Основные темы и проблемы творчества А. И. Куприна.

1. Слово о творчестве А. И. Куприна.

2. Основные темы и идем творчества:

а) «Молох» — изображение буржуазного общества;

б) изображение армии («Ночная смена», «Поход», «Поединок»);

в) конфликт романтического героя с обыденной действительностью («Олеся»);

г) тема гармонии природы, красоты человека («Изумруд», «Белый пудель», «Собачье счастье», «Суламифь»);

д) тема любви («Гранатовый браслет»).

3. Духовная атмосфера эпохи.

1. Творчество А. И. Куприна своеобразно и интересно, в нем поражает наблюдательность автора и удивительное правдоподобие, с которыми он описывает жизнь людей. Как писатель-реалист, Куприн внимательно всматривается в жизнь и выделяет в ней главные, существенные стороны.

2. а) Это дало Куприну возможность создать в 1896 году крупное произведение «Молох», посвященное важнейшей теме капиталистического развития России. Правдиво и без прикрас писатель изобразил подлинный облик буржуазной цивилизации. В этом произведении он обличает лицемерную мораль, продажность и фальшь в отношениях между людьми в капиталистическом обществе.

Куприн показывает большой завод, где рабочие подвергаются жестокой эксплуатации. Главный герой, инженер Бобров, честный, гуманный человек, потрясен и возмущен этой страшной картиной. В то же время автор рисует рабочих как безропотную толпу, бессильную предпринять какие-либо активные действия. В «Молохе» наметились мотивы, характерные для всего последующего творчества Куприна. Образы гуманистов-правдоискателей пройдут длинной вереницей во многих его произведениях. Герои эти тоскуют по красоте жизни, отвергая современную им уродливую буржуазную действительность.

б) Страницы, исполненные огромной разоблачающей силы, посвятил Куприн описанию царской армии. Армия являлась оплотом самодержавия, против которого в те годы поднимались все прогрессивные силы русского общества. Вот почему произведения Куприна «Ночная смена», «Поход», а затем и «Поединок» имели большое общественное звучание. Царская армия, с ее бездарным, морально выродившимся командованием, предстает на страницах «Поединка» во всем своем неприглядном облике. Перед нами проходит целая галерея тупиц и выродков, лишенных всяких проблесков человечности. Им противостоит главный герой повести подпоручик Ромашов. Он всей душой протестует против этого кошмара, но не способен найти пути к его преодолению. Отсюда и вытекает название повести — «Поединок». Тема повести — драма «маленького человека», его поединок с невежественной средой, который заканчивается гибелью героя.

в) Но не во всех своих произведениях Куприн придерживается рамок строго реалистического направления. В его повестях есть и романтические тенденции. Он помещает романтических героев в повседневную жизнь, в реальную обстановку, рядом с обыкновенными людьми. И очень часто поэтому основным конфликтом в его произведениях становится конфликт романтического героя с обыденностью, серостью, пошлостью.

 

В замечательном рассказе «Олеся», проникнутом подлинным гуманизмом, Куприн воспевает людей, живущих среди природы, не тронутых стяжательством и растлевающей буржуазной цивилизацией. На фоне дикой, величественной, прекрасной природы живут сильные, самобытные люди — «дети природы». Такова Олеся, которая так же проста, естественна и прекрасна, как сама природа. Автор явно романтизирует образ «дочери лесов». Но ее поведение, психологически тонко мотивированное, позволяет увидеть реальные перспективы жизни. Наделенная небывалой силой душа вносит гармонию в заведомо противоречивые отношения людей. Столь редкий дар выражается в любви к Ивану Тимофеевичу. Олеся как бы возвращает ненадолго утраченную им естественность переживаний. Таким образом, в повести описывается любовь человека-реалиста и романтической героини. Иван Тимофеевич попадает в романтический мир героини, а она — в его реальность.

г) Тема природы и человека волнует Куприна на протяжении всей его жизни. Мощь и красота природы, животные как составная часть природы, человек, не потерявший с ней связь, живущий по ее законам, — вот грани этой темы. Куприна восхищает красота лошади («Изумруд»), верность собаки («Белый пудель», «Собачье счастье»), женская молодость («Суламифь»). Куприн воспевает прекрасный, гармоничный, живой мир природы.

