Тираны в ХХ в. - некрофилы, убийцы, людоеды

 

Любой кровавый деспот, современный в том числе, является таковым в первую очередь потому, что может послать на смерть других. Он еще должен внушать страх - страх быть в любой момент уничтоженным, и за этот страх его, как это ни парадоксально, почитают. Поэтому властитель время от времени убивает или применяет иные репрессии, желательно суровые. До тех пор пока ему это позволяют делать, он может быть спокоен. Чем больше тревожен властелин, тем чаще он должен убивать, и каждое убийство прибавляет ему не только уверенность в своем положении, но и силу, поскольку он пережил казненных, что особенно для него ценно в тех случаях, когда казнят политических противников и конкурентов.

У главарей современных деспотий есть одна личностная черта, которая заслуживает самостоятельного и глубокого анализа не только потому, что она позволяет обнаружить их связь с далеким прошлым, но и потому, что она оказывает самое существенное влияние, причем крайне трагическое, на судьбу народа и страны, которые оказались под их пятой. Я имею в виду некрофилию вождей, но не сексуальную, выражающуюся во влечении к женским трупам с целью соития с ними, а асексуальную.

Этот вид некрофилии, теория которой разработана Э. Фроммом, к сожалению, мало исследовался в нашей стране для понимания тирании и личности диктатора. Его понимание некрофилии дано выше.

Некрофилом был и Сталин. Он тоже тяготел к смерти, ко всему гибнущему, разлагающемуся, активнейшим образом разрушая и уничтожая, отчего испытывал удовлетворение. В отличие от Гитлера, наш "вождь" намного больше уничтожал свой народ, спокойно, планово, безжалостно убивал своих бывших соратников и свое ближайшее окружение, родственников своей первой жены и своей второй жены, жен своих подручных и верных слуг, был совершенно равнодушен к голоду и страданию народа. Подобно возбудимым психопатам, этот преступник создавал и провоцировал взрывоопасные, конфликтные ситуации либо просто выдумывал их и "изобретал" всевозможные заговоры и многочисленных врагов, чтобы потом бешено реагировать на них, с наслаждением физически уничтожая "виновных". Последних было очень много, причем в их роли могли выступать целые народы или отдельные социальные группы. Ради этого строились интриги против других стран и совершались нападения на них под демагогический трезвон псевдозащиты интересов собственного народа.

А. Буллок писал, что "как Сталин, так и Гитлер считали жестокость несомненным достоинством; подавлять ее имело смысл только из соображений практической целесообразности. Русское революционное движение возвело в ранг особой добродетели пренебрежительное отношение к жизни отдельного человека, так мало значившей в борьбе за более равноправное и справедливое общество. Ради счастливого будущего эсеры решались на акты индивидуального террора, большевики - на акты массового террора, в ходе которого уничтожению подлежали целые классы (кулаки, буржуазия). Терроризм открыто проповедовали Ленин и Троцкий; неподкупный Дзержинский, первый руководитель ЧК, со свойственным ему пафосом самопожертвования сделал террор устоявшейся практикой советского государства. Если для Сталина и существовали какие-то сдерживающие начала, то убежденность в том, что на него возложена историческая миссия, автоматически исключала для него соображения нравственного порядка, способность к сочувствию, освобождала от чувства вины за миллионы погубленных в ходе выполнения этой миссии жизней. Сталин был уверен, что действует как личность, уполномоченная историей"*(57).

Вот как описывает дочь Сталина Светлана реакцию отца на попытку его сына Якова покончить с собой: "Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яков выстрелил в себя у нас на кухне, на квартире в Кремле. Он, к счастью, только ранил себя - пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: "Ха, не попал!" - любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, должно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем..." Так умиляющий сталинистов его отказ обменять попавшего в плен Якова на генерал-фельдмаршала Паулюса якобы по принципиальным соображениям на самом деле объясняется его нелюбовью и полным равнодушием к сыну, возможная гибель которого лишь забавляла отца.

