Технологический фактор в развитии и трансформациях человека

Розин В. М.

В своих исследованиях я реализую подход, который можно назвать «гене­тическим» и «культурно-семиотическим». Основной метод – рациональная реконструкция истории изучаемых явлений, в данном случае – человека. Последний при этом рассматривается двояко: с одной стороны, человек в качестве «социального индивида» входит в культуру и обусловлен ее реалиями, с другой – как личность («латентная» или актуальная) определяет (обусловливает) сам себя и является поэтому самостоятельной формой социальной жизни. Первоначально, объясняя, что такое культура и человек, я исходил из семиотического и деятельностного подхода, развитого в Московском методологическом кружке (ММК). В рамках этого подхода культура – это семиотическое и деятельностное образование, а человек – субстрат деятельности и семиозиса. Развивается культура в результате разрешения «ситуаций разрыва», т. е. снятия проблем, возникших в контексте воспроизводящейся деятельности. Разрешение ситуаций разрыва предполагает изобретение и формирование новых знаков и деятельности. Поясню, как в ММК понимались семиотика и семиозис.

«Решающим, – пишет создатель этого направления Г. П. Щедровицкий, – должен стать функциональный анализ знаковых образований как элементов социума. Это означает, что исследование надо будет начинать со связей и структур, «внешних» для рассматриваемых знаковых образований, и в них искать ключ для объяснения их «внутреннего» строения... Язык или какое-либо другое знаковое образование, взятое именно таким образом в си­стеме социума, мы и будем называть "семиотическим образованием"» [15. С. 30]. В знаках в данном направлении семиотики выделяются такие элементы: знаковая форма, связь значения, объективное содержание. Знаковая форма, с одной стороны, рассматривается как представляющая «объективное содержание», с другой – как «объект», с которым можно действовать самостоятельно (как, например, мы действуем с числами в математике). Объективное содержание, с одной стороны, трактуется как представленное в знаковой форме, с другой – как фиксирующее сопоставление объектов с общественно значимыми эталонами (например, в определенном числе мы фиксируем сопоставление некоторой совокупности с натуральным рядом чисел). Связь значения соединяет оба названных элемента в одно целое – собственно знак.

К середине 60-х гг. мне удалось выделить следующие типы знаков: «знаки-модели» (когда действия со знаками и объектами сходны для некоторого контекста, например, такими знаками являлись числа-пальцы древних народов), «знаки-символы» (указанное сходство отсутствует, например, для арабских чисел), «знаки-обозначения» (это главным образом слова как знаки) и «знаки-выделения» (они впервые, как, например, сложный знак – представление архаического человека о душе, задают структуру объекта, обозначенного в знаке) [7; 9].

Позднее, в конце 90-х гг., не отказываясь от семиотической и деятельностной трактовки, я стал рассматривать культуру и человека (личность) как формы социальной жизни. Этот подход, назовем его «социовитальным», по­зволял еще в одном отношении (используя метафоры «жизни», «рождения», «развития» и «смерти») объяснить устойчивость отдельных культур и переход от одних к другим, а также включить в анализ такие социальные образова­ния, как хозяйство, власть, образование, общество, сообщества, личность и др. В рамках социовитального подхода конкретные культуры (архаическая, культура древних царств, античная, средневековая, Нового времени, российская и т. д.) удалось представить как социальные организмы. Отдельные культуры складываются в определенных исторических и социальных условиях, взаимодействуют с другими культурами, развиваются и усложняются, затем распадаются, уступая место другим культурам.

Одновременно в методологическом плане для меня возникла проблема понять, как связаны между собой деятельностно-семиотическая трактовка культуры с социовитальной. Решение состояло во введении понятий «базисный культурный сценарий» и «семиотическая схема». Уже деятельностно-семиотический подход позволил выделить в отдельной культуре базисные представления (например, о душе человека для архаической культуры, о богах для культуры древних царств), которые являются центральными и сохраняются в течение жизни культуры. Более того, генезис культур показывает, что под их влиянием складываются и другие основные составляющие культуры (социальные институты, власть, общество, личность, сообщества). Действительно, в рамках базисных культурных сценариев формируются социальные институты, например, для культуры древних царств – это армия, жреческая и царская власть, хозяйство, образование, судопроизводство [10; 12].

