Начало повествования о Бахраме

НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ О БАХРАМЕ

 

Тот, кто стражем сокровенных перлов тайны был,

Россыпь новую сокровищ в жемчугах раскрыл.

 

На весах небес две чаши есть. И на одной

Чаше —.камни равновесья, жемчуг — на другой.

 

А двуцветный мир то жемчуг получает в дар

Из небесных чаш, то — камня павшего удар.

 

Таково потомство шахов. Перлом заблистать

Может шахский сын — и камнем тусклым может стать.

 

Не во всем отцу подобен сын и не всегда.

И жемчужину рождает камень иногда.

 

Дан такой пример был в прошлом, в поученье нам, —

Ездигирд был грубым камнем, жемчугом—Бахрам.

 

Тот — карал, казнил, а этот одарял добром, —

Был булыжник рядом с перлом, острый шип с плодом.

 

Тем, кто в кровь о тот булыжник ноги разбивал,

Сын его для исцеленья свой бальзам давал.

 

И когда в глазах Бахрама первый луч дневной

Омрачен был этой ночи славою дурной,

 

Мудрецы и звездочеты вещие страны,

Искушенные в деяньях солнца и луны,

 

Взвесили созвездья неба, думая, что тут

Лишь дешевый блеск свинцовый вновь они найдут.

 

Но они чистейшей пробы золото нашли,

Жемчуг в море, драгоценность в камне обрели.

 

И увидели величье, славный путь побед,

Лучезарный свет в тумане предстоящих лет.

 

Пламенел тогда в созвездье Рыбы Муштари,

А Зухра горела справа, под лучом зари.

 

Поднялась в ту ночь к Плеядам месяца глава,

Апогей звезды Бахрама был в созвездье Льва.

 

Утарид блеснул под утро в знаке Близнецов,

А Кейван от Водолея отогнал врагов.

 

Встал Денеб против Кейвана, отгоняя тень,

Мирно в знак Овна входило Солнце в этот день.

 

Так сошелся в гороскопе вещий круг светил.

Муштари в созвездье Рыбы счастье возвестил.

 

Со счастливым гороскопом, что описан вам,

При благоприятных звездах родился Бахрам.

 

Ездигирд — его родитель, неразумный шах,

Стал раздумывать в прискорбье о своих делах.

 

Что ни делал он — все тщетно, прахом все ушло,

Ибо семена насилья порождают зло.

 

Хоть имел детей и раньше этот властелин,

Умирали все, остался лишь Бахрам один.

 

И к решенью звездочеты мудрые пришли,

Что воспитывать Бахрама надобно вдали,

 

Что его в страну арабов надо отослать,

Что его у мужа чести надо воспитать.

 

Молвили, что там, быть может, счастье он найдет

И друзей в Арабистане верных обретет.

 

Вопреки установленьям строгой старины,

Перенесть росток решили в сад иной страны.

 

Ездигирд себялюбивый сына не любил,

Он спокойно на чужбину сына отпустил.

 

Для него решил в Йемене он поставить трон,

Чтоб от смут земли Аджама был он удален.

 

И в страну Йемен к Нуману он послал гонца,

Чтобы царь Нуман Бахраму заменил отца.

 

Он просил, чтобы Бахрама взял к себе Нуман,

Чтоб в саду Нумана вырос и расцвел тюльпан,

 

Чтоб его наукам царским обучили там,

Чтоб страною научился управлять Бахрам.

 

Сам Нуман за ним приехал и увез домой

Сына шаха, — скрыл в чертоге месяц молодой.

 

Тот родник, чей морем позже разлился поток,

Сохранил и как зеницу ока он сберег.

 

Минуло четыре года; мальчик подрастал;

Как степной онагр, он резвым и красивым стал.

 

И тогда Мунзиру — сыну — молвил властелин:

«Он растет, но огорченьем скован я, мой сын.

 

Климат здесь сухой, весь край наш солнцем раскален.

Он же — с севера, и нежен по натуре он.

 

Нам возвышенное место надо отыскать,

Нам его в прохладе горной надо содержать,

 

Где бы северный лелеял тело ветерок,

Где бы отдых был приятен, сон ночной глубок,

 

Чтобы в климате хорошем рос он, как орел,

Чтобы крылья он и перья крепкие обрел,

 

Чтобы запятнать природу шаха не могли

Этот зной и сухость праха, дым и пыль земли».

 

О ПОСТРОЕНИИ ХАВАРНАКА И О

ОПИСАНИЕ ДВОРЦА ХАВАРНАКА И

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НУМАНА

 

Хаварнак, когда он домом для Бахрама стал,

Чудом красоты в подлунном мире заблистал.

