Разделение единого на многообразное

Поступательное движение космогонического колеса низвергает Единое и порождает множественное. Великий разлом, огромная трещина раскалывает сотворенный мир на два, на первый взгляд, несовместимых плана бытия. В схеме Пайоре люди приходят из низших, темных областей и незамедлительно принимаются поднимать небо⁴². При этом они изображаются перемещающи­мися с очевидной свободой. Они проводят собрания, они решают, они плани­руют — они принимают на себя все заботы по наведению порядка в мире. Однако нам понятно, что за сценой, подобно кукольнику, действует Неподвиж­ная Движущая Сила.

Когда бы мифология ни привлекала основное внимание к Неподвижной Движущей Силе, Всемогущему, при этом можно заметить чудодейственную самопроизвольность придания формы Вселенной. Ее элементы уплотняются и приходят в движение по собственному почину или под воздействием незначи­тельного слова Создателя; части самораскалывающегося космического яйца занимают надлежащее положение без какой-либо посторонней помощи. Но когда точка зрения смещается и сосредоточивается на живых существах, когда панорама пространства и природы рассматривается с позиции особ, которым предписано населить этот мир, космическая сцена затемняется внезапным пре­ображением. Кажется, что формы мира немедленно прекращают двигаться согласно модели живой, развивающейся и гармоничной структуры и становят­ся непокорными или, в лучшем случае, инертными. Реквизит всеобщей сцены приходится расставлять заново и даже «втискивать» в нужную форму. На земле

будут произрастать терние и волчцы, а человек — есть свой хлеб в поте лица своего.

Таким образом, мы встречаемся с двумя формами мифа. В первом варианте демиургические силы продолжают действовать по собственной воле; согласно второму, они передают инициативу людям и даже противопоставляют себя дальнейшему развитию космогонического круга. Трудности, возникающие в этой последней форме мифа, могут начинаться уже в период продолжительной тьмы изначальных, порождающих объятий космических родителей. Позволим легендам маори представить нам эту ужасную тему:

Ранги (Небо) так крепко прижался к животу Папа (Мать-Земля), что дети не могли высвободиться из ее лона. «Они пребывали в неустойчивом поло­жении, парили в мире мрака, и таков был их внешний вид: одни ползали [...] другие стояли прямо с поднятыми руками [...] одни лежали на боку [...] другие на спине; одни скрючились, другие наклонили голову, третьи задрали ноги [...] некоторые стояли на коленях [...] иные двигались в темноте ощупью. [...] Все они находились в объятиях Ранги и Папа. [...]

Наконец существа, порожденные Небом и Землей, устали от постоянной темноты, посоветовались друг с другом и сказали: "Давайте решим, что нам делать с Ранги и Папа и что будет лучше — убить их или просто разделить?" Тогда заговорил Ту-матауэнга, самый свирепый из детей Неба и Земли: "Хоро­шо, давайте убьем их".

Тогда заговорил Тане-махута, отец лесов и всего, что их населяет или дела­ется из дерева: "Нет, не надо. Лучше разделить их и поставить небо высоко над нами, а землю положить под ноги. Пусть небо станет нам чужим, но земля останется близкой нам, как кормящая мать"».

Несколько братьев-богов тщетно пытались разделить небо и землю. Нако­нец успеха в этом титаническом проекте добился сам Тане-махута, отец лесов и всего, что их населяет или делается из дерева. «Голову он погрузил глубоко в его мать-землю, а ноги он поднял очень высоко и уперся ими в его отца-небо, а

* См. Быт. 3:18—19. — Прим. перев.

Рис. 14. Разделение Неба и Земли

 

спину и конечности он натянул с могучей силой. Тогда разделились Ранги и Папа, и с плачем и стонами скорби они пронзительно закричали: "Почему вы убиваете своих родителей? Для чего совершаете такое ужасное преступление, убивая нас, разделяя нас друг с другом?" Но Тане-махута не останавливался и не обращал внимания на их крики и плач: дальше, дальше от себя он придавливал вниз землю; дальше, дальше от себя он отталкивал ввысь небо [,..]»⁴³.