Выполняя в социальном организме определенные функции (внешние или внутренние — защиты, управления, производства, воспроизводства, разрешения конфликтов), социальные институты одновременно строятся так, чтобы соответствовать базисным культурным сценариям. Например, ар­мия в культуре древних царств возглавлялась не только полководцами, но, прежде всего, богами войны и народа, поэтому на нее распространялись все основные сакральные сценарии (необходимость жертвоприношений, уяснение воли и указаний богов, ориентировка в сложных отношениях между главными богами, а по сути, в отношениях с другими институтами).

Общество и сообщества, а позднее (в античной культуре) личность тоже складываются в культуре под влиянием базисных культурных сценариев. Например, общество и сообщества культуры древних царств консолидировались, структурировались и действовали от имени соответствующих богов (каждая община и сообщество имели своего бога-покровителя и, когда вырабатывалось коллективное решение, его идея и побудительный мотив приписывались богам). Наконец, и структура власти, понимаемая как инстанция, связывающая людей с системой управления, существенно обусловлена базисным культурным сценарием.

В свою очередь, базисные культурные сценарии формируются на основе семиотических схем при разрешении «витальных катастроф», т. е. комплекса проблем, без решения которых новая культура как форма социальной жизни не могла бы сложиться (если понятие ситуации разрыва позволяет объяснить развитие деятельности, то витальной катастрофы – становление новой культуры). В становящейся культуре схемы как семиотические образования выполняют две важные функции: обеспечивают организацию деятельности и задают новую реальность. Например, идея души в архаической культуре выражает состояния человека: смерть – это уход души из тела навсегда, болезнь – временный выход души из тела, сновидения – приход к человеку во время сна другой души и т. д.; на основе этого представления складываются социальные практики – захоронение, лечение, толкование сновидений, вызывание душ и общение с ними; на этой же основе отдельный человек воспринимал и понимал свои внутренние состояния. Но и обратно, социальная организация складывается именно при изобретении схем. Одновременно она есть необходимое условие становления культуры: в рамках социальной организации формируются социальные институты и другие социальные образования, например те же власть, общество, сообщества, личность [10; 12].

В первых двух культурах (в линии развития европейской цивилизации, Восток я не рассматриваю), а именно в «архаической» и «культуре древних царств», человек, являясь семиотическим существом, может быть охарактеризован как социальный индивид. Он, как правило, действовал «как все», идентифицировал себя только с обществом. Складывается в этих культурах (в ситуациях, требующих самостоятельного решения, хотя понимается оно в соответствии с общими социальными представлениями, например, как обу­словленное богами) и латентная личность. Начиная с античной культуры, формируется актуальная личность, т. е. человек, действующий самостоя­тельно, самостоятельно выстраивающий свою жизнь и представления о действительности. Но только в эпоху Возрождения и в культуре Нового времени личность становится массовым явлением, а сама культура ориентируется наличность [7; 8; 9; 10; 11; 12].

Обычно семиотическая и социальная реальности и человек к технике не относятся, даже ей противопоставляются. Но современные исследования рисуют совершенно другую картину, причем техника в ее рамках должна быть охарактеризована трояко: как «артефакт», «опосредование», а также «условие и механизм социальности».