 

И прославленный молвою, окружен хвалой,

Назвался «Кумирней Чина», «Кыблою второй»

 

Сотни тысяч живописцев, зодчих, мудрецов

Приходили, чтоб увидеть лучший из дворцов.

 

Тот, кто видел, восхищенья удержать не мог

И вступал с благоговеньем на его порог.

 

Там — на всех дверях чертога, что вздымался ввысь,

Изречения узором золотым вились.

 

Над Йеменом засияла вновь Сухейль-звезда

Так светло, как не сияла прежде никогда.

 

Поли красавиц, как под звездным куполом Йемен,

Стал тот замок, словно полный жемчуга Аден.

 

И, прославленный молвою, стал известен всем

Хаварнаком озаренный берег, как Ирем.

 

Как Овен на вешнем небе ярко светит нам,

Хаварнак светил, и рядом с ним светил Бахрам.

 

Проводил Бахрам на кровле ночи до утра.

В небе чашу поднимала за него Зухра.

 

Видел стройные чертоги в отсветах зари,

Полная луна — над кровлей, солнце дня — внутри.

 

В глубине палат сияли факелы в ночи,

С кровли путникам светили, как луна, в ночи.

 

И всегда отрадный ветер веял меж колонн,

Запахом садов, прохладой моря напоен.

 

Сам Бахрам, лишь постепенно обходя дворец,

Дивное его величье понял наконец.

 

За одной стеной живую воду нес Евфрат,

Весь в тени дерев цветущих и резных оград.

 

А за башней, что, как лотос, высока была,

Молока и меда речка, скажешь ты, текла.

 

Впереди была долина, сзади — свежий луг,

Пальмы тихо шелестели и сады вокруг.

 

Сам Нуман, что здесь Бахраму заменил отца,

Часто с ним сидел на кровле своего дворца.

 

Над высокой аркой входа он на зелень нив

Любовался с ним часами, светел и счастлив.

 

Даль пред ними — вся в тюльпанах, как ковер, цвела,

Дичью полная — к ловитве души их звала.

 

И сказал Нуман Бахраму: «Сын мой, рад ли ты?

Хорошо здесь! Нет подобной в мире красоты».

 

Рядом был его советник. Чистой веры свет

Мудрому тому вазиру даровал Изед.

 

И сказал вазир Нуману: «В мире все пройдет,

Только истины познанье к жизни приведет.

 

Если свет познанья брезжит в сердце у тебя,

Откажись от блеска мира — правду возлюби'!»

 

И от жара этой речи, что, как пламя, жгла,

Содрогнулся дух Нумана, твердый как скала.

 

С той поры как семь небесных встали крепостей,

Не бывало камнемета этих слов сильней.

 

Шах Нуман спустился с кровли в час полночной мги,

Молча он, как лев, к пустыне устремил шаги.

 

Он отрекся от сокровищ, трона и венца.

Прелесть мира несовместна с верою в творца.

 

От богатств, какими древле Сулейман владел,

Он отрекся; сам изгнанья он избрал удел.

 

Не нашли нигде ни шаха, ни его следов,

Он исчез, ушел от мира, словно Кей-Хосров.

 

Хоть Мунзир людей на поиск тут же снарядил,

Не нашли, как будто ангел беглеца укрыл.

 

Горевал Мунзир, потерей удручен своей,
Он провел в глубокой скорби много долгих дней.

 

Выпустил кормило власти из своей руки...

Стал дворец его высокий черным от тоски.

 

Но утихло в скорбном сердце горе наконец;

Власть его звала, к правленью призывал венец.

 

Он искоренил насилье твердою рукой,

Ввел законы, дал народу счастье, мир, покой.

 

А когда он полновластным властелином стал,

Ездигирд ему признанье и дары послал.

 

А Бахрама, словно сына, шах Мунзир растил.

Был отцом ему. Нет, больше и роднее был.

 

Сын Нуман был у Мунзира; вырастал, как брат,

Он с Бахрамом. Оба шахский радовали взгляд.

 

Ровня был Бахрам по крови, одногодок с ним,

Он не разлучался с братом названым своим.

 

Вместе обучаться стали грамоте они,

За игрой веселой вместе проводили дни,

 

На охоту выезжали вместе в дни весны,

Никогда, как свет и солнце, не разделены.

 

Так Бахрам в высоком замке прожил много лет?

Помыслы его премудрый направлял мобед.

 

К знанью был Бахрама разум с детства устремлен.

Как достойно сыну шаха, был он обучен.

 

Изучал Бахрам арабский, греческий язык.

Старый маг его наставил тайне древних книг.

 

Сам Мунзир, многоученый и разумный шах,

Объяснял ему созвездий тайны в небесах.