Сталин остановился лишь на короткое, очень короткое время, когда немецко-фашистские захватчики напали на нашу страну. Но это был лишь миг растерянности, когда, почуяв смертельную опасность для себя, "вождь" возопил о помощи к дорогим "братьям и сестрам", которых он доселе яростно уничтожал. Вскоре его некрофильская натура взяла свое, и поиски и уничтожение врагов среди тех же "дорогих братьев и сестер" были продолжены с прежним, даже с большим усердием, поскольку теперь, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства военного времени, можно было выбросить последние жалкие остатки законности. Безмерная жестокость проявлялась в отношении к простым солдатам, которых гнали на верную и, главное, бессмысленную гибель, к вернувшимся из плена, куда они попали по вине именно "гениального полководца". Иными словами, война с собственным народом продолжалась и в годы Великой Отечественной войны. Советский народ уничтожил фашизм, но был сокрушен большевизмом.

Советский фюрер уничтожал не только людей, но и идеи, мысли, образ жизни и уклад жизни, привычные отношения между людьми и нормы, в течение веков регулировавшие их поведение. Объектом сталинской ненависти были и здания, особенно если они выполняли идеологическую, религиозную функцию, вспомним хотя бы храм Христа Спасителя. Даже то, что было создано по его инициативе и под его руководством - стройки, заводы, фабрики, колхозы, электростанции, каналы и т.д., - несло на себе печать гниения и смерти, потому что возникло на костях людей, на их страданиях и неимоверных лишениях. В этом смысле и победа в великой войне не была исключением.

Сталин был исключительно ригидной, застревающей личностью. Троцкий писал, что Сталин, когда пришел к власти, все свои обиды, огорчения, ненависти и привязанности перенес с маленького масштаба провинции на грандиозные масштабы страны. Он ничего не забыл. Его память есть прежде всего злопамятство. Он создал свой пятилетний, даже десятилетний план мести. Его отношение к людям было неизменно окрашено недоброжелательством и завистью, а честолюбие переплеталось с мстительностью. Воля господства над другими была основной пружиной его личности. И эта воля получала тем более сосредоточенный, недремлющий, наступательный, активный, ни перед чем не останавливающийся характер, чем чаще Сталину приходилось убеждаться, что ему не хватает многих и многих ресурсов для достижения власти.

Этот кровавый диктатор страшился смерти, чем и объясняется его повышенная и постоянная подозрительность, ранимость, мстительность, не покидающие его опасения за свою жизнь. Он боролся так со смертью, но только своей, в то же время активно насаждая ее, однако здесь нет противоречия, поскольку таким путем Сталин стремился преодолеть страх перед ней. Поэтому он все ближе приближал ее к себе, делал понятной, своим повседневным занятием и любимым ремеслом, отчего она становилась не столь страшной.

Психологически в этом нет ничего неожиданного: можно найти множество примеров, когда страх перед чем-то преодолевается приближением этого "чего-то", включением его в свое эмоциональное пространство. Например, страх высоты иногда пытаются снять тем, что выходят на какие-то высокие места, страх перед женщинами - усиленным ухаживанием за ними, освоением способов завладения их вниманием и расположением и т.д.

Преодоление в себе страха смерти путем сеяния смерти подобно попыткам снятия своей высокой тревожности с помощью алкоголя и наркотиков. Как известно, такие попытки чаще всего оказываются неэффективными и вновь наступают состояния тревожности и психической дезадаптации, а поэтому требуются все новые и новые дозы дурманящих веществ. Правители-некрофилы, как, например, Сталин, тоже не могут успокоиться, постоянно и неуклонно звереют, требуя новых доз жертв. Поэтому история почти не знает случаев добровольного отказа от власти, поскольку они лишились бы источников удовлетворения своей потребности в смерти и разрушении и способов преодоления своего страха перед ней. Так, невозможно представить даже в самой буйной фантазии, чтобы Гитлер или Сталин сами отказались от своей неограниченной власти или согласились бы даже на небольшое ее ограничение. Здесь единственный путь - смерть тирана или насильственное отстранение его от власти.

