Экономисты прошлого и современность

А.В. АНИКИН

 

 

ЮНОСТЬ

НАУКИ

Жизнь и идеи

мыслителей-экономистов

до Маркса

 

 

Издательство

политической литературы

Москва – 1971

 

 

Введение

 

 

Всякое произведение на историческую тему пишется не только для того, чтобы рассказать о прошлом, но и для того, чтобы выразить через историю отношение автора к современности и ее проблемам. Это, как правило, происходит помимо воли автора, а очень часто делается созна­тельно.

Как известно, порой история науки может быть увле­кательнее романа. Однако эта книга — не роман; вместе с тем она и не обычная история экономической мысли. Жанр популярных и, как автор хотел бы надеяться, зани­мательных очерков позволяет выделять наиболее выпук­лые биографические и научные детали, более свободно переходить от далекой истории к современности с ее слож­ными и острыми вопросами.

Книга рассчитана на широкие круги читателей, в том числе не имеющих специальных знаний по политической экономии. К сожалению, по вине авторов иных учебников и книг встречается у нас, в частности среди молодежи, представление, что политическая экономия — материя су­хая и скучная. При ближайшем рассмотрении это пред­ставление рассеивается. Экономическое устройство обще­ства содержит не меньше увлекательных проблем и загадок, чем природа. В последнее время особенно харак­терно обращение к экономическим вопросам ученых, рабо­тающих в области точных и естественных наук.

Не случайно и то, что у истоков экономической науки стояли выдающиеся мыслители, оставившие неизгладимый след во всей культуре человечества, люди универсального и оригинального ума, большого научного и литературного таланта.

 

Три столетия

Необходимость марксистской попу­лярной, общедоступной книги по

истории экономической мысли определяется также тем, что на Западе издан целый ряд подобных сочинений, на­писанных с позиций буржуазной идеологии, и притом не­редко весьма квалифицированно. Вот, например, книга американца Р. Хейльбронера, в которой трактуется исто­рия экономической мысли до наших дней. Любопытно заглавие этой книги — «The Worldly Philosophers», что можно было бы перевести так: «Философы от мира сего».

Философы от мира сего! Действительно, экономиче­ская наука даже в своих абстрактных построениях нераз­рывно связана с самым главным, что делает человек на земле,— материальным производством. Люди, создавшие ее, брали материал и проблемы из самой гущи общественной жизни своего времени. Идеи экономистов в огром­ной мере определяются развитием общества и хозяйства в их странах. Поэтому в очерках их жизни и деятельности читатель этой книги найдет и сжатые эскизы экономичес­ких особенностей эпохи и страны.

Развитие политической экономии, предопределенное ростом нового, прогрессивного в то время общественного строя — капитализма, потребовало больших мыслителей. И они появились — люди большого таланта и яркой ин­дивидуальности.

Представим себе фантастическую картину: экономистов трех столетий, собранных вместе. Получится довольно пестрое общество!

Большинство англичане, немало французов. Это по­нятно: Англия в XVII—XIX вв. была самой передовой капиталистической страной, и еще во времена Маркса по­литическая экономия считалась преимущественно английской наукой. Рано начал расти капитализм и во Фран­ции. Остальные страны Европы отставали в своем разви­тии. Мало американцев, но среди них мудрый Франклин. О наших соотечественниках будет сказано ниже.

Первыми экономистами были чаще всего, по выраже­нию Маркса, «коммерческие и государственные люди». Их толкали к размышлению над экономическими вопросами практические нужды торговли и государственного управ­ления.

Мы видим современников Шекспира, длинноволосых кавалеров в кружевах и суровых, просто одетых купцов эпохи первоначального капиталистического накопления. Это советчики королей — меркантилисты Монкретьен, То­мас Ман...

Другая группа. Перед нами в больших париках и каф­танах с широкими обшлагами основатели классической политической экономии Петти и Буагильбер и другие предшественники Адама Смита. Они занимаются полити­ческой экономией отнюдь не профессионально, такой про­фессии еще и в помине нет. Петти — врач и неудачливый политик, Буагильбер — судья, Локк — знаменитый фило­соф, Каптильон — банкир. Чаще они все еще обращаются к королям и правительствам, но начинают писать и для просвещенной публики. При этом они впервые ставят тео­ретические вопросы новой науки. Среди них особенно вы­деляется Петти. Это не только гениальный мыслитель, но и замечательно яркая и своеобразная личность.

