О том, как правил бахрам-гур

 

Счастливо на трон Ирана шах Бахрам взошел,

Совершенством и величьем озарил престол.

 

На семи златых подножьях трон его стоял,

Поясом с семью значками стан он повязал.

 

Был венец двуцветный Чина на кудрях его,

Из парчи кафтан румийский на плечах его.

 

Он добром с пределов Рума подати взимал,

Благом он с хакана Чина обложенье брал.

 

Он законы правосудья учредил в стране,

Злобу покарал, а правду наградил вдвойне.

 

Справедливых и гонимых сам он ограждал,

Угнетателей унизил, алчных покарал.

 

И ключом к замку печалей стал его дворец,

Благоденствие настало в царстве наконец.

 

Государство процветало, обретя покой,

И при нем дышать свободно стал народ простой.

 

Овцы множились, богатый расплодился скот,

На полях лилось живое изобилье вод.

 

Всякий плод пошел обильно на деревьях зреть,

Чистым золотом монеты начали звенеть.

 

Шах Бахрам вникал повсюду сам во все дела;

Если видел зло, искал он тайный корень зла.

 

И последовали шаху все князья земли,

И окраины Ирана также расцвели.

 

Все, что глохло в запустенье в дни его отца,

Расцвело и разрешилось у его дворца.

 

Стражи кладов и владельцы замков крепостных

Крепости ему вручили и ключи от них.

 

Дневники приказов свыше каждый обновлял,

Каждый жизнь свою на службу шаху отдавал...

 

Шах делами государства окружал себя,

Подданным добра желая, утруждал себя.

 

Разоренные хозяйства вновь обогатил,

Беглецов в родное лоно лаской возвратил.

 

Он овец своих от волка злого защитил,

Сокола своею властью с голубем сдружил.

 

Оболыценья старой смуты он изгнал навек,

Хищничество, лихоимство всякое пресек.

 

Сокрушил, разбил опоры он врагов своих.

Поддержал друзей надежных он в делах мирских

 

Человечность он законом для себя избрал.

«Лучше благо, чем обида», — людям он сказал.

 

«Оскорбленье унижает. Лучше убивать

Ненавистников, но душу их не оскорблять.

 

Лучше смерть, чем оскорбленье. Коль нельзя простит!

Нераскаянных злодеев, лучше уж казнить.

 

И бичи и униженье — гибели лютей».

Справедливостью своею он привлек людей.

 

Был он щедр. И по величью духа своего

Не оставил без вниманья в царстве никого.

 

Видел он: лишь пыль печали, скорби и забот

Древняя обитель праха мудрому несет.

 

Но душой своей в печали не поник Бахрам,

Предался веселью, неге, ласкам и пирам.

 

Да, в непрочности вселенной убедился он,

И душою в наслажденья погрузился он.

 

Он лишь день один в неделю отдавал делам.

Шесть же дней — любви и неге отдавал Бахрам.

 

Без любви теперь не мог он даже дня дышать,

В ворота любви стучал он. Как же не стучать?

 

Есть ли смертный, что любовью не был бы пленен?

Кто лишен любви, ты скажешь, жизни тот лишен.

 

И любви провозгласил он в мире торжество,

И четы влюбленных стали свитою его.

 

Жизнь беспечно принимал он — с чистою душой,

Правосудье совершал он — с чистою душой.

 

При Бахраме не в почете были плеть и меч.

А в казну богатство стало отовсюду течь.

 

Стал Аджам, как плодоносный сад в цвету ветвей,

А Бахрам, как солнце, лаской одарял людей.

 

То, что явно властелину, не понять рабу,

Уповал завистник алчный все же на судьбу.

 

Но погибнет тот, кто бога вечного забыл,

Тот, кто в сердце состраданье к людям истребил.

 

И всегда, когда нечестье низкие творят

И за свой достаток бога не благодарят,

 

То в конце концов богатство их скудеть начнет,

Будут их пытать железо, пламя, кровь и пот.

ЗАСУХА И МИЛОСЕРДИЕ БАХРАМА

 

Были в некий год жарою спалены поля,

И зерна не уродила щедрая земля.

 

Был такой во всем Иране страшный недород,

Что голодный пахарь начал есть траву, как скот.