Поистине главным врагом Сталина была сама жизнь. Он всегда был движим страстью к разрушению, превращению живого в мертвое даже тогда, когда в этом не было никакой объективной необходимости. Это была глобально деструктивная, некрофильская натура, сжигаемая ненавистью. Даже собственная смерть должна была принести ему удовлетворение, поскольку на его похоронах погибло немало народа и многие получили увечья. Большевистский диктатор действительно может считаться триумфатором, но только в своих, сугубо некрофильских границах.

Фромм писал: "Влияние людей типа Гитлера и Сталина покоится на их неограниченной способности и готовности убивать. По этой причине они были любимы некрофилами. Одни боялись их и, не желая признаваться в этом страхе, предпочитали восхищаться ими. Другие не чувствовали некрофильного в этих вождях и видели в них созидателей, спасителей и добрых отцов. Если бы эти некрофильские вожди не производили ложного впечатления созидающих защитников, число симпатизирующих им вряд ли достигло уровня, позволившего им захватить власть, а число чувствующих отвращение к ним предопределило бы их скорое падение"*(58).

Некрофильский характер тоталитарных режимов и их главарей выражается в необыкновенном почитании смерти, выработке особого в этой связи ритуала. Например, в Германии и СССР похороны глав государств и партий, а также руководящих деятелей более низкого ранга превращались в грандиозные театрализованные представления. Рейхспрезидент Гинденбург, легально вручивший власть Гитлеру, в 1993 г. был похоронен со всей мыслимой помпой. Центр Москвы вокруг мавзолея был превращен в кладбище, да и сам мавзолей венчает его в качестве символа смерти.

Говоря о некрофильских натурах некоторых кровавых тиранов, нельзя не упомянуть о том, что среди них встречаются людоеды, например, ими были император Центрально-африканской империи Бокасса и бывший президент Уганды Иди Амин. Каннибализм порождался и порождается, в частности, двумя причинами: ради утоления голода или ради овладения какими-то весьма ценимыми качествами жертвы. Фрезер писал о горных племенах Юго-Восточной Африки, которые, убив врага, отличавшегося храбростью, вырезали и сжигали его печень (местопребывание мужества), уши (вместилище ума), кожу со лба (вместилище стойкости), тестикулы (вместилище силы) и другие части - носители иных добродетелей, а пепел племенной жрец давал юношам во время обрезания. Индейцы из Новой Гранады всякий раз, когда представлялась возможность, съедали сердца испанцев в надежде стать такими же бесстрашными, как и наводящие на них ужас кастильские рыцари. Думаю, что наличие подобных мотивов можно предположить в поведении Бокассы и Амина.

Я упоминаю о каннибализме некоторых со времен тоталитарных правителей потому, что их каннибализм имеет немало общего с некрофилией, хотя среди дикарей-людоедов наверняка встречались жизнелюбы. Общее же заключается в том, что, съедая части человеческого тела, которые якобы обладают положительными качествами, каннибал заимствует их у смерти, вступая таким способом с ней в определенные отношения. Вместе с тем, он, конечно, заботится и о своем будущем, поскольку желает приобрести или усилить в себе какие-то особо ценные качества. В качестве гипотезы можно предположить, что асексуальная некрофилия, которую мы наблюдаем у Гитлера и у Сталина, есть психологический эквивалент каннибализма, причем этот эквивалент образовался под влиянием культурного развития человечества. Фюреры, убивавшие и уничтожавшие, тем самым не только приносили массовые жертвы, но и постоянно проявляли тяготение к смерти, т.е. к ушедшему, к прошлому, к праху. Но ведь и не могло быть иначе, поскольку они сами принадлежали смерти, являясь ее слугами и принадлежа к тому давнему, казалось бы, умершему миру. Поэтому естественно, что они возвращались к нему.

Людоеды Бокасса и Амин, которые жили в традиционном обществе, но в окружении цивилизованного мира, должны быть отнесены к некрофилам и потому, что организовали в своих странах массовое уничтожение людей. То, что они съедали людей, может быть расценено и как попытка возвращения в первобытное, примитивное общество.

Некрофилом был палач камбоджийского народа Пол Пот. Этот напичканный коммунистическими идеями диктатор не только организовывал массовые убийства, но и сам участвовал в них.