А вот динамичная фигура Джона Ло, великого про­жектера и авантюриста, «изобретателя» бумажных денег, первого теоретика и практика инфляции. Величие и па­дение Ло — одна из самых ярких страниц в истории Франции начала XVIII в.

Огромные парики, какие мы видим на хорошо извест­ных портретах Мольера или Свифта, сменяются коротки­ми, пудреными, с двумя завитками на висках. Икры обтя­гиваются белыми шелковыми чулками. Это французские экономисты середины XVIII в.— физиократы, друзья ве­ликих философов-просветителей. Их признанный глава — Франсуа Кенэ, врач по профессии и экономист по при­званию. Другой крупный ученый — Тюрго, один из самых прозорливых и прогрессивных государственных деятелей предреволюционной Франции.

Адам Смит... Даже если вы не имеете еще понятия о политической экономии, вы, наверное, вспомните, что Ев­гений Онегин у Пушкина

...читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.

Биография Смита несколько похожа на биографию Ньютона: в ней мало внешних событий и огромная интен­сивность внутренней интеллектуальной жизни.

Имя последователям Смита — легион. В конце XVIII и в начале XIX в. заниматься политической экономией оз­начало быть смитианцем. Великого шотландца начинают понемногу «поправлять» (это слово можно производить не только от «правильный», но и от «правый» в политичес­ком смысле). Это делают люди вроде Сэя во Франции и Мальтуса в Англии. Политическую экономию начинают преподавать в университетах, она становится обязательным элементом образования молодого человека из привилегированных классов.

Но вот на сцене появляется богатый биржевик и ге­ниальный самоучка Давид Рикардо. Это наполеоновская эпоха, и он, разумеется, уже без парика, в сюртуке вме­сто кафтана и в длинных узких брюках вместо панталон до колен. Рикардо суждено сказать последнее слово в бур­жуазной классической политической экономии, сделать ее последний критический вывод. Но уже при его жизни на­чинаются нападки на Рикардо, который показал противоположность интересов основных классов капиталистиче­ского общества — буржуазии и пролетариата.

Последователи Рикардо образуют различные группы. С одной стороны, социалисты пытаются обратить учение Рикардо против буржуазии. С другой стороны, в буржуаз­ной науке на обломках рикардианства развивается вуль­гарная политическая экономия. Так мы подходим к 40-м годам XIX в., когда начинается деятельность К. Маркса и Ф. Энгельса.

Выражая идеи наиболее передовой части буржуазии, экономисты-классики сталкивались с феодально-землевла­дельческой аристократией, которая в Англии имела проч­ные позиции, а во Франции господствовала до революции конца XVIII в. Они сталкивались с выражавшей ее инте­ресы государственной властью и официальной церковью. Да и в капиталистических порядках они принимали и одобряли далеко не все. Поэтому в жизни многих экономи­стов мы видим протест, бунтарство, борьбу. Даже осторож­ный Смит подвергался нападкам реакционеров. Среди социалистов домарксовой эпохи мы встречаем людей твер­дой принципиальности, большого гражданского и лично­го мужества.

В этой книге не рассказывается о пионерах экономи­ческой науки в России. Не потому, что в рассматриваемую эпоху Россия не дала смелых и оригинальных мыслите­лей. Достаточно сослаться на замечательного русского уче­ного и писателя петровской эпохи Ивана Посошкова, на социально-экономические сочинения Радищева, на труды декабристов Н. Тургенева, Пестеля, Орлова.

Однако Россия в XVIII и в начале XIX в. значительно отставала от западноевропейских стран в своем экономи­ческом развитии. Главной общественной проблемой было крепостное право. Буржуазные производственные отноше­ния существовали лишь в зачаточных формах. Отсюда большое своеобразие развития русской экономической мысли. По многим серьезным причинам русская мысль не могла играть роль в формировании экономического учения марксизма, хотя одновременно с Марксом Н. Г. Черны­шевский с гениальной проницательностью анализировал буржуазную политическую экономию Запада.