 

Мир от голода в унынье голову склонил,

Хлеб у скупщиков богатых страшно дорог был.

 

Весть о бедствии народном шаху принесли,

Молвили: «Простерся голод по лицу земли.

 

Смерть, страданья, людоедство на земле царят;

Словно волки, люди падаль и людей едят».

 

И Бахрам решил немедля бедствие избыть.

Двери всех своих амбаров он велел открыть.

 

А правителям окраин отдал он приказ,

Чтобы людям царских житниц роздали запас.

 

Написал: «Во всех селеньях пусть и в городах

Люди хлеб берут бесплатно в наших закромах.

 

У богатого за деньги забирайте хлеб,

Голодающим бесплатно раздавайте хлеб.

 

А когда не будет ведать голода страна,

Птицам высыпьте остатки вашего зерна.

 

Чтоб никто в моих владеньях голода не знал,

Чтоб никто от недостатка пищи не страдал!»

 

А когда голодных толпы к житницам пришли

И домой мешки с пшеницей царской унесли,

 

Шах зерно в чужих владеньях закупить велел

И закупленное снова раздавать велел.

 

Он усердствовал, сокровищ древних не щадя,

Милости он сыпал гуще вешнего дождя.

 

Хоть подряд четыре года землю недород

Посещал, зерно от шаха получал народ.

 

Так в беде он истым Кеем стал в своих делах,

И о нем судили люди: «Подлинный он шах!»

 

Так избыл народ Ирана горе злых годин;

Все ж голодной смертью умер человек один.

 

Из-за этого бедняги шах Бахрам скорбел,

Как поток, зимой замерзший, дух в нем онемел,

 

И, подняв лицо, Яздана стал он призывать,

И о милости Яздана стал он умолять:

 

«Пищу ты даруешь твари всяческой земной!

Разве я могу сравняться щедростью с тобой?

 

Ты своей рукой величье малому даешь,

Ты величью истребленье и паденье шлешь.

 

Как бы я ни тщился, хлеба в житницах моих

Недостанет, чтоб газелей накормить степных,

 

Только ты — победоносной волею своей

— Кормишь всех тобой хранимых — тварей и людей.

 

Коль голодной смертью умер человек один,

То поверь, я неповинен в этом, властелин!

 

Я не ведал, что бедняга жил в такой нужде,

А теперь узнал, но поздно, не помочь беде».

 

Так молил Бахрам Яздана, чтобы грех простил,

И Бахраму некий тайный голос возвестил:

 

«За твое великодушье небом ты прощен,

И в стране твоей отныне голод прекращен.

 

Да! Подряд четыре года хлеб ваш погибал,

Ты ж свои запасы людям щедро раздавал,

 

Но четыре года счастья будет вам теперь,

Ни нужда, ни смерть не будут к вам стучаться в дверь!»

 

И четыре круглых года, как сказал Яздан,

Благоденствовал и смерти не видал Иран.

 

Счастлив шах, что добротою край свой одарил

И от хижин смерть и голод лютый удалил.

 

Люди новые рождались. Множился народ.

Скажешь: не было расхода, был один доход.

 

Умножалось населенье. Радостно, когда

Строятся дома; обильны, людны города.

 

Дом за домом в эту пору всюду возникал,

Кровлею к соседней кровле плотно примыкал.

 

Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец,

Сам по кровлям он пришел бы к целям наконец.

 

Если это непонятно будет в наши дни,

Ты, читатель, летописца — не меня — вини.

 

Народился люд, явилось много новых ртов,

Пропитанья было больше все ж, чем едоков.

 

На горах, в долинах люди обрели покой,

Радость и веселье снова потекли рекой.

 

На пирах, фарсанга на два выстроившись в ряд,

Пели чанги и рубабы и звучал барбат.

 

Что ни день — то, будто праздник, улица шумна.

Возле каждого арыка был бассейн вина.

 

Каждый пил и веселился, брань и меч забыл,

И, кольчугу сняв, одежды шелковые шил.

 

Ратный шум, бряцанье брани невзлюбили все,

О мечах, пращах и стрелах позабыли все.

 

Всякий, у кого достаток самый малый был,

Радовался, услаждался и в веселье жил.

