: пешком, в экипажах и верхом, как в городе, так и за чертою оного, не далее, однако, как за 30 верст в окружности. Он и сыновья могут свободно посещать театры и собрания, как публичные, так и частные, держать своих собственных лошадей верховых и упряжных. При выездах Шамиля или сыновей в гости и в публичные собрания, при прогулках за город и в особенности при прогулках верхом его должен непременно сопровождать пристав или помощник, принимая со своей стороны должную предосторожность, но под благовидным предлогом. При прогулках же в город сопутствование Шамиля и его сыновей предоставляется собственному усмотрению пристава.

4. Допускать к Шамилю свободно как русских подданных, так и иностранцев, заботясь только о том, чтобы подобные посещения не беспокоили его. При посещениях посторонних лиц присутствовать непременно приставу или его помощнику и переводчику. Магометан и вообще лиц сего исповедания с Кавказа допускать только в таком случае, когда они будут иметь на то дозволение от главнокомандующего Кавказской армией. Вообще наблюдать, чтобы Шамиль и его семейство не могли иметь каких-либо подозрительных сношений.

5. Для объяснений с Шамилем назначаются два переводчика, один по найму собственно для переговоров в домашнем быту, а другой с правом действительной службы, для верной передачи разговора и мыслей Шамиля о предметах, не касающихся обыкновенного домашнего разговора.

Оба переводчика подчиняются приставу и должны исполнять его поручения.

6. Все письма, которые будут получаться в Калуге на имя Шамиля или его семейства, пристав обязан доставлять через начальника губернии в Петербург к военному министру, равно и письма, которые от Шамиля или его семейства будут посылаемы на Кавказ, должны быть тем же путем доставлены в Петербург.

7. Пристав и его помощник не должны без нужды обременять своим присутствием Шамиля, в особенности не препятствовать ему в исполнении всех религиозных обрядов и привычек домашней жизни.

8. Пристав должен заботиться о том, чтобы по возможности сблизиться с Шамилем и приобрести его доверие.

9. Пристав обязан принимать из уездного казначейства за каждые три месяца вперед по 2500 р. с., в счет 10 т. р. всемилостивейше назначенных на содержание Шамиля, и тотчас же деньги эти вручать полностью самому Шамилю, под собственную его расписку, которая должна служить квитанцией в исправном доставлении ему означенных денег и быть предоставлена начальнику губернии для хранения при делах канцелярии. Пристав отнюдь не должен вмешиваться в расходы Шамиля и вообще ни в какие хозяйственные или семейные его распоряжения, как скоро они не заключают в себе ничего противного нашим законам. Но если по знанию языка или местных цен он найдет возможным быть полезным Шамилю своим советом или предупреждением, то должен пользоваться этими случаями, чтобы расположить к себе пленника.

10. Пристав должен иметь в виду, что Шамиль для Кавказа лицо весьма замечательное, а потому должен стараться из разговоров с ним и рассказов его знакомиться со всеми событиями войны на Кавказе, с планами, которыми руководился Шамиль, и с средствами, к которым прибегал для упрочения и поддержания своей власти. Также и о нравах, обычаях, торговле и образе правления племен, бывших ему подвластных. Разговор о подобных предметах должен быть вносим в дневник, ведение которого поручается приставу секретным образом. По истечении каждого месяца этот дневник должен быть представлен дежурному генералу Главного штаба Его Императорского Величества.

11. Пристав должен по возможности стараться исполнять просьбы и желания Шамиля, если к тому не встретится особых препятствий или если это во власти пристава. Все же, что будет превышать его власть, представлять начальнику губернии на разрешение. Те желания и просьбы Шамиля, которых не вправе будет разрешить и начальник губернии, должны быть излагаемы письменно для представления военному министру.

12. Пристав и его помощник помещаются в том же доме, который будет нанят для Шамиля, но если это окажется неудобным, то в таком случае должен быть помещен по возможности один пристав.

13. Содержание для пристава, его помощника и переводчиков отпускается от военного ведомства, деньги же на наем дома для Шамиля и отопление оного отпускаются из государственного казначейства, по требованию начальника губернии.

14. О всех случаях, инструкцией не предвиденных и представляющих какое-либо затруднение в разрешении, пристав представляет начальнику губернии.

15. Высший надзор за исполнением всего в инструкции определенного поручается начальнику губернии с тем, чтобы обстоятельства, заслуживающие особенного внимания или требующие особого разрешения, были представлены военному министру.