О русских мыслителях-экономистах надо писать осо­бую книгу. Это важная и достойная задача, но она выходит за пределы поставленных в настоящей работе целей.

 

 

* *

*

 

В этой книге автор стремился следовать старинному девизу популяризаторов науки: развлекая, обучать. Соче­тать занимательность с научностью трудно во всех обла­стях. Может быть, в политической экономии это труднее, чем где-либо. Насколько достигнута поставленная цель, пусть судит читатель. Автор же хотел бы отметить, что без помощи многих товарищей он не мог бы завершить книгу. Прочли рукопись или отдельные главы и высказа­ли полезные соображения и замечания Б.А. Амбарцумов, И.П. Власов, И.Н. Дворкин, В. Д. Казакевич, В. М. Кудров, Л. М. Мордухович, Ю. Я. Ольсевич, С. В. Пронин, М. А. Рабинович, Р. М. Энтов. Всем им — искренняя бла­годарность.

Автор

Глава 1

У ИСТОКОВ

Когда первобытный человек впервые сделал каменный топор и лук, это еще не была экономика. Это была, так сказать, только техника.

Но, имея несколько топоров и луков, группа охотников убила оленя. Мясо этого оленя было поделено между ними, по всей вероятности, поровну: если бы одни получали больше, чем другие, то последние просто не могли бы вы­жить. Жизнь общины далее усложнялась. Возможно, в ней появился мастер, делавший для охотников хорошее оружие и сам не ходивший на охоту. Мясо и рыбу надо было распределять между охотниками и рыбаками, выде­лять долю «оружейнику» и т. д. На какой-то стадии по­явился обмен продуктами труда между общинами и вну­три общин.

Все это была хотя и примитивная, неразвитая, но уже экономика, ибо речь шла не только об отношениях людей к вещам — луку, топору, мясу,— но и об их отношениях между собой в обществе. И не об отношениях вообще, а о материальных отношениях, связанных с производством, а затем с распределением благ, необходимых для жизни людей. Эти отношения Маркс назвал производственными отношениями.

Экономика есть общественное производство, обмен, рас­пределение и потребление материальных благ и совокуп­ность возникающих на этой основе производственных от­ношений. В этом смысле экономика так же стара, как человеческое общество. Экономика первобытной общины была, разумеется, предельно проста, так как предельно просты были орудия, которыми пользовались люди, и до крайности ограниченны были их трудовые навыки. Иначе говоря, были слабо развиты производительные силы, которые и определяют производственные отношения общества, его экономику и другие стороны жизни.

Кто был первым экономистом

Когда человек впервые задумался над тем, почему горит огонь или гремит гром? Вероятно, много тысяч лет назад. Столь же давно он, может быть, задумался над явлениями, составлявшими экономику первобытнообщинного строя, который постепенно разлагался и превращался в первое классовое общество – рабовладельческое. Но эти раздумья не были и не могли быть наукой – системой знаний человека о природе и обществе.

Наука появляется лишь в эпоху зрелого рабовладельческого строя, опиравшегося на гораздо более развитые производительные силы. Познания людей древних государств – Шумера, Вавилонии, Египта, существовавших 4-5 тыс. лет назад, в математике или медицине выглядят порой очень внушительно. Высшие из известных нам образцы древней науки дали античные греки и римляне.

Определенное осмысление фактов экономической жизни началось задолго до того, как в XVII в. выделилась особая область науки – политическая экономия. Ведь многие экономические явления, которые стали объектом исследования этой науки, были известны уже древним египтянам или грекам: обмен, деньги, цена, торговля, прибыль, ссудный процент. И прежде всего люди начинали осмысливать, конечно, главную черту производственных отношений той эпохи – рабство.

Экономическая мысль первоначально не отделяется от других форм мышления об обществе. Поскольку это так, точно определить ее первые проявления невозможно. Неудивительно, что отдельные историки экономических учений начинают с разного. Советский ученый Д.И. Розенберг в книге, вышедшей в 1940 г., начинал с древних греков, а в некоторых наших послевоенных курсах корни экономической мысли ищутся глубже: в древнеегипетских папирусах, в каменной клинописи законов царя Хаммурапи, в древнеиндийских «Ведах».

