Фокальное (очаговое) и подразумеваемое знание

Хотя соответствующая клиническая работа может быть про­изведена с минимумом теоретического понимания, все же полезно иметь костяк теоретической структуры для того, чтобы ориентироваться в смещении направлений клинической ситуации. Один из путей концептуализации относительности эго может быть сфор­мулирован в терминах фокального и подразумеваемого зна­ния — понятий, введенных в эпистемологической работе Майкла Поланый.

Поланый говорит о структуре Bee-знания, имеющего харак­тер «от — к». Мы полагаемся на знание некоторых содержаний как на само собой разумеющееся, с тем чтобы знать другие содер­жания более внимательным образом. Например, микроскоп явля­ется подразумеваемой структурой (каковой является и глаз) для фокального знания микроорганизмов и других объектов. В выво­дах Поланый делается акцент на то, что существует неустранимый элемент личностного обязательства и риск в попытках быть объек­тивным относительно чего-либо вообще. Мы делаем фактические заявления с установкой на их универсальный смысл, уверенные, что любой беспристрастный наблюдатель придет к такому же зак­лючению, но мы знаем, что не можем помочь своей личной вовле­ченности в проблему, которая, до известной степени, определяет не только то, что мы видим, но и то, что мы выбираем в качестве первоочередного объекта, достойного наблюдения.

Поланый утверждает, что выделение фокального и подразу­меваемого знания вкупе составляет универсальную структуру узнавания, но их содержания могут смещаться. То, что подразуме­вается в одной точке, может оказаться фокальным на другой. Под­разумеваемый сектор знания схож с бессознательным, но не в точности ему эквивалентен, так как человек может сознательно выбирать, использовать ли ему нечто в подразумеваемой форме или нет, как в случае, когда речь рассматривается подразумевае­мой в связи со смыслом, на который она указывает. Аналогично, фокальное знание схоже с областью сознания; оно может быть подсознательным, но, вообще, достаточно легко выводится на свет сознательного усвоения.

Используя эти понятия применительно к эго сновидения, можно сказать, что эго бодрствования молчаливо опирается на те содержания психического, которые предстают перед эго сновиде­ния фокальным образом. Тот или иной комплекс, действующий, как часть фоновой осведомленности эго бодрствования (поэтому как часть его подразумеваемой структуры), может персонифици­роваться фигурой сна по отношению к эго сновидения. Действие эго сновидения в связи с этой фигурой может в дальнейшем потен­циально изменять подразумеваемую структуру, на которую после сна будет опираться эго бодрствования для своего собственного ощущения подразумеваемой информированности о мире. Актив­ность эго сновидения, таким образом, концептуализируется как расширение в мир сновидений того же самого процесса индивидуации, который является более глубокой задачей эго бодрство­вания. Сон рассматривается как символическая структура, пред­ставляющая эго сновидения с избранными аспектами структуры эго бодрствования. Связь эго сновидения и эго бодрствования рассматривается после этого как глубоко полезное взаимодей­ствие между фокальным и подразумеваемым отделами эго-идентичности.

Аналитик обладает уникальной возможностью не только на­блюдать подобные фокально/подразумеваемые изменения между эго сновидения и бодрствующим эго, но и помогать анализанду осознавать протекающий процесс. Фактически, когда анализанд получил достаточное представление об этих взаимоотношениях и обрел некоторый навык обращения со снами, необходимость фор­мальных аналитических сессий начинает снижаться. Хотя фор­мальный анализ всегда завершается в определенной точке во вре­мени, сам процесс аналитического постижения продолжается на протяжении всей жизни. Временами желательно или даже показа­но возобновление формального анализа, но развитое или диф­ференцированное эго, осведомленное о своей относительности, может извлечь немало пользы из многих снов без всякой необхо­димости обсуждать их в совместной аналитической работе с пси­хоаналитиком.

Глава 17

I

О двух напряженных состояниях в толковании сновидений

Два напряженных состояния постоянно присутствуют при ус­пешном применении толкования сновидений. Первое — напряже­ние между объективными и субъективными интерпретациями мо­тивов сновидения. Второе, характеризующее не только толкование сновидения, но и аналитический процесс в целом,— это напряже­ние между личным и архетипическим значениями.