д) Только там, где человек живет в ладу с природой, любовь прекрасна и естественна. В искусственной жизни людей любовь, подлинная любовь, которая бывает раз в сто лет, оказывается неузнанной, непонятой и гонимой. В «Гранатовом браслете» этим даром любви наделен бедный чиновник Желтков. Великая любовь становится смыслом и содержанием его жизни. Героиня — княгиня Вера Шеина — не только не отвечает на его чувство, но и воспринимает его письма, подарок — гранатовый браслет — как нечто ненужное, нарушающее ее покой, привычный уклад жизни. Только после смерти Желткова она понимает, что мимо прошла «любовь, о которой мечтает каждая женщина». Взаимная, совершенная любовь не состоялась, но это высокое и поэтическое чувство, пусть сосредоточенное в одной душе, открывает путь к прекрасному перерождению другой. Здесь автор показывает любовь как феномен жизни, как нежданный подарок — поэтический, озаряющий жизнь среди обыденности, трезвой реальности и устойчивого быта.

3. Размышляя об индивидуальности героя, его месте среди других, о судьбе России в кризисное время, на рубеже двух веков, Куприн изучал духовную атмосферу эпохи, изображал «живые картины» окружающего.

3. Поэзия русского символизма (на примере творчества одного поэта)

СИМВОЛИЗМ -

первое литературно-художественное направление европейского модернизма, возникшее в конце ХIХ века во Франции в связи с кризисом позитивистской художественной идеологии натурализма. Основы эстетики символизма заложили Поль Верлен, Артюр Рембо, Стефан Малларме.

Символизм был связан с современными ему идеалистическими философскими течениями, основу которых составляло представление о двух мирах - кажущемся мире повседневной реальности и трансцендентном мире истинных ценностей (сравни: абсолютный идеализм). В соответствии с этим символизм занимается поисками высшей реальности, находящейся за пределами чувственного восприятия. Здесь наиболее действенным орудием творчества оказывается поэтический символ, позволяющий прорваться сквозь пелену повседневности к трансцендентной Красоте.

Наиболее общая доктрина символизма заключалась в том, что искусство является интуитивным постижением мирового единства через обнаружение символических аналогий между земным и травсцендентным мирами (сравни: семантика возможных миров).

Таким образом, философская идеология символизма - это всегда платонизм в широком смысле, двоемирие, а эстетическая идеология - панэстетизм (сравни: "Портрет Дориана Грея" Оскара Уайльда).

Русский символизм начался на рубеже веков, впитав философию русского мыслителя и поэта Владимира Сергеевича Соловьева о Душе Мира, Вечной Женственности, Красоте, которая спасет мир (эта мифологема взята из романа Достоевского "Идиот").

Русские символисты традиционно делятся на "старших" и "младших".

Старшие - их также называли декадентами - Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, В.Я. Брюсов, К.Д. Бальмонт, Ф.К. Сологуб отразили в своем творчестве черты общеевропейского панэстетизма.

Младшие символисты - Александр Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский - помимо эстетизма воплощали в своем творчестве эстетическую утопию поисков мистической Вечной Женственности.

Для русского символизма особенно характерен феномен жизнестроительства (смотри биография), стирания границ между текстом и реальностью, проживания жизни как текста. Символисты были первыми в русской культуре, кто построил концепцию интертекста. В их творчестве представление о Тексте с большой буквы вообще играет определяющую роль.

Символизм не воспринимал текст как отображение реальности. Для него дело обстояло противоположным образом. Свойства художественного текста приписывались ими самой реальности. Мир представал как иерархия текстов. Стремясь воссоздать располагающийся на вершине мира Текст-Миф, символисты осмысляют этот Текст как глобальный миф о мире. Такая иерархия миров-текстов создавалась при помощи поэтики цитат и реминисценций, то есть поэтики неомифологизма, также впервые примененной в русской культуре символистами.

Мы покажем кратко особенности русского символизма на примере поэзии его выдающегося представителя Александра Александровича Блока.

Блок пришел в литературу под непосредственным влиянием произведений Владимира Соловьева. Его ранние "Стихи о Прекрасной Даме" непосредственно отражают идеологию соловьевски окрашенного двоемирия, поисков женского идеала, которого невозможно достичь. Героиня ранних блоковских стихов, спроецированная на образ жены поэта Любови Дмитриевны Менделеевой, предстает в виде смутного облика Вечной Женственности, Царевны, Невесты, Девы. Любовь поэта к Прекрасной Даме не только платонична и окрашена чертами средневековой куртуазности, что в наибольшей степени проявилось в драме "Роза и Крест", но она является чем-то большим, чем просто любовь в обыденном смысле - это некое мистическое искательство Божества под покровом эротического начала.