Это наставление Руновский трактовал в самом либеральном духе, а дневник вел с первых же дней знакомства с Шамилем. Обладавший живым умом и литературными способностями, Руновский записывал в дневник свои впечатления воспоминания имама о войне, его рассказы из истории Кавказа и множество любопытных сведений из жизни Шамиля и его семейства.

В самом начале дневника Руновский выражал противоречивые чувства, связанные с его новым назначением: "Жить с Шамилем! заботиться о нем!.. Когда это приходило мне в голову?.. Напротив, я хорошо помню, что за время долгой моей службы на Кавказе не один раз подумывал я о том, как-то будет заботиться Шамиль обо мне, когда случайности войны сделают меня его пленником?.. Просторна или тесна будет та яма, в которую меня засадят?.. Не раз случалось также мне видеть и сны подобного содержания… то были сны страшные, страшные до того, что, несмотря на всю приятность пробуждения и на сознание, что "то был сон", я невольно начинал, на всякий случай, перебирать в уме средства к освобождению своему из будущего плена…"

Когда Руновский осторожно поделился своими воспоминаниями с Шамилем, тот согласился, что такова была обычная участь пленных, за исключением грузинских княгинь. Видя, как его принимают в России, что люди не желают ему зла, и особенно после того, как ему пересказали книгу Вердеревского "Плен у Шамиля", имам пожалел, что содержал своих пленных совсем иначе.

Вскоре Шамиль написал письмо своему наибу в Черкесии Магомед-Амину.

"От бедного раба Аллаха — писца, пленника Шамиля сыну его Мухаммадамину. Мир вам, милость Аллаха Всевышнего и Его благословение. Аминь!

А затем. По воле Всемогущего и Всеведующего я попал в руки неверных поистине, предопределенного не избежать и предосторожность не предотвратит предопределенного Аллахом. Однако не пришлось злорадствовать моим недругам и завистникам, которые явились причиной моего пленения — напротив, мне оказали почет и уважение в такой степени, что не увидевший своими глазами не поверит. Великий император определил мне тысячу туманов ежегодно, поселил меня в городе Калуге, большой город вблизи Москвы, в просторном, высоком доме с коврами и всем необходимым. Так что мне просторно и очень удобно. Потом я здесь столкнулся со слухом, распространенным среди них о том, что пленные в твоем вилайате находятся в тяжелом положении и испытывают нужду. Я не поверил этому и все же послал тебе это письмо, испросив разрешение у губернатора уведомить тебя об этом. Если это ложь, то это и есть мое желание, а если нет, то необходимо тебе пленных содержать так, чтобы на тебя не пало порицание.

Затем я отправил 26 раби ал-аввал 1276 года сына моего Газимухаммада, чтобы он привез мое семейство с сыном нашим Мухаммадашафи, и пребываю в ожидании их приезда. И все.

Писано в Калуге 26 раби ас-сани 1276 г. (22 ноября 1859 г.).

Я не скрепляю своей печатью это письмо потому, что печать моя осталась в руках Амирхана, который изменил мне. Возможно, Газимухаммад сам привезет ее".

 

БЕЗ ШАМИЛЯ ВОЙНА НЕ ВОЙНА

 

Письма этого Магомед-Амин не получил, потому что уже прекратил борьбу и «замирился». Решив, что война без Шамиля — уже не война, наиб решил последовать путем своего имама.

После окончания Крымской войны положение Магомед-Амина на Западном Кавказе значительно осложнилось. Чарторыйский пытался организовать помощь Магомед-Амину, призывая Пальмерстона не скупиться. Англичане и французы соглашались помочь, но требовали, чтобы Магомед-Амин повел своих воинов в Крым, на помощь союзникам. В ответ Магомед-Амин предлагал сначала высадить на берегах Черкесии сильный десант союзников. Турки начали опасаться, что Черкесия останется в руках Магомед-Амина и его новых друзей, и предприняли усилия, чтобы вновь привести к власти послушного им князя Сефер-бея. Когда разногласия приняли острый характер, обе стороны, а также влиятельные люди Черкесии были приглашены на переговоры в Варну. Но договориться ни до чего не удалось. Используя покровительство Порты, Сефер-бей добился раскола движения в Черкесии. Возможно, это стало заслугой его главного советника полковника Бандье, венгра, который впоследствии оказался русским агентом. Верными Магомед-Амину оставались польские легионеры во главе с Т. Лапинским.