Немало экономических наблюдений имеется в той сложной мозаике, которую представляет собой библия. Она содержит известное толкование экономической жизни древних евреев и других народов, населявших Палестину и окрестные земли во II и I тысячелетиях до нашей эры. Как правило, это толкование дано в форме заповедей, ука­заний о поведении людей.

Однако тот факт, что, например, американский исто­рик экономических учений профессор Дж. Ф. Белл посвя­щает библии большую главу, а все другие источники тех же времен полностью игнорирует, объясняется, надо полагать, обстоятельствами, не имеющими отношения к науке. Де­ло в том, что библия — это священная книга христианст­ва, с детства известная большинству американских сту­дентов. Наука слегка приспосабливается к этому факту современной жизни.

Древнегреческое общество, находившееся в стадии да­леко зашедшего распада первобытнообщинного строя и формирования рабовладения, получило замечательное ху­дожественное отражение в поэмах Гомера. Эти памятни­ки человеческой культуры — подлинная энциклопедия жизни и мировоззрения людей, населявших около 3 тыс. лет назад берега Эгейского и Ионического морей. Самые различные экономические наблюдения искусно вплетены в ткань увлекательного рассказа об осаде Трои и странствиях Одиссея. В «Одиссее» содержится, вероятно, первая в мировой истории констатация низкой производительности рабского труда:

 

Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим

К делу его, за работу он сам не возьмется охотой:

Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,

Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.

 

Конечно, и законы Хаммурапи, и библию, и Гомера ис­торику и экономисту приходится рассматривать прежде всего как источники сведений о хозяйственном быте древ­них народов. Лишь во вторую очередь можно говорить о них как о памятниках экономической мысли, которая предполагает некоторое обобщение практики, умозрение, абстракцию. Известный буржуазный ученый Иозеф А. Шумпетер (австриец, вторую половину жизни прожив­ший в США) назвал свою книгу историей экономического анализа и потому начал ее сразу с классических гречес­ких мыслителей.

Действительно, в сочинениях Ксенофонта, Платона и особенно Аристотеля были сделаны первые попытки тео­ретически осмыслить экономическое устройство гречес­кого общества. Мы иногда склонны забывать, как много нитей связывают нашу современную культуру с удиви­тельной цивилизацией этого небольшого народа. Наша наука, наше искусство, наш язык, наконец, навсегда впита­ли в себя элементы древнегреческой цивилизации. Об эко­номической мысли Маркс говорил: «Поскольку греки дела­ют иногда случайные экскурсы в эту область, они обнару­живают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Исторически их воззрения образу­ют поэтому теоретические исходные пункты современной науки»[5].

Д. И. Розенберг пишет, что Аристотель ввел термин «экономия». Такое же утверждение содержится в Большой Советской Энциклопедии (2-е издание). Это не вполне точно. Слово экономия (ойкономиа, от слов ойкос — дом, хозяйство и номос — правило, закон) существовало в гре­ческом языке до Аристотеля. Этот термин даже является заглавием особого сочинения Ксенофонта, где в форме диа­лога рассматриваются разумные правила ведения домаш­него хозяйства и земледелия. Такой смысл (наука о домашнем хозяйстве, домоводство) слово «экономия», следо­вательно, уже имело во времена Аристотеля: он был при­мерно на 60 лет моложе Ксенофонта. Правда, оно не об­ладало у греков таким ограниченным содержанием, как наше домоводство. Ведь дом богатого грека являлся це­лым рабовладельческим хозяйством, это был своего рода микрокосм античного мира.

Аристотель употреблял слово «экономия» и производ­ное от него «экономика» в этом же смысле. Но, как изве­стно, он сделал несравненно большее, чем ввел термин: он впервые подверг анализу некоторые основные экономиче­ские явления и закономерности тогдашнего общества, стал, по существу, первым экономистом в истории науки.

Начало начал: Аристотель

Летом 336 г. до нашей эры македонский царь Филипп был предательски убит на свадьбе своей дочери. Кто подослал убийц, осталось навсегда неизвестным. Если справедлива версия, что это было делом рук правителей Персии, то ничего более гибельного для себя они не мог­ли придумать: взошедший на престол 20-летний сын Фи­липпа Александр через несколько лет разгромил и на­всегда уничтожил могучую персидскую державу.

