Каракорум, бывшая столица мира

 

 

В Петербурге у меня был приятель, чиновник из Смольного. Он курировал молодежь: был не дурак выпить, дружил с рок-н-ролльными музыкантами и при каждой встрече ныл, чтобы я спродюсировал ему татуировку на плечо. Иметь татуировку ему хотелось, а платить за нее — нет.

Я был знаком с парочкой тату-мастеров. Мне не хотелось во все это ввязываться и лишний раз кого-то просить, но в конце концов я позвонил-таки в тату-салон. Мастер сказал, что сегодня не занят, мы можем подъехать. Смольнинский приятель воодушевился, по селектору вызвал гараж, заказал «Волгу» с мигалкой, и мы поехали.

Мастерская располагалась на набережной канала Грибоедова, неподалеку от Гороховой. Тату-умелец усадил приятеля в кресло. Делать татуировку — долгая история. Пару раз я выходил на лестницу покурить. Потом сказал, что схожу, прогуляюсь.

Мне хотелось выпить кружку пива, но в том районе выпить кружку пива было негде. Горбатые мостики, узкие улочки. Народу — никого. Когда-то здесь жили герои Достоевского, но мертв Достоевский, и разбежались из района его герои. Вечером набережные канала темны и пусты. Выпить кружку пива здесь было негде.

Уйдя за три квартала от тату-мастерской, я обнаружил булочную, в которой имелся отдельчик с разливным пивом. В те годы это было возможно: обычная булочная, справа лежат булки и дремлет кассирша, а слева наливают пиво и стоят три дребезжащих столика. Я сел.

С собой у меня была толстая книжка. Это было прекрасно: пить холодное пиво, читать книжку и знать, что времени хватит выпить еще одну кружечку, но на две уже точно не хватит, так что можно и не спешить.

Кроме меня в булочной сидел всего один клиент: пожилой неопрятный дед в таком дореволюционном пальто с бобровым воротником. Приятного вечера не вышло: стоило мне купить свое пиво, и дед тут же подсел поближе, стал лезть с разговорами и мешать читать.

Сперва я пытался быть вежливым. Потом пробовал демонстративно не слушать. Потом думал даже уйти, поискать другую булочную с пивом. Дед не отставал, бубнил, портил мне жизнь.

— Вот Дима… — говорил он. — А с другой стороны, вот Лёва…

Я кивал и злился.

— Диме я возражал вот так… — не успокаивался он. — А Лёве вот этак…

Я опять кивал, но злился чем дальше, тем меньше.

Понемногу до меня доходило, что вдрабадан пьяный собеседник говорит странные вещи. Дима, о котором шла речь, явно был академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. А Лёва — историком Львом Николаевичем Гумилевым. Но кем, черт возьми, был сам дед в бобровом воротнике?

— К Лёве как-то пришли журналисты. Говорят: «А можете изложить свою теорию этногенеза кратко и просто?» Он говорит: «Конечно, могу!» Они спрашивают: «А в триста строк можете уложиться?» Он говорит: «Конечно, могу! Для вас, уважаемые, могу даже в три предложения уложиться!» Они говорят: «В три предложения? Всю теорию этногенеза? Как такое возможно?» Он говорит: «Возможно-возможно! Готовы записывать?» Они достали перья и приготовились. Говорят: «Мы готовы!» Лёва им отвечает: «Раз готовы, то пишите: сначала ни хуя — потом нихуя-а-а себе! — а потом опять ни хуя! Успели?»

Откидываясь на расползающемся стульчике, дед хихикал:

— Хи-хи-хи!

Потом он наконец встал и начал прощаться. На чумазом столе он оставил недопитую кружку бледно-желтого пива. И с этого ракурса я все-таки узнал его. Собутыльник тоже был академиком. Ведущим спецом по древнерусской культуре.

Пошатываясь, он побрел к выходу из булочной. На пороге обернулся и сказал, что Золотая Орда — вот корень всех проблем современной России.

