Если бы я мог повернуть время вспять

После описания и интерпретации истории огромного дома учитель с большим воодушевлением изложил свои последние идеи. И он снова не стал превозносить свое «я», а заговорил о своей незначительности. Опять обратился к поэзии, прозвучавшей как глас вопиющего в пустыне. Устремив взгляд в пустоту, словно находясь где-то далеко-далеко, он вновь привел нас в замешательство. Он установил неформальную связь с неизвестным мне Богом. Забыв о том, что находится на большом стадионе, заполненном людьми, он воскликнул:

— Бог, кто Ты такой? Почему Ты прячешь свое лицо под покровом времени и не порицаешь мои безумные поступки? Мне не хватает знаний, и Тебе это очень хорошо известно. Ногами я ступаю по поверхности земли, однако же умом я лишь касаюсь поверхности знаний. Я смертельно ранен высокомерием, полагая, будто что-то собой представляю. Даже до такой степени, что когда я говорю, что чего-то не знаю, я показываю свое высокомерие тем, что знаю хотя бы то, что ничего не знаю.

Сказав это, он опустил глаза, быстро посмотрел на руководителей, ненавидевших его, потом взглянул на первые ряды и произнес глубокомысленную речь, каким-то волшебством проникшую в самые дальние уголки наших душ.

— Жизнь чрезвычайно длинна для того, чтобы успеть совершить множество ошибок, но на удивление коротка для того, чтобы просто прожить ее. Осознание краткости жизни приводит в замешательство мои нейроны и показывает мне, что я являюсь путником, мерцающим на поворотах судьбы и рассыпающимся в прах с первыми лучами времени. В этот короткий промежуток между мерцанием и разрушением я иду, чтобы понять, кто я такой. Я искал себя во многих местах, но нашел в одном безымянном месте, в месте, где освистывания и аплодисменты — суть одно и то же, в единственном месте, куда нельзя попасть без нашего позволения, в том числе и нам самим. Ах! Если бы я мог повернуть время вспять! Я захватывал бы меньше власти, и у меня оставалось бы больше сил на то, чтобы одерживать победы. Я принял бы несколько доз безответственности, перестал бы быть автоматом для решения проблем и превратился бы в человека, позволяющего себе расслабляться, думать об абстрактном и размышлять над тайнами, которых так много вокруг. Если бы я мог повернуть время вспять, я отыскал бы друзей молодости. Где они? Кто из них еще жив? Я нашел бы их и пережил бы вновь моменты искренней дружбы в саду простоты, свободном от искусов финансового могущества. Если бы я мог вернуться, то звонил бы чаще самой любимой на свете женщине в периоды расставаний. Я стал бы самым глупым профессионалом и самым знающим любовником. Я стал бы более веселым и менее прагматичным, менее логичным и более романтичным. Я писал бы до безумия нежные стихи. Говорил бы чаще: «Я тебя люблю!» Признавался бы без страха: «Прости меня за то, что я иногда ухожу от тебя на служебные совещания! Не отвергай меня». Ах, если бы я мог вернуться на крыльях времени! Я бы чаще целовал своих детей, играл бы с ними еще больше, с любовью растил бы их в младенческие годы, как рачительный садовник заботится о цветах на засушливой земле. Гулял бы с ними в дождь, ходил бы босиком по земле, лазил бы с ними на деревья. Меньше беспокоился бы о том, чтобы они не поранились, не простудились, и больше беспокоился бы о том, чтобы они не подхватили заразу, исходящую от общественной системы. Был бы более свободным в настоящее время и менее зависимым от будущего. Работал бы меньше для того, чтобы преподнести им мир, и уделял бы больше внимания тому, чтобы подарить им мир своей собственной души.

Сказав это, учитель внимательно оглядел прекрасный стадион, его колонны, потолок, места для сидения и взволнованно продолжал:

— Если бы я мог повернуть время вспять, то отдал бы все свои деньги за то, чтобы провести еще один день с ними и превратил бы этот день в застывшее навечно мгновение. Но они ушли. Единственные голоса, которые я слышу, это те, что сохранились где-то в дальних уголках моей памяти: «Папа, ты самый лучший в мире, но и самый занятой притом».

После этих фраз, прозвучавших как стихи, учитель залился слезами, показывая, что и великие люди тоже плачут.

— Прошлое, — продолжал учитель, — это мой Аргус, не позволяющий мне вернуться, однако настоящее, проявляя добросердечие, поднимает меня, упавшего духом, и дает понять, что хотя я и не могу изменить то, чем был, но могу сам построить то, чем я буду. Можете называть меня сумасшедшим, психопатом, дураком — неважно. Важно то, что я, как любой смертный, однажды оборву этот спектакль, называемый жизнью, на небольшой сцене, называемой могилой, перед партером плачущих зрителей.