 

Ход двенадцати созвездий и семи светил

Ученик его прилежный вскоре изучил.

 

Геометрию постиг он, вычислял, чертил.

Алмагест и сотни прочих таинств изучил.

 

Он, ночами наблюдая звездный небосвод,

Стал читать светил движенье и обратный ход.

 

Ум его величьем мира стройным был объят.

Знанья перед ним раскрылись, как бесценный клад.

 

И, увидя в восхищенье, что его Бахрам

Зорок мыслью, в постиженье знания упрям,

 

Все, что разум человека за века постиг,

Все, чем стал он перед небом и землей велик, —

 

Все Мунзир законов стройных кругом вместе слил

И, как книгу, пред Бахрамом наконец открыл.

 

И Бахрам, учась прилежно, стал в конце концов

Искушен во всех науках — даре мудрецов.

 

Были внятны все таблицы звездные ему,

Сокровенное он видел сквозь ночную тьму.

 

Астролябией и стержнем юга он владел,

Он узлы деяний неба развязать умел.

 

И когда наукой книжной был он умудрен,

Боевым владеть оружьем стал учиться он.

 

Он игрою в мяч, искусством верховой езды

Мяч выигрывал у неба и его звезды.

 

А когда в степи он ветер начал обгонять,

На волков и львов с арканом начал выезжать.

 

А в степи заря рассвета и лучи ее

Пред копьем его бросали на землю копье.

 

Вскоре он в стрельбе из лука равного не знал,

Птицу в высоте небесной он стрелой пронзал.

 

Полный весь колчан порою посылал он в цель.

Каждою своей стрелою попадал он в цель.

 

Так пускал он стрелы густо, так рубил мечом;

Что никто бы не укрылся от него щитом.

 

На скаку, в пылу охоты он копье метал,

На скаку в кольцо копьем он метким попадал.

 

Острием копья колечко с гривы льва срезал

И кольцо с замка сокровищ он мечом снимал.

 

На ристалище, когда он лук свой брал порой,

В волосок он — за сто гязов попадал стрелой.

 

Все, что в поле на ловитве взгляд его влекло,

От летящих стрел Бахрама скрыться не могло.

 

Так в науках и в охоте перед ним всегда

Реяла его удачи яркая звезда.

 

Доблестью его гордились ближние царя,

С похвалою о Бахраме всюду говоря.

 

Говорили: «То он в схватку с ярым львом вступил.

То он барса на охоте быстрого сразил».

 

И такие о Бахраме всюду речи шли,

И его «Звездой Йемена» люди нарекли.

БАХРАМ БЕРЕТ ВЕНЕЦ

 

Только в золотой короне утро над землей

На подножии рассвета трон воздвигло свой,

 

Полководцы и вельможи шахов поднялись

И с войсками на майдане ратном собрались.

 

Все войска Арабистана ожидали там,

Против них войска Аджама тоже стали там.

 

Стражи царского зверинца из глубоких рвов

Вывели двух разъяренных людоедов-львов.

 

Приковали львов цепями рядом к двум столбам,

Чтоб меж ними невредимо не прошел Бахрам.

 

Тут зверинца главный сторож, богатырь-храбрец

Под охрану львов могучих положил венец.

 

Золотой венец меж черных этих львов лежал,

Словно между двух драконов месяц заблистал.

 

Но не таза гром драконов черных испугал,

Таз судьбы и меч Бахрама тьму с небес прогнал.

 

По земле хвостами били, яростью горя,

Эти львы, они рычали, будто говоря:

 

«Кто посмеет подойти к нам и корону взять?

Кто посмеет у дракона клад его отнять?»

 

Но рожден с железным сердцем славный был Бахрам,

Много львов убил, дракона победил Бахрам.

 

На цепях те львы ходили, растерзать грозя,

На полет стрелы к ним было подойти нельзя.

 

По условию мобедов, должен был Бахрам

Первым выйти за короной к двум огромным львам.

 

Если, мол, возьмет корону — будет шахом он,

Примет чашу золотую и взойдет на трон.

 

Если ж не возьмет — от трона отречется пусть

И туда, откуда прибыл, вновь вернется пусть.

 

То условие без спора принял шах Бахрам,

Он спокойно с края поля подошел ко львам.

 

Он охотником в Йемене самым первым слыл,

Он за жизнь свою до сотни львов степных убил.

 

И арканом львов ловил он, и стрелой стрелял,

И копьем своим, и сталью острой убивал.

 

Разве сотню львов убивший побоится двух?

Он, как сталь, в охоте львиной закалил свой дух.

 

Он своей кольчуги полы за кушак заткнул,

Подошел, как вихрь палящий, прямо к львам шагнул.

