Некоторые закономерности в области психологической типологии

 

Существует множество видов психологической типизации личности.

В настоящем материале мы рассмотрим схему, созданную в свое время К.Г. Юнгом[51]. С моей точки зрения, это наиболее практически значимая, а также простая и комплексная одновременно и, главное, соответствующая принципа единства, целостности и дополнительности система типизации личности.

Юнг, как известно, отмечал, что в психической реальности каждого человека со-существуют следующие пары противоположностей:

а) «экстраверсия-интроверсия» (направленность на внешний мир-направленность на внутренний мир);

б) «мышление-чувства»;

в) «ощущение-интуиция»

и

г) «рациональность – иррациональность».

Важно подчеркнуть, что каждая противоположность зависит от своего «визави» и фактически не может без него существовать.

В то время как одна из противоположностей занимает в психической реальности доминирующую позицию, другая при нормальном положении вещей компенсирует (дополняет) это ведущую функцию (установку).

Т.е. противоположности на самом деле едины, и усиливают друг друга, черпают друг в друге силы. Если же доминирование одной из противоположностей становится слишком сильным, то другая противоположность начинает отвечать на подавление «военными действиями» и препятствует здоровому проявлению «ведущей» функции (установки).

Как мы можем видеть, пункты «б» и «в» пар противоположностей относятся к области психических функций, т.е. к основным проявлениям психической реальности.

Первая пара противоположностей в сфере психических функций – это мышление («Мышление есть та психологическая функция, которая, следуя своим собственным законам, приводит данные содержания представлений в понятийную связь» [здесь и далее закавыченные определения психологических функций даются по книге К. Юнга «Психологическое типы»] и чувство («Чувство есть, прежде всего, процесс, происходящий между эго и каким-нибудь данным содержанием, притом процесс, придающий содержанию известную ценность в смысле принятия или отвержения его»), «лед» и «пламень».

Мышление зиждется на той или иной логике, а чувство - на внутреннем душевном импульсе. Мышление предполагает четкое планирование действий, а чувства – спонтанность. Кажется, что между ними общего?

Но дело в том, что нормальное мышление невозможно без союза с чувствами, а здоровая чувственная жизнь невозможна без порядка в сфере мышления.

С помощью логического исследования действительности человек формирует убеждения, которые направляют его действия, придают смысл его жизни, его эмоциям. А чувства наполняют жизнью убеждения, ведь без эмоциональной энергии любые представления мертвы.

 

Огонь и вода

 

То же самое относится и к интеллектуальной деятельности. Интеллектуально развитый, но эмоционально тупой человек никогда не достигнет полноценного понимания жизни. И, наоборот, тонкие чувства недоступны интеллектуально неполноценным людям.

В то же время, у конкретного человека доминирующей является либо функция мышления, либо функция чувств. При этом доминирующую функцию должна компенсировать противоположная ей функция.

То есть, если человек является скорее мыслительным типом, то опираться ему нужно на свое мышление, не забывая при этом развивать свои эмоции, ибо его эмоции являются ведущей функцией внутреннего Другого.

Если же индивидуум принадлежит скорее к эмоциональному типу, то ему нужно опираться на свои чувства, не забывая про необходимость развивать способность к логическому оцениванию ситуации.

Мышление – это «мужская», а чувства – «женская» функции (известно, что, Анима часто ассоциируется с чувствами, а Анимус – с разумом)

Поэтому союз между логикой и чувством - это действительно в своем роде священный брак.

Если же человек пренебрегает чувствами, то они, встав в оппозицию к логике, неожиданно вторгаются в «стерильное» поле его мышления и нарушают стройный ход мыслей.

И, наоборот, излишний акцент на чувствах приводит к одержимости самыми что ни на есть чудовищными идеями.

Поэтому в ходе практической работы с клиентом психолог, в частности, должен

а) выяснить, какова доминирующая функция его клиента (в паре «мышление – чувства»);

б) понять, находится ли подчиненная функция в оппозиции доминирующей;

в) установить раппорт с клиентом (говоря с ним на «языке» его ведущей функции) и помочь клиенту установить первичный раппорт с самим собой (для этого клиенту нужно двигаться в «сторону» оппозиционной функции с помощью пары других функций (смотри ниже) и на основе ведущей функции;

и

г) помочь клиенту услышать Другого в себе, достичь гармонического единства между логикой и эмоциями.