Техника как артефакт сегодня воспринимается не только наравне с первой природой, но даже как реальность более естественная и непосредственная, чем явления первой природы. Отдадим себе отчет: с явлениями первой природы современный человек фактически уже дела не имеет. Вся наша среда искусственная (температура, условия проживания и т. п.), пища тоже; явления же первой природы интересуют нас или как сырье, т. е. опять как момент техники, или как экологические условия, параметры которых мы должны поддерживать для жизни человека, а, следовательно, это тоже продукт нашей деятельности, или как эстетический феномен (пейзаж и пр.), т. е. и в данном случае мы имеет дело, как говорил К. Маркс, с «природой, сделанной нами». Действие и присутствие техники, начиная с XX столетия, воспринимается как основная реальность, реальность по преимуществу, и хотя техника сделана человеком, именно она в настоящее время выступает в сознании обычного человека как «естественное», а первая природа – скорее как «искусственное», поскольку ее явления нужно в одних случаях использовать по назначению, а в других сохранять.

Но техника не только артефакт, она является «опосредованием». Многие философы техники пишут, что техника есть посредник между человеком и природой. Однако более важно, что техника есть посредник, точнее, опосредование, т. е. окольный путь и создание средств, между техническим замыслом и его реализацией. Вспомним хотя бы историю с изобретением самолета. Замысел полета человека сложился задолго до того, как удалось построить первый аэроплан. В Древней Греции был создан миф об Икаре, который сделал из перьев и воска крылья, чтобы летать, и, действительно, полетел. Но не реально, а в пространстве мифа, т. е. в воображении. Причем, чтобы подчеркнуть отличие замысла от реальности, невозможность его реализации, авторы мифа предусмотрели печальный конец.

Позднее, в эпоху Возрождения, Леонардо да Винчи создал проект машины, которая должна была летать, махая крыльями, как птица. Наконец, в конце XIX начале XX столетия инженеры вышли на идеи и расчеты подъемной силы крыла, винта и мотора, что и позволило создать первые летающие аппараты. Иначе говоря, чтобы реализовать технический замысел (например, летать), необходимо сначала создать определенное техническое устройство (крылья, махолет, самолет). То есть как опосредование техника связывает между собой замысел и реализацию и предполагает создание технического устройства, обеспечивающего эту реализацию.

С точки зрения понятия «опосредование» техникой являются многие вещи, которые мы обычно техникой не считаем, например знаки, семиотические схемы, счет, сознательное создание армии, суда, выведение новых видов растений или новых пород домашних животных. Действительно, когда, например, сложились идея и образцы армии или суда, что произошло в культуре древних царств и Античности, стало возможным сознательно их создавать. Армия (суд) – это артефакты, обеспечивающие реальную социальную жизнь, их создание предполагает организацию и обеспечение (т. е. создание технического изделия), прежде чем их строить, должно быть принято соответствующее решение (технический замысел).

Еще один пример нетрадиционного понимания техники – создание Аристотелем того, что мы сегодня называем правилами логики. Явно, это было сознательным делом и потребовало долгих усилий. «Что же касается учения об умозаключениях, – пишет Аристотель в «Софистических опровержениях», – то мы не нашли ничего такого, что было бы сказано до нас, а должны были сами создать его с большой затратой сил» [ 1. С. 593]. То есть налицо был технический замысел, но сложился он, судя по всему, еще в платоновской академии. Аристотелевские правила логики, безусловно, артефакт, в корне изменивший способы построения знаний и обусловивший формирование античной науки и права. Нет сомнения, что правила логики сознательно создавались Аристотелем и их система представляет собой сложное построение (произведение), в нашей интерпретации – техническое изделие.

Сознательное выведение культурных растений (пшеница, ячмень, яблони и пр.), а также домашних животных (лошади, коровы, козы, собаки) тоже должно быть отнесено к технической деятельности. Культурные растения и домашние животные – настоящие технические изделия. Например, чистые породы собак мы сегодня выводим, блокируя возможность случайного спаривания, при этом кинологи добиваются, чтобы выведенные породы отвечали нужным человеку функциональным требованиям. Автомобиль тоже не только изделие, но и организованная нами первая природа, любим мы его часто не меньше, чем свою собаку.