Разумеется, некрофилами были не только современные тоталитарные вожди. К ним могут быть отнесены римские императоры Калигула, Клавдий, Нерон, древнеиудейский царь Ирод (ему приписывается избиение младенцев с целью убийства только что родившегося Иисуса Христа), "наш" Иван Грозный, которого В.О. Ключевский назвал бешеным зверем, превратившим свое царствование в оргию жестокости, убийств и похоти, и многие другие в разных странах и в разные эпохи. Можно обоснованно считать, что и эти исторические персонажи были порождением теневой части коллективного бессознательного.

Некрофилия не может не переплетаться со смертью, ибо смерть, уничтожение, небытие есть логическое следствие некрофилии. Некрофильный человек должен быть не просто жестоким и беспощадным, он должен эмоционально и рационально принимать смерть и страдание, относиться к ним как к чему-то обыденно простому и, разумеется, без всякого уважения к жизни, не говоря уже о достоинстве личности. Поэтому в тоталитарном государстве процветает античеловеческий культ страдания и смерти, который постоянно насаждается везде, но особенно активно среди молодежи, в школе путем изучения соответствующей художественной литературы и фальсифицированной истории, прежде всего отечественной, иной идеологической обработки, в том числе с помощью наглядной агитации.

Например, в советских школах, во дворцах (домах) и парках пионеров и школьников были установлены красочные стенды, повествующие о подвигах пионеров-героев. Все они без исключения погибали смертью храбрых - на войне, в борьбе с кулаками, просто бандитами. Нет возможности перечислить все фильмы, книги, пьесы, картины, скульптуры, музыкальные произведения, прославляющие страдание и смерть. В нашей стране этот лейтмотив прозвучал еще на заре большевистского эксперимента ("Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один умрем в борьбе за это") и сохранялся до недавних пор. Официальная коммунистическая идеологическая машина очень любила кощунственно похваляться, что в последней войне мы "смогли" потерять более 20 млн человек.

Другой излюбленный прием насаждения культа смерти - прославление лиц, отличающихся кровожадностью (Ивана Грозного, Петра Первого, в новейшее время Ежова, Берии), либо тех, кто совершил отдельные жестокие поступки, например террористические акты.

Так называемый простой народ очень трудно убедить в том, что вчерашние идолы это преступники, некрофилы, которые, подобно "простым" убийцам, получали психологическое удовлетворение от того, что они постоянно убивали. То, что ни Сталин, ни Гитлер сами, по-видимому, не обагрили свои руки кровью, ничего не меняет, поскольку они были организаторами этих преступлений. Тоталитарное государство и его главу отличает паранойяльное, явное или скрытое, ощущение постоянной, непреходящей угрозы от внешних и внутренних врагов. Отсюда агрессивность таких государств, непрерывная военная пропаганда, огромный карательный и разведывательный аппарат, повышенная подозрительность и призывы к бдительности, поиск "врагов" и, конечно, выявление их, кровавые репрессии. Важно заметить, что подобное паранойяльное ожидание агрессии характерно и для подавляющего большинства обычных убийц, которые совершают преступления, поскольку все время подсознательно ждут нападения и таким способом защищают себя.

Все или почти все деспоты отличались названной паранойяльной чертой. Имеющиеся о таких правителей сведения говорят о типичности для них таких черт, как повышенная тревожность и страх смерти, подозрительность, мнительность, уязвимость в межличностных отношениях, мелкая мстительность и злобность, застреваемость переживаний и эмоций. Они злопамятны, долго копят и помнят обиды, подлинные или мнимые, вновь и вновь переживают их.

Страх у тиранов как фундаментальное качество их личности отмечают многие историки. Гай Светоний Транквилл об одном из самых свирепых диктаторов в истории человечества, Калигуле, писал: "В нем уживались самые противоположные пороки - непомерная самоуверенность и в то же время отчаянный страх. В самом деле, он, столь презиравший самих богов, при малейшем громе или молнии закрывал глаза и закутывал голову, а если гроза была посильней - вскакивал с постели и забивался под кровать. В Сицилии во время своей поездки он жестоко издевался над всеми местными святынями, но из Мессины вдруг бежал среди ночи, устрашенный дымом и грохотом кратера Этны. Перед варварами он был щедр на угрозы; но когда однажды за Рейном ехал в повозке через какое-то ущелье, окруженный густыми рядами солдат, и кто-то промолвил, что появись откуда-нибудь неприятель и будет знатная резня, он тотчас вскочил на коня и стремглав вернулся к мостам..."