Поскольку мир удвоен, то облик Прекрасной Дамы можно искать лишь в соответствиях и аналогиях, которые предоставляет символистская идеология. Сам облик Прекрасной Дамы если и видится, то непонятно, подлинный ли это облик или ложный, а если подлинный, то не изменится ли он под влиянием пошлой атмосферы земного восприятия - и это для поэта самое страшное:

Предчувствую Тебя. Года проходят мимо

Все в облике одном предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне - и ясен нестерпимо,

И молча жду - тоскуя и любя.

 

Весь горизонт в огне, и близко появленье,

Но страшно мне: изменишь облик Ты,

 

И дерзкое возбудишь подозренье,

Сменив в конце привычные черты.

В сущности, именно так и происходит в дальнейшем развитии лирики Блока. Но прежде несколько слов о композиционной структуре его поэзии в целом. В зрелые годы поэт разделил весь корпус своих стихов на три тома. Это было нечто вроде гегелевской триады: тезис, антитезис, синтез. Тезисом был первый том - "Стихи о Прекрасной Даме". Антитезисом - второй. Это инобытие героини, спустившейся на землю и готовой вот-вот "изменить облик".

Она является среди пошлой ресторанной суеты в виде прекрасной Незнакомки.

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

 

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

 

И странной близостью закованный,

Гляжу за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

 

 

В дальнейшем происходит наихудшее: поэт разочаровывается в самой идее платонической любви - поиске идеала. Особенно это видно в стихотворении "Над озером" из цикла "Вольные мысли". Поэт стоит на кладбище над вечерним озером и видит прекрасную девушку, которая, как обычно, кажется ему прекрасной незнакомкой, Теклой, как он ее называет. Она совсем одна, но вот навстречу ей идет какой-то пошлый офицер "с вихляющимся задом и ногами, / Завернутыми в трубочки штанов". Поэт уверен, что незнакомка прогонит пошляка, но оказывается, что это просто ее муж:

Он подошел... он жмет ей руку!.. смотрят

Его гляделки в ясные глаза!..

Я даже выдвинулся из-за склепа...

И вдруг... протяжно чмокает ее,

Дает ей руку и ведет на дачу!

Я хохочу! Взбегаю вверх. Бросаю

В них шишками, песком, визжу, пляшу

Среди могил - незримый и высокий...

Кричу "Эй, Фекла, Фекла!"...

Итак, Текла превращается в Феклу и на этом, в сущности, кончается негативная часть отрезвления поэта от соловьевского мистицизма. Последний комплекс его лирики - это "Кармен", а последнее расставание с "бывшей" Прекрасной Дамой - поэма "Соловьиный сад". Затем следует катастрофа - череда революций, на которую Блок отвечает гениальной поэмой "Двенадцать", одновременно являющейся апофеозом и концом русского символизма. Блок умирает в 1921 году, когда его наследники, представители русского акмеизма, заговорили о себе уже в полный голос.

4. Поэзия русского акмеизма (на примере творчества одного поэта)

АКМЕИЗМ -

(древнегр. akme - высшая степень расцвета, зрелости) направление русского модернизма, сформировавшееся в 1910-е годы и в своих поэтических установках отталкивающееся от своего учителя, русского символизма.

Акмеисты, входившие в объединение "Цех поэтов" (Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Михаил Кузмин, Сергей Городецкий), были "преодолевшими символизм", как их назвал в одноименной статье критик и филолог, будущий академик В.М. Жирмунский. Заоблачной двумирности символистов акмеизм противопоставил мир простых обыденных чувств и бытовых душевных проявлений. Поэтому акмеисты еще называли себя "адамистами", представляя себя первочеловеком Адамом, "голым человеком на голой земле". Ахматова писала:

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей.

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.

 

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

 

 

Но простота акмеизма с самого начала была не той здоровой сангвинической простотой, которая бывает у деревенских людей. Это была изысканная и безусловно аутистическая (смотри аутистическое сознание, характерология) простота внешнего покрова стиха, за которым крылись глубины напряженных культурных поисков.

