Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка в арбатской части

 

Кто знает Гранатный переулок; он у нас в Москве, и теперь в Арбатской части, а прежде был в осьмой, потому что Москва разделялась на части не по данным названиям, а по номерам. В этом Гранатном переулке до 1793 года существовал Полковой двор лейб-гвардии Преображенского полка; на нём был отмечен тогдашний полицейский номер 334. У ворот этого двора стояла будка, а в будке — часовой, — инвалид-гвардеец, полусолдат. Бывало, он сиживал тут беззаботно, иногда скорняжничал, а иногда починивал какую-нибудь обувь. Тут шла его последняя служба до смены на вечный караул — в небе.

Приходская церковь Преображенского полкового двора была церковь Вознесения Господня, что на Большой Никитской улице, именно та, что называется старое Вознесение.

Чудной был этот Преображенской полковой двор: его тут установил Петр Великий, и установил, как водилось за ним, недаром, не без цели: царю-государю захотелось, чтобы его любимая потеха была поближе к дому матушки, поближе ко дворам всех любезных. Да! Тут жили все Петровы: начиная от Нарышкиных до Скавронских, от математика Брюса до воина-вельможи Бутурлина, от сенатора Писарева до царедворца Толстого; но всех их имена исчислять не нужно. Старинный список домов их, может быть, еще не истлел в городском архиве.

Из Преображенского села ко двору матери, сюда, в свой полковой двор, Петр приводил только своих воинов готовых, вышколенных Лефортом или Гордоном. Государь даровал этими воинами и друзей, и старых вельмож русских, за новое солдатское учение не совсем хорошо глядевших на юного Петра…

Время перемешало все места Арбатской части, особенно 1812 год сгладил многое до последней точки. Но можно, кажется, еще указать на старый Преображенской двор. Поищем его около церкви старого Вознесения, найдем и, сотворив крестное знамение, скажем: вот где было самое первое начало славной нашей гвардии.

(М. Макаров)

 

Дом Суворова

 

Чей теперь дом Суворова, фельдмаршала многих царств, отца-командира над войском целой половины Европы? Кто теперь им владеет? А этот дом жив ещё! Посмотрите, вот он стоит на старинной Царицыной улице; Вы не знаете её, это, опять-таки, Большая Никитская, та же самая, о которой русские предания говорили вам не однажды.

Вы идёте от Кремля, прошли церковь Вознесения: заметьте же по правой руке второй или третий дом от церкви, довольно большой, каменный, изменившийся в своей родовой архитектуре; впрочем, останки её истерлись, но не доносились. Это старик в новомодном фраке.

Незадолго до 1812 года дом Суворова был куплен каким-то медиком; в настоящую минуту (даём сами ответ на свой вопрос) мы читаем в его надписи на воротах: дом купца Вейера!

Важен и этот дом: тут рос герой Рымникский, с ним же здесь созревала и мысль его уметь взвиться, вскрутиться вихрем и полететь в матушку Европу с победами.

Вся кровная родня князя Италийского похоронилась при церкви Феодора Студийского — эта церковь в нескольких шагах от суворовского родового дома; она была прежде монастырём, устроенным в память Смоленской Богоматери. В этой церкви наш полководец приучал себя читать Апостол и, при верном своём выезде из Москвы, никогда не оставлял своих родителей без особых поминовений. Он тут и в церкви Вознесения Господня служивал то молебны, то панихиды. Старики еще долго помнили, как Александр Васильевич, сделав три земных поклона перед каждою местною иконою, ставил свечку; как он служивал молебны, стоя на коленах; как он благоговейно подходил под благословение священника и, как он, батюшка, при низших людях, богомольцах, всегда хотел быть самым нижайшим молельщиком и проч. Всё это было очень недавно, а уже не многим известно!..

(М. Макаров)

 

Московский денежный двор

 

Припомните-ка старый денежный двор; он был за Москвою-рекою при церкви Космы и Дамиана, что в Толмачевском переулке. Теперь нет его и в помине.

А вспомнив, многие бы еще могли проверять на нем архитектуру аббатств радклифских. Странное дело: был этот Денежный двор — замок, да и только!

Вот почему находились люди, которые говаривали про него, что, будто бы, он, весь этот Замоскворецкий замок, в ночное время наполнялся то тенями умерших, то домовыми, то невесть чем, и что все это невесть что, от нечего делать, постукивало да поколачивало тут свою загробную монету. И стук этот, бывало, случался таким громким, что раздавался по всему Замоскворечью. Самые почтенные купцы не дадут солгать, — все это тогда слыхивали другие люди, неохотно верившие в тени усопших монетчиков, они другое думали: они полагали, что в этом доме жила шайка воров и разбойников и что эта шайка не давала ни прохода пешему, ни проезда конному. Грабеж этот касался, будто бы, не только вещей — платков и шапок, или тому подобного, но он же упирал и на детей, и на женщин: те и другие, явившись не впору, перед денежным домом пропадали; и мало ли что, бывало, рассказывали об этом пустом жилье. В то время мы еще худо знали Анну Радклиф. У нас еще не было своих романистов, а то какой бы роман они написали.