Фактически на новом языке мы вновь сформулировали основной закон психологической работы, ее главный ресурс и главный ресурс клиента.

Помимо пары противоположностей «мышление – эмоции» существует и не менее важная пара «ощущения – интуиция».

Ощущения – это материальная основа нашей жизни.

«Ощущение есть, прежде всего, чувственное восприятие, т.е. восприятие, совершающееся посредством чувственных органов и телесного чувства (ощущения кинестетические, вазомоторные и т.д.)».

У каждого из нас, как мы многократно напоминали выше, есть тело, потребности которого очень важны.

Понятие «вкуса к жизни» идет именно из области сенсорики.

Р. Лэнг[52] (английский психолог) и многие другие психологи подчеркивают важность того, чтобы человек бы воплощен в своем теле, в полной мере ощущал движение физической жизни.

В самом деле, телесное самовыражение означает, что человек реализует свои важнейшие потребности и живет в ладу с природными биоритмами.

Тем не менее, полноценные ощущения невозможны без интуиции.

«Интуиция есть та психологическая функция, которая передает субъекту восприятие бессознательным путем Предметом такого восприятия может быть все внешние и внутренние объекты или их сочетания. Особенность интуиции состоит в том, что она не есть ни чувственное ощущение, ни чувство, ни интеллектуальный вывод, хотя она может проявляться и в этих формах. При интуиции какое-нибудь содержание представляется нам как готовое целое, без того, чтобы мы сначала были в состоянии указать или вскрыть, каким образом это содержание создалось. Интуиция это своего рода инстинктивное схватывание, все равно каких содержаний».

Интуиция уносит нас в запредельное, позволяет выйти за пределы своего «я» (в том числе «я» физического). Интуиция «работает» с помощью образов, символов и метафор (подробнее в этом мы говорили в соответствующей главе).

Мы помним, что человек изначально укоренен в Другом. Поэтому нормальное развитие телесности и тела возможны лишь тогда, когда человек живет духовной жизнью, ощущает Другого как центр своего бытия.

И, наоборот, нормальное развитие интуиции, здоровая трансценденция возможны лишь тогда, когда человек признает существование своего тела (ибо тело дано нам Богом).

Итак, ощущения и интуиция, будучи совершенно разными функциями, подобно мышлению и эмоциям полностью зависят друг от друга. И если одна из функций начинает подавлять другую, то возникает то или иное психологическое или психическое нарушение.

Когда человек подавляет свою интуицию и стремление к трансценденции, он становится «прожженным» прагматиком и материалистом.

Он живет исключительно физическими потребностями и категорически отвергает все, что находится «за пределом», игнорируя реально существующую и влияющую на него опосредованно реальность сопричастности (в том числе инстинктивной, существующий даже у животных), а также душевного и духовного «измерений» бытия. Ведь, как показывают этологи, даже обезьяны, да что обезьяны, - крысы способны выходить за пределы своей эгоистической телесности и следовать «инстинкту альтруизма» [«Крысы с удовольствием помогают друг другу. Ученые установили, что благородство и сопереживание заложены в организме живых существ с самого рождения: моральные установки общества вторичны»[53]]

Тем не менее, интуиция такого человека никуда не девается.

Просто она входит в оппозицию доминирующей установке, и прагматика все чаще охватывает беспричинная тревога.

Отрыв от Другого неминуемо означает ощущение и чувство пустоты. В бессознательном «отъявленного сенсорика» скапливается множество духовных потребностей и образов и, в конечном счете, они так или иначе прорываются в сознание, затопляя его.

Так возникают суеверия, болезненный страх смерти, склонность к вхождению в тоталитарные секты и пр. и пр.

Однако уклон в сторону интуиции за счет отрицания тела тоже приводит к печальным результатам. Подавляющему большинству людей нужно действовать в этом мире, для чего у нас и есть тела. Отсюда следует, что пренебрежение телом приводит к оппозиции со стороны сенсорной функции и, в результате, «восторженный мечтатель» больно падает с «небес на землю», причем терпит как духовный (потеря веры), так и физический (различные заболевания) крах.

(Отдельно отмечу, что подлинная практика аскетизма отнюдь не означает пренебрежения к телу.)