 

Ну, а самым бедным деньги шах давать велел

На потехи. Всех он видеть в радости хотел.

 

Каждого сумел приставить к делу он в стране.

Чтобы жизнь была народу радостна вдвойне,

 

На две части приказал он будний день разбить,

Чтоб сперва трудиться, после — пировать и пить.

 

На семь лет со всей страны он подати сложил,

Ствол семидесятилетней скорби подрубил.

 

Тысяч шесть созвать велел он разных мастеров:

Кукольников, музыкантов, плясунов, певцов.

 

Он велел их за уменье щедро наградить

И по городам, по селам им велел ходить, —

 

Чтоб они везде ходили с песнею своей,

Чтобы сами веселились, веселя людей.

 

Меж Тельцом и Близнецами та была пора, —

Рядом шла с Альдебараном на небе Зухра.

 

Разве скорбь приличествует людям той порой,

Как Телец владычествует на небе с Зухрой?

 

 

БАХРАМ И РАБЫНЯ

 

 

Поохотиться, порыскать захотел Бахрам

По долинам травянистым, по глухим горам.

 

В степь рассветною порою он коня догнал

И, пустив стрелу, в онагра быстрота попал.

 

Вровень с Муштари звездою в небе плыл

Стрелец, Муштари достал стрелою царственный стрелец.

 

А загонщики из поля дальнего того

Стадо легкое онагров гнали на него.

 

И охотник, нетерпеньем радостным томим,

Сдерживал коня на месте, что играл под ним.

 

Вот пускать он начал стрелы с тетивы тугой.

В воздухе стрела свистела следом за стрелой.

 

Промаха не знал охотник, прямо в цель он бил,

Пробегающих онагров много подстрелил.

 

Если есть онагр убитый и кувшин вина —

Полная огня жаровня алчущим нужна.

 

Дичь степную настигали за стрелой стрела

И без промаха пронзали, словно вертела.

 

Даже самых быстроногих шах не пропускал,

Настигал, и мигом им он ноги подсекал.

 

Шах имел рабу, красою равную луне;

Ты такой красы не видел даже и во сне.

 

Вся — соблазн, ей имя — Смута, иначе — Фитна,

Весела, очарованьем истинным полна.

 

Петь начнет ли, на струнах ли золотых играть —

Птицы вольные слетались пению внимать.

 

На пиру, после охоты и дневных забот,

Шах Бахрам любил послушать, как она поет.

 

Стрелы — шахово оружье. Струны — стрелы дев.

Как стрела, пронзает сердце сладостный напев.

 

Стадо вспугнутых онагров показалось там,

Где земля сливалась с небом. Поскакал Бахрам

 

По долине в золотистый утренний туман,

Сняв с крутой луки седельной свой витой аркан,

 

На кольцо он пусковое положил стрелу,

Щелкнул звонкой тетивою и пустил стрелу.

 

В бок онагру мчащемуся та стрела вошла,

И, целуя прах, добыча на землю легла.

 

За короткий срок он много дичи подстрелил;

А не стало стрел — арканом прочих изловил.

 

А рабыня, отвернувшись, поодаль сидела, —

От похвал воздерживалась — даже не глядела.

 

Огорчился шах, однако слова не сказал.

Вдруг еще онагр далеко в поле проскакал.

 

«Узкоглазая тюрчанка! — шах промолвил ей, —

Что не смотришь, что не ценишь меткости моей?

 

Почему не хвалишь силу лука моего?

Иль не видит глаз твой узкий больше ничего?

 

Вот — онагр, он быстр на диво, как поймать его?

От крестца могу до гривы пронизать его!»

 

А рабыня прихотливой женщиной была,

Своенравна и упряма и в речах смела.

 

Молвила: «Чтоб я дивилась меткости твоей,

Ты копытце у онагра с тонким ухом сшей».

 

Шах, ее насмешки слыша, гневом пламенел,

Он потребовал подобный ветру самострел.

 

И на тетиву свинцовый шарик положил.

В ухо шариком свинцовым зверю угодил.

 

С ревом поднял зверь копытце к уху, на бегу,

Вырвать он хотел из уха жгучую серьгу.