Но тогда любой специалист – это тоже техническое изделие? Безусловно, специалисты не растут как грибы в лесу, их нужно создать (обучить и подго­товить), и, естественно, они определяют функционирование производства и реальную жизнь в нашей техногенной цивилизации, т. е. это артефакты. Каждый специалист как техническое изделие должен соответствовать своему назначению. Одно из необходимых требований к специалисту – они должны быть управляемыми. Наконец, как и всякая другая техника, специалист нуждается в обслуживании (ему должны быть созданы условия для его работы, идти зарплата, он имеет право на лечение).

Наконец, а разве обычный человек не является всего лишь техникой? Уже с детства он должен научиться есть ложкой и вилкой, держать ручку, зашнуровывать ботинки и т. д. и т. п., что предполагает превращение наших ор­ганов в технические устройства.

Получается, что я присоединяюсь к тезису, который сегодня обсуждает ряд философов, что «буквально все есть техника»? И да и нет. Нужно учесть, что человек является не только техникой, но также, как отмечалось выше, латентной или актуальной личностью. Во всех этих качествах он ведет себя уже не как техника, а именно как человек. В эпохи кризиса культуры (а мы, оче­видно, находимся в этом периоде) действия и поступки человека часто принципиально нетехничны, они обусловлены общением с другими людьми и экзистенциальными манифестациями самой личности. Применительно к современности подобную ситуацию обсуждает С. С. Неретина: «...при глубинном исчерпании всех способов познания мира субъект разумения (как субъект познания) доходит до полного своего отрицания; прижатый к стене собственного безумия он побуждается к выходу за собственные пределы, "в ничто"...обнаруживает новые возможности бытия нового мира ("мира впервые", в терминологии В. С. Библера) и соответственно нового субъекта, который и является носителем другого разума, другой логики» [5. С. 44 – 45]. Можно вспомнить и Хайдеггера, считающего, что для обретения человеком свободы в отношении техники он должен кардинально перемениться: «опомнившись, снова ощутить широту своего сущностного пространства» [13].

Соответственно домашнее животное – это не только техника, но и биологическое животное, и существо, с которым мы общаемся. В первой своей ипостаси оно нас воспринимает как членов биологического сообщества (стаи, популяции), во второй – именно как людей. То есть нужно помнить, что для решения ряда задач необходимо двойное рассмотрение человека, домашних животных, различных социальных образований. С одной стороны, они являются техникой, с другой – нетехникой. Кстати, возникновение в культуре новообразований происходит посредством нетехнического.

Известно, наконец, что развитие и функционирование технологии суще­ственно зависит от социокультурных факторов, тогда получается, что техно­логия – это один из аспектов жизни современного социального организма. Например, технический проект полета на Луну одновременно является крупнейшим в XX в. социальным проектом, потребовавшим политических решений, перераспределения национальных ресурсов, развития ряда облас­тей науки и техники, приоритетного развития ракетной техники, подготовки астронавтов и многого другого.

Интересно, что подобные грандиозные «социотехнические» проекты не исключение из правил и не достояние преимущественно нашего време­ни, они появились уже в Древнем мире. Результат их реализации – это так называемые «семь чудес света». Одно из таких «чудес» мы рассмотрим подробнее, речь идет о древнеегипетских пирамидах. Их создание повлекло за собой настоящую техническую революцию. Нужно было научиться обрабатывать монолиты камня, перемещать их на большую высоту, строить сами пирамиды, изобрести новые инструменты и орудия производства, разработать технику мумифицирования, развить искусство. Но почти неизвестно, что «проект» создания пирамид был, прежде всего, социокультурным проектом.

Как я показываю в своих исследованиях, в культуре решение одних проблем, как правило, влечет за собой возникновение других и так до тех пор, пока не будет разрешен круг («пакет») взаимосвязанных проблем, по сути проявляющий в ходе такого разрешения взаимосвязанные аспекты социальной жизни. Не был исключением и Древний Египет. Здесь проблема несоот­ветствия представлений, заданных базисным культурным сценарием, в ко­тором утверждалась руководящая роль богов, с реальным положением дел, когда главные повеления и приказы исходили от фараона, была разрешена на основе изобретения ритуала обожествления царя (фараон – это живой бог Солнца Ра и одновременно человек, в которого бог вселился). Но в результате возникла еще одна проблема: что делать, когда фараон умирает?