Грекам эта история известна в изложении Гесиода, по его повествованию об отделении Урана (Отца-Неба) от Геи (Матери-Земли). Согласно этой версии, титан Кронос кастрировал своего отца серпом и оттолкнул его в сторону⁴⁴. В египетской иконографии положение космических супругов изменено: мать яв­ляется небом, а отец — жизненной силой земли⁴⁵, однако общая структура мифа сохраняется: эта пара разделяется их ребенком, богом воздуха Шу. Этот образ преподносится нам и в клинописных текстах шумеров, датируемых треть- им-четвертым тысячелетиями до нашей эры. В начале существовал первобыт­ный океан; первобытный океан породил космическую гору — слияние неба и земли. Ан (Небеса-Отец) и Ки (Земля-Мать) произвели на свет Энлиля (Бога Воздуха), который незамедлительно отделил Ан от Ки, а затем сам соединился со своей матерью и породил человечество⁴⁶.

Хотя подобные поступки доведенных до отчаяния детей кажутся жестоки­ми, они выглядят невинными в сравнении с полным уничтожением могущества родителей, которое можно обнаружить в исландских «Эддах» и в аккадском тексте «Энума элиш» («Таблички сотворения»). Окончательное оскорбление выражается в них в характеристике демиургической силы бездны как «злове­щей», «темной» и «мрачной». Блистательные юные сыновья-воины презирают сотворяющий источник, персонификацию зачаточного состояния глубокого сна; они немедленно убивают ее, рубят на части, полосуют на всем протяжении и выстраивают из обломков структуру мира. Этот поступок является моделью победы во всех более поздних истреблениях драконов и началом эпохальной истории подвигов героя.

По свидетельству «Эдд», после того, как «зияющий пролом»⁴⁷ породил на севере мглистый мир холода, а на юге — область огня, вслед за тем, как жар юга воздействовал на многочисленные ледяные реки севера, в воздух поднялся пе­нистый яд. Он превратился в мелкий дождь, который, в свою очередь, опустил­ся инеем. Иней растаял и начал стекать каплями, и из этих капель возникла жизнь в форме неподвижной, гигантской, гермафродитичной распростертой фигуры по имени Имир. Он спал и во сне «он вспотел, и под левой рукой у него выросли мужчина и женщина. А одна нога зачала с другою сына».

Иней продолжал таять и стекать каплями, и «возникла из него корова по имени Аудумла, и текли из ее вымени четыре молочные реки, и кормила она Имира». Сама же корова кормилась так: «она лизала соленые камни, покрытые инеем, и к исходу первого дня, когда она лизала те камни, в камне выросли человечьи волосы, на второй день — голова, а на третий день возник весь человек. Его прозывают Бури». Затем у Бури родился сын по имени Бор (мать осталась неизвестной), который взял в жены одну из гигантских дочерей из числа тех созданий, что были порождены Имиром. Она родила троицу — Оди- на, Вили и Be, и эти братья закололи спящего Имира и расчленили его тело:

Имира плоть стала землей, кровь его — морем, кости — горами, череп стал небом, а волосы — лесом. Из век его Мидгард людям был создан богами благими; из мозга его созданы были темные тучи.

В вавилонской версии героем является Мардук, бог-солнце, а жертвой — Тиамат, ужасающая, драконоподобная, окруженная стаей демонов женская персонификация самой изначальной бездны: хаос как мать богов, которая ста­новится затем угрозой миру. С луком и трезубцем, с дубиной и сетью, в сопро­вождении боевых ветров, бог поднялся на свою колесницу; пасти четырех ко­ней, наученных топтать противников копытами, были покрыты клочьями пены.

Но Тиамат не повернула головы,

Недрогнувшими губами молвила она мятежные слова. [...]