 

Молнией, все осветившей, выстрел шаха был.

Он копыто зверя к уху выстрелом пришил.

 

Обратись к рабыне: «Видишь?» — он спросил ее.

Та ответила: «Ты дело выполнил свое!

 

Ремесло тому не трудно, кто постиг его.

Тут нужна одна сноровка — только и всего.

 

В том, что ты сейчас копыто зверя с ухом сшил, —

Лишь уменье и привычка — не избыток сил!»

 

Шаха оскорбил, озлобил девушки ответ,

Гнев его блеснул секирой тем словам вослед.

 

Яростно ожесточилось сердце у него,

Правда злобою затмилась в сердце у него.

 

Властелин, помедли в гневе друга убивать,

Прежде чем ты вновь не сможешь справедливым стать!

 

«Дерзкую в живых оставлю — не найду покоя.

А убить — женоубийство дело не мужское.

 

Лишь себя я опозорю», — думал гневно шах.

Был у шаха полководец, опытный в боях.

 

Шах сказал: «Покончи с нею взмахом топора —

Женщина позором стала моего двора.

 

Нам не дозволяет разум кровью смыть позор».

Девушку повез вельможа в область ближних гор.

 

Чтобы, как нагар со свечки, голову ее

С тела снять, привез рабыню он в свое жилье.

 

Дева, слезы проливая, молвила ему:

«Если ты не хочешь горя дому своему,

 

Ты беды непоправимой, мудрый, не твори,

На себя моей невинной крови не бери.

 

Избранный и задушевный я Бахраму друг,

Всех рабынь ему милее я и всех супруг.

 

Я Бахрама услаждала на пирах досуг,

Я вернейших разделяла приближенных круг.

 

Див толкнул меня на шалость — дерзок и упрям,

Сгоряча, забыв про жалость, приказал Бахрам

 

Верную убить подругу... Ты же два-три дня

Подожди еще! Сегодня не казни меня.

 

Доложи царю обманно, что раба мертва.

Коль обрадуют владыку страшные слова, —

 

О, убей Фитну тогда же! Жизнь ей не нужна!

Если же душа Бахрама будет стеснена

 

Сожаленьем, то бесследно отойдет беда.

Ты избегнешь угрызений совести тогда.

 

Кипарис судьбы напрасно в прах не упадет.

Хоть Фитна теперь ничтожна, но — пора придет —

 

За добро добром тебе я возмещу сполна!»

Ожерелье дорогое тут сняла она,

 

Полководцу семь рубинов лучших отдала.

А цена тому подарку велика была,

 

Дань с Омана за два лета — полцены ему.

Полководец внял совету мудрому тому.

 

И не сделал ни на волос он вреда Фитне.

Молвил: «Будешь в этом доме ты служанкой мне.

 

Ни при ком Бахрама имя не упоминай.

«Наняли меня в служанки», — всюду повторяй.

 

Данную тебе работу честно выполняй.

О тебе я позабочусь — не забуду, знай!»

 

Тайный договор скрепили, жизнью поклялись;

Он от зла, она от ранней гибели спаслись.

 

Пред царем предстал вельможа через восемь дней,

Стал Бахрам у полководца спрашивать о ней.

 

Полководец молвил: «Змею я луну вручил

И за кровь ее рыданьем выкуп заплатил».

 

Затуманились слезами шаховы глаза,

И от сердца полководца отошла гроза.

 

Он имел одно поместье средь земель своих —

Сельский замок, удаленный от очей мирских.

 

Стройной башни над холмами высился отвес,

Омываемый волнами голубых небес.

 

Шестьдесят ступеней было в башенной стене,

Кровля башни поднималась к звездам и луне.

 

С сожаленьями своими там — всегда одна —

Постоянно находилась бедная Фитна.

 

В том селении корова родила телка,

Ласкового и живого принесла телка.

 

А Фитна телка на шею каждый день брала;

За ноги держа, на башню на себе несла.

 

Солнце в мир несет весну — и несет Тельца.

А видал ли ты луну, что несет тельца?

 

Женщина же молодая, хоть и с малой силой,

Каждый день тельца на кровлю на себе вносила,

 

За шесть лет не покидала дела. Наконец

Стал быком шестигодовым маленький телец.