Как египтяне понимали смерть? Для них смерть – это период «очищения души» под землей в царстве Озириса, после чего человек возрождается для новой вечной жизни, причем жизни уже близкой к богам.

Обожествление фараонов создало для жрецов довольно сложную ситуацию, связанную с выяснением вопроса об их смерти и погребении. В качестве человека фараон мог умереть, и ему полагались торжественные, но все же обычные гробница и ритуал погребения. Но как живой бог фараон вообще не мог умереть в человеческом смысле слова. Его смерть в этом последнем случае есть скорее момент в вечном цикле «смерть – очищение – возрождение». Если фараон – воплощение бога Солнца Ра, то его душа после смерти должна вернуться на небо и слиться с сияющим светилом. Но как тогда поступить с телом фараона и что нужно класть в его могилу?

Разрешая эту вторую проблему, египетские жрецы, судя по всему, построили следующее объяснение (сценарий). Да, после смерти фараона его душа, с одной стороны, идет на небо и сливается с Солнцем, но с другой – она проходит цикл очищения и возрождения. А вот тело фараона и его захоронение – это место, где происходят сами очищение и возрождение, и место, куда фараон-бог постоянно возвращается, чтобы общаться со своим на­родом, вселяя в него силы и уверенность в судьбе. Но тогда возникали другие вопросы (проблемы). Например, как фараон-бог поднимается на небо и спускается с него вниз в свою гробницу? В данном случае на него важно было ответить, поскольку образ фараона все же двоился: не только бог, но и человек (понятно, как бог попадает на небо, а вот как человек?), кроме того, фараона нужно было провожать и встречать всем народом и нельзя было ошибиться в выборе правильных действий. Другой вопрос возникал в связи с идеей, что очищение и возрождение фараона происходят в захоронении, в то время как обычно боги очищались и возрождались под землей (в лоне земли). Третий вопрос: как быть с телом фараона, ведь оно, как и всякий труп умершего че­ловека, разрушается, а бог не мог изменяться, и, возвращаясь к своему наро­ду, он должен воплощаться в то же сияющее тело.

Первую проблему жрецы разрешили весьма изящно, придав захороне­нию фараона форму и вид горы или лестницы, вознесенных высоко в небо. Известно, что самые первые древние пирамиды напоминали собой гору или были ступенчатыми, т. е. представляли собой гигантскую четырехсторон­нюю лестницу, по которой, как утверждали жрецы, душа фараона поднима­ется на небо или спускается с него (см.: [14. С. 67]).

Последовательно реализуя эту идею, фараоны строили свои пирамиды все выше и выше с тем, чтобы они касались самого неба. Но когда пирамиды, действительно, уперлись в небо, соединяя его с землей, т. е. пирамиды стали космическими объектами, идея сакральной лестницы стала ослабевать. К тому же ее стала вытеснять другая концепция. С одной стороны, ближе к вершине пирамиды и на расстоянии от нее ступени переставали различаться, с другой – все большее значение приобрели расчеты объема пирамиды и каменных работ, которые велись на основе математической модели пирамиды. А я отмечал в своих работах, что для человека той эпохи математические (знаковые) модели воспринимались как сакральные сущности, сообщенные жрецам богами и определяющие божественный закон и порядок. Не удиви­тельно, что в скором времени египетские жрецы истинной формой захороне­ния фараона стали считать не гору или ступенчатую пирамиду, а математиче­скую пирамиду.