Александр был учеником и воспитанником Аристоте­ля, философа из города Стагира. Когда Александр стал царем Македонии, Аристотелю было 48 лет, и слава его уже широко распространилась по всему эллинскому миру. Мы не знаем, что заставило Аристотеля вскоре после этого покинуть Македонию и переселиться в Афины. Во всяком случае, не ссора с Александром: их отношения ис­портились гораздо позже, когда тот из даровитого юноши превратился в подозрительного и капризного владыку мира. Вероятно, Афины влекли Аристотеля как культурный центр античного мира, как город, где жил и умер его учи­тель Платон и где сам Аристотель провел молодые годы.

Как бы то ни было, в 335 или 334 г. Аристотель с же­ной, дочерью и приемным сыном поселился в Афинах. В последующие 10—12 лет, пока Александр завоевывает всю известную древним грекам обитаемую землю, Аристо­тель с поразительной энергией возводит величественное здание науки, завершая и обобщая труды своей жизни. Но ему не была суждена спокойная старость в кругу учеников и друзей. В 323 г. Александр умер, едва достигнув 33 лет. Возмутившиеся против македонского господства афиняне изгнали философа. В качестве предлога было избрано тра­диционное обвинение в оскорблении богов: Аристотель якобы воздавал божеские почести своей покойной жене. Через год он умер в Халкиде, на острове Эвбея.

Аристотель был одним из величайших умов в исто­рии науки. Дошедшие до нас и достоверно известные по тематике его сочинения охватывают все существовавшие в то время области знания. В частности, он был одним из основателей науки о человеческом обществе — социоло­гии, в рамках которой у него и рассматриваются экономи­ческие вопросы. Социологические сочинения Аристотеля возникли в период его последнего пребывания в Афинах. Это прежде всего «Никомахова этика» (названная так по­томками по имени сына философа, Никомаха) и «Полити­ка» — трактат об устройстве государства.

Как в естественных, так и в общественных науках, Аристотель был ученым «нового типа». Он создавал теории и строил выводы не на основе абстрактных умозаключений, а всегда опираясь на тщательный анализ фактов. Его «Ис­тория животных» была написана на основе обширных зо­ологических коллекций. Точно так же для своей «Поли­тики» он с группой учеников собрал и обработал материалы о государственном устройстве и законах 158 эллинских и варварских государств. В подавляющей части это были полисы, города-государства.

Аристотель сохранился в памяти веков мудрым настав­ником, всегда окруженным учениками и помощниками. Во время последнего пребывания в Афинах ему шел ше­стой десяток, и был он, вероятно, энергичным и бодрым человеком. Согласно преданию, Аристотель любил беседо­вать с друзьями и учениками, прогуливаясь в тенистом саду. Его философская школа вошла в историю под на­званием перипатетиков (прогуливающихся).

«Политика» и «Этика» воспринимаются как своего ро­да записи бесед, иногда размышлений вслух. Исследовате­ли находят в них обращения к слушателям (а не к чи­тателям). Стремясь объяснить свою мысль, Аристотель не­редко возвращается к ней снова, заходит, так сказать, с другого бока, отвечает на различные вопросы слушателей.

Аристотель был сыном своего времени. Рабство пред­ставлялось ему естественным и закономерным, раба он считал говорящим орудием. Более того, в некотором смыс­ле он был консерватором. Ему не нравилось развитие тор­говли и денежных отношений в Греции его времени. Идеа­лом для него было небольшое земледельческое хозяйство (в котором работают, разумеется, рабы). Это хозяйство должно обеспечивать себя почти всем необходимым, а немногое недостающее можно получить путем «справедли­вого обмена» с соседями.

Заслуга Аристотеля-экономиста состоит, однако, в том, что он первым установил некоторые категории политиче­ской экономии и в известной мере показал их взаимо­связь. Если мы сравним собранную из фрагментов «экономическую систему» Аристотеля с пятью первыми глава­ми «Богатства народов» Адама Смита и с первым разде­лом первого тома «Капитала» К. Маркса, мы обнаружим поразительную преемственность мысли. Она поднимается на новую ступень, опираясь на предыдущие. В, И. Ленин писал, что стремление найти закон образования и измене­ния цен (т. е. закон стоимости) проходит от Аристотеля через всю классическую политическую экономию к Мар­ксу[6].