Эта последняя мысль проникла в глубину моего сознания, а учитель закончил свою речь следующими словами:

— Сегодня я не хочу, чтобы было сказано: «В этой могиле лежит богатый, известный и могущественный человек, чьи дела вошли в анналы истории». Не хочу также, чтобы написали: «Здесь покоится справедливый и высоконравственный человек», поскольку это чистая формальность. Однако надеюсь, что напишут: «В этой могиле лежит простой путник, который кое-что понял из того, что значит быть человеком, который немножко научился любить людей и которому удалось продать некоторое количество грез другим прохожим…»

В этот момент он повернулся спиной к аудитории и, не прощаясь, пошел к выходу. Установившуюся на стадионе тишину взорвал гром нескончаемых аплодисментов. Его ученики заплакали. Мы тоже научились не скрывать своих слез на людях. Его предполагаемые враги поднялись. Двое из них аплодировали ему. Директор-президент не знал, что делать и куда спрятать глаза.

Вдруг какой-то мальчишка прорвал систему заграждения, поднялся на сцену и пошел вслед за учителем. Догнав, он радостно обнял его и долго не отпускал. Это был Антонио, двенадцатилетний мальчик, который когда-то в зале для траурных церемоний в отчаянии прощался с отцом — в том самом зале, где учитель превратил бдение у гроба в торжественное чествование. Разомкнув объятия, мальчик сказал:

— Я потерял отца, но вы научили меня не терять веры в жизнь. Большое вам спасибо.

Учитель взволнованно посмотрел на ребенка и ошеломил его, сказав:

— Я потерял своих детей, но ты тоже научил меня не терять веры в жизнь. Большое тебе спасибо.

— Позвольте мне следовать за вами, — попросил мальчик.

— Сколько времени в тебе сидит школа?

— Я в шестом классе.

— Ты не понял вопроса. Я не спросил, сколько лет ты ходишь в школу, а сколько времени школа сидит в тебе.

Я, профессор, научившийся искусству обучать людей своего мира, никогда не сталкивался с тем, чтобы кто-то задавал подобные вопросы, тем более мальчику. Мальчишка совсем растерялся.

— Я не понимаю вас.

Вздохнув и снова внимательно посмотрев на мальчика, торговец идеями сказал:

— В день, когда ты поймешь, ты превратишься в продавца грез, такого как я, и в свободное время сможешь следовать за мной.

Со сцены мальчик уходил в задумчивости и смущении. Но произошло нечто необычное. Его вдруг осенило. На него была направлена камера, и она уловила некую перемену в его лице. Вместо того чтобы идти на свое место, он присоединился к нам. Всем нам хотелось понять, что произошло, но в тот момент этого никто не знал.

Учитель продолжал идти к выходу. Он шел, не имея определенного маршрута, не имея почасового плана. Он жил не торопясь, без карты, подобно ветру, который дует, и никто не знает, откуда и куда. На этот раз он вышел, не пригласив нас следовать за ним. Мы были потрясены до глубины души.

Неужели мы расстанемся навсегда? Неужели мечта торговать мечтами не сбылась? Что же нам теперь делать? Куда идти? Напишу ли я еще несколько рассказов? Этого мы не знали. А знали только, что мы — дети, играющие в театре времени и мало что смыслящие в загадках существования.

Кто такой учитель? Откуда он? В какой школе сформировался? Является ли он самым могущественным на свете человеком или жалким бедняком с неординарными умственными способностями? Этого мы до настоящего момента тоже не знали. Но это неважно! Важно то, что мы вырвались из застенков рутины, вышли из кокона и превратились в маленьких путников. Бартоломеу и Барнабе коснулись моих плеч. Не уверен, поняли ли они все, что произошло на стадионе, возможно, вообще ничего не поняли. Но они честно признались мне:

— Не идите за нами. Мы окончательно потерялись.

Я тепло обнял их, научившись любить людей так, как не предусмотрено ни в каких учебниках психологии и социологии. Несмотря на неясности относительно нашего будущего, мы посмотрели друг на друга и произнесли:

— Ах! Как мне нравится эта жизнь!

Остальные члены группы тоже заключили друг друга в объятия. Возможно, мы прощались навсегда. Однако, еще не сделав последнего шага к выходу, учитель повернулся и посмотрел на нас. Мы внимательно посмотрели на него. Наши глаза с восхищением воспринимали этот образ. И наша мечта снова вспыхнула! Мы поднялись на сцену и пошли следом за учителем, зная, что впереди нас ждут непредвиденные приключения, равно как и неожиданные продажи. Вышли мы, с большим энтузиазмом напевая нашу песню:

Я всего лишь простой путник,

Потерявший страх потеряться.

Я уверен, что далек от совершенства.

Можете назвать меня безумцем,

Можете смеяться над моими идеями,

Неважно!

Важно то, что я просто путник.

Мечты продаю всем встречным.

Нет у меня ни компаса, ни плана,

Нет ничего, и есть все.

Я всего лишь простой путник —

В поисках самого себя.