Стало быть, и в данном случае следует, делая упор на доминирующей функции, развивать функцию подчиненную.

Итак, мы видим, что каждый человек обладает четырьмя базовыми психическими функциями. Одна из них является доминирующей (т.е. человек может быть, в первую очередь либо «логиком», либо «этиком», либо «сенсориком», либо «интуитом»). На нее опирается сознательная установка личности.

Другая, противоположная ей функция, находится в бессознательном (можно сказать, что она – доминирующая функция Другого в нас).

А две остальные функции (составляющие вторую пары противоположностей) представляет собой как бы мостик между сознанием и бессознательным (причем в этой паре одна из функций тоже является доминирующей).

При этом мы помним, в психической реальности существует еще две пары противоположностей.

Первая из них – «экстраверсия-интроверсия».

Юнг считал, что экстравертированная установка – это преимущественная ориентация на внешний мир. Т.е. экстраверт является человеком, который в большей степени действует под влиянием Другого вовне. Сам Юнг так говорит об экстравертности: «Когда ориентировка на объект и на объективно данное перевешивает до того, что наиболее частые и главнейшие решения и поступки обусловлены не субъективными взглядами, а объективными отношениями, то говорят об экстравертированной установке. Если это бывает постоянно, то говорят об экстравертированном типе. Когда кто-нибудь так мыслит, чувствует и поступает, одним словом, так живет, как это непосредственно соответствует объективным отношениям и их требованиям, в хорошем и плохом смысле, то он экстравертированный. Он живет так, что объект, как детерминирующая величина, явным образом играет в его сознании большую роль, чем его субъективное мнение. Конечно, он имеет субъективные взгляды, но их детерминирующая сила меньше, чем сила внешних объективных условий. Поэтому он никогда не думает встретить какой-нибудь безусловный фактор внутри самого себя, так как таковые ему известны только вне его. Подобно Эпиметею, его душа подчиняется внешним требованиям, конечно, не без борьбы; но дело кончается всегда в пользу внешних условий. Все его сознание глядит наружу, так как главное и решающее определение всегда приходит к нему извне».

Интровертированная же установка предполагает, что человек в большей степени ориентируется на свой внутренний мир, на Другого в себе. Юнг так определяет интровертированную установку: «Интровертированный тип отличается от экстравертированного тем, что он преимущественно ориентируется не на объект и объективно данное, как экстравертированный тип, но на субъективные факторы … Интровертированное сознание, хотя видит внешние условия, но решающими избирает субъективные определители. Этот тип поэтому руководствуется тем фактором восприятия и познания, который показывает субъективное предрасположение к устранению раздражении органов чувств. Два лица, например, видят один и тот же объект, но они видят его не так, чтобы обе полученные от этого картины были абсолютно идентичны. Помимо различной остроты органов чувств и личного уравнения часто бывают глубокие различия в роде и размере психической ассимиляции перцепируемого образа. В то время как экстравертированный тип всегда предпочтительно основывается на том, что он получает от объекта, интровертированный предпочтительно опирается на то, что в субъекте приводит к констелляции внешнее впечатление».

При этом следует отметить, что согласно принципу дополнительности ориентация на внешний мир закономерно приводит к акценту на мире внутреннем. И, наоборот, внимание ко «внутреннему человеку» неизбежно приводит к людям из «внешнего мира». Различие между эксравертной и интровертной установками подобно различию между синим и красным цветами.

Поэтому экстравертная и интровертная установки должны дополнять, компенсировать друг друга. Другими словами, экстраверт и своем бессознательном является интровертом и наоборот.

Таким образом мы вновь приходим к тому, что путь к полноценному единству, к полноценной целостности лежит через компенсаторную установку.

У «экстравертированного типа всегда есть искушение (мнимо) пожертвовать собой в пользу объекта, ассимилировать свой субъект с объектом. Я исчерпывающе указал на последствия, которые могут получиться из преувеличения экстравертированной установки, именно на вредное подавление субъективного фактора. Поэтому следует ожидать, что психическая компенсация к сознательной экстравертированной установке особенно подчеркнет субъективный момент».

Если же интровертная установка подавляется, то вместо позитивной субъективности появляется махровый эгоизм (начинается инфляция эго и т.д.).

А у интроверта при подавлении дополнительной функции происходит следующее: «сознательная личность стремится придать себе значение субъекта, то, естественным образом, как компенсация происходит бессознательное укрепление влияния объекта».