Второе затруднение было решено не менее изящно: пирамиде был придан образ самой земли, ее лона. Египетские пирамиды строились не как дом или дворец (т. е. образующими пустое пространство, а наоборот, сплошными и из камня). Кстати, древнеегипетские мифы гласили, что первоначально жизнь возникла на холме, который поднялся (вырос) в океане. В этом плане пирамида воспроизводила и подобный первохолм (гору) жизни. Слияние этих двух структур и форм (математической пирамиды, касающейся неба, и сплошного каменного холма, вырастающего из земли) в конце концов и дало столь привычный нам гештальт пирамиды, конфигурировавшей рассмотренные здесь культурные проблемы и представления.

Наконец, третье затруднение было решено средствами медицины, химии и искусства. Труп фараона бальзамировался, а тело и лицо фараона покрывались великолепными одеждами и золотой маской. В результате жрецы могли рассчитывать на то, что, когда живой бог, спустившись с неба, пожелает воплотиться в свое тело, он найдет его столь же прекрасным, как оно было при жизни фараона, если не еще прекрасней.

Поскольку при жизни фараон владел всем Египтом и ни в чем не нуждался, его сопровождали вещи. Поэтому многие залы египетских пирамид при открытии их напоминали современный музей. Они содержали почти все вещи (реальные или в скульптурном эквиваленте), известные при жизни погребенного в данной пирамиде фараона имярек в Египте.

Итак, разрешение противоречия между представлением о руководящей роли богов и реальным положением дела, когда все повеления шли от фараона, привело к формированию новой проблемы – что есть смерть царя, в свою очередь, ее решение повлекло за собой постановку всех дополнительных вышерассматриваемых проблем. Только разрешив все эти проблемы и затруднения, потребовавшие развития сакральных представлений, деятельности и техники, египетские жрецы и фараоны подтвердили и реализовали исходный базисный сценарий [8].

Я привел эту реконструкцию, чтобы показать, что именно культура и социум обусловливают становление техники, причем в разных отношениях. И наоборот, часто новая техника предопределяет на уровне предпосылок формирование новой культуры. Действительно, мы видим, что разделение труда и создание мегамашин (т. е. больших управляемых коллективов – примером их является администрация царя, войско и т. д.), что, без сомнения, есть новая техника, выступили предпосылкой становления культуры древ­них царств. Но не похожий ли по логике процесс имеет место сегодня? Разве мы не живем при становлении новой цивилизации, где на место привычных культур и национальных государств встают «метакультуры» и другие глобальные социальные образования?

Так, начиная со второй половины XX в. можно говорить о становлении суперорганизмов социальной жизни – лагерей социализма и капитализма («политические метакультуры»), экономических зон США, Общего Рынка, Японии, Китая и Юго-Восточной Азии («регионально-хозяйственные метакультуры»), буддийского, мусульманского, христианского мира («конфессиональные метакультуры»), наконец, единого социального пространства Земли («планетарная метакультура»). Для каждого их этих суперорганизмов характерно (в прошлом или в настоящее время) постепенное формирование общих институтов, становление единых условий хозяйственной и экономической деятельности, сходных структур власти, принятие общих политических деклараций, создание союзов и других политических объединений.

Становление метакультур современности было связано с новыми техническими возможностями, которые были осознаны начиная со второй половины прошлого столетия. Современные транспортные системы (прежде всего, авиация, быстроходные корабли, скоростные железные дороги), средства связи (радио, телевидение, электронная почта, Интернет), высокие технологии, новые экономические схемы и системы, даже западное право в корне изменили многие социальные процессы, позволив сблизить и объединить отдельные, до того не связанные между собой, территории и социальные структуры. Под воздействием новых возможностей меняются и основные системы жизнеобеспечения культуры.

В чем отличие метакультур от обычных культур? Субстрат метакультур включает в себя не только людей, технологии и сети, но и отдельные культуры и национальные государства, прежде существовавшие самостоятельно. Подобно тому, как в свое время при становлении первых культур формировались институты и хозяйство, обеспечивающие базисные, а затем и производные потребности людей, сегодня метакультуры начинают обеспечивать потребности отдельных культур и государств, входящих в метакультуры. И обратно, отдельные культуры и государства как субстрат метакультуры начинают трансформироваться, приспосабливаясь к выполнению специализированных функций в суперорганизме метакультуры.