Вновь Ахматова:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

 

Ошибочный жест, "ошибочное действие", если воспользоваться психоаналитической терминологией Фрейда из его книги "Психопатология обыденной жизни", которая тогда была уже издана в России, передает сильнейшее внутреннее переживание. Можно условно сказать, что вся ранняя поэзия Ахматовой - это "психопатология обыденной жизни":

Я сошла с ума, о мальчик странный,

В среду, в три часа!

Уколола палец безымянный

Мне звенящая оса.

 

Я ее нечаянно прижала,

И, казалось, умерла она,

Но конец отравленного жала

Был острей веретена.

Спасение от привычно несчастной любви в одном - творчестве. Пожалуй, лучшие стихи акмеизма - это стихи о стихах, что исследователь акмеизма Роман Тименчик назвал автометаописанием:

 

МУЗА

Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

 

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?" Отвечает: "Я".

 

 

Первоначально сдержанной, "кларичной" (то есть прокламирующей ясность) поэтике акмеизма был верен и великий русский поэт ХХ века Мандельштам. Уже первое стихотворение его знаменитого "Камня" говорит об этом:

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной...

 

Лаконизм этого стихотворения заставляет исследователей вспомнить поэтику японских хокку (трехстиший), принадлежащую дзенской традиции (смотри дзэнское мышление),- внешняя бесцветность, за которой кроется напряженное внутреннее переживание:

На голой ветке

Ворон сидит одиноко...

Осенний вечер!

(Басе)

Так и у Мандельштама в приведенном стихотворении. Кажется, что это просто бытовая зарисовка. На самом деле речь идет о яблоке, упавшем с древа познания добра и зла, то есть о начале истории, начале мира (поэтому стихотворение и стоит первым в сборнике). Одновременно это может быть и яблоко Ньютона - яблоко открытия, то есть опять-таки начало. Образ тишины играет очень большую роль - он отсылает к Тютчеву и поэтике русского романтизма с его культом невыразимости чувства словом.

К Тютчеву отсылает и второе стихотворение "Камня". Строки

О, вещая моя печаль,

О, тихая моя свобода

перекликаются с тютчевскими строками: О вещая душа моя!

О сердце, полное тревоги!

Постепенно поэтика акмеизма, в особенности его двух главных представителей, Ахматовой и Мандельштама, предельно усложняется. Самое большое и знаменитое произведение Ахматовой "Поэма без героя" строится как шкатулка с двойным дном - загадки этого текста до сих пор разгадывают многие комментаторы.

То же случилось с Мандельштамом: переизбыточность культурной иноформации и особенность дарования поэта сделали его зрелую поэзию самой сложной в ХХ веке, настолько сложной, что иногда исследователи в отдельной работе разбирали не целое стихотворение, а одну только его строку. Таким же разбором и мы закончим наш очерк об акмеизме. Речь пойдет о строке из стихотворения "Ласточка" (1920):

 

В сухой реке пустой челнок плывет.

Г.С. Померанц считает, что эту строку надо понимать как заведомо абсурдную, в духе дзэнского коана. Нам же кажется, что она, наоборот, перегружена смыслом. Во-первых, слово "челнок" встречается у Мандельштама еще два раза и оба раза в значении части ткацкого станка ("Снует челнок, веретено жужжит"). Для Мандельштама контекстуальные значения слов чрезвычайно важны, как доказали исследования школы профессора К.Ф. Тарановского, специализировавшейся на изучении поэтики акмеизма.

Челнок, таким образом, движется поперек реки, переправляется через реку. Куда же он плывет? Это подсказывает контекст самого стихотворения:

Я слово позабыл, что я хотел сказать.

Слепая ласточка в чертог теней вернется.

"Чертог теней" - это царство теней, царство мертвых Аида. Пустая, мертвая лодочка Харона (челнок) плывет в "чертог теней" по сухой реке мертвых Стиксу. Это - античное толкование.

Может быть толкование восточное: пустота - одно из важнейших понятий философии дао. Дао пусто потому что оно является вместилищем всего, писал Лао-цзы в "Дао дэ цзине". Чжуан-цзы говорил: "Где мне найти человека, который забыл все слова, чтобы с ним поговорить?". Отсюда забвение слова может рассматриваться не как нечто трагическое, а как разрыв с европейской традицией говорения и припадание к восточной, а также традиционной романтической концепции молчания.