Если интроверт стремится к Другому вовне на основе своего внутреннего опыта, то его бытие является здоровым. Если же нет, то «Чем больше сознательная личность старается обеспечить себе всяческую свободу, независимость, свободу от обязанностей и превосходство, тем более попадает она в рабство объективно данного. Свобода духа привязывается на цепь постыдной финансовой зависимости, независимость поступков время от времени совершает робкое отступление перед общественным мнением, моральное превосходство попадает в трясину неполноценных отношений…».

Т.е. подавление экстравертированной установки приводит к тому, что интроверт попадает в великую зависимость от окружающего его мира. И вновь мы видим громадную диагностическую и психотерапевтическую ценность классификации психологических типов.

Опираясь на превалирующую установку клиента и ведя его к подавленной установке, психолог может помочь клиенту достичь нового уровня внутренней целостности.

И, наконец, Юнг предлагает рассмотреть еще одну пару противоположностей, а именно рациональную и иррациональную установки.

На первый взгляд кажется, что это уже «перебор». Честно говоря, мне так кажется и на второй тоже J.

Юнг считал, что мышление и чувства (эмоции) подчиняются рациональной установке, а интуиция и ощущения – иррациональной, неразумной.

На мой взгляд, такое толкование избыточно, и если наша психика требует целостности (то есть квартерности), то в качестве четвертой пары противоположностей можно было бы выделить пару «духовное-материальное».

При таком подходе характеристики пары «ощущение-интуиция» ограничились бы чистым, «нейтральным» взаимодействием сенсорного опыта и опыта следования «шестому чувству», а пара «духовное-материальное» описывала бы многое из того, что мы сказали выше именно о духовном и телесном бытии человека…

Это исключительно моя точка зрения, и в соответствии с ней я крайне скептически смотрю на выделении «сложных психологических типов», - что самим Юнгом, что в области так называемой соционики.

Я думаю, практика не подтверждает выделение всяких там «Гюго» и «Дон Кихотов» с «Жуковыми» и «Наполеонами».

Тем не менее, понимание работы психологических функций и установок и преобладания их в конкретном человеке, в том числе на данный момент времени – это, убежден, драгоценное знание психологии.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Вот мы и рассмотрели достаточно много законов и закономерностей практической психологии в контексте целостной и синтетической, как принято это говорить теории психической реальности и работы с ней.

Вы сами, уважаемый читатель, можете судить, насколько представленная выше информация соответствует истине.

Также Вы сами можете соотнести данную информацию с теми или иными религиозными учениями.

Лично у меня нет ответов на многие вопросы, включая вопрос о том, насколько оправдано применение некоторых описанных мной методик и методов с точки зрения, например, духовной практики православного христианина.

Но я знаю то, что приведенные мной законы и закономерности аналогичны, скажем, законам и закономерностям жизнедеятельности человеческого организма, учитываемым в своей работе врачом.

Является ли неоправданным, скажем, знание о бессознательных механизмах памяти, включая действие защитного механизма (самообмана) вытеснения? И снова вопрос может повиснуть в воздухе.

Так или иначе, на мой взгляд, законы и закономерности практической психологии существуют, не подменяя собой законов и закономерностей духовного мира, и, более того, подчиняясь им, представляя явление «второго порядка».

Что делать, если Бог дал нам сновидения, показывающие, например, что человек страшится принять данную ему жизненную силу, сохраняя верность нравственным установкам? Игнорировать это знание?

Вместе с тем, если Вы спросите меня, опасно ли реальное психологическое знание, я без колебаний отвечу: «да».