В 1857 году Магомед-Амин отправился в паломничество в Мекку. По пути, в Стамбуле, он надеялся встретиться с английским посланником и искать помощи, но был арестован турецкими властями, а затем выслан в Дамаск. Не желая оставаться в изоляции от своего народа и не добившись от турецких властей разрешения вернуться в Черкесию, Магомед-Амин предпринял побег. Несколько месяцев наиб с несколькими друзьями пробирался по владениям Порты, не находя пути домой. Им не раз приходилось отбиваться от кочевников, разбойничьих ватаг и брошенных на их поиски отрядов. В конце концов они вышли к Черному морю. Взамен на все их имущество, включая лошадей, контрабандисты доставили их к берегам Черкесии.

Горцы встретили Магомед-Амина с радостью. И хотя положение на Западном Кавказе изменилось не в его пользу, наиб еще три года продолжал сопротивление. Многократное усиление царских войск, раскол и отход от движения ряда обществ делали борьбу горцев все более безнадежной.

Когда стало известно, что Шамиль оказался в плену, Магомед-Амин объявил, что согласен вести с царским командованием переговоры о мире. На встрече 20 ноября 1859 года с генералом Филипсоном Магомед-Амин выговорил ряд условий, закреплявших результаты проведенных им преобразований, и принял на себя обязательства, обещавшие спокойствие новым властям. После заключения мирного соглашения он прибыл в Ставрополь, через который еще недавно проезжал Шамиль. Затем Магомед-Амин отправился в Тифлис для встречи с Барятинским, от которого добился амнистии для своих сподвижников, прекративших войну. Из Тифлиса, вместе с абадзехскими князьями, он отправился в Петербург. Здесь делегация была принята с почетом, Магомед-Амин получил полное прощение и даже солидную пожизненную пенсию.

 

ПРОКЛАМАЦИИ БАРЯТИНСКОГО

 

Но война на этом не закончилась. Восстания, хотя и меньшего масштаба, продолжались в разных уголках Кавказа. Это очень беспокоило императора, желавшего поскорее закрыть "кавказскую бездну", продолжавшую поглощать огромные финансовые средства, необходимые для намечавшихся в государстве реформ.

В своей записке "О Кавказе" Александр II отдавал должное заслугам Барятинского и выражал надежду на скорое и окончательное умиротворение горцев.

Для закрепления успеха император предлагал ввести справедливую администрацию на занятых территориях, твердо укрепиться на стратегических рубежах и устроить хорошие дороги.

Вместе с тем он требовал принять меры к решительному сокращению войск и расходов на их содержание. Государственная казна находилась в крайне стесненном состоянии и не могла гарантировать дальнейшее обеспечение армии по всем статьям. Предлагалось находить средства на самом Кавказе, что было делом крайне затруднительным.

Желая убедить горцев прекратить сопротивление и сложить оружие, главнокомандующий Кавказской армией Барятинский обратился к ним с прокламациями от имени императора. В одной из них, обращенной к чеченскому народу, говорилось о дарованном императором прощении за враждебные действия, кровь и убытки. Барятинский писал, что "все случившееся в продолжение этой бедственной для народа войны должно быть забыто навсегда". В подтверждение этого наместник сообщал, что "отныне его императорское величество, распространяя на вас свою благость и попечения, наравне с другими своими подданными, дарует вам следующие милости:

Каждый из вас может свободно отправлять свою веру и никто не будет вам препятствовать исполнять обряды ее.

От вас никогда не будут требовать рекрут и никогда не обратят вас в казаков".

Чеченскому народу Барятинский обещал вернуть в вечное владение все земли и леса, которыми народ владел до 1839 года, исключая земли, занятые теперь укреплениями и ставшие собственностью казны.

"Правители, поставленные над вами, будут управлять вами по адату и шариату, — писал Барятинский. — А суд и расправа будут отправляться в народных судах, составленных из лучших людей, которые будут избираемы вами и назначаемы в должности с согласия ваших начальников".

Народ также освобождался на пять лет от податей и предоставления людей для службы в милиции, но обязывался поддерживать в исправном состоянии дороги, не давать зарастать просекам и предоставлять за плату подводы для войск. Горцам также вменялось "преследовать, ловить и выдавать преступников и беглых, не скрывая их ни под каким предлогом".

Многое в прокламации Барятинского напоминало законы, введенные Шамилем, а на обычае кровомщения, который имаму так и не удалось вытравить окончательно, наместник остановился особо: "Каждый из вас, совершивший убийство вследствие канлы, будет судим по русским законам и подвергнут наказанию по определению суда".