 

Но красавица, чье тело легче лепестка,

Каждый день наверх вносила грузного быка.

 

Шею нежную, как видно, груз не тяготил,

Бык жирел, и у рабыни прибывало сил.

 

С полководцем тем сидела вечером одна

Узкоглазая с душою смутною Фитна.

 

И четыре крупных лала — красных, как весна,

Из ушных своих подвесков вынула она.

 

Молвила: «Ты самоцветы ценные продай

И, когда получишь плату, мне не возвращай;

 

Накупи баранов, амбры, розовой воды,

Вин, сластей, свечей, чтоб ярко осветить сады.

 

Из жарких и вин тончайших, амбры и сластей

Пиршественный стол воздвигни в замке для гостей.

 

Как приедет к нам властитель, ты встречать поди,

На колени стань пред шахом, на землю пади;

 

Под уздцы коня Бахрама хоть на миг возьми!

Душу распластай пред шахом — позови, прими!

 

Нрав хороший у Бахрама — ласковый, простой.

Коль приедет он, довольны будем мы с тобой.

 

Здесь, на башне, достающей кровлей облаков,

Пир устроим мы, прекрасней дарственных пиров.

 

Если замысел удастся, то, клянусь тебе:

Ожидает нас великий поворот в судьбе».

 

Полководец самоцветов брать не захотел,

Ибо тысячей таких же ценностей владел.

 

Из казны своей он денег сколько надо взял.

Царственный припас для пира скоро он достал.

 

Все там было, чем богаты Фарс и Индостан:

Птица, рыба, дичь, корица, перец и шафран,

 

И рейхан, и вин кувшины, и гора сластей,

Чтоб суфра благоухала амброй для гостей.

 

Все хозяин изготовил. И остался там

Ожидать, когда на ловлю выедет Бахрам.

 

В дни ближайшие делами утомленный шах

Поохотиться, порыскать захотел в горах.

 

Но пред тем как он в ущельях дичи настрелял,

Дичи собственной добычей сам нежданно стал.

 

Поутру он меж холмами ехал налегке

И увидел зелень, воды, замок вдалеке.

 

Густолиственный тенистый он увидел сад,

Словно край обетованный мира и услад.

 

На ветру листва играет, утешая взгляд.

Шах воскликнул: «Чье все это? Кто же так богат?»

 

Чуть селения властитель это услыхал, —

Он у стремени Бахрама в этот миг стоял,—

 

На колени пал и землю он облобызал.

«Ласковый к рабам владыка! — шаху он сказал, —

 

Здесь моя земля. Тобою мне она дана.

Пала капля из фиала твоего вина

 

В дом раба, и благом стала для него она.

Коль тебе пришлись по сердцу тень и тишина

 

Моего угла простого — тем возвышен я!

Ты с простыми — прост. Природа счастлива твоя.

 

Я молю: войди в калитку сада моего!

Старому слуге не надо больше ничего.

 

От твоих щедрот великих раб твой стал богат.

И построил здесь я замок с башней до Плеяд.

 

Башня свежими садами вся окружена.

Если шах на башне выпьет моего вина.

 

Звезды прах у входа в башню будут целовать,

Ветер амброй вдоль покоев будет провевать.

 

Муха принесет мне меду, буйвол — молока!»

Понял шах: чистосердечны речи старика.

 

«Быть по-твоему! — сказал он. — Нынче же приду

Отдохнуть после охоты у тебя в саду».

 

И Бахрам со свитой дальше в поле ускакал.

Приказал хозяин слугам чистить медь зеркал.

 

Все проверил, был порядок всюду наведен.

Словно рай, коврами кровлю изукрасил он;

 

Из диковинок индийских — лучшие достал,

Из китайских и румийских — лучшие достал,

 

И — ковер к ковру — на землю прямо разостлал,

Как песок по ним рассыпал адамант и лал.

 

Вот, ловитвой насладившись, подскакал Бахрам,

И скакун хутгальский шаха прыгал по коврам.

 

Шах на верхнюю ступеньку лестницы встает.

Видит — купола над башней несказанный взлет,

 

Свод высок, — от Хаварнака он свой род ведет,

Пышностью он попирает звездный небосвод.