В характере римского императора Клавдия, о котором Светоний говорил, что "природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом", древнеримский историк выделял недоверчивость и трусость. Так, на пир он выходил только под большой охраной; навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, а ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что он пытался отречься от власти. Все приходившие к Клавдию подвергались строжайшему обыску. А вот что писал выдающийся русский историк Ключевский об Иване Грозном: "Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная цепь козней, которую, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нем работал инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого грубого чувства"*(59).

Преступления Ивана Грозного нанесли стране ни с чем не сравнимый урон, особенно нравственности; он заложил основы самодержавия, психологические остатки которого мы не можем преодолеть по сей день. Но Грозный не мог не быть очень близок к Сталину и его режиму, а поэтому со школьной скамьи нам внушали, что этот царь, конечно, был груб, своеволен и даже жесток, но все делал для блага отечества, поэтому заслуживает похвалы благодарных потомков. Постепенно стал создаваться культ Грозного, о нем много написано, созданы кинофильмы, балет и т.д., общество постепенно свыклось с тем, что кровавый убийца и садист стал чуть ли не национальным героем.

Но вернемся к личностным характеристикам державных преступников. Тревожность, подозрительность, мстительность, злопамятность и постоянные страхи характерны и для таких диктаторов, как Гитлер и Сталин. Постоянно трепетал за свою жизнь "пожизненный" гаитянский президент Дювалье. Однако важно подчеркнуть, что тревоги и страхи у тиранов возникают не только потому, что существует реальная опасность для их жизни. Многим из них (например, Сталину) в общем-то ничего не угрожало, и на их жизнь практически никто не покушался.

Фромм отмечает феноменальную трусливость Муссолини, хотя тот играл роль агрессивного и мужественного человека, живущего под девизом "Да здравствует опасность!" Анжелика Балабанова, которая была соиздателем газеты "Аванти" в Милане в тот период, когда Мусолини был еще социалистом, сообщила Фромму, что врач, делавший ему переливание крови, сказал, что в своей жизни не встречал человека, который в подобной ситуации проявил бы такую трусость, как Муссолини. Вечером он не шел домой один, ждал, когда Анжелика закончит свои дела. Он шел вместе с ней и говорил, что "боится каждого дерева и даже тени", хотя в ту пору его жизни еще ничего не угрожало.

Известно, что Гитлер был храбрым солдатом, отмеченным боевыми наградами. И тем не менее он испытывал постоянные страхи. Фест отмечает его постоянный страх перед соприкосновением с чужими людьми, боязнь заразиться венерической болезнью и страх перед любой инфекцией вообще ("Микробы просто набрасываются на меня", - считал Гитлер), он все время лечился. Он был охвачен привитым австрийским пангерманским движением страхом перед чужим засильем, перед "нашествием, подобным саранче, русских и польских евреев", перед "превращением немецкого человека в негра", перед "изгнанием немца из Германии и, наконец, перед "полным истреблением" немцев. Но беспокойство у него вызывали также и американская техника, и цифры растущей рождаемости у славян, и крупные города, и "столь же безудержная, сколь и вредная индустриализация и "коммерциализация нации", и анонимные акционерные общества, и "трясина удовольствий в крупных городах", равно как и современное искусство, стремящееся голубыми лугами и зелеными небесами "убить душу народа". Куда бы он ни взглянул, он всюду открывал "явления разложения медленно догнивающего мира".

Гитлер видел Германию объектом некоего всемирного заговора, осаждаемым со всех сторон большевиками, евреями, масонами, капиталистами, иезуитами, выступающими в едином строю. Они, евреи, писал Гитлер в "Моей борьбе", завладели семьюдесятью процентами мирового капитала, покорили себе биржи и марксизм, они были зачинщиками ограничения рождаемости и идеи эмиграции, они подорвали устои государства, привели к вырождению расы, воспели братоубийство, организовали гражданскую войну, оправдывали низость и поливали грязью благородство, они, эти закулисные вершители судеб человечества. "Если еврей с помощью своего марксистского вероисповедания одержит победу над народами нашего мира, то его корона станет надгробным венком человечества, и наша планета, как тогда, миллионы лет назад, будет совершать свой путь в эфире".