 

Сам на львов, как лев пустыни, грозно зарычал

И венец рукою левой между ними взял.

 

Эти львы, увидя доблесть львиную его,

И бесстрашье и отваги львиной торжество,

 

Ринулись, как исполины, на него. Скажи:

Острые мечи в их пасти, в лапах их — ножи.

 

Захотели шахской кровью свой украсить пир,

Захотели миродержцу тесным сделать мир.

 

Но Бахрам зверей свирепых грозно проучил,

Кровью этих львов свой острый меч он омочил.

 

Обезглавил их и злобе положил конец.

Он живым ушел с майдана и унес венек

 

Возложил его на темя и воссел на трон,

Так судьбой своей счастливой был он одарен.

 

Тем, что он неустрашимо взял венец у левов,

Сверг Бахрам лису с престола древнего отцов.

ТРОННАЯ РЕЧЬ БАХРАМА-ГУРА

О СПРАВЕДЛИВОСТИ

 

Он сказал: «На отчий трон я возведен судьбой,

Бог мне даровал победу и никто другой.

 

Я хвалу и благодарность небу воздаю.

Тот, кто верит в бога, милость обретет мою.

 

Я о милости не должен вечного молить,

Бога я могу за милость лишь благодарить.

 

Я у львов корону отнял. Меч ли мне помог?

В этом подвиге помог мне всемогущий бог.

 

И когда обрел венец я и высокий трон,

Должен быть я справедливым, чтоб одобрил он.

 

Если даст он, так во всем я буду поступать,

Чтоб никто не мог в обиде на меня пенять.

 

Вы друзья мои, вельможи моего дворца,

Пусть дороги ваши будут прямы до конца.

 

Знайте, кто из вас от кривды низкой отойдет,

В справедливости спасенье верное найдет.

 

Если кто не будет ухо правое держать,

У того придется уху левому страдать.

 

Я для всех, как подобает истому царю,

Правосудья и защиты двери отворю.

 

Мы теперь во имя правды в руки власть берем,

Злом за зло платить мы будем, за добро — добром.

 

И пока стоит на месте синий небосвод,

Слава тем, кто в край блаженный с миром отойдет.

 

А живущим всем мы будем, как надежный щит,

Одарим добром, надеждой, не творя обид.

 

Где вину простить возможно, лучше там простить.

Зла не делай там, где можно милость допустить».

 

Так намеренья благие обнаружил он,

И ему вельможи низкий отдали поклон.

 

С приближенными беседу час иль два он вел,

А потом, сойдя с престола, отдыхать пошел.

 

Правил он страною мудро, правый суд вершил,

И народ был благодарен, бог доволен был.

 

Для совета звал он светлых разумом мужей,

Не было в стране раздоров, смут и мятежей.

ЗАСУХА И МИЛОСЕРДИЕ БАХРАМА

 

Были в некий год жарою спалены поля,

И зерна не уродила щедрая земля.

 

Был такой во всем Иране страшный недород,

Что голодный пахарь начал есть траву, как скот.

 

Мир от голода в унынье голову склонил,

Хлеб у скупщиков богатых страшно дорог был.

 

Весть о бедствии народном шаху принесли,

Молвили: «Простерся голод по лицу земли.

 

Смерть, страданья, людоедство на земле царят;

Словно волки, люди падаль и людей едят».

 

И Бахрам решил немедля бедствие избыть.

Двери всех своих амбаров он велел открыть.

 

А правителям окраин отдал он приказ,

Чтобы людям царских житниц роздали запас.

 

Написал: «Во всех селеньях пусть и в городах

Люди хлеб берут бесплатно в наших закромах.

 

У богатого за деньги забирайте хлеб,

Голодающим бесплатно раздавайте хлеб.

 

А когда не будет ведать голода страна,

Птицам высыпьте остатки вашего зерна.

 

Чтоб никто в моих владеньях голода не знал,

Чтоб никто от недостатка пищи не страдал!»

 

А когда голодных толпы к житницам пришли

И домой мешки с пшеницей царской унесли,

 

Шах зерно в чужих владеньях закупить велел

И закупленное снова раздавать велел.

 

Он усердствовал, сокровищ древних не щадя,

Милости он сыпал гуще вешнего дождя.

 

Хоть подряд четыре года землю недород

Посещал, зерно от шаха получал народ.

 

Так в беде он истым Кеем стал в своих делах,

И о нем судили люди: «Подлинный он шах!»

 

Так избыл народ Ирана горе злых годин;

Все ж голодной смертью умер человек один.