Оно опасно и в духовном, и собственно в психологическом планах.Напомню здесь один из описанных Юнгом случаев: «Если у кого-либо развивается невроз, то его обращение к психоаналитику вполне понятно и обоснованно, но для "нормального" человека в этом вроде бы нет никакой необходимости. Однако я должен отметить, что с так называемой «нормальностью» мне приходилось проделывать удивительнейшие опыты. Таким совершенно "нормальным" человеком был один из моих учеников.Сам он был врачом и пришел ко мне с отличными рекомендациями от моего давнишнего коллеги, у которого работал ассистентом и практика которого позже перешла к нему. У этого человека была нормальная карьера, нормальная практика, нормальная жена, нормальные дети, жил он в нормальном доме и в нормальном небольшом городе, он получал нормальные деньги и, вероятно, нормально питался! Но ему захотелось стать психоаналитиком. Я тогда сказал ему: "Знаете ли вы, что это значит? А значит это вот что: прежде всего вы должны понять самого себя. Если же с вами не все в порядке, что же говорить о вашем пациенте? Если вы не убеждены сами, как вы сможете убедить пациента? Вы сами - свой инструмент. И вы сами - свой материал. В противном же случае - сохрани вас Бог! Вы просто обманете пациента. Итак, вы должны начать с себя!" Он не возражал, но тотчас же заявил: "У меня нет проблем, мне нечего рассказать вам!" Меня это насторожило. Я сказал ему: "Ну что ж, давайте тогда займемся вашими сновидениями". Он ответил: "Я не вижу снов". Я: "Ничего, скоро увидите". Другому на его месте, вероятно, уже на следующую ночь что-нибудь да приснилось бы, он же не мог вспомнить ничего. Так продолжалось недели две, и мне даже стало как-то не по себе. Наконец ему приснился примечательный сон. Он ехал по железной дороге. Поезд на два часа остановился в каком-то неизвестном ему городе. Он захотел посмотреть его и направился к центру. Там он увидел средневековое здание - похоже, это была ратуша - и зашел внутрь. Он бродил по длинным коридорам, заходил в прекрасные залы, где на стенах висели старинные картины и гобелены. Повсюду стояли дорогие антикварные вещи. Внезапно он заметил, что уже стемнело. "Нужно возвращаться на вокзал", - подумал он и вдруг сообразил, что заблудился и не знает, где выход. В панике он бросался в разные стороны, но не встретил ни единого человека. Это было и странно, и страшно. Он пошел быстрее, надеясь хоть кого-нибудь встретить. Но никого не было. Затем он набрел на большую дверь и с облегчением подумал: вот выход. Но открыв ее, он попал в огромный зал, где было так темно, что нельзя было разглядеть стены напротив. Перепуганный, он побежал через этот зал, решив, что на противоположной стороне есть дверь и он сможет выйти. Вдруг он увидел прямо в центре зала на полу что-то белое. Он подошел ближе и обнаружил ребенка лет двух с признаками идиотизма на лице. Ребенок сидел на горшке и обмазывал себя фекалиями. В этот момент он закричал и в ужасе проснулся. Итак, все необходимое я узнал, - это был скрытый психоз! Должен заметить, что я сам вспотел, пытаясь как-то отвлечь его от этих болезненных образов. Я старался говорить бодрым голосом и представить все как можно более благополучным образом, не вдаваясь в детали. Сон означал приблизительно следующее: путешествие, в которое он отправился, - его поездка в Цюрих. Но он пробыл там недолго. Ребенок, обмазывающий себя фекалиями, - он сам. Такие вещи с маленькими детьми не часто, но иногда случаются. Фекалии, их цвет и запах вызывают у них определенный интерес. Городской ребенок, да еще воспитанный в строгих правилах, легко может вспомнить такую свою провинность. Но сновидец не был ребенком, он - взрослый человек. Потому главный образ его сновидения показался мне зловещим знаком. Когда он пересказал мне свой сон, я понял, что его "нормальность" имела компенсаторную природу. Это всплыло как раз вовремя - его скрытый психоз мог вот-вот проявиться. Это нужно было предотвратить. Я попытался перевести разговор на какой-то другой сон и тем самым неловко замял этот неудачный опыт тренировочного анализа. Мы оба были рады покончить с этим. Я не стал говорить с ним о своем диагнозе, но он вероятно ощутил приближение панического страха, ему снилось, что его преследует опасный маньяк. Вскоре он уехал домой и больше никогда не делал попыток заглянуть в свое подсознание. Его демонстративная "нормальность" находилась в конфронтации с его подсознанием, обратная тенденция привела бы не столько к развитию, сколько к разрушению его личности. Такие скрытые психозы - "betes noires" (кошмар. - фр.) психотерапевтов, зачастую их очень трудно распознать. И в этих случаях многое зависит от толкования сновидений»[54].