 

А суфра благоухает розовой водой,

Амброй, винами и манит сладостной едой.

 

И когда Бахрам свой голод сладко утолил,

Начал пир и вкруговую винный ковш пустил.

 

А когда он пить окончил гроздий алый сок,

Капельки росы покрыли лба его цветок,

 

Молвил он: «О, как радушен ты, хозяин мой!

Чудно здесь! Твой дом обилен, как ничей иной.

 

И настолько эта башня дивно высока,

Что арканом ей обвили шею облака.

 

Но на шестьдесят ступеней этой высоты

В шестьдесят годов — как станешь подыматься ты?»

 

Тот ответил: «Шах да будет вечен! И при нем

Кравчим гурия да будет, а Замзам — вином!

 

Я мужчина, я привычен к горной крутизне,

И по лестнице не диво подыматься мне.

 

А вот есть красавица — обликом луна,

Словно горностай султана, словно шелк, нежна:

 

Но она быка, который двух быков грузнее,

Каждый день на башню вносит на девичьей шее,

 

Шестьдесят ступеней может с ношею пройти

И ни разу не присядет дух перевести.

 

Этот бык — не бык, а диво; то не бык, а слон,

Жира своего громаду еле тащит он;

 

В мире из мужчин сильнейших нет ни одного,

Кто бы мог хоть на полпяди приподнять его;

 

Но быка того на плечи женщина берет

И на кровлю башни вносит — под высокий свод».

 

Шах Бахрам от удивленья палец прикусил.

«Где ты взял такое диво? — старца он спросил.—

 

Это ложь! А если правда — это колдовство!

И покуда не увижу чуда твоего,

 

Не поверю я!» И тут же привести велел

Эту женщину; мгновенья ждать не захотел

 

Вниз по лестнице хозяин быстро побежал,

Женщине, быка косящей, все пересказал.

 

Сребротелая все раньше знала и ждала,

И она готова с шахом встретиться была;

 

Одеяньями Китая стан свой облекла,

И своих нарциссов томность розам придала,

 

Обольщения сурьмою очи подвела,

Тайных чар огнями взоры томные зажгла.

 

Плечи, как венцом, одела амброю кудрей;

Локоны черны, как негры, на щеках у ней,

 

Родинка у ней индуса темного темней, —

Рвутся в бой индус и негры — воинов грозней.

 

Маковка в венце жемчужин южной глубины,

Покрывало словно Млечный Путь вокруг луны.

 

А в ушах они рубинов и камней зеленых

Превратили в буйный рынок, скопище влюбленных,

 

Применила семь она снадобий сполна

И как двухнедельная поднялась луна.

 

Вот она к быку походкой легкой подошла,

Голову склонив, на шею чудище взяла,

 

Подняла! Ты видишь — блещет самоцвет такой

Под быком! При этом блеске, словно бык морской,

 

Он бы мог на дне пучины по ночам пастись

И — ступенька за ступенькой — побежала ввысь

 

Женщина и вмиг на кровлю круглую вбежала,

У подножия престола шахского предстала

 

И, смеясь, с быком на шее перед ним стояла.

Шах вскочил, от изумленья ничего сначала

 

Не поняв. Воскликнул: «Это — наважденье сна!»

С шеи на пол опустила тут быка Фитна,

 

И, лукаво подмигнувши, молвила она:

«Кто снести способен наземь то, что я одна

 

Вверх благодаря чудесной силе подняла?»

Шах Бахрам ответил: «Это сделать ты могла

 

Потому, что обучалась долгие года,

А когда привыкла, стала делать без труда;

 

Шею приноравливала к грузу день за днем.

Тут — лишь выучка одна, сила — ни при чем!»

 

А рабыня поклонилась шаху до земли

И сказала: «Терпеливо истине внемли!

 

Ты за долг великой платой должен мне воздать.

Дичь без выучки убита? А быка поднять —

 

Выучка нужна? Вот — подвиг совершила я!

В нем не сила, в нем видна лишь выучка моя?

 

Что же ты, когда онагра подстрелить умел,

Ты о выучке и слова слышать не хотел?»