 

Из-за этого бедняги шах Бахрам скорбел,

Как поток, зимой замерзший, дух в нем онемел,

 

И, подняв лицо, Яздана стал он призывать,

И о милости Яздана стал он умолять:

 

«Пищу ты даруешь твари всяческой земной!

Разве я могу сравняться щедростью с тобой?

 

Ты своей рукой величье малому даешь,

Ты величью истребленье и паденье шлешь.

 

Как бы я ни тщился, хлеба в житницах моих

Недостанет, чтоб газелей накормить степных,

 

Только ты — победоносной волею своей

— Кормишь всех тобой хранимых — тварей и людей.

 

Коль голодной смертью умер человек один,

То поверь, я неповинен в этом, властелин!

 

Я не ведал, что бедняга жил в такой нужде,

А теперь узнал, но поздно, не помочь беде».

 

Так молил Бахрам Яздана, чтобы грех простил,

И Бахраму некий тайный голос возвестил:

 

«За твое великодушье небом ты прощен,

И в стране твоей отныне голод прекращен.

 

Да! Подряд четыре года хлеб ваш погибал,

Ты ж свои запасы людям щедро раздавал,

 

Но четыре года счастья будет вам теперь,

Ни нужда, ни смерть не будут к вам стучаться в дверь!»

 

И четыре круглых года, как сказал Яздан,

Благоденствовал и смерти не видал Иран.

 

Счастлив шах, что добротою край свой одарил

И от хижин смерть и голод лютый удалил.

 

Люди новые рождались. Множился народ.

Скажешь: не было расхода, был один доход.

 

Умножалось населенье. Радостно, когда

Строятся дома; обильны, людны города.

 

Дом за домом в эту пору всюду возникал,

Кровлею к соседней кровле плотно примыкал.

 

Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец,

Сам по кровлям он пришел бы к целям наконец.

 

Если это непонятно будет в наши дни,

Ты, читатель, летописца — не меня — вини.

 

Народился люд, явилось много новых ртов,

Пропитанья было больше все ж, чем едоков.

 

На горах, в долинах люди обрели покой,

Радость и веселье снова потекли рекой.

 

На пирах, фарсанга на два выстроившись в ряд,

Пели чанги и рубабы и звучал барбат.

 

Что ни день — то, будто праздник, улица шумна.

Возле каждого арыка был бассейн вина.

 

Каждый пил и веселился, брань и меч забыл,

И, кольчугу сняв, одежды шелковые шил.

 

Ратный шум, бряцанье брани невзлюбили все,

О мечах, пращах и стрелах позабыли все.

 

Всякий, у кого достаток самый малый был,

Радовался, услаждался и в веселье жил.

 

Ну, а самым бедным деньги шах давать велел

На потехи. Всех он видеть в радости хотел.

 

Каждого сумел приставить к делу он в стране.

Чтобы жизнь была народу радостна вдвойне,

 

На две части приказал он будний день разбить,

Чтоб сперва трудиться, после — пировать и пить.

 

На семь лет со всей страны он подати сложил,

Ствол семидесятилетней скорби подрубил.

 

Тысяч шесть созвать велел он разных мастеров:

Кукольников, музыкантов, плясунов, певцов.

 

Он велел их за уменье щедро наградить

И по городам, по селам им велел ходить, —

 

Чтоб они везде ходили с песнею своей,

Чтобы сами веселились, веселя людей.

 

Меж Тельцом и Близнецами та была пора, —

Рядом шла с Альдебараном на небе Зухра.

 

Разве скорбь приличествует людям той порой,

Как Телец владычествует на небе с Зухрой?

 

 

БАХРАМ И РАБЫНЯ

 

 

Поохотиться, порыскать захотел Бахрам

По долинам травянистым, по глухим горам.

 

В степь рассветною порою он коня догнал

И, пустив стрелу, в онагра быстрота попал.

 

Вровень с Муштари звездою в небе плыл

Стрелец, Муштари достал стрелою царственный стрелец.

 

А загонщики из поля дальнего того

Стадо легкое онагров гнали на него.

 

И охотник, нетерпеньем радостным томим,

Сдерживал коня на месте, что играл под ним.

 

Вот пускать он начал стрелы с тетивы тугой.

В воздухе стрела свистела следом за стрелой.

 

Промаха не знал охотник, прямо в цель он бил,

Пробегающих онагров много подстрелил.

 

Если есть онагр убитый и кувшин вина —

Полная огня жаровня алчущим нужна.

 

Дичь степную настигали за стрелой стрела

И без промаха пронзали, словно вертела.

 

Даже самых быстроногих шах не пропускал,

Настигал, и мигом им он ноги подсекал.

 

Шах имел рабу, красою равную луне;

Ты такой красы не видел даже и во сне.