Тогда владыка поднял молниеносную дубину, могучее оружие свое,

И к Тиамат презрительной обратил такие речи:

"Великой стала ты, высоко вознесла себя,

И твое сердце повлекло тебя к сраженью. [...]

И против богов, отцов моих, ты возымела свой злобный умысел,

Вооружила сонмы воинств, оружьями препоясалась!

Встань! Я и ты, давай сойдемся в битве!" [...]

Как только Тиамат услышала слова такие,

Враз стала словно одержимой, потеряла разум.

Издала дикие, пронзительные крики.

Она дрожала и тряслась до самых оснований.

И молвила заклятье, напустила свои чары,

И боги битвы обратились к своему оружью.

Тогда сошлись Тиамат и Мардук, богов посланец.

К сраженью приступили, вступив в ближний бой.

Бог сеть свою открыл, ее опутал

И ветер злой из-за спины пустил в лицо ей.

Ужасные ветра ее объяли чрево.

Лишилась она доблести, и рот ее открылся.

Он же схватил трезубец ее, воткнул ей брюхо,

Выпустил внутренности и пронзил ей сердце.

Он победил ее и жизнь ее отрезал,

На землю бросил тело и над ним стоять остался.

Покорив после этого толпящиеся сонмы демонов, вавилонский бог вернул­ся к останкам матери мира:

И встал владыка у Тиамат повергнутых частей. Безжалостной дубиной череп раздробил ей. Сосуды крови перерезал в теле

И ветру северному поручил забрать их в место потайное. [...]

Затем бог отдохнул, взирая на погибшей тело,

[...] и произвел план хитроумный.

Рассек ее, как рыбу плоскую, на две он части;

Одну поставил как покров небесный.

Зажимами скрепив, приставил стражей

И наказал им не пускать наружу ее воды;

На небеса поднялся и обозрел весь мир оттуда

И прямо над Пучиной установил жилище Нудиммуда,

Измерил бог устройство той Пучины

Мардук героически приподнял водный небосвод вверх, а глубины вод опус­тил вниз. В образовавшемся срединном мире он сотворил человека.

Мифы неустанно подчеркивают точку зрения, что конфликт сотворенного мира не является тем, чем он кажется. Хотя Тиамат была убита и расчленена, она не была тем самым уничтожена. Если эту битву рассматривать под иным углом, чудовище хаоса выглядит разрушающимся по собственной инициативе, а ее фрагменты самостоятельно перемещаются к соответствующим положениям. Мардук и все его поколение богов представляют собой всего лишь частицы ее субстанции. С точки зрения этих сотворенных форм, все выглядит свершаю­щимся словно по воле какой-то могущественной, опасной и приносящей стра­дание руки, но с позиции центра созидательной сущности плоть поддается по собственной воле, а рассекающая ее рука является, в конечном итоге, лишь проводником воли самой жертвы.

В этом кроется основной парадокс мифа — парадокс двойственной точки зрения. Точно так же, как в начале космогонического цикла можно было сказать «Бог не вовлечен», но в то же время — «Бог есть создатель-хранитель-разрушитель», так и в это критическое мгновение, когда Единое разделяется на много­образное, судьба «случайна» — и, одновременно, «преднамеренна». С позиции самого источника, мир является величественной гармонией форм, появляю­щихся на свет, распускающихся и исчезающих; но скоротечные существа восп­ринимают мир как ужасающую какофонию криков и страданий сражения. Мифы не отрицают эту агонию (распятие); они лишь показывают, что в ней, за ней и вокруг нее кроется составляющий сущность мира покой (Райская Роза)⁵⁰.

Смещение перспективы от покоя центральной Причины к возмущениям периферийных следствий представлено в истории Грехопадения Адама и Евы в Эдемском Саду. Они вкусили от запретного плода, «и открылись глаза у них обоих»⁵¹. Райское блаженство было прервано, и они узрели сферу сотворения по другую сторону преображающего покрова — и с тех пор им пришлось воспри­нимать неизбежное как труднодостижимое.