 

 

А я в тот момент как раз собирался съездить в Монголию. Мне хотелось проехаться из Европы в Азию тем же маршрутом, каким за семьсот лет до меня проехался венецианский жулик Марко Поло.

Самолетом из Москвы я долетел до Алма-Аты (Казахстан). К югу лежали горы Кюнгей-Але-Тоо, а за ними начинались бесконечные пустыни Центральной Азии. Марко Поло уверял, что в его времена тамошние содержатели караван-сараев в плане гостеприимства предлагали путникам собственных жен. К моменту, когда сюда приехал я, от традиции не осталось даже следов.

Я сел на дребезжащий казахский автобус, доехал до железнодорожной станции «Дружба», встал в очередь на границе, долго ругался с китайскими пограничниками (они хотели тысячу долларов взятки, а я предлагал им два доллара — сошлись на трех), потом долго ехал через Синьцзян-Уйгурский укрепрайон (сплошные рвы, надолбы и колючая проволока), а потом оказался в первом большом китайском городе Урумчи.

На Urumchi-Railroad я вылез из автобуса, и меня тут же попыталась ограбить банда русскоговорящих цыган с ножами. Они приняли меня за челнока и намеревались отобрать товар. Я сказал, что товаров у меня нет. Цыгане расстроились. После некоторого торга я все-таки согласился уплатить им $8 на всех.

Мы расстались довольные друг другом. Цыгане получили $8, а я получил возможность рассказать вам об этом эпизоде.

 

 

В Китае на железнодорожный перрон можно попасть, только имея билет. Проходы перекрыты полицией, «зайцев» заворачивают. При этом в кассах билеты не продаются никогда. Поэтому пассажиры, сбиваясь в мобильные отряды, лезут через заборы, штурмом берут заколоченные двери, пролезают под ограждениями и выламывают доски в заборах.

Как только поезд трогается, по вагонам начинают объявлять: «Уважаемые безбилетные пассажиры! Пройдите в вагон такой-то и оплатите проезд». Зайцы послушно прутся, куда велено, и оплачивают.

Купейные вагоны в Китае редкость. В основном ходят жесткие сидячие вагоны. Сесть в них негде, в проходы набивается по сотне лишних людей. А ехать от Урумчи до Пекина семьдесят часов. Кое-кто пристраивается подремать даже на полу в туалете. Остальные спят стоя, непрестанно курят, громко чавкают, развлекаются ловлей карманников, болтают визгливыми голосами и бродят из вагона в вагон.

На второй день этого аттракциона в моем вагоне на минутку стало посвободнее. Я плюхнулся в кресло возле окна. Поезд въезжал в провинцию Ганьсу. Здесь кончались центральноазиатские степи и начинался реальный Китай. От окружающего мира он был отгорожен Великой Китайской стеной. Я успел увидеть, как за окном вагона проплыли укрепления Цзяюйгуань — самый западный и самый разрушенный кусочек неприступного укрепления.

 

 

Понятия не имею, как через эту стену перелезали кривоногие монгольские всадники и как они перетаскивали на ту сторону своих кривоногих лошадок. Чингисхан взялся за завоевание мира довольно пожилым джентльменом. Когда мир впервые услышал о его конниках, самому Чингису было уже за пятьдесят.

В 1206-м году Чингиз первый раз покинул родные степи и вторгся в Северный Китай. Китайские летописцы писали:

 

Китайцев истребляли так, что кости трещали, словно сухие сучья. Дороги были завалены грудами трупов, как гнилыми деревьями. Все равнины стали издавать зловоние. Золото и шелк, сыновья и дочери, волы и кони — все, подобно циновке, было свернуто и увезено. Дома сожжены, города превращены в развалины.

 

Всего монголы срыли с лица земли 862 китайских города. Военачальники Чингисхана обсуждали план поголовного истребления китайцев и устройства на освободившихся землях пастбищ для монгольских скакунов.

После этого армия Чингисхана двинулась на мусульманский запад. К тому времени среднеазиатские оазисы имели за плечами несколько тысяч лет истории. Это был цветущий край, более культурный, чем тогдашняя Франция. На походе Чингисхана его история и закончилась.