 

Вся — соблазн, ей имя — Смута, иначе — Фитна,

Весела, очарованьем истинным полна.

 

Петь начнет ли, на струнах ли золотых играть —

Птицы вольные слетались пению внимать.

 

На пиру, после охоты и дневных забот,

Шах Бахрам любил послушать, как она поет.

 

Стрелы — шахово оружье. Струны — стрелы дев.

Как стрела, пронзает сердце сладостный напев.

 

Стадо вспугнутых онагров показалось там,

Где земля сливалась с небом. Поскакал Бахрам

 

По долине в золотистый утренний туман,

Сняв с крутой луки седельной свой витой аркан,

 

На кольцо он пусковое положил стрелу,

Щелкнул звонкой тетивою и пустил стрелу.

 

В бок онагру мчащемуся та стрела вошла,

И, целуя прах, добыча на землю легла.

 

За короткий срок он много дичи подстрелил;

А не стало стрел — арканом прочих изловил.

 

А рабыня, отвернувшись, поодаль сидела, —

От похвал воздерживалась — даже не глядела.

 

Огорчился шах, однако слова не сказал.

Вдруг еще онагр далеко в поле проскакал.

 

«Узкоглазая тюрчанка! — шах промолвил ей, —

Что не смотришь, что не ценишь меткости моей?

 

Почему не хвалишь силу лука моего?

Иль не видит глаз твой узкий больше ничего?

 

Вот — онагр, он быстр на диво, как поймать его?

От крестца могу до гривы пронизать его!»

 

А рабыня прихотливой женщиной была,

Своенравна и упряма и в речах смела.

 

Молвила: «Чтоб я дивилась меткости твоей,

Ты копытце у онагра с тонким ухом сшей».

 

Шах, ее насмешки слыша, гневом пламенел,

Он потребовал подобный ветру самострел.

 

И на тетиву свинцовый шарик положил.

В ухо шариком свинцовым зверю угодил.

 

С ревом поднял зверь копытце к уху, на бегу,

Вырвать он хотел из уха жгучую серьгу.

 

Молнией, все осветившей, выстрел шаха был.

Он копыто зверя к уху выстрелом пришил.

 

Обратись к рабыне: «Видишь?» — он спросил ее.

Та ответила: «Ты дело выполнил свое!

 

Ремесло тому не трудно, кто постиг его.

Тут нужна одна сноровка — только и всего.

 

В том, что ты сейчас копыто зверя с ухом сшил, —

Лишь уменье и привычка — не избыток сил!»

 

Шаха оскорбил, озлобил девушки ответ,

Гнев его блеснул секирой тем словам вослед.

 

Яростно ожесточилось сердце у него,

Правда злобою затмилась в сердце у него.

 

Властелин, помедли в гневе друга убивать,

Прежде чем ты вновь не сможешь справедливым стать!

 

«Дерзкую в живых оставлю — не найду покоя.

А убить — женоубийство дело не мужское.

 

Лишь себя я опозорю», — думал гневно шах.

Был у шаха полководец, опытный в боях.

 

Шах сказал: «Покончи с нею взмахом топора —

Женщина позором стала моего двора.

 

Нам не дозволяет разум кровью смыть позор».

Девушку повез вельможа в область ближних гор.

 

Чтобы, как нагар со свечки, голову ее

С тела снять, привез рабыню он в свое жилье.

 

Дева, слезы проливая, молвила ему:

«Если ты не хочешь горя дому своему,

 

Ты беды непоправимой, мудрый, не твори,

На себя моей невинной крови не бери.

 

Избранный и задушевный я Бахраму друг,

Всех рабынь ему милее я и всех супруг.

 

Я Бахрама услаждала на пирах досуг,

Я вернейших разделяла приближенных круг.

 

Див толкнул меня на шалость — дерзок и упрям,

Сгоряча, забыв про жалость, приказал Бахрам

 

Верную убить подругу... Ты же два-три дня

Подожди еще! Сегодня не казни меня.

 

Доложи царю обманно, что раба мертва.

Коль обрадуют владыку страшные слова, —

 

О, убей Фитну тогда же! Жизнь ей не нужна!

Если же душа Бахрама будет стеснена

 

Сожаленьем, то бесследно отойдет беда.

Ты избегнешь угрызений совести тогда.

 

Кипарис судьбы напрасно в прах не упадет.

Хоть Фитна теперь ничтожна, но — пора придет —

 

За добро добром тебе я возмещу сполна!»

Ожерелье дорогое тут сняла она,

 

Полководцу семь рубинов лучших отдала.

А цена тому подарку велика была,

 

Дань с Омана за два лета — полцены ему.

Полководец внял совету мудрому тому.