(М. Макаров)

 

Нечистые и проклятые места

 

И тебе, и чадам твоим, и домочадцам, и всему дому твоему с полатью и подполатью, чтобы в тартарары провалиться, и не будь там тебе, чадам твоим, домочадцам, и всему дому твоему ни дна, ни покрыши…

Так, или почти так, всегда проклинали места ненавистные, чем-либо несчастные; и кляли их часто по найму, по заказу, по подкупу: и на тех местах, уже от века веков, никакого талану не было.

Подобных мест в России еще очень много, и есть они даже в Москве и под Москвою. Смотрите: вот проклятое место под Кунцево, о нем написал кто-то целый роман; вот дом и в самой Москве: он выстроен прелестно; но полвека прошло, а никто в нем не жил! Вот и другой дом, также вечно недостроенный; а вот и место такое, которое едва могли огородить только; но Боже избави его застроить! Тут везде беды: повсюду тут смерть верная! Там, в доме, видели, как выплясывали синие люди, как туда скатывали в полночь тысячи гробов дубовых! Здесь не единожды кто-то играл камнями, как мячами, и от игры этой все состроенное опять разбирали. От синих людей заплясала однажды Сухарева башня!

Я не укажу на те улицы, где залегли места нечистые; но эти улицы, на которых лежат они, все большие, все известные!

(М. Макаров)

 

Кунцево

 

Летняя жизнь в Кунцеве очаровательно-прекрасна; оно расположено на горной вершине и потому воздух там чист и прозрачен; он напоен свежестью зелени и ароматами разных цветов, растущих там в изобилии; вдали от пыльной настойки каждая травинка, каждый листок — те же кадила в миниатюре. Внизу, при подошве этого селения, свободно катит свои волны Москва-река. Виды с кунцевских вершин разнообразны: там найдете вы и мрачные и улыбающиеся местности…

В Кунцеве находится одно замечательное место, называемое проклятым: на нем высятся курганы, на которых стоят какие-то каменные болваны; полагают, что в старину там было татарское, вероятно, языческое кладбище; отовсюду озирают вас угрюмые щетинистые деревья; там веет какой-то мертвенностью, пустой, окаменевшей природой. Какие чувства могут возбудиться в душе человека при взгляде на эту мрачную картину в лунную ночь!..

Кунцево неоднократно было описано и изящной прозой, и вдохновенными стихами, и живописной кистью художников.

В 1817 году прусский король, прибыв в Москву к открытию памятника Минину и Пожарскому, в летнее время жил в Кунцеве; там был устроен для него театр. В Кунцеве в 20-х годах слепец-поэт И. Козлов в элегическом настроении духа писал свои грустные, безотрадные стихотворения.

(С. Любецкий)

 

Кузнецкий мост в Москве

 

Всегда красива была гора Кузнецкая; древний народ московский звал ее Неглинным верхом; с нее сматривал на Кремль златоглавый, в последний раз прощаясь с Москвою, ходок или гонец, отправлявшийся в пути дальние, в дорогу лесную к Костроме, к Вологде… Долго жило предание в рассказах стариковских, как, тут же, после стоял длинный ряд кузниц, домишки кузнецов, их задворицы, их огороды с капустою, с репою, с горохом… Все это был ландшафт бедный, грязный, черный! И лучше была Кузнецкая гора, когда ее кликали Неглинным верхом: тогда она была дика, пустынна, земля не растленная! А при кузнецах вся краса этой горы осталась только в монастырях Рождественском, Девичьем и в Варсонофьевском, памятном многими минувшими делами, и в том числе срочным погребением страдальцев Годуновых; их тут погребли, и опять из могилы вытащили! Так придумали; есть ли граница думе человеческой В противоположность этим монастырям у церкви Флора и Лавра, к Кузнечному приходу (его нет уже) грозно высился со своими башнями двор пушечный. Цари езжали смотреть на этом пушечном дворе, как лились их пушки; они дивились своим пушкам, а пушки их были и уродливы, и плохи! Таков был Кузнецкий мост в глубокой древности; таков он оставался в старину при царях!

