Городской взгляд на деревенское «поле»

Приезжая в «поле», мы каждый раз возобновляем отношения с мест­ными жителями. Мы не становимся для сельчан «своими» (если понимать «свои» в классической социологической дихотомии «свои» — «чужие»). Можно привести в пример семью, которая 15 лет назад приехала в деревню из Казахстана, но для остальных жителей по-прежнему остается «чужой», «другой», «приезжей». Мы — исследователи — с каждым новым приездом становимся более известными, понятными и привычными для жителей де­ревни, но, тем не менее, остаемся «чужими». Это создает определенные трудности во взаимодействии с нашими информантами. Однако, как оказа­лось, сохранение статуса «чужих» — и с точки зрения жителей, и с точки зрения нас самих — важно для работы в таком поле.

Знакомство с сообществом мы начали с представителей официальной власти. Участие проводника — человека, известного местным жителям, — значительно облегчило нам вход в поле. Впоследствии круг наших деревен­ских знакомых расширялся. Сразу установились добрые отношения с хозяй­кой дома, который мы снимаем. По мере того как расширялась сеть наших контактов, мы получали все больше возможностей найти точки соприкос­новения с другими сельчанами. Наши ссылки на то, что мы «живем у Лидии Степановны»^[68], «ходили в баню к Петровым», «знакомы с директором шко­лы», помогали нам объяснить наше пребывание в деревне, продемонстриро­вать свою включенность в жизнь сообщества.

Многие жители деревни были долгое время «скрыты» от нас по той прит чине, что мы в первую очередь знакомились с «публичными» людьми — работниками почты, магазинов, библиотеки, школы. От них мы узнавали имена тех, с кем нам было важно встретиться. Мы обращались к знакомым с просьбой помочь найти этих людей. Обычно, называя нам фамилии телят­ниц или пастухов, они с недоумением замечали, что нам не о чем говорить с этими людьми, что ничего интересного или важного они нам не расскажут. Очевидно, многие жители деревни восприняли нас — пришедших извне — как тех, кому интересна фасадная сторона жизни, и пытались выбрать «де­легатов» своего сообщества, его «лучших», на их взгляд, представителей. Им было странно и в какой-то степени неприятно видеть в нас людей, инте­ресующихся жизнью мигрантов, алкоголиков, безработных. Не исключено, что за этим желанием продемонстрировать лучшее и скрыть от нас «изна­нку» деревенской жизни, стоит особая ответственность жителей небольшо­го сообщества за каждого его члена. В данном случае «изба, из которой не принято выносить сор», это все деревенское сообщество.

В установлении доверительных отношений с деревенскими жителями важную роль сыграло наше участие в их деятельности: общий опыт сбли­жает. Нас запоминали как тех, кто «тоже помогал», «сажал клумбу», «пере­мыл всю посуду», «был на именинах» и пр. Одна из первых наших знакомых, Анна, после службы в деревенской церкви^[69], устраивает обед (трапезу) для священника и прихожан. Мы несколько раз помогали ей приготовить еду, накрыть на стол, помыть посуду. В один из таких дней места за столом всем не хватило и в первую очередь пригласили приехавших из других деревень. Нас тоже стали звать пообедать вместе с гостями, однако местные женщи­ны — те, с кем мы готовили трапезу, — объяснили: «они с нами», и предло­жили нам сесть за стол позже — «со своими».

Возникающие у нас бытовые проблемы также служили поводом для зна­комства и общения с местными жителями. Кому-то из них мы оставляли электрическую плитку на хранение, чтобы ее не украли из пустого дома, пока нас нет, у кого-то брали напрокат одеяло и пр. Когда у одной из наших коллег сломались очки, нам сразу назвали имя человека, который сможет нам помочь. Так мы познакомились с местным умельцем.

С первых дней пребывания в деревне мы поняли, что некомпетентны во многих аспектах деревенской жизни. Наше жилище — типичный для дан­ного региона деревенский дом, в котором не предусмотрены привычные для нас — городских жителей — удобства. Нужно брать воду в колодце, топить печь, выходить в холодный туалет, а в баню, которая топится раз в неделю, по субботам, проситься к знакомым. Как топить печь, как чинить неисправ­ности в дымоходе, где взять ведро или тройник, куда ходить за водой, во сколько отправляется вечерний рейсовый автобус? Для ответов на эти воп­росы нам приходилось обращаться к местным жителям. Наше обыденное знание, достаточное для городской жизни, оказалось во многом бесполезно для жизни в условиях деревни.