В целом соглашаясь со сделанным Юнгом толкованием, я бы хотел уточнить, что «ребенок с признаками идиотизма на лице» - это омраченное, одержимое замороженными эмоциями ненависти и обиды детское «я» сновидца, причем сила замороженных эмоций столь велика, что в буквальном смысле лишает ума.

Проходивший терапию у Юнга психиатр столкнулся во сне именно «пленником» деструктивного комплекса собственной «тени», а без высвобождения детского «я» здоровая трансценденция за пределами нормального «эго» невозможна, и, скорее всего, удержать процесс под контролем не удалось бы ни ему, ни терапевту.

Сколько таких «безумных детей» скрывается за масками добропорядочных, нормальных граждан? И что станет с ними, увлекись эти граждане реальной, всамделишной психологией даже без всякой «эзотерики»?

Тематика «скрытого психоза» с чудовищно сильным давлением чуждого ядру «я» комплекса психической реальности выражается во многих стихотворениях Высоцкого.

Вспомним одно из них:

«Дурацкий сон, как кистенём,
Избил нещадно.
Невнятно выглядел я в нём
И неприглядно.
Во сне я лгал и предавал,
И льстил легко я...
А я и не подозревал
В себе такое!
Ещё сжимал я кулаки
И бил с натугой,
Но — мягкой кистию руки,
А не упругой.
Тускнело сновиденье, но
Опять являлось.
Смыкал я веки — и оно
Возобновлялось!
Я не шагал, а семенил,
На ровном брусе
Ни разу ногу не сменил —
Трусил и трусил.
Я перед сильным — лебезил,
Пред злобным — гнулся...
И сам себе я мерзок был,
Но не проснулся.
Да это бред — я свой же стон
Слыхал сквозь дрёму!
Но это мне приснился сон,
А не другому.
Очнулся я — и разобрал
Обрывок стона,
И с болью веки разодрал,
Но облегчённо.
И сон повис на потолке,
И распластался...
Сон — в руку ли? И вот в руке
Вопрос остался.
Я вымыл руки — он в спине
Холодной дрожью!
Что было правдою во сне,
Что было ложью?
Коль это сновиденье — мне
Ещё везенье!
Но — если было мне во сне
Ясновиденье?!
Сон — отраженье мыслей дня?
Нет, быть не может!
Но вспомню — и всего меня
Перекорёжит.
А после скажут: "Он вполне
Всё знал и ведал!.."
Мне будет мерзко, как во сне,
В котором предал.
Или — в костёр! Вдруг нет во мне
Шагнуть к костру сил!
Мне будет стыдно, как во сне,
В котором струсил.
Но скажут мне: "Пой в унисон!
Жми что есть духу!.."
И я пойму: вот это сон,
Который в руку!»[55]

С чем встретился в этом сне сновидец? С самим собой, одержимым, охваченным теми самыми теневыми, злокачественными эмоциями. Проще говоря, со своей тенью. Нужно ли отождествляться или заключать компромисс с тенью? Нет. Нужно ли проходить сквозь нее, отождествляясь со своим внутренним ребенком и, выдерживая боль, выводить его из-под власти тени? Да. Но если тяга к поглощению тенью слишком велика, то возникает ситуация саморазрушения, причем уже саморазрушения духовного (духовной болезни, нередко сопряженной с той или иной химической зависимостью), в которую и попал Высоцкий:

«Меня опять ударило в озноб,

Грохочет сердце, словно в бочке камень:

Во мне живёт мохнатый злобный жлоб

С мозолистыми цепкими руками.

Когда, мою заметив маяту,

Друзья бормочут: «Снова загуляет...», —

Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!

Он кислород вместо меня хватает.

Он не двойник и не второе «я»...

Все объясненья выглядят дурацки:

Он плоть и кровь, дурная кровь моя —

Такое не приснится и Стругацким.

Он ждёт, когда закончу свой виток, —

Моей рукою выведет он строчку,

И стану я расчётлив и жесток,

И всех продам гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу —

Пусть жизнь проходит, ускользает, тает,

Но я себе мгновенья не прощу,

Когда меня он вдруг одолевает.