Становление метакультур современности – это длительный исторический процесс, даже много разных процессов. Сюда входит манифестация ве­дущих идей и ценностей данной метакультуры, борьба с картинами мира отдельных культур, попадающих в подчинение данной метакультуры, создание систем жизнеобеспечения (хозяйственных и экономических институтов, новой системы власти и образования и др.) и много чего другого, включая борьбу с другими метакультурами. Вероятно, всегда становление нового социального организма предполагает нахождение антипода, врага, системы представлений, относительно которых можно осознать и оформить свои собственные представления. Впрочем, этот пример с формированием метакультур нам нужен, прежде всего, чтобы показать, что именно современная техника и технология обусловили как одну из предпосылок становление подобных новых социальных организмов.

Однако для уяснения сущности техники не менее существенно то, что именно культура и социум не только являются «зачинщиками» новой техники, но и определяют направления и условия ее становления. Оказывается, вообще, что без технического воплощения культура как социальный организм существовать не может. Она не может существовать без социальных институтов, без хозяйства, без удостоверения своей реальности. Особенно большое влияние на развитие культуры и человека оказало при становлении культуры Нового времени техническое истолкование социальности.

Как благо техника всегда понимается культуросообразно, и эта сообразность задается картинами мира. Но заметим, что во всех культурах, кроме Нового времени, техника не составляла интимной сущности данной культуры. Да, человек на основе техники мог склонить духов, или богов, или Творца помочь ему, без этого, заметим, он не мог бы выжить, не говоря уже о богатстве и процветании. Но эта помощь, т. е., с нашей точки зрения, технический эффект, не совпадала с основными целями культуры. И вот почему. До изобретения естественных наук и инженерии возможность обнаруживать эффекты природы и управлять природными процессами были ограничены техническим опытом человека, который основывался на методе проб и ошибок. Культура, представляющая собой социальный организм, не может строиться на таком ненадежном источнике. Представления о духах, богах, сущем и Творце были достаточны, чтобы возникли и развивались соответствующие культуры (архаическая, древних царств, античная и средневековая), но недостаточны, чтобы на регулярной основе обнаруживать новые природные процессы и эффекты и овладевать ими, превращая их в средства человеческой деятельности.

Совершенно другая картина складывается в культуре Нового времени. Пройдя период переосмысления в Средние века, природа стала пониматься как источник скрытых сил и энергий, которыми человек может овладеть, если только в новой науке он выявит устройство (законы) природы. В результате на рубеже XVI – XVII вв. формируется своеобразный социальный проект – создание новых наук и овладение силами природы с целью преодоления кризиса и установления в мире нового порядка, обеспечивающего человеку почти божественное могущество. Действительно, обратим внимание на характер схем новой науки и инженерии, намеченных Бэконом. В совокупности они составляли своеобразный социальный проект, поскольку эти идеи еще не были реализованы, и не было ясным, удастся ли практически это сделать, т. е. с помощью новой науки заставить природу работать на человека. Однако известно, что, начиная с XVII в. удалось построить и новую науку о природе, и новую практику (инженерную), опирающуюся на естествознание.

Важно, что в XVI—XVIIвв. техника концептуализируется как условие социальности культуры Нового времени; наиболее четко это выразили Галилей и Ф. Бэкон, утверждая, что новые науки и искусства – необходимое условие могущества, благосостояния и гражданского общества. В «Новом органоне», обсуждая, в чем заключается различие между развитыми и «дикими» народа­ми, Ф. Бэкон пишет, что оно происходит «не от почвы и не от климата, а прежде всего от наук» и искусств [2. С. 191 – 192]. Теперь социальная жизнь все больше стала пониматься как изучение законов природы (при этом и сам человек, и общество тоже понимались как природные явления), обнаружение ее практических эффектов, создание в инженерии механизмов и машин, реализующих законы природы, удовлетворение на основе достижений естественных наук и инженерии растущих потребностей человека. Просвещение не только развивает это новое мировоззрение, но и создает условия для распространения его в жизнь. Объединенные вокруг «Энциклопедии» передовые мыслители хотели осуществить начертанный Ф. Бэконом план «великого восстановления наук», связывающий социальный прогресс с прогрессом научным; исходными идеями для всех просветителей стали понятия природы и воспитания; последнее должно было подготовить нового просвещенного, а по сути, естественно-научно и технически ориентированного человека [3].