Нельзя сказать, что деревенские жители отказывали нам в компетент­ности. Наоборот, с их точки зрения, мы, городские — образованнее, куль­турнее, современнее. Однажды мы смотрели телеигру «Кто хочет стать мил­лионером?» с семьей наших знакомых. До этого они рассказывали нам, что это их любимая игра, и им не раз удавалось правильно ответить на сложные вопросы. Наше присутствие полностью изменило сценарий просмотра. Хо­зяева или не решались при нас давать свои варианты ответов или делали это с сомнением в голосе. Они делегировали нам роль «знатоков». «Вон, девчон­ки грамотные, сейчас ответят», — говорили они.

Сельчане не пытались конкурировать с нами в «городских» вопросах. Случалось, что они стремились использовать нашу связь с городом. Нас просили привезти книги для библиотеки, рассказать детям о профессии со­циолога, позвонить родственникам в Санкт-Петербурге. Местные жители часто интересовались, чем мы занимаемся в городе, где работаем, ходим ли, например, в театр.

Восприятие нас как городских, плохо разбирающихся в деревенской повседневности, «культурных», «умных», «избалованных» и пр. создавало дистанцию между нами и местными жителями. Каждой из нас случалось наблюдать или становиться участницей «неудобных» ситуаций, в которых различие «городских» и «деревенских» правил взаимодействия станови­лось причиной взаимного непонимания и смущения. В один из первых при­ездов, пытаясь завести знакомства с «простыми» жителями деревни, мы ежедневно приходили под вечер на место, где обычно встречают с пастьбы овец и коз. Мы говорили на разные темы, которые были интересны нашим собеседникам: от погоды до равнодушия представителей местной админи­страции. В один из таких вечеров кто-то спросил нас, кто мы такие и чьих коз ждем. Нас опередила баба Тая: «Да они так, приходят с нами похуев- ничать^[70]». Многие засмущались и стали извиняться: «Да вы не подумайте, мы не ругаемся, мы шутим». Так или иначе, в нашем присутствии сельские жители следили за своей речью и старались «облагородить» ее. За «нелите­ратурный» язык часто извинялись. Однажды мы стали свидетелями беседы двоих мужчин. После «красноречивой» фразы одного из них смущенный со­беседник, понявший, что мы могли все это слышать, попытался оправдать­ся: «Наверное, вы больше и приезжать-то сюда не захотите после таких раз­говоров». Допуская, что так «некультурно» можно разговаривать со свои­ми, жители деревни стремятся общаться с нами, как им представляется, на нашем языке.

Были случаи, когда сельчане пытались воспользоваться нашей некомпе­тентностью. Когда мы были в деревне зимой, к нам в дом пришел мужчина и предложил купить у него мясо. Мы отказались. Позднее, из разговоров с жителями, мы узнали, что на днях забили корову, мясо которой оказалось недоброкачественным. Человек, приносивший мясо, участвовал в разде­лывании туши. Предложить мясо кому-то из деревенских он не осмелился. Между тем вероятность того, что мясо можем купить мы — плохо осведом­ленные о деревенских событиях и не разбирающиеся в парной говядине — действительно существовала.

Здесь возникает еще один аспект отношения к нам сельчан, маркиру­ющий нас, «городских», как особую категорию людей, включенных в со­общество. С первых дней нашего пребывания в деревне местные жители старались нас «подкармливать». Летом нам приносили в основном овощи с огорода, зимой — домашние заготовки. В этом видится, в первую очередь, соблюдение правил гостеприимства: гостей принято угощать и, желатель­но, чем-нибудь необычным. Овощи, выращенные на собственном огороде, варенье, сваренное из лесных и садовых ягод, настойка, приготовленная по «фамильному» рецепту — вот что может понравиться гостям из города. Не все из того, чем с нами делились, можно купить в местном магазине (напри­мер, картофеля там не бывает никогда, его можно приобрести только непос­редственно у «хозяев»). Кроме того, выращенное или приготовленное «сво­ими руками», в отличие от того, что продается в магазинах, — это всегда свежее, «натуральное», полезное, вкусное. Сельчане делятся с нами «луч­шим», репрезентируя тем самым преимущества деревенской жизни перед городской.

Таким образом, входя в поле, общаясь с людьми, сближаясь с ними, в большинстве случаев мы продолжаем оставаться для них «городскими», «чужими», «другими». Краткость периодов нашего пребывания в деревне не позволяет нам овладеть большинством знаний и практик, необходимых для того, чтобы превратиться в «своих». Но дело здесь не только в знании и опы­те. Есть представления, стереотипы, которые мешают нам и нашим инфор­мантам воспринимать друг друга как «своих».