Вдруг на Кузнецком мосту нежданно, негаданно, поселился славный русский боярин, граф Ларион Иванович Воронцов. Кузнецы замолкли, вся Кузнецкая перешла во власть боярскую!.. Боярин тут выстроил шесть домов. Московская полиция, не ожидавшая таких хороших и нежданных построек, ставила на воротах домов его: №№ 403, 414, 415, 416, 480, 481, низко кланяясь за то, что он так славно украшает Москву белокаменную. Вдруг выстроить шесть домов боярских, — шутка ли для такой столицы, какою была Москва лет за семьдесят назад!

Граф Ларион Иванович волшебно рассыпал вокруг домов своих сады английские и французские, а в самих домах его открылся приют всякому, и развернулось дотоле неслыханное, не старинное; а новое дивное хлебосольство.

— К кому ты нынче? — бывало, спросишь любого московского дворянина! К его Сиятельству Графу Лариону Ивановичу, — там у него и ломбер и шнип-шнап-шнур, и накормят, и напоят досыта; там у него и всякая новость: чего душа хочет! И бросилось за графом Ларионом Ивановичем на Кузнецкий мост почти пол-Москвы бояр, и начали они, бояре, строить вместо деревянного моста каменный.

Вот такие дома боярские тотчас приютились к домам графа Лариона Ивановича, — считайте, дом Бибиковых, дом Боборыкиных, князей Барятинских, графа Бутурлина, Волынского, пять домов князей Гагариных, семь домов князей Голицыных, четыре дома князей Долгоруких. Да, и мало ли какие бояре захотели тогда жить поближе к боярину в боярах, к графу Лариону Ивановичу! Этот барин, — не как другие, плетней не плел, старух не слушал, все видел сам, все изведывал сам, а не через дворецких. Такова шла про него слава. Весело тогда было, все очень хорошо сбывалось; да вдруг к тем же боярам переселились и две немецкие лавочки со своим добром, с побрякушками; взмахнули руками купцы русские, а делать было нечего. К немцам тотчас примкнул ряд жидов, их впоследствии выслали; но модное гнездо уже было свито: наши боярыни-переселенки тут освятили и заложили ряд нынешних французских лавок!..

Со временем дом графа Воронцова достался богатой помещице Бекетовой. Тихо жила старушка, но на половине ее пасынка Платона Петровича Бекетова, мужа, известного любовью к наукам, родилась сладкая беседа с Карамзиным, с Дмитриевым: все литераторы, все артисты нашли приют у Бекетова. В одном из флигелей своего дома он завел типографию, лучшую в то время по всей Москве; в другом флигеле, между чепцами и шляпками, открылась его книжная лавка, — еще сборный пункт писцов и писателей того времени.

Нынче в доме графа Лариона Ивановича Медико-хирургическая Академия; в типографии Бекетова страшно стоят, оскалив зубы, скелеты — это место Академической анатомии. Пруды и фонтаны Воронцова иссякли. На других местах боярских везде — Marchands des modesl

Так начался модный Кузнецкий мост. Как тут легка была рука боярская!

(М. Макаров)

 

Салтычиха

 

Салтычиха, Дарья Михайловна, была вдова Салтыкова и по связям своего покойного мужа принадлежала к самым знатным людям XVIII века; загублено ею было крестьян и дворовых людей (в основном, крестьянок) до 138 душ. Гнев Салтычихи чаще всего вызывали «плохая» стирка белья или мытье пола. Побои Салтыкова наносила собственноручно палкою, скалкою, поленьями, — на ее глазах несчастных добивали плетьми ее конюхи или гайдуки.

Примечательно, что сердце этой ужасной женщины было доступно и любви: она испытывала, например, самую нежную любовь к инженеру Тютчеву. Жила эта тигрица в Москве, в собственном доме, на углу Кузнецкого моста и Лубянки. Дело Салтычихи тянулось шесть лет, — она от всего отпиралась, говоря, что все доносы были сделаны на нее из злобы и зависти. Судья просил императрицу, чтобы она дозволила употребить над Салтыковой пытку; государыня не согласилась, но только приказала произвести пытку над кем-нибудь из осужденных на ее глазах. Но и это не привело Салтычиху к раскаянию. Но, наконец, «душегубицу и мучительницу» приказано было заключить в подземную тюрьму под сводами церкви Ивановского монастыря.

По рассказам старожилов, когда народ приходил смотреть, сквозь открытое в летнюю пору окошечко, на злодейку, употреблявшую, по общей молве, в пищу женские груди и младенцев, Салтычиха страшно ругалась, плевала и совала сквозь окошечко палку. Говорили также, что она родила ребенка от своего тюремщика. Салтычиха была заключена в склепе 33 года, умерла в 1800 году. Похоронена она в Донском монастыре.

(М. Пыляев)