Еще раз пообещав, что отныне "ваша вера, ваша собственность и ваши обычаи остаются неприкосновенными", Барятинский строго предупреждал, что "если бы за сим явились между вами злонамеренные люди, которые стали бы тревожить народ ложными и превратными толками, то они подвергнутся самому строгому наказанию, без малейшей пощады".

Чтобы поскорее выветрить из горцев дух мюридизма, власти запретили всем, кроме мекканских пилигримов, носить чалмы на папахах.

 

"ЛЮБИТЕ ВРАГОВ ВАШИХ…"

 

Искренним уважением и тактичностью Руновский сумел завоевать расположение имама, личность которого интересовала его не только в служебном, но и в человеческом отношении.

При каждом удобном случае Руновский просил Шамиля рассказать о том или ином случае, о быте и традициях горцев. Когда возникало разночтение относительно какого-то события войны, Руновский высказывал свою версию, основанную на имевшихся документах или показаниях очевидцев, а Шамиль излагал дело со своей точки зрения. Если имам чувствовал, что его доводы недостаточно убедили собеседника, то обычно говорил: "Спроси не меня, спроси врагов моих, так ли было дело".

Руновский, опасавшийся попасть в плен к Шамилю на Кавказе, стал его пленником в Калуге, когда увидел в нем явление необыкновенное. И дневник Руновского стал признанием этого добровольного плена.

"Это целый триумф! — писал пристав. — Немногие победители возбуждали в своих- соотечественниках такое участие и такую жажду видеть их и изучить их черты, как возбуждал все это Шамиль в тех, кого во всю свою жизнь он считал заклятыми своими врагами. Не служит ли это доказательством того, что знаменитый наш пленник совсем не та дикая, разбойничья личность, которая не заслуживает, по мнению некоторых, не только уважения, но и сострадания? Не следует ли видеть в этом жадном любопытстве публики, в этом лихорадочном чувстве, написанном на лице каждого, кто ожидает выхода Шамиля откуда бы то ни было, не следует ли во всем этом видеть — не простое любопытство, а именно дань уважения к той личности, в которой уже признан: и хороший администратор, и умный, даже очень умный человек, одаренный от природы сильным характером и железною волею? И если последние два качества обращались иногда в жестокость, столь непонятную и непростительную для нашего христианского цивилизованного взгляда на вещи, то нужно только вспомнить, что она очень обыкновенна по понятиям горцев, ожесточенных, сверх того, полуторавековою борьбою с нами и не находивших, между кудрявыми догматами ислама, нашего христианского догмата: "любите врагов ваших".

Любите врагов ваших!.. Какая прекрасная задача! Но как-то мы ее решаем? Что до меня, то грешный человек: хоть и стараюсь я быть порядочным христианином, а, надо признаться, не больно много полюбливаю я врагов своих, невзирая даже и на то, что между ними попадаются люди с большими достоинствами…

Шамиль был предводителем народа, который так долго ведет с нами войну, и притом войну народную; а кто не знает, что такое народная война? Но вы ее не знаете, господа, потому что из ваших теплых кабинетов, откуда вы мечете на Шамиля ваши громы, не совсем рельефно обозначаются многие мелочные подробности народных войн, а некоторые даже совсем не заметны. Однако вы читали или слышали о них из разных рассказов, о войне, например, гверильясов (искаж. герилья — испанские партизаны, воевавшие с Наполеоном в 1805–1813 годах после капитуляции армии и бегства короля. Среди предводителей народной войны было много монахов. После десанта англичан в Гибралтаре Наполеон был вынужден вывести войска из Испании для борьбы против коалиции во главе с Россией. Ш.К.), да хоть бы о войне приснопамятного двенадцатого года. Как же вам показались эти подробности? Обвиняли ли вы беспощадно предводителей гверильясов или наших партизанов Давыдова, Фигнера и проч.? А ведь те и другие воспитаны в духе христианской религии и считаются в числе народов если не образованных, то, по меньшей мере, просвещенных. А горцы? Какая великая разница! Вы только посмотрите на то, что делается с ними в жизни: не успеет горец родиться, крестная его мать-природа кладет ему на зубок все свое достояние: дикость, угрюмость и, подчас, величественность. Все это, впоследствии, неизбежно должно отразиться в характере взрослого человека, а стало быть и во всех его действиях… Следует ли, после этого, назвать Шамиля разбойником, руководившимся в своих действиях дикими инстинктами хищного животного? или же он, действительно, герой своей страны, честно исполнивший свои обязанности, требуемые духом народа, нравами и обычаями его родины?.."