Объективное и субъективное

Предположение о том, что образы и мотивы в сновидений! могут рассматриваться либо объективно (относительно людей! и событий в бодрствующей жизни), либо субъективно (как аспект, собственной психики сновидца), Юнг выразил в практической клинической форме напряжения, — состояния, отмечаемого исследо­вателями сновидений еще с античных времен. Фрейд свел это1 напряжение к простому утверждению, что сны являются предше­ствующими мыслями и желаниями бодрствующего человека, ставшими неприемлемыми для его эго; если «латентный» сон, скрытый за ширмой пережитого «манифестного» сна, был бы выведен! на ясный свет сознания, то в нем обнаружилась бы лишь предшествующая бодрствующая мысль, которая была вытеснена.

Напряжение между объективным и субъективным значени­ями снов может быть также сведено — возможно слишком легко — к утверждению, что сны всегда относятся к субъективным представлениям в сознании (mind) сновидца. Некоторые из этих субъективных значений являются объективными репрезентациями в уме сновидца, реально существующих людей и ситуаций-j С этой точки зрения сны рассматриваются как изменение только| внутреннего представления о вещах, которое, конечно, влияет Ha внешнее переживание, потому что эго бодрствования опирается на такие объективные репрезентации, как на само собой разумею­щееся явление, из-за необходимости как-то ориентироваться в бод­рствующей реальности.

Напряжение между объективным и субъективным, однако, носит более глубокий характер. Есть некоторая опасность в не психотическом состоянии видения и понимания определенных снов только на языке внешней реальности, и ограничение лишь субъективными значениями может лишить нас плодотворного пси­хологического напряжения.

Переживания бодрствования и сна не содержат в себе изна­чального противостояния. Не существует таинственного мира сновидений, который пребывает в полном контрасте со всем объективным «дневным миром». И опыт сознательного бодрство­вания и переживания в сновидениях,— оба в равной степени являются таинственными составляющими потенциального един­ства — процесса индивидуации. Сны быстро уходят прочь, но также (хотя и в более замедленной форме) поступают и «устой­чивые» реалии бодрствующей жизни. Среди потока перемен мо­жет проявиться тот самый таинственный процесс, который Юнг назвал индивидуацией, включающей, до известной степени, акту­ализацию уникальных потенциалов того или иного человека и тем или иным образом получающей на это санкцию превратно­стями самой жизни.

В бодрствующем «объективном» существовании динамика индивидуации не всегда осуществляется в терминах того, что «логично» делать, точно также как в сказках не более старший, бо­лее зрелый принц спасает принцессу, оказавшуюся в смертельной опасности,— это делает его младший, сомневающийся, вечно со­здающий путаницу братец, использующий необщепринятые способы, например приходящих на помощь животных. В любой серии снов движение может происходить в объективные жиз­ненные ситуации или в сторону от них. Никакого устанавливаю­щею правила здесь нет. На службе у индивидуации сны могут склонять эго к тому, чтобы организовывать себя в привычной культурной атмосфере. В некоторых иных случаях сны вытаски­вают эго прямо из успешной бодрствующей деятельности и буквально «тычут носом» в более тонкие смыслы, ставят более искусные задачи.

Окончательное разрешение напряжения между объективным и субъективным описано Юнгом как «циркумамбуляция» (обхож­дение) таинственного центра психического, которая сама по себе может ощущаться, но которую невозможно обнаружить в сетях сознания. В этом таинственном процессе, психологически анало­гичном алхимическому поиску, эго релятивизировано, но неуступ­чиво, события реальны, но они не ошеломляют, образы в снах направляют, но не подчиняют. Процесс индивидуации, в конечном итоге, и представляет то явление, которое обслуживается и облег­чается в своем осуществлении снами, хотя сны и могут использо­ваться наряду с решением обычных психотерапевтических задач в цикле решения проблем и развития личности.

Личное и архетипическое

Другой путь установления напряжения, связанного с психо­логической индивидуацией, пролегает через оппозицию личного и архетипического. Когда тот или иной человек слишком глубоко включен в коллективную внешнюю реальность повседневной жизни, обнаружение в его собственных снах универсальных, архетипических образов из объективных глубин психического может оказаться освобождающим переживанием. Но если кто-либо в обыденной жизни является добычей неистовой шизоф­ренической неразберихи архетипических образов, то достиже­ние устойчивой позиции эго в равной степени переживается как' освобождение.