Вот Аристотель устанавливает две стороны товара — потребительную и меновую стоимость и анализирует про­цесс обмена. Он ставит тот самый вопрос, который будет всегда волновать политическую экономию: чем определя­ются соотношения обмена, или меновые стоимости, или, наконец, цены — их денежное выражение. Ответа на этот вопрос он не знает, вернее, он останавливается перед от­ветом и как бы нехотя, поневоле уходит в сторону. Но он в общем правильно высказывает разумные соображения о происхождении и функциях денег и, наконец, по-своему выражает мысль об их превращении в капитал — в день­ги, порождающие новые деньги.

Таков — со всевозможными отклонениями, неясностя­ми, повторениями — путь научного анализа, проделанно­го великим эллином.

Научное наследие Аристотеля всегда было предметом борьбы. Много столетий его философские, естественнона­учные и социальные идеи, превращенные в жесткую дог­му, в нерушимый канон, использовались христианской церковью, псевдоучеными схоластами и политическими реакционерами в борьбе против всего нового и прогрессив­ного. С другой стороны, и люди Возрождения, революцио­неры в науке, опирались на освобожденные от догм идеи Аристотеля. Борьба за Аристотеля продолжается и теперь. Это касается и его экономического учения.

Прочтите внимательно две выдержки, в которых дает­ся оценка экономических взглядов великого грека. Первая оценка принадлежит марксисту, советскому ученому Ф. Я. Полянскому. Вторая — автору одного из буржуаз­ных курсов истории экономической мысли, американскому профессору Дж. Ф. Беллу.

Полянский

«…Аристотель далек был от субъективистских представлений о стоимости и скорее склонялся к объективному истолкованию последней. Во всяком случае общественная необходимость возмещения издержек производства ему, видимо была ясна. Правда, состав издержек им не расшифровывался и этим вопросом он не интересовался. Однако в их составе труду отводилось, вероятно, большое место»[7].

Белл

«Аристотель считал стоимость субъективной, зависящей от полезности товара. Обмен покоится на потребностях людей… Когда обмен справедлив, он покоится на равенстве потребностей, а не на издержках в смысле в смысле затрат труда»[8].

Нетрудно видеть, что эти оценки диаметрально проти­воположны. Речь в обеих цитатах идет о стоимости, этой основной категории политической экономии, с которой мы будем дальше сталкиваться постоянно.

Важнейшую часть экономического учения марксизма составляет трудовая теория стоимости, развитая Марксом на базе критического анализа буржуазной классической политической экономии. Суть этой теории состоит в том, что все товары имеют одно коренное общее свойство: все они продукты человеческого труда. Количество этого тру­да и определяет стоимость товара. Если на изготовление топора необходимо затратить 5 рабочих часов, а на изго­товление глиняного горшка — 1 час, то при прочих равных условиях стоимость топора будет в 5 раз больше, чем стоимость горшка. Это проявится в том факте, что топор будет, как правило, обмениваться на 5 горшков: такова его меновая стоимость, выраженная в горшках. Она может (быть выражена и в мясе, и в ткани, и в любом другом товаре, а в конечном счете — в деньгах, т. е. в известном количестве серебра или золота. Меновая стоимость товара, выраженная в деньгах, есть цена.

Очень важное значение имеет понимание труда, соз­дающего стоимость. Чтобы труд производителя топоров был сравним, сопоставим с трудом горшечника, он дол­жен рассматриваться не как конкретный вид труда данной профессии, а лишь как затрата в течение определенного времени мускульной и умственной энергии человека — как абстрактный труд, независимо от его конкретной формы. Потребительная стоимость (полезность) товара является, конечно, необходимым условием того, чтобы товар имел стоимость, но она не может быть источником стоимости.

Таким образом, стоимость объективна, она существует независимо от ощущений человека, от того, как он субъ­ективно оценивает полезность товара. Далее, стоимость имеет общественный характер, она определяется не отно­шением человека к предмету, к вещи, а отношением ме­жду людьми, создающими товары своим трудом и обмени­вающими эти товары между собой.