Фест считал, что неуверенность и страх были основными мотивами у Гитлера; он избегал проявлять чувства столь тщательно, сколь искусно ему удавалось изображать их. Он подавлял всякую спонтанность, но его выдавали отдельные, вроде бы не очень примечательные особенности - прежде всего глаза, которые никогда не приходили в спокойствие, и даже в те моменты, когда Гитлер застывал как статуя, беспокойно бегали по сторонам. Его мучил страх, что раскроется его частная жизнь. Характерно, что не сохранилось ни одного его частного письма, даже Ева Браун получала лишь коротенькие сухие записки, которые к тому же он никогда не посылал по почте. Он постоянно следил за своим поведением и знал лишь тайные страсти, скрытые чувства, суррогаты. Широко распространенный образ не контролирующего свои эмоции, дико жестикулирующего Гитлера отражает не правило, а исключение: он был предельно сосредоточенным человеком, дисциплинированным до комплексов*(60).

Одержимость Гитлера поездками по стране есть бегство, спонтанное и неуправляемое, несмотря на всю его дисциплинированность, в первую очередь от самого себя и своих страхов, особенно от страха смерти. Этим же страхом объясняется страсть Гитлера к монументальным сооружениям, зданиям-монстрам: в них можно видеть не только желание обессмертить себя, ибо он уже сделал это, создав "тысячелетний" германский рейх, сколько психологически отгородиться таким способом от всюду угрожающих опасностей. Построенные по его инициативе прекрасные дороги служили не только экономическим нуждам, но и бессознательно ощущались им как некая крепкая сеть, наброшенная на страну. Сеть позволяла держать ее в руках и тем самым нейтрализовать исходящие от нее беды.

Мы отмечаем повышенную тревожность, подозрительность, мнительность и другие подобные личностные характеристики у правителей деспотического типа, и точно такие же черты обнаружены нами у общеуголовных преступников. Так, психологическое изучение с помощью "Методики многостороннего изучения личности" (ММИЛ) большой группы убийц показало следующее: их поведение определялось аффективно заряженными идеями. Они чрезвычайно чувствительны к любым элементам межличностного взаимодействия, подозрительны, воспринимают внешнюю среду как враждебную. Поэтому у них нарушена правильная оценка ситуации, она легко меняется под влиянием аффекта. Повышенная впечатлительность к элементам межличностного взаимодействия приводит к тому, что индивид легко раздражается при любых социальных контактах, представляющих хоть малейшую угрозу для его личности. Все затруднения и неприятности интерпретируются им как результат враждебных действий со стороны окружения. Наиболее чувствительны такие люди в сфере личной чести, для них характерно повышенное сознание своей ценности.

Аналогичные сведения были получены при изучении убийц с помощью теста Шмишека, которое показало, что наиболее выражена у них такая черта, как эмотивность, т.е. чувствительность и глубокие реакции в области тонких эмоций, причем не обнаружилось связи между эмотивностью и внешними провоцирующими обстоятельствами. Иными словами, эмотивность у них возникает и развивается в основном по внутренним психологическим законам, а не в соответствии с указанными обстоятельствами. Уязвимость коррелирует у них с упорством, что определяет характерные для них подозрительность и защитную агрессивность.

Если на время забыть, что речь идет не о "простых" уголовниках, и приложить приведенные описания к живым и мертвым тиранам, станут ясными причины многих их поступков. Например: захват других стран, не вызываемый ни экономической, ни политической целесообразностью, внешне непонятные и ничем, казалось бы, не мотивированные преследования и даже казни людей, давно им не опасных, в том числе сведение счетов со старыми врагами и подлинными и мнимыми обидчиками, постоянное возвеличивание собственной персоны, культ своей святости и непогрешимости, "осыпание себя звездами", решительное противодействие какой-либо критике, преследование инакомыслящих и т.д. Деспотические правители в отличие от "обычных" насильственных преступников имеют неограниченные возможности преследования тех, кого они считают врагами. Поэтому репрессии носят хронический характер, ослабляясь лишь на время, чему мы были свидетелями в своем же отечестве.