Как невротик, застигнутый в чрезмерной конкретизации семейных или общественных «реалий», так и шизофреник, утонувший в море архетипических смыслов,— оба обнаружат ощущение неба в том, что можно назвать личной сферой жизни., Личностная история — это не просто псевдоиндивидуальная;

временная схема дат и внешних событий,— привычная веревка для развешивания жизненного белья, на которой висят много­численные роли, — она несет в себе гораздо более глубокое ощущение смысла и неразрывной целостности. Внешняя жизнь может проходить через глубокие перемены без какого-либо изме­нения в субъективном восприятии смысла жизни. Но каждый психотерапевт знает и об обратной ситуации, в которой внешняя жизнь протекает гладко и неизменно, в то время как внутреннее субъективное состояние преобразуется в то, что, по сути, ока­зывается совершенно новым и неизношенным по своему зна­чению миром.

Бодрствующее эго обитает между двумя в равной степени опасными констелляциями. Обычно в юнгианской психологии мы привыкли думать об архетипической области коллективного бес­сознательного, об объективной психике как о контрапункте жест­ким конструкциям эго бодрствования. Гораздо меньше мы думаем об архетипическом происхождении мира коллективного сознания. Однако оба эти мира, окружающие эго с внутренней и внешней сторон, архетипичны по своему характеру.

Мир коллективного сознания (история в том виде, в котором мы ее читаем и перечитываем) образован определенными инди­видами, выражавшими (и выражающими) архетипические содер­жания, которые проистекают из объективной психики. Многие делают это и терпят неудачу в попытке осуществить культурное воздействие, другие же, напротив, вызывают — поразительно — уже готовую ответную реакцию в своей культуре или в обществе и меняют ее в большей или меньшей степени. Архетипические фор­мы, хранящиеся в культурных установлениях, становятся молча­ливой меблировкой коллективного сознательного разума. Но сам момент архетипического формообразования включен в культурное установление, а это установление оказывается в оппозиции к тому архетипу, который дал ей рождение, так как ни одна отдельная форма не может тащить на себе весь ряд или полный спектр архетипически возможных значений.

То, что истинно на общественном уровне, является истинным относительно индивидуальной психики. Ни одна реальная мать не может воплощать весь спектр возможностей, унаследованных от архетипической Великой Матери, так что материнское имаго в индивидуальной памяти (mind) является одновременно и носите­лем, и ограничением архетипа матери. То же самое справедливо и в отношении всех архетипических форм, включая юнговский воображаемый образ Бога, испражняющегося на крышу кафед­рального собора.

Индивидуальное эго может потерять свой путь либо в архе­типических образах коллективного бессознательного — особенно, когда они используются как бегство от внешних жизненных проб­лем — или в архетипических формах, включенных в установления (институции) коллективного сознания и культуру. Проблема зак­лючается в том, чтобы отыскать личную позицию, способную релятивизировать эти архетипические области,— не создавать им противодействие, не отождествлять одно с истинным, а другое —• с фальшивым и при этом не утратить личностную сферу,— един­ственное пространство, в котором могут возникнуть глубокие пре­образующие процессы.

Ничто, имеющее психологическую важность, не возникает вне личностной сферы. Это может быть сильный звук и неистов­ство, и ненормальное течение исторических перемен, но инди­видуальная психика есть единственный носитель (и в своем крайнем выражении, передатчик) архетипических форм, стре­мящихся достичь устойчивого органического равновесия. Сле­довательно, сохранение и поддержание личностной сферы является делом крайне важным как в анализе, так и в повседнев­ной жизни.

Распад личностной сферы возникает в анализе, когда архетипической области придается слишком чрезмерное значение, о чем часто сигнализирует архетипически перекошенный пере­нос,— аналитик в этом случае воспринимается либо богоподоб­ным, либо дьяволоподобным существом. В любом случае шансы на человеческое взаимодействие снижаются. Или же анализанд может обесценивать аналитический процесс, как таковой, и ис­кать убежища в культурно вкрапленной архетипической форме, такой как политическая партия или организованная тем или иным образом религия. Подобные варианты развития весьма драматичны, так как преобразующее поле аналитического взаи­модействия исключительно полезное место; для некоторых это единственная надежда обрести когда-либо подлинно личностную сферу и единственная благоприятная возможность для сознательного не-невротического участия в своем собственном процессе индивидуации.