Но я собрал ещё остаток сил,

Теперь его не вывезет кривая:

Я в глотку, в вены яд себе вгоняю —

Пусть жрёт, пусть сдохнет — я перехитрил»[56]

Правильно ли будет сказать, что таким, как Высоцкий, а также «нормальным, слишком нормальным», людям нужно просто воцерковляться под присмотром опытного духовного наставника? Конечно, правильно, однако даже процесс воцерковления как-то связан со многими из закономерностями функционирования психической реальности и иногда сопряжен с опасностями прорыва все тех же замороженных эмоций, зрелое восприятие которых батюшкой представляет собой важнейший фактор правильного духовного становления мирянина. И нередко именно психологических знаний не хватает даже священникам, если они – не старцы…

Кроме того, быть может, если бы мы молодому Володе Высоцкому в свое время протянули руку через пропасть, если бы он получил качественную психологическую помощь (хотя бы такую, какую Т.Ю. Колошина оказала стыдящейся себя девушке), то такой дезинтеграции его реальности не произошло бы, и он благодаря тому или иному «доброму самаритянину» нашел бы в себе силы к здоровому духовному развитию?… В самом деле, кто знает?

Чтобы моя точки зрения стала как можно более ясной, приведу еще один пример. Скажем, в какой-то момент в психической реальности некого индивида появляется побуждение обмануть другого человека, предать его доверие. И предположим, одновременно это индивид ясно, определенно чувствует, что такое побуждение, оказывая на него воздействие, чуждо ему, чуждо ядру его «я». Что происходит в этом случае? По методологии психологии пустоты, психоанализа как метода (хотя мы помним, что «хороший метод не работает у плохого специалиста, а плохой работает у хорошего») следует принять это побуждение как свое, не подчиняясь ему, но «интегрируя» в «я», например, якобы «здоровую хитрость» (как лже-«Другого») и т.д.

Психология же бытия, служащая христианскому пониманию жизни, означает, что необходимо и естественно абсолютно отвергнуть побуждение к предательству доверия Другого, одновременно входя в контакт с автономной частью себя самого, ранее блокированной злокачественным побуждением, частью себя, представляющей собой запуганного, скованного внешней для него злобой, но изначально чистого внутреннего ребенка. Тогда через переживание болезненного стыда, через чувство вины детское «я» интегрируется с взрослым комплексом психической реальности.

Я говорю это, как человек, много раз не сумевший пройти сквозь свою тень.

В этом контексте мы должны затронуть и тему очень популярных сегодня «структурных расстановок», «психодрам», «магических театров» и т.д., в общем, психотехнологий, подразумевающих идентификацию с различными частями своей и иной, а то и чужой, психической реальностей, а также образами «отца», «матери», «бабушки» и т.д.

Тут следует напомнить важнейший закон: даже в самом что ни на есть активном воображении нельзя отождествляться с образом, персонифицирующим абсолютное зло, разрешать ему «войти в себя» или «входить в него» (и вообще технику отождествления следует лучше полностью заменить на технику встречи/диалога).

(Можно быть своим «внутренним ребенком» - но это совсем другой разговор.)

Да и диалог с различными «персонажами» того же сновидения в осознанном состоянии подразумевает сохранение нравственного «я» сновидца, который способен молиться и молится Христу.

И категорически нельзя подчиняться всяким «помощникам» (и тем более, «демонам-помощникам»), как это предлагается в «магическом театре» и в некоторых других видах «структурных расстановок», потому что сопричастность Другому и трансценденция дается в любви, и Другой, а не чужой, в нашей психической реальности тоже появляется в любви к Богу и ближнему.

Очевидно, с явно чуждыми проявлениям психической и, тем более духовной реальности, нельзя вступать и в диалог (чтобы там не говорили разного рода «умные» и трижды дипломированные психологи), но и убегать от них нельзя (они в любом случае блокируют нашу способность быть и любить, и мы ответственны за слабость перед ними): следует встречать и явное зло лицом к лицу с упованием на Бога, внутренней молитвой, с любовью к Тому и тем, ради которых мы живем и боремся, кому мы сопричастны.

В данном контексте приведу пример. Достаточно давно я попал на подпольный сеанс очень модного «магического театра» (разновидность структурных расстановок»), который вел известный в Петербурге человек, считающий себя в том числе учеником Юнга.

Методология театра была полностью психоаналитической: она была направлена на «интеграцию» (а мы бы сказали, «имплантацию») в психическую реальность участвующих в действии людей репрезентантов абсолютного зла, разрушительной энергии.