В противовес этой теории буржуазная политическая экономия нашего времени за основу стоимости (вернее, меновой стоимости, ибо стоимость как самостоятельную категорию она отвергает) принимает субъективную полезность обмениваемых товаров. Меновая стоимость товара выводится из интенсивности желания потребителя и из наличного рыночного запаса данного товара. Она стано­вится тем самым величиной случайной, «конъюнктурной». Поскольку проблема стоимости уводится в сферу индивидуальных оценок, стоимость здесь теряет общественный характер, перестает быть отношением между людьми.

Читатель может спросить: не идет ли здесь речь о схо­ластических тонкостях? Надо сказать, что некоторые весь­ма искушенные люди на Западе, считающие себя социали­стами, порой говорят, что спор этот устарел, что его пора просто снять.

Но теория стоимости важна не только сама по себе. Необходимым выводом из трудовой теории стоимости яв­ляется теория прибавочной стоимости, объясняющая меха­низм эксплуатации рабочего класса капиталистами. На­против, субъективная теория стоимости и все связанные с ней представления буржуазной политической экономии в принципе исключают эксплуатацию и классовые проти­воречия.

Вот почему идет спор, которому ни много, ни мало 2400 лет: был ли Аристотель отдаленным провозвестником тру­довой теории стоимости или он предок теорий, выводя­щих меновую стоимость из полезности? Спор этот возмо­жен по той причине, что Аристотель не создал и не мог создать сколько-нибудь полную теорию стоимости.

Он видит в обмене уравнение товарных стоимостей и упорно ищет какую-то общую основу уравнения. Уже это было проявлением исключительной глубины мысли и по­служило исходным пунктом для дальнейшего экономического анализа через много веков после Аристотеля. У него есть высказывания, напоминающие какой-то крайне примитивный вариант трудовой теории стоимости. На них, очевидно, и опирается Ф. Я. Полянский в приведенной выше цитате. Но может быть, даже важнее этого именно то ощущение проблемы стоимости, которое видно, например, в таком отрывке из «Никомаховой этики»:

«Действительно, не из двух врачей образуется общество, но из врача и земледельца, и вообще из людей не одинаковых и не равных. Но таких-то людей и должно при­равнять. Поэтому все, что подвергается обмену, должно быть как-то сравнимо... Итак, нужно, чтобы все измеря­лось чем-то одним... Итак, расплата будет иметь место, ко­гда будет найдено уравнение, чтобы продукт сапожника относился к продукту земледельца, как земледелец отно­сится к сапожнику»[9].

Здесь в зачаточной форме содержится понимание сто­имости как общественного отношения между людьми, про­изводящими разные по своей потребительной стоимости товары. Казалось бы, остается один шаг к выводу, что в обмене своих продуктов земледелец и сапожник относят­ся друг к другу лишь так, как определенные количества труда, рабочего времени, необходимого для производства мешка зерна и пары обуви. Но этого вывода Аристотель не делает.

Он не мог сделать такой вывод хотя бы потому, что жил в античном рабовладельческом обществе, которому была по самой его природе чужда идея равенства, равно­значности всех видов труда. Физический труд презирался и считался уделом рабов. Хотя в Греции были и свобод­ные ремесленники и земледельцы, Аристотель каким-то странным образом «не замечал» их, когда дело доходило до толкования общественного труда.

Однако, лишь потерпев неудачу в своих попытках про­никнуть за покров формы стоимости (меновой стоимости), Аристотель, точно со вздохом сожаления, обращается за объяснением загадки к поверхностному факту качественного различия полезностей товаров. Поскольку он, очевидно, чувствует тривиальность такого утверждения (смысл его примерно таков: «Мы меняемся потому, что мне нужен твой товар, а тебе — мой») и к тому же его количе­ственную неопределенность, он заявляет, что сравнимыми товары делают деньги: «Итак, нужно, чтобы все измеря­лось чем-_то одним... Этим одним является, на самом деле, потребность, которая для всего является связующей ос_т новой... В качестве же замены потребности, по соглаше­нию (менаду людьми), возникла монета...»[10].

Это принципиально иная позиция, которая делает воз­можными утверждения вроде приведенной выше цитаты из книги Дж. Ф. Белла.