Возможно и психоаналитическое толкование. Тогда забвение слова будет ассоциироваться с поэтической импотенцией, а пустой челнок в сухой реке с фаллосом и (неудачным) половым актом. Контекст стихотворения подтверждает и такое толкование. Посещение живым человеком царства мертвых, о чем, несомненно, говорится в этом стихотворении, может ассоциироваться с мифологической смертью и воскресением в духе аграрного цикла как поход за плодородием (смотри миф), что в утонченном смысле может быть истолковано как поход Орфея (первого поэта) за потерянной Эвридикой в царство теней. Я думаю, что в этом стихотворении, в понимании этой строки работают одновременно все три толкования.

5. Русский футуризм (на примере творчества одного поэта)

Футуризм (от лат. futurum — будущее) — общее название художественных авангардистских движений 1910-х — начала 1920-х гг. XX в., прежде всего в Италии и России.

В отличие от акмеизма, футуризм как течение в отечественной поэзии возник отнюдь не в России. Это явление целиком привнесенное с Запада, где оно зародилось и было теоретически обосновано. Родиной нового модернистского движения была Италия, а главным идеологом итальянского и мирового футуризма стал известный литератор Филиппо Томмазо Маринетти (1876-1944), выступивший 20 февраля 1909 года на страницах субботнего номера парижской газеты «Фигаро» с первым «Манифестом футуризма», в котором была заявлена «антикультурная, антиэстетическая и антифилософская» его направленность.

В принципе, любое модернистское течение в искусстве утверждало себя путем отказа от старых норм, канонов, традиций. Однако футуризм отличался в этом плане крайне экстремистской направленностью. Это течение претендовало на построение нового искусства — «искусства будущего», выступая под лозунгом нигилистического отрицания всего предшествующего художественного опыта. Маринетти провозгласил «всемирно историческую задачу футуризма», которая заключалась в том, чтобы «ежедневно плевать на алтарь искусства».

Футуристы проповедовали разрушение форм и условностей искусства ради слияния его с ускоренным жизненным процессом XX века. Для них характерно преклонение перед действием, движением, скоростью, силой и агрессией; возвеличивание себя и презрение к слабому; утверждался приоритет силы, упоение войной и разрушением. В этом плане футуризм по своей идеологии был очень близок как правым, так и левым радикалам: анархистам, фашистам, коммунистам, ориентированным на революционное ниспровержение прошлого.

Манифест футуризма состоял из двух частей: текста-вступления и программы, состоявшей из одиннадцати пунктов-тезисов футуристической идеи. Милена Вагнер отмечает, что «в них Маринетти утверждает радикальные изменения в принципе построения литературного текста — «разрушение общепринятого синтаксиса»; «употребление глагола в неопределенном наклонении» с целью передачи смысла непрерывности жизни и упругости интуиции; уничтожение качественных прилагательных, наречий, знаков препинания, опущение союзов, введение в литературу «восприятия по аналогии» и «максимума беспорядка» — словом, все, направленное к лаконичности и увеличению «быстроты стиля», чтобы создать «живой стиль, который создается сам по себе, без бессмысленных пауз, выраженных запятыми и точками». Все это предлагалось как способ сделать литературное произведение средством передачи «жизни материи», средством «схватить все, что есть ускользающего и неуловимого в материи», «чтобы литература непосредственно входила во вселенную и сливалась с нею»…

Слова футуристических произведений полностью освобождались от жестких рамок синтаксических периодов, от пут логических связей. Они свободно располагались в пространстве страницы, отвергая нормативы линейного письма и образуя декоративные арабески или разыгрывая целые драматические сцены, построенные по аналогии между формой буквы и какой-либо фигурой реальности: гор, людей, птиц и т. д. Таким образом, слова превращались в визуальные знаки…«

 

Заключительный, одиннадцатый пункт «Технического манифеста итальянской литературы» провозглашал один из важнейших постулатов новой поэтической концепции: «уничтожить Я в литературе».

 

«Человек, совершенно испорченный библиотекой и музеем <...> не представляет больше абсолютно никакого интереса… Нас интересует твердость стальной пластинки сама по себе, то есть непонятный и нечеловеческий союз ее молекул и электронов… Теплота куска железа или дерева отныне более волнует нас, чем улыбка или слеза женщины».