 

Милую по тем упрекам вмиг Бахрам узнал;

В нетерпенье покрывало он с луны сорвал,

 

Ливнем слез ланиты милой жарко оросил.

Обнимал ее, рыдая, и простить просил.

 

Выгнал прочь и злых и добрых, двери притворил,

Молвил: «Хоть тебе темницей этот замок был,

 

Я, послав тебя на гибель, убивал себя.

Ты цела, — а я разлукой истерзал себя».

 

Села дева перед шахом, как сидела встарь

И сказала: «О смиривший смуту государь!

 

О разлукою убивший бедную Фитну!

О свиданьем ожививший бедную Фитну!

 

Пыл моей любви меня же чуть не задушил.

Шах когда с копытом ухо у онагра сшил

 

Не пернатою стрелою — шариком свинца,

Небеса поцеловали руку у стрельца.

 

Я же, если в сдержанности доброй пребыла,

От любимого дурное око отвела;

 

А всему, что столь прекрасно кажется для нас,

Нанести ущерб великий может вредный глаз.

 

Я ль виновна, что небесный прилетел дракон

И любовь затмил враждебным подозреньем он?»

 

Взяли за сердца Бахрама милые слова,

Он воскликнул: «О, как верно! О, как ты права!

 

Был бы этот перл навеки камнем раздроблен,

Если б он слугою честным не был сбережен».

 

И призвавши полководца, наградил его,

И рукой, как ожерельем, шах обвил его.

 

Как никто теперь не дарит из земных царей,

Одарил его и отдал целый город Рей.

 

Ехал шах домой, весною реял над страной,

Сахар на пиру рассыпал. В брак вступил с Луной.

 

И пока не завершили долгий круг года,

В наслажденье, в ласке с нею пребывал всегда.

 

БАХРАМ ЖЕНИТСЯ НА ДОЧЕРЯХ

ПАДИШАХОВ СЕМИ СТРАН

 

Всей душою в наслажденья погрузился шах,

Ибо он устал в походных пребывать трудах.

 

Судьбы подданных устроил сам сперва Бахрам,

А уж после приступил он и к своим делам.

 

Он попрал врагов Ирана твердою пятой

И предался неге мира с чистою душой.

 

И пристрастие былое стал он вспоминать,

Что в трудах — за недосугом — начал забывать.

 

Как Аржанг, семи блиставший мира поясам,—

Хаварнак и семь портретов вспоминал Бахрам.

 

И в душе БахрамаТура разгорелась вновь

К этим гуриеподобным девушкам любовь.

 

Семь волшебных эликсиров в мире он открыл

И семью огнями пламя страсти погасил.

 

Первая была — царевна Кесза дворца,

Но у ней в живых в ту пору не было отца.

 

Он засватал перл бесценный рода своего

И за тысячи сокровищ получил его.

 

А потом к хакану Чина он послал гонцов

И письмо с угрозой, скрытой средь любезных слов.

 

Дочь просил он у хакана и казну с венцом

И вдобавок дань двойную на году седьмом.

 

Отдал дочь хакан Бахраму и послал дары:

Груз динаров и сокровищ, чаши и ковры.

 

Вслед за тем Бахрам кайсару вдруг нанес удар, —

Вторгся с войском в Рум. Немалый там зажег пожар.

 

Спорить с ним не стал объятый ужасом кайсар,

Выдал дочь свою и с нею дал богатый дар.

 

И людей в Магриб к султану шах послал потом

С чистым золотом в подарок, с троном и венцом.

 

Что ж! Магрибскую царевну получил Бахрам.

Посмотри, как в той женитьбе ловок был Бахрам.

 

А когда был кипарис им стройный увезен,

В край индийский за невестой устремился он.

 

Разумом раджу индусов так пленил Бахрам,

Что и дочь индийца в жены получил Бахрам.

 

И когда в Хорезм направил шах Бахрам посла,

Хорезм-шаха дочь женою в дом к нему вошла.

 

Он царя, саклабов даром дорогим почтил,

Дочь его — алмаз чистейший — в жены попросил.

 

Так вот — от семи иклимов — у семи царей

Взял он в жены семь прекрасных перлов-дочерей;

 

И привез к себе, и с ними в счастье утопал,

Юности и наслажденью полностью воздал.