В Самарканде монголы казнили 100 000 жителей. Сам город они затопили, отведя воду из реки Зеравшан. Древний и прекрасный Хорезм монголы разграбили и сожгли. Бухара была разрушена так, будто вчера ее и не было. После резни в городе Мерв подсчет трупов продолжался 13 ночей. Под Нишаппуром стрелой был убит зять хана. Заперев ворота милосердия, монголы истребили всех жителей и разрушили город. Место, где он стоял, они распахали. Буквально за три года цветущий край превратился в пустыню Кызылкум. В плане экологии последствия монгольского нашествия не преодолены до сих пор.

 

 

Из Пекина я на автобусе доехал до монгольского блокпоста Залин-Ууд. Там я пересел на автобус, идущий в столицу Улан-Батор. Оттуда (уже на третьем автобусе) я доехал до древнего города Каракорум. Во времена Марко Поло здесь жили повелители Вселенной. Именно в Каракоруме располагалась ставка великого Чингисхана и его не менее великих потомков.

Грозная столица поразила Марко. Каракорум был крупнейшим городом Вселенной. Здесь были построены храмы всем известным тогда богам. Сами ханы и их близкие жили в роскошных дворцах. На центральной площади бил фонтан, из золоченых труб которого, не смешиваясь, выливались вино, верблюжье молоко, мед и рисовое пиво.

Сегодня от всей древней красоты осталась только одна каменная черепаха. Довольно облезлая. Через несколько веков после смерти Чингиса монголы решили оставить древнее язычество и обратиться в буддизм. Из кирпичей своей брошенной столицы они построили первый в Монголии буддийский монастырь Эрдинэ-Дзу. Монастырь до наших дней дошел, а грозная столица — нет.

Я зашел внутрь монастыря и какое-то время слушал, как монахи поют свои буддийские песенки. Голоса у них были низкие, грудные. Потом я вышел из монастыря, дошел до древней каменной черепахи и выкурил сигарету. Больше в древнем Каракоруме заняться было нечем.

Молодые монголы любят лезть к белым с разговорами. Не понятно, зачем: по-английски они знают ровно два предложения — «Откуда ты?» и «Как тебя зовут?», а ответов никогда не понимают.

За монастырем из земли торчало несколько камней — все, что осталось от дворца Великих ханов. Я облокотился на них и опять закурил. Первый монгол подскочил сразу:

— Where are you from?

Я сказал, что местный. Такой же монгол, как и он. «А-а!» — закивал парень и заулыбался.

Второй монгол подошел спустя минуту:

— What is your name?

Я сказал, что Бритни Спирс. «А-а!» — закивал он и заулыбался.

Обратно в Улан-Батор я уезжал на автобусе. Ждать его было долго. Я сидел на остановке и смотрел, как напротив, прямо посреди чистого поля аборигены готовили блюдо из лошади. Гикая и улыбаясь, они привели коня, повалили его на землю, перерезали животному горло, содрали шкуру, сварили мясо… Через полтора часа от лошади остались одни копыта.

Милейшие люди. И природа очень красивая. Кто мог подумать, что отсюда распространится чума, уничтожившая мир?

 

 

К 1227 году Чингис оказался господином всей Центральной Азии. Во время следующего похода он умер. Впрочем, у монголов было кому продолжать его дело. Вскоре после смерти Чингиса держава его наследников стала самым огромным государством в истории.

Сперва было завершено покорение Китая. Потом пали Корея, Бирма и Вьетнам. Потом монгольский флот отбыл к берегам Японии и Индонезии. Потом монгольские отряды полностью вырезали все население Южной Сибири. Через десять лет после смерти Чингиса его внук Батый выступил в поход к последнему морю. Последним оказалось Адриатическое море. По пути монголы вырезали грузинов и армян, потом уничтожили государство куманов, потом Волжскую Булгарию, потом Русь, а под конец полностью истребили 30-тысячную польскую армию Генриха Благочестивого. Самому Генриху монголы отрезали голову и гвоздями прибили ее к обозной телеге.