Текст манифеста вызвал бурную реакцию и положил начало новому «жанру», внеся в художественную жизнь возбуждающий элемент — кулачный удар. Теперь поднимающийся на сцену поэт стал всеми возможными способами эпатировать публику: оскорблять, провоцировать, призывать к мятежу и насилию.

Футуристы писали манифесты, проводили вечера, где манифесты эти зачитывались со сцены и лишь затем — публиковались. Вечера эти обычно заканчивались горячими спорами с публикой, переходившими в драки. Так течение получало свою скандальную, однако очень широкую известность.

Учитывая общественно-политическую ситуацию в России, зерна футуризма упали на благодатную почву. Именно эта составляющая нового течения была, прежде всего, с энтузиазмом воспринята русскими кубофутуристами в предреволюционные годы. Для большинства из них «программные опусы» были важнее самого творчества.

Хотя прием эпатажа широко использовался всеми модернистскими школами, для футуристов он был самым главным, поскольку, как любое авангардное явление, футуризм нуждался в повышенном к себе внимании. Равнодушие было для него абсолютно неприемлемым, необходимым условием существования являлась атмосфера литературного скандала. Преднамеренные крайности в поведении футуристов провоцировали агрессивное неприятие и ярко выраженный протест публики. Что, собственно, и требовалось.

Русские авангардисты начала века вошли в историю культуры как новаторы, совершившие переворот в мировом искусстве — как в поэзии, так и в других областях творчества. Кроме того, многие прославились как великие скандалисты. Футуристы, кубофутуристы и эгофутуристы, сциентисты и супрематисты, лучисты и будетляне, всеки и ничевоки поразили воображение публики. «Но в рассуждениях об этих художественных революционерах,- как справедливо отмечено А. Обуховой и Н. Алексеевым,- часто упускают очень важную вещь: многие из них были гениальными деятелями того, что сейчас называют «промоушн» и «паблик рилэйшнз». Они оказались провозвестниками современных «художественных стратегий» — то есть умения не только создавать талантливые произведения, но и находить самые удачные пути для привлечения внимания публики, меценатов и покупателей.

Футуристы, конечно, были радикалами. Но деньги зарабатывать умели. Про привлечение к себе внимания с помощью всевозможных скандалов уже говорилось. Однако эта стратегия прекрасно срабатывала и во вполне материальных целях. Период расцвета авангарда, 1912-1916 годы — это сотни выставок, поэтических чтений, спектаклей, докладов, диспутов. А тогда все эти мероприятия были платными, нужно было купить входной билет. Цены варьировались от 25 копеек до 5 рублей — деньги по тем временам очень немалые. [Учитывая, что разнорабочий зарабатывал тогда 20 рублей в месяц, а на выставки порой приходило несколько тысяч человек.] Кроме того, продавались и картины; в среднем с выставки уходило вещей на 5-6 тысяч царских рублей«.

В прессе футуристов часто обвиняли в корыстолюбии. Например: «Нужно отдать справедливость господам футуристам, кубистам и прочим истам, они умеют устраиваться. Недавно один футурист женился на богатой московской купчихе, взяв в приданое два дома, экипажное заведение и… три трактира. Вообще декаденты всегда как-то „фатально“ попадают в компанию толстосумов и устраивают возле них свое счастье…».

Однако в своей основе русский футуризм был все же течением преимущественно поэтическим: в манифестах футуристов речь шла о реформе слова, поэзии, культуры. А в самом бунтарстве, эпатировании публики, в скандальных выкриках футуристов было больше эстетических эмоций, чем революционных. Почти все они были склонны как к теоретизированию, так и к рекламным и театрально-пропагандистским жестам. Это никак не противоречило их пониманию футуризма как направления в искусстве, формирующего будущего человека,- независимо от того, в каких стилях, жанрах работает его создатель. Проблемы единого стиля не существовало.

«Несмотря на кажущуюся близость русских и европейских футуристов, традиции и менталитет придавали каждому из национальных движений свои особенности. Одной из примет русского футуризма стало восприятие всевозможных стилей и направлений в искусстве. «Всечество» стало одним из важнейших футуристических художественных принципов.

Русский футуризм не вылился в целостную художественную систему; этим термином обозначались самые разные тенденции русского авангарда. Системой был сам авангард. А футуризмом его окрестили в России по аналогии с итальянским». И течение это оказалось значительно более разнородным, чем предшествующие ему символизм и акмеизм.