 

И не сделал ни на волос он вреда Фитне.

Молвил: «Будешь в этом доме ты служанкой мне.

 

Ни при ком Бахрама имя не упоминай.

«Наняли меня в служанки», — всюду повторяй.

 

Данную тебе работу честно выполняй.

О тебе я позабочусь — не забуду, знай!»

 

Тайный договор скрепили, жизнью поклялись;

Он от зла, она от ранней гибели спаслись.

 

Пред царем предстал вельможа через восемь дней,

Стал Бахрам у полководца спрашивать о ней.

 

Полководец молвил: «Змею я луну вручил

И за кровь ее рыданьем выкуп заплатил».

 

Затуманились слезами шаховы глаза,

И от сердца полководца отошла гроза.

 

Он имел одно поместье средь земель своих —

Сельский замок, удаленный от очей мирских.

 

Стройной башни над холмами высился отвес,

Омываемый волнами голубых небес.

 

Шестьдесят ступеней было в башенной стене,

Кровля башни поднималась к звездам и луне.

 

С сожаленьями своими там — всегда одна —

Постоянно находилась бедная Фитна.

 

В том селении корова родила телка,

Ласкового и живого принесла телка.

 

А Фитна телка на шею каждый день брала;

За ноги держа, на башню на себе несла.

 

Солнце в мир несет весну — и несет Тельца.

А видал ли ты луну, что несет тельца?

 

Женщина же молодая, хоть и с малой силой,

Каждый день тельца на кровлю на себе вносила,

 

За шесть лет не покидала дела. Наконец

Стал быком шестигодовым маленький телец.

 

Но красавица, чье тело легче лепестка,

Каждый день наверх вносила грузного быка.

 

Шею нежную, как видно, груз не тяготил,

Бык жирел, и у рабыни прибывало сил.

 

С полководцем тем сидела вечером одна

Узкоглазая с душою смутною Фитна.

 

И четыре крупных лала — красных, как весна,

Из ушных своих подвесков вынула она.

 

Молвила: «Ты самоцветы ценные продай

И, когда получишь плату, мне не возвращай;

 

Накупи баранов, амбры, розовой воды,

Вин, сластей, свечей, чтоб ярко осветить сады.

 

Из жарких и вин тончайших, амбры и сластей

Пиршественный стол воздвигни в замке для гостей.

 

Как приедет к нам властитель, ты встречать поди,

На колени стань пред шахом, на землю пади;

 

Под уздцы коня Бахрама хоть на миг возьми!

Душу распластай пред шахом — позови, прими!

 

Нрав хороший у Бахрама — ласковый, простой.

Коль приедет он, довольны будем мы с тобой.

 

Здесь, на башне, достающей кровлей облаков,

Пир устроим мы, прекрасней дарственных пиров.

 

Если замысел удастся, то, клянусь тебе:

Ожидает нас великий поворот в судьбе».

 

Полководец самоцветов брать не захотел,

Ибо тысячей таких же ценностей владел.

 

Из казны своей он денег сколько надо взял.

Царственный припас для пира скоро он достал.

 

Все там было, чем богаты Фарс и Индостан:

Птица, рыба, дичь, корица, перец и шафран,

 

И рейхан, и вин кувшины, и гора сластей,

Чтоб суфра благоухала амброй для гостей.

 

Все хозяин изготовил. И остался там

Ожидать, когда на ловлю выедет Бахрам.

 

В дни ближайшие делами утомленный шах

Поохотиться, порыскать захотел в горах.

 

Но пред тем как он в ущельях дичи настрелял,

Дичи собственной добычей сам нежданно стал.

 

Поутру он меж холмами ехал налегке

И увидел зелень, воды, замок вдалеке.

 

Густолиственный тенистый он увидел сад,

Словно край обетованный мира и услад.

 

На ветру листва играет, утешая взгляд.

Шах воскликнул: «Чье все это? Кто же так богат?»

 

Чуть селения властитель это услыхал, —

Он у стремени Бахрама в этот миг стоял,—

 

На колени пал и землю он облобызал.

«Ласковый к рабам владыка! — шаху он сказал, —

 

Здесь моя земля. Тобою мне она дана.

Пала капля из фиала твоего вина

 

В дом раба, и благом стала для него она.

Коль тебе пришлись по сердцу тень и тишина

 

Моего угла простого — тем возвышен я!

Ты с простыми — прост. Природа счастлива твоя.

 

Я молю: войди в калитку сада моего!

Старому слуге не надо больше ничего.

 

От твоих щедрот великих раб твой стал богат.

И построил здесь я замок с башней до Плеяд.

 

Башня свежими садами вся окружена.

Если шах на башне выпьет моего вина.