В данной работе я вынужден ограничиваться исследованием личности лишь главарей тоталитарных режимов, но на самом деле тоталитарных преступников неизмеримо больше: это и руководители карательных органов и их подразделений, концентрационных лагерей, отдельные палачи, судьи и т.д. Разумеется, дать научный анализ всех их здесь невозможно, поэтому пришлось ограничиться лишь организаторами тоталитарных преступлений.

Преступное поведение организатора часто могут характеризовать черты, присущие всем соучастникам - исполнителям, подстрекателям, пособникам. Нередко преступники, выступающие организаторами убийства, готовящие его совершение, сами же в числе других исполняют это преступление, подстрекают других, скрывают следы преступления. Но это не освобождает от обязанности выяснить, в чем именно выражались организаторские функции. Сделать это особенно сложно в случаях, когда убийство совершается по найму (нанявший киллера - организатор) или представителями организованных преступных групп, а еще труднее, когда имеют место массовые убийства, совершаемые государством. В последнем случае важно установить организаторскую роль деятелей всех уровней власти, от верховного тирана, глав его спецслужб и охранно-карательных ведомств до непосредственных руководителей карательных (истребительных) подразделений.

По общему правилу организатор не несет ответственности за действия исполнителя в таких случаях, когда тот выходит за пределы предварительного сговора (эксцесс исполнителя). Если предварительно не оговаривается, каким способом, сколько человек будет убито, можно ли проявлять особую жестокость и другие важные обстоятельства, организатор должен быть признан виновным в фактических действиях исполнителя. Это относится и к массовым убийствам. Развязывая репрессии против населения (или военнопленных), руководитель тоталитарной власти, командующий оккупационными войсками и т.д. в своих приказах обычно не оговаривают, можно ли убивать с особой жестокостью, беременных женщин, детей и т.д., что во всех цивилизованных странах расценивается в качестве обстоятельств, отягчающих ответственность за убийство. Поэтому организаторы подобного истребления людей должны нести уголовное наказание за все те действия, которые фактически совершили по их указанию исполнители, если даже отягчающие обстоятельства заранее не оговаривались. В доказательство приведу п. c ст. 6 Устава Международного военного трибунала для суда над главными немецкими военными преступниками в Нюрнберге. Эта норма гласит: "Преступления против человечности, а именно убийства, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до и во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам с целью осуществления и в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции трибунала... Руководители, организаторы, подстрекатели и пособники, участвовавшие в составлении или осуществлении общего плана или заговора, направленного к совершению любых из вышеупомянутых преступлений, несут ответственность за все действия, совершенные любыми лицами с целью осуществления такого плана". Следовательно, ответственность организатора за конкретные действия исполнителей может зависеть от того, совершено ли убийство одного конкретного человека или нескольких конкретных людей, либо же организатор планировал массовые убийства и руководил ими.

Не имеет значения, присутствовал ли организатор при совершении убийства, тем более что иногда он может заблаговременно уехать в другое место. Как правило, большевистские и немецко-фашистские главари не присутствовали при расстрелах и не посещали концентрационные лагеря (лагеря уничтожения), что, естественно, ни в коем случае не освобождает их от уголовной ответственности. По имеющимся данным, Гиммлер лишь один раз наблюдал массовое убийство, что вызвало у него сильнейшее нервное потрясение.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о нарушениях психической деятельности у тиранических преступников. По этому поводу имеются важные наблюдения и выводы. Позволю себе привести обстоятельную выдержку из работы Буллока.