На следующий год Батый захватил и разграбил земли литовцев, венгров, болгар и сербов и вышел на границы Италии. Европейские монархи точили мечи и молились об упокоении собственных душ. Но в этот момент в далеком Каракоруме умер очередной хан, и Батый отдал приказ разворачивать коней.

 

 

Никто не знает, сколько лет нашему миру. Никто не знает, сколько миров родилось на протяжении истории человечества. Но совершенно точно известно, что сегодня все эти миры мертвы.

Не вспомнить сегодня и того, откуда началась история моей родины. Прекрасный древний Киев, мать городов русских, погиб во время нападения монголов в 1240 году. Осада длилась десять недель и четыре дня, а потом город пал. 6 декабря верещащие монголы прорвались в город. В наши дни археологи извлекают из киевского чернозема такое, что не каждому под силу вынести.

Братские могилы людей, погибших в ту ужасную зиму, до сих пор находят по всей территории города. Во дворе современного дома № 4 по Житомирской улице археологи исследовали древнерусское жилище, внутри которого в три-четыре слоя были навалены обгоревшие, перемешанные с глиной скелеты. В соседнем здании была найдена печь, внутри которой, обнявшись и прижавшись друг к дружке, лежали останки двух девочек-подростков. Рядом с домом № 2 по Десятинной улице был обследован подвал сгоревшего дома. Внутри в неестественных позах лежало множество обугленных останков мужчин, женщин и детей. У девочки лет четырнадцати, тело которой некогда лежало на самом верху, череп был насквозь пробит копьем. Рядом с ней найдены многочисленные фрагменты костей рук: очевидно, руки были отрублены и зачем-то принесены в это место. Чуть в стороне от основной массы тел найдены скелеты мужчины и двух детей. У мужчины череп раздавлен на мелкие фрагменты. Ноги обуглились. В правую лопатку воткнут металлический наконечник копья. Левой рукой, на которой сохранился браслет, мужчина обнимает ребенка, у которого вся нижняя часть тела была сожжена…

От главной киевской Десятинной церкви сохранился лишь фундамент. Археологи нашли подкоп, через который запертые внутри киевляне пытались выбраться из осажденной церкви и спастись от ужасных монголов. Они успели прокопать почти пятиметровый лаз. На дне его археологи нашли заступы, ведра, которыми наверх поднимали землю, и веревки. Но спастись не удалось никому. Монголы сожгли церковь вместе со всеми защитниками.

 

 

На одном конце Евразии некогда лежал прекрасный город Каракорум. От него ничего не осталось — только облезлая каменная черепаха. Много-много веков назад жители этого города сели на коней, отправились на противоположный конец континента и сожгли другой прекрасный город — Киев. От древнего Киева не осталось вообще ничего.

На Каракорум мне наплевать — пусть о его судьбе переживают монголы. Киев мне жалко — с него началась история моей собственной страны. А чего уж там не поделили монголы и киевляне, сегодня не помнит никто.

Миры могут умирать без следа. Не только чужие миры, но и наш. То, что кажется уютным и вечным, завтра может превратиться в ничто. Для киевлян этот конец наступил в 1240-м. Жуткая зима того года стала последней зимой их мира. 1241-й наступил уже не для них.

Узкоглазые кочевники сожгли город, разграбили храмы, живьем содрали кожу со священников, перенасиловали всех женщин и увели в рабство детей. Киев исчез с карты мира. Следующие триста лет эти земли были необитаемы и еще полтысячелетия после этого город лежал в руинах.

Сегодня в разных концах Евразии стоит множество прекрасных городов. Самые красивые из них я видел своими глазами. На это у меня ушло пятнадцать лет жизни, и дальше я собираюсь заниматься тем же самым: ездить и рассматривать города. Потому что не за горами момент, когда от них может не остаться даже облезлых каменных черепах.

Моя страна прожила свою жизнь. Глядя на нее, я прожил свою. Не знаю насчет страны, а я свою жизнь собирался прожить совсем иначе.