Экономика и хрематистика

Важное значение имеет еще одно до­стижение Аристотеля — знаменитое противопоставление им экономики и и тем самым первая в истории науки по­пытка анализа капитала. Правда, со словами ему не повезло: слово «экономика» он не вводил заново, но оно вошло во _БСе языки; напротив, придуманное им слово «хрематистик» (от греческого «хрема» — имущество, владе­ние) не привилось. Но дело не в этом.

Мы уже видели, что идеалом Аристотеля было полуна­туральное рабовладельческое хозяйство. Проблемы тако­го хозяйства он и обозначал (как и Ксенофонт) словом «экономика». Для Аристотеля экономика — это естествен­ная хозяйственная деятельность, связанная с производст­вом продуктов, потребительных стоимостей. Она включает и обмен, однако опять-таки лишь в рамках, необходимых для удовлетворения личных потребностей. Пределы этой деятельности тоже естественны: это разумное личное по­требление, человека.

Что же такое хрематистика? Это «искусство наживать состояние»_, т. е. деятельность, направленная на извлече­ние прибыли, на накопление богатства, особенно в форме денег. Иначе говоря, хрематистика — это «искусство» вло­жения и накопления капитала.

Промышленный капитал отсутствовал в античном ми­ре, но немалую роль уже играл торговый и денежный (ростовщический) капитал. Его и изображал Аристотель: «...в искусстве наживать состояние, поскольку оно сказы­вается в торговой деятельности, никогда не бывает преде­ла в достижении цели, так как целью-то здесь оказывает­ся беспредельное богатство и обладание деньгами... Все, занимающиеся денежными оборотами, стремятся увели­чить свои капиталы до бесконечности»[11].

Аристотель считал все это противоестественным, но он был достаточно реалистичен, чтобы видеть невозможность чистой «экономики»: к сожалению, из экономики непре­рывно вырастает хрематистика. Это — правильное наблю­дение: мы сказали бы, что из хозяйства, где продукты производятся как товары — для обмена, неизбежно выра­стают капиталистические отношения.

Необычайную трансформацию претерпела идея Ари­стотеля о естественности экономики и противоестествен­ности хрематистики. В средние века ученые-схоласты вслед за Аристотелем осуждали ростовщичество, а отчасти и торговлю, как «противоестественный» способ обогаще­ния. Но с развитием капитализма все формы обогащения стали казаться естественными, допускаемыми «естествен­ным правом». На этой основе в XVII и XVIII вв. в соци­ально-экономической мысли возникла фигура homo оесоnomicus — экономического человека, мотивы всех дейст­вий которого могут быть сведены к стремлению обогащать­ся. Адам Смит объявил, что экономический человек, стре­мясь к своей выгоде, одновременно действует на пользу общества, и так вырастает лучший из известных Смиту миров — буржуазный мир. Для Аристотеля выражение homo oeconomicus могло бы означать нечто прямо проти­воположное — человека, стремящегося к удовлетворению своих разумных потребностей, отнюдь не беспредельных. А эту гипотетическую фигуру без плоти и крови — героя экономических сочинений времен Смита, ему, очевидно, пришлось бы назвать homo chrematisticus.

Оставляя великого эллина, мы должны перенестись почти на 2 тыс. лет вперед — в Западную Европу конца XVI — начала XVII в. Это не значит, конечно, что 20 ве­ков прошли для экономической мысли без следа. Эллинистические философы развивали некоторые идеи Аристо­теля. Римские авторы много писали по предмету, который мы называем экономикой сельского хозяйства. Под рели­гиозной оболочкой, в которую оделась наука в средние ве­ка, порой скрывались своеобразные экономические идеи. Комментируя Аристотеля, схоласты развивали концепцию «справедливой цены». Обо всем этом можно прочитать в любом курсе истории экономической мысли. Но эпоха распада рабовладельческого строя, созревания и господст­ва феодализма не способствовала развитию экономической науки. Политическая экономия как самостоятельная нау­ка возникает лишь в мануфактурный период развития ка­питализма, когда в недрах феодального строя складывают­ся уже значительные элементы капиталистического про­изводства и буржуазных отношений.

Наука получает имя