Используемые со вниманием, заботой и клиническим мастер­ом сновидения являются наиболее подходящим и надежным проводником в укреплении и поддержке личностной сферы, в из­бегании обеих форм архетипического редукционизма.

Краткое подведение итогов

Сновидения являются естественной частью психической жизни. Они служат процессу индивидуации посредством компен­сации искаженных.моделей реальности, структурированных и удерживаемых бодрствующим эго.

Сон следует записывать как можно скорее после его появле­ния. Необходимо сдерживать интерполяции (вставки) бодрствуюшего эго. Даже сны близкие бодрствующей реальности зачастую содержат символические нюансы. При прояснении (амплификации) мотивов сновидения лич­ные ассоциации имеют преимущество перед культурными или архетипическими амплификациями, хотя некоторые сны могут быть осмыслены только в свете трансперсонального материала. Проясненный сон должен быть достаточно прочно уложен в кон­текст жизни сновидца.

Сны могут оказать полезное содействие в таких клинических вопросах, как дифференциальный диагноз, прогностическая клини­ческая оценка, а также в принятии решения относительно допол­нительных средств, таких как использование медицинских препа­ратов, частота аналитических сессий и госпитализация. Сны также служат хорошими указателями при выборе редуктивных или проспективных форм анализа.

Та или иная серия снов позволяет корректировать ошибочное истолкование отдельного сна. В точности мотивы снов повторя­ются редко; более чаще присутствуют связанные образы, груп­пирующиеся вокруг одного и того же комплекса. Последующие ооразы и мотивы в серии снов позволяют аналитику и анализанду получить дополнительное представление о факторах, лежащих в основе процесса индивидуации, который сны стремятся под­держивать.

Сновидения, в частности, весьма полезны при лечении нев­роза. Невротические конфликты часто проявляются в симптомах избегания ряда жизненных задач. В неврозе сами сновидения пыта­ются справиться с невротическим расщеплением, побуждая эго прежде всего взаимодействовать с реальными жизненными про­цессами, нежели с их невротическими заменителями. При лечении невроза эго приводится обратно к истокам базовой динамики инди­видуации, которая включает как развитие сильного эго, так и реа­лизацию эго'м своей отдельной миссии в сопоставлении с более полной целостностью, представленной Самостью.

Сновидениями не следует злоупотреблять или, занимаясь снами, нельзя позволять аналитическому процессу уклоняться от рассмотрения другого материала, требующего внимания. Ког­да снов нет, анализ может продолжаться с помощью того мате­риала, который имеется под рукой: переноса-контрпереноса, обзора прошлой жизни, каждодневных событий, занятиями в групповой терапии, проекциями при «игре в песочек» и т. д. Сны обслуживают процесс, но сами по себе процессом индивиду­ации не являются.

Внимательный и ответственный анализ сновидений поддер­живает напряжение между объективными и субъективными значе­ниями, равно как и более широкие напряжения между личностной сферой и окружающими ее архетипическими силами.

Сон есть часть реальности, чье происхождение носит личнос­тный и неясный характер; его назначение — внесение полноты идей и смысла наряду с неопределенностью, а судьба в мире эго бодрствования оказывается в наших собственных руках. Если мы отнесемся к сну с интересом и уважением, то он послужит нам во многих отношениях. Если же пренебрежем им, то в любом случае сон затронет нас, отработав свои алхимические преобразования в глубинах психического, отыскивая ту же самую цель индивидуа­ции либо с нашей, либо без нашей сознательной помощи.

Сновидения — таинственные сущности, похожие на посла­ния неведомого друга, который заботится о нас, но объективным образом. Почерк и язык этих посланий порой неясен, но нет никакого сомнения в отношении подлинного интереса, лежащего в их основе, к нашему конечному благосостоянию, которое может и отличаться от состояния благополучного существования, которое, как мы воображаем, и является нашей целью.

Необходимы смирение и скромность. Никакой сон никогда не может быть истолкован полностью; будущие события и буду­щие сны могут внести свои коррективы в то, что казалось исчер­пывающей интерпретацией. Мы всегда должны помнить о таинст­венной природе сновидений, существующих на границе нашего понимания мозга и разума, сознания и бессознательного, личной и межличностной жизни.