Он пишет, что первый из известных диагнозов, определивший у Сталина паранойю, был поставлен в декабре 1927 г. во время проходившей в Москве международной научной конференции. Ведущий невропатолог России Владимир Бехтерев произвел большое впечатление на иностранных делегатов, что привлекло внимание Сталина, попросившего Бехтерева навестить его. После встречи со Сталиным (22 декабря 1927 г.) Бехтерев сказал своему ассистенту Мнухину, что у Сталина типичный случай паранойи и что во главе государства ныне стоит очень опасный человек. Внезапная болезнь и смерть Бехтерева, наступившая прямо в гостинице, вызвала неизбежные подозрения, что он был отравлен по указанию Сталина. Как бы то ни было, правильность диагноза, поставленного Бехтеревым, подтверждает и ведущий советский психиатр Е.А. Личко в статье, опубликованной в "Литературной газете" в сентябре 1988 г. В числе прочего Личко указывает на то, что факты подтверждают следующее: внешние обстоятельства и трудные ситуации провоцировали у Сталина параноидальные приступы, которые обычно следовали волнами; периоды обострения сменялись сравнительно спокойными периодами. Личко полагает, что такие приступы психастении были у Сталина в 1929-1930 гг. (результатом явилась кампания против кулачества), затем в 1936-1937 гг. (что привело к чисткам в руководстве партии и армии). "Вероятно, - замечает Личко, - приступ имел место и в самом начале войны, в первые дни которой Сталин фактически устранился от руководства страной. И последний - в конце жизни, в период так называемого "дела врачей"".

Не вдаваясь в дебаты о правомерности такого подхода к истории, Буллок выдвинул два положения, которые, как он полагал, не вызовут возражений. Суть первого состоит в том, что необходимо проводить различие между душевной болезнью, делающей человека недееспособным, и разного рода болезненными состояниями индивидуума, в которых человек, обнаруживая психопатические признаки, полностью отдает себе отчет в том, что делает, и способен нести ответственность за свои поступки.

Совершенно очевидно, что в случаях Сталина и Гитлера, продолжает Буллок, мы имеем дело не с душевным заболеванием, а с проявлением параноидальных наклонностей. Два хрестоматийных руководства по психиатрии - "Справочник по современной психиатрии" (Гарвард) и "Учебник по психиатрии" (Оксфорд) - приводят следующий перечень основных признаков параноидальной личности: хорошо систематизированная, не поддающаяся изменениям маниакальная система, развивающаяся в среднем возрасте, инкапсулированная в такой степени, что не вызывает ослабления других ментальных функций; личность остается незатронутой и способна действовать в соответствии с требованиями окружающей среды.

Второе положение вкратце можно свести к следующему: независимо от того, пользуемся ли мы психиатрическими терминами греческого происхождения или словами обычного разговорного языка, симптомы параноидальных состояний: хроническая подозрительность, эгоцентричность, зависть, обостренная чувствительность, мания величия - вся эта симптоматика налицо в воспоминаниях людей, близко общавшихся со Сталиным.

Сталин остро реагировал на критику, возражения, неприятные известия - на все то, что могло нанести ущерб созданному им образу, дать толчок отрицательным эмоциям, сомнениям в себе, угрызениям совести. Стремясь оградить себя от неприятных раздражителей, угрожающих его самооценке, он развил несколько психологических приемов, которые Роберт Такер условно разделил на три категории, определив их как подавление, рационализация и проецирование.

Первая категория наиболее простая. Истинность фактов, вызывающих опасения и тревогу, Сталин отрицал категорически; тех же, кто сообщал ему об этих фактах, обвинял в саботаже, умышленном преувеличении опасности и других грехах, что оказывало сильно воздействие на окружающих, удерживая их от попыток подвергать себя подобному риску.

Наиболее известным примером, который следует отнести к рационализации, является реакция Сталина на критику Ленина, обвинившего его в грубости. Принимая критику, Сталин смог истолковать предъявленное ему обвинение в грубости в свою пользу - как доказательство собственной преданности делу партии: "Да, я груб, товарищи, но с теми, кто грубо и предательски подрывает основы партии, кто способствует расколу в партии".

Третий прием проецирование находил выражение в том, что Сталин наделял других теми поведенческими мотивами и импульсами, которые он отказывался видеть в себе. Можно привести множество примеров того, как, намереваясь предать друга или союзника, Сталин оправдывал свои действия в собственных глазах и глазах окружающих тем, что обвинял жертву в предательстве, которое вынашивал сам*(61).

Что касает<