Я принял участие в одной из расстановок. «Протагонистом» в ней выступила девушка, которая страдала от чувства пустоты и трудностей во взаимоотношениях. Выбранные участники расстановки должны были представлять различные части ее реальности. Мне досталась роль «червя-паразита», испытывающего острый голод-вожделение.

Расстановка началась, и вместе с сексуальным возбуждением и реальным голодом я ощутил острое побуждение слиться с «червем», допустить данный комплекс в свое сознание как «хозяина». Но в тот же момент я почувствовал, что само по себе побуждение обладать без любви чуждо ядру моего «я», моей душе. И я как бы «прошел сквозь» «червя», сохраняя контакт с девушкой. А у нее, что называется, «шел процесс». Она погрузилась в мощные переживания, вызванные пробуждением и инстинктов, и замороженных эмоций ненависти, вины и стыда. Она извивалась на полу, и ей казалось, что ее насилует и одновременно убивает, потихоньку полосуя ножами, группа охваченных похотью скотов в человеческом обличье.

Женщина, выбранная на роль «Матери рода», стояла рядом над протагонистом и явно испытывала что-то типа «грязного» оргазма. А «режиссер» предлагал девушке «принять в себя» охватившие ее ощущения, «насладиться» тем, что делает каждый из насильников, так сказать, «интегрировать» в личность болезненно-оргиастические стороны сексуальности и подчиниться тени. Более того, режиссер предложил мне, как «червю», так же имитировать насилие (отмечу, что протагонист в этот момент не смогла бы проявить здоровую агрессию, но, скорее наоборот, подчинилась бы насилию).

Надо отметить, что искушение было для меня довольно сильным.

В этот момент я, молясь Богу, сел рядом с девушкой, положил ей руку на грудь, ее руку приложил к своей груди (то есть начал использовать технику «От сердца к сердцу») и вошел в единый ритм дыхания с ней. И сказал, очень искренно сказал, что прошу прощения лично у нее, у всего ее Рода и у всего женского Рода от своего лица, и от лица всего мужского Рода. И что я помогу ей.

Дальнейший процесс в «нашем времени» шел примерно полчаса (с сохранением сердечной «пуповины»). Девушка постепенно перестала биться на полу, ее дыхание стало глубоким и ритмичным, она начала освобождено рыдать, после чего успокоилась, дыхание окончательно стала ритмичным, и она сказала, что прощает от души.

Ее слова были аутентичными, она в самой настоящей реальности прошла через сильнейшую душевную боль, через обиду и ненависть, не убежав от них, но прожив их и подлинно (а не на уровне абстрактных заявлений) испытав чувство прощения. Насколько я знаю, эта позитивная доминанта сохранилась в ней и в дальнейшем.

Но вот «устроитель вечера» был явно недоволен. Была нарушена его методология, в сжатом виде выражающая всю злокачественную методологию психоанализа. А ведь то, что на «магическом театре» оказался я, было, в общем-то, случайностью (далее я, естественно, не посещал подобного рода «театр», а на нескольких «структурных расстановках» иной направленности оставался собой, если предлагаемая мне «роль» противоречила моим ценностям (в настоящий же момент я вообще воздерживаюсь от посещения тех или иных «театральных» психологических практик). Что происходит там с людьми, на которых в полной мере реализуется методологиях «неведения пустоты», страшно и подумать...

Однако сеансы «от сердца к сердцу» возникают не только и не столько на «магических театрах» - они нередко и совершенно спонтанно требуются при самой необходимой и оправданной специфически психологической помощи ближнему, например, в моменты, когда нужно помочь (и сделать это может только оказавшийся рядом психолог) тому или иному человеку пройти сквозь ужасающее чувство пустоты и душевной боли и сохранить в себе «частичку» способности это делать.

Нередко такая ситуация возникает при острой душевной травме, чреватой саморазрушительным поведением без психиатрической подоплеки…

Здесь, конечно, может возникнуть закономерный вопрос: как же нельзя отождествляться с другими, если «наше «я» состоит из образов значимых других»? В том-то и дело, что отождествляться можно и нужно, но с теми образами, которые символизируют положительное начало (скажем, с личностью великого подвижника) или требуют от нас нравственной, трансформирующей работы (пример: отождествление богача с нищим). В последнем случае речь идет о признании с себе теневых сторон, которые легко проецируются на реально омраченных фи