Это понимали и сами футуристы. Один из участников группы «Мезонин поэзии», Сергей Третьяков писал: «В чрезвычайно трудное положение попадают все, желающие определить футуризм (в частности литературный) как школу, как литературное направление, связанное общностью приемов обработки материала, общностью стиля. Им обычно приходится плутать беспомощно между непохожими группировками <...> и останавливаться в недоумении между «песенником-архаиком» Хлебниковым, «трибуном-урбанистом» Маяковским, «эстет-агитатором» Бурлюком, «заумь-рычалой» Крученых. А если сюда прибавить «спеца по комнатному воздухоплаванию на фоккере синтаксиса» Пастернака, то пейзаж будет полон. Еще больше недоумения внесут «отваливающиеся» от футуризма — Северянин, Шершеневич и иные… Все эти разнородные линии уживаются под общей кровлей футуризма, цепко держась друг за друга! <...>

Дело в том, что футуризм никогда не был школой и взаимная сцепка разнороднейших людей в группу держалась, конечно, не фракционной вывеской. Футуризм не был бы самим собою, если бы он наконец успокоился на нескольких найденных шаблонах художественного производства и перестал быть революционным ферментом-бродилом, неустанно побуждающим к изобретательству, к поиску новых и новых форм. <...> Крепкозадый буржуазно-мещанский быт, в который искусство прошлое и современное (символизм) входили, как прочные части, образующие устойчивый вкус безмятежного и беспечального, обеспеченного жития,- был основной твердыней, от которой оттолкнулся футуризм и на которую он обрушился. Удар по эстетическому вкусу был лишь деталью общего намечавшегося удара по быту. Ни одна архи-эпатажная строфа или манифест футуристов не вызвали такого гвалта и визга, как раскрашенные лица, желтая кофта и ассиметрические костюмы. Мозг буржуа мог вынести любую насмешку над Пушкиным, но вынести издевательство над покроем брюк, галстука или цветком в петличке — было свыше его сил…».

Поэзия русского футуризма была теснейшим образом связана с авангардизмом в живописи. Не случайно многие поэты-футуристы были неплохими художниками — В. Хлебников, В. Каменский, Елена Гуро, В. Маяковский, А. Крученых, братья Бурлюки. В то же время многие художники-авангардисты писали стихи и прозу, участвовали в футуристических изданиях не только в качестве оформителей, но и как литераторы. Живопись во многом обогатила футуризм. К. Малевич, П. Филонов, Н. Гончарова, М. Ларионов почти создали то, к чему стремились футуристы.

Впрочем, и футуризм кое в чем обогатил авангардную живопись. По крайней мере, в плане скандальности художники мало в чем уступали своим поэтическим собратьям. В начале нового, XX века все хотели быть новаторами. Особенно художники, рвавшиеся к единственной цели — сказать последнее слово, а еще лучше — стать последним криком современности. И наши отечественные новаторы, как отмечается в уже цитированной статье из газеты «иностранец», стали использовать скандал как полностью осознанный художественный метод. Скандалы они устраивали разные, варьировавшиеся от озорно-театральных выходок до банального хулиганства. Живописец Михаил Ларионов, к примеру, неоднократно подвергался аресту и штрафу за безобразия, творимые во время так называемых «публичных диспутов», где он щедро раздавал оплеухи несогласным с ним оппонентам, кидался в них пюпитром или настольной лампой…

В общем, очень скоро слова «футурист» и «хулиган» для современной умеренной публики стали синонимами. Пресса с восторгом следила за «подвигами» творцов нового искусства. Это способствовало их известности в широких кругах населения, вызывало повышенный интерес, привлекало все большее внимание.

История русского футуризма являла собой сложные взаимоотношения четырех основных группировок, каждая из которых считала себя выразительницей «истинного» футуризма и вела ожесточенную полемику с другими объединениями, оспаривая главенствующую роль в этом литературном течении. Борьба между ними выливалась в потоки взаимной критики, что отнюдь не объединяло отдельных участников движения, а, наоборот, усиливало их вражду и обособленность. Однако время от времени члены разных групп сближались или переходили из одной в другую.

 

+ Добавляем к ответу информацию из билета про В. В. Маяковского