«Просветители XVIII в., – пишет А. П. Огурцов, – довели до конца подход к миру как к машине, созданной Богом. Природа мыслится как машина, а ее законы постижимы благодаря техническим средствам... понятие "естественного закона" становится фундаментальным не только для естествознания, но и для складывающейся общественной науки, прежде всего для концепций естественного права и учения о морали» [6. С. 45].

Уже в проекте Талейрана (1784 – 1838) образование рассматривается как «власть, ибо оно охватывает целую систему различных функций, неизменно направленных к совершенствованию политического строя и к общему благу». Образование, построенное на принципах Разума, делает человека «счастливым и полезным». Даже Кондорсэ, отстаивавший свободу слова и автономность образовательных учреждений от государственной власти, видел цель образования в том, чтобы «открыть всему человечеству способы удовлетворить свои потребности, обеспечить свое благосостояние, познать и ис­пользовать свои права, понять и выполнить свои обязанности» (цит. по: [6. С. 59-60]).

«Государи (по словам Руссо. – В. Р.) должны поощрять искусства инауки, в противном случае подданные остались бы невежественными и бедными» (цит. по: [6. С. 95]).

Для нашего современного уха и сознания все эти декларации и утверждения привычны, но они не были столь привычными для людей того времени. К тому же я хочу обратить внимание на момент вовсе не очевидный, а именно, что наше понимание социальности – благополучия, счастья, безопасности, свободы ипр. – в эпоху Просвещения было тесно увязано с прогрессом естественных наук и основанной на них технике и промышленности.

Но известно, что начиная со второй половины XIX в. все больше обнаруживаются негативные последствия техники. Возникает вопрос, откуда они берутся, если, создавая технику, человек вроде бы не только познает интересующие его природные процессы, но и полностью ими овладевает? Однако дело в том, что в естественной науке и инженерии человек осваивает только, так сказать, «рабочие процессы» природы, т. е. те, которые давали интересующий человека практический эффект. Однако оказалось, что реализация рабочих процессов запускала не только другие, уже непредусмотренные инженером природные процессы, а те – следующие, но эта реализация влекла за собой существенные изменения в структуре человеческой деятельности и образе его жизни.

Например, экологически значимые последствия техники возникают по следующей причине. Создание технического изделия предполагает запуск и поддержание определенного природного рабочего процесса (например, сгорание в реактивном двигателе топлива и истекание продуктов горения через сопло с большой скоростью). Наша же планета представляет собой не только природу, «написанную на языке математики», но и экологический организм, где существование различных условий и форм жизни существенно зависит от параметров природной среды. Однако запуск и поддержание природного процесса, реализованного в техническом изделии, как правило, изменяет ряд таких параметров. При этом, поскольку одни среды в экологическом планетарном организме связаны с другими, изменение параметров в одной среде влечет за собой соответствующие изменения параметров в средах, примыкающих к данной. В результате возникает целая цепь изменений параметров среды.

Но почему развитие техники изменяет деятельность, а затем и образ жизни человека? В силу сдвига на средства и условия. Так, для запуска ракет необходимо было создать специальные пусковые установки, двигатели, конструкции, материалы, топливо. В результате создание ракет привело к развертыванию системы деятельностей, а также сложнейшей инфраструктуры (были построены ракетодромы, где происходил запуск ракет и действовали различные службы обеспечения).