 

Звезды прах у входа в башню будут целовать,

Ветер амброй вдоль покоев будет провевать.

 

Муха принесет мне меду, буйвол — молока!»

Понял шах: чистосердечны речи старика.

 

«Быть по-твоему! — сказал он. — Нынче же приду

Отдохнуть после охоты у тебя в саду».

 

И Бахрам со свитой дальше в поле ускакал.

Приказал хозяин слугам чистить медь зеркал.

 

Все проверил, был порядок всюду наведен.

Словно рай, коврами кровлю изукрасил он;

 

Из диковинок индийских — лучшие достал,

Из китайских и румийских — лучшие достал,

 

И — ковер к ковру — на землю прямо разостлал,

Как песок по ним рассыпал адамант и лал.

 

Вот, ловитвой насладившись, подскакал Бахрам,

И скакун хутгальский шаха прыгал по коврам.

 

Шах на верхнюю ступеньку лестницы встает.

Видит — купола над башней несказанный взлет,

 

Свод высок, — от Хаварнака он свой род ведет,

Пышностью он попирает звездный небосвод.

 

А суфра благоухает розовой водой,

Амброй, винами и манит сладостной едой.

 

И когда Бахрам свой голод сладко утолил,

Начал пир и вкруговую винный ковш пустил.

 

А когда он пить окончил гроздий алый сок,

Капельки росы покрыли лба его цветок,

 

Молвил он: «О, как радушен ты, хозяин мой!

Чудно здесь! Твой дом обилен, как ничей иной.

 

И настолько эта башня дивно высока,

Что арканом ей обвили шею облака.

 

Но на шестьдесят ступеней этой высоты

В шестьдесят годов — как станешь подыматься ты?»

 

Тот ответил: «Шах да будет вечен! И при нем

Кравчим гурия да будет, а Замзам — вином!

 

Я мужчина, я привычен к горной крутизне,

И по лестнице не диво подыматься мне.

 

А вот есть красавица — обликом луна,

Словно горностай султана, словно шелк, нежна:

 

Но она быка, который двух быков грузнее,

Каждый день на башню вносит на девичьей шее,

 

Шестьдесят ступеней может с ношею пройти

И ни разу не присядет дух перевести.

 

Этот бык — не бык, а диво; то не бык, а слон,

Жира своего громаду еле тащит он;

 

В мире из мужчин сильнейших нет ни одного,

Кто бы мог хоть на полпяди приподнять его;

 

Но быка того на плечи женщина берет

И на кровлю башни вносит — под высокий свод».

 

Шах Бахрам от удивленья палец прикусил.

«Где ты взял такое диво? — старца он спросил.—

 

Это ложь! А если правда — это колдовство!

И покуда не увижу чуда твоего,

 

Не поверю я!» И тут же привести велел

Эту женщину; мгновенья ждать не захотел

 

Вниз по лестнице хозяин быстро побежал,

Женщине, быка косящей, все пересказал.

 

Сребротелая все раньше знала и ждала,

И она готова с шахом встретиться была;

 

Одеяньями Китая стан свой облекла,

И своих нарциссов томность розам придала,

 

Обольщения сурьмою очи подвела,

Тайных чар огнями взоры томные зажгла.

 

Плечи, как венцом, одела амброю кудрей;

Локоны черны, как негры, на щеках у ней,

 

Родинка у ней индуса темного темней, —

Рвутся в бой индус и негры — воинов грозней.

 

Маковка в венце жемчужин южной глубины,

Покрывало словно Млечный Путь вокруг луны.

 

А в ушах они рубинов и камней зеленых

Превратили в буйный рынок, скопище влюбленных,

 

Применила семь она снадобий сполна

И как двухнедельная поднялась луна.

 

Вот она к быку походкой легкой подошла,

Голову склонив, на шею чудище взяла,

 

Подняла! Ты видишь — блещет самоцвет такой

Под быком! При этом блеске, словно бык морской,

 

Он бы мог на дне пучины по ночам пастись

И — ступенька за ступенькой — побежала ввысь

 

Женщина и вмиг на кровлю круглую вбежала,

У подножия престола шахского предстала

 

И, смеясь, с быком на шее перед ним стояла.

Шах вскочил, от изумленья ничего сначала

 

Не поняв. Воскликнул: «Это — наважденье сна!»

С шеи на пол опустила тут быка Фитна,

 

И, лукаво подмигнувши, молвила она:

«Кто снести способен наземь то, что я одна

 

Вверх благодаря чудесной силе подняла?»

Шах Бахрам ответил: «Это сделать ты могла

 

Потому, что обучалась долгие года,

А когда привыкла, стала делать без труда;

 

Шею приноравливала к грузу день за