Письмо Маркуса к Л., письмо 9

«Знай, нет ничего страшнее подлости тишины. и когда слабыми руками своими ты попытаешься ухватиться за жизнь, вспомни, что стоит лишь назвать её имя, и всё откликнется, всё воспрянет в грации неловких воспоминаний. если же в ответ ты услышишь ритмичный стук в груди и трепет комнаты, признай, что, в сущности, ничего не произошло - разве что еще одно мгновение человеческого безумия обрело покой, а сердце друга, обнаружившего тебя на полу ничком, потому и бьётся, что приняв дары тишины, он поверил в существование в ней бесконечной любви. но он врал, и в ней нет ничего, ничего кроме забвения. все чувства, что рождаются в тишине, обречены на беспрестанное скитание. ведь ожидание, вызвавшее их, и есть начало нескончаемого пути. что знает человек о себе помимо этого ожидания? мы желаем. и желание наше в тишине признаем за рок судьбы, выдавая свои подсознательные желания за данность. надеясь на судьбу, мы сами её и вершим. человек никогда не умирает от предрешенной старости. мы умираем от того, что тишина, давшая нам счастье, сотканное из миллиардов тонких материй, разрастается и заполняет всё вокруг, словно ватное облако. но в нём уже нет и намёка на предвкушение жизни: лишь пустота, да бесноватая глупость. всё, данное нам тишиной, сжимается до вздоха, который в последний раз замирает в груди. и ожидание, свойственное желанию, впредь несёт за собой только очередное ожидание. оно тянется без конца, потому что мы пусты. это бездна. путешествие, в котором вы уже не утруждаете себя определением пункта назначения, начинается с вашего решения "не желать". поверьте, когда вам закроют ладонью глаза, вы вдруг опомнитесь, и сами всё поймете. вы принимали себя безвозмездно и страстно, теперь же имейте смелость всё отдать. тишина здесь! в глазах вашего друга, на занавесках, на полу, под вашим воротничком - она повсюду. и если вы не согласны, попробуйте провести один день наедине с собой, ваши желания свернут вам голову. тишина же будет торжествовать».

 

 

Не помню, как проснулся. Первое, что отпечаталось в памяти – это тяжесть двери, которую мы с Алексом тащили из подвала. Исцарапанными до локтя руками мы, наконец, закинули её на площадку второго этажа.

 

- Ну и какого черта мы тут делаем, Алекс?

- Я же тебе сказал, мы будем менять дверь мистеру Броберу.

- Работать сверхурочно, ты свихнулся? Мне еще всю ночь топтаться у раковины.

- Не волнуйся, он щедро за это заплатит.

- Тебе – да. Но обо мне он и не слыхал.

- Нет, он не заплатит и мне, ни цента. В общем, скоро тебе все станет ясно.

 

Иногда мне казалось, что у Алекса едет крыша. Я уже почти поверил в это, когда он стал с яростью срывать наличники и выбивать старую дверь.

 

- Мистер Бробер не оставил тебе ключ? Какого черта ты делаешь?

 

Но дверь уже провалилась в темный проем и устлала пол, забрав с собой в преисподнюю пару дорогих туфель хозяина. Я стал медленно осознавать, что пути назад нет, и либо я сейчас поставлю этому старому хрычу новую дверь, либо он напишет на нас донос в полицию. Пока все наше дельце походило на какой-то разбой и мне стало чертовски не по себе. Настолько, что я схватил молоток, и колотил, что есть мочи, иногда попадая себе по пальцам, взвизгивая, но продолжая работать и ненавидеть Алекса, с ухмылкой приколачивающего к двери новую обшивку.

 

Когда работа была сделана, мы закурили, присев на подоконнике. Я ничего не ел с утра, а потому в желудок походил на булыжник, который неустанно тянул меня вниз. Нет ничего проще, чем научиться страдать. Просто испортите себе желудок, и вы будете радоваться каждой мелочи, каждому лучу солнца, настолько вам будет плохо. Я никогда не помню и сотой доли того, что произошло до обеда, потому что мой мозг всерьез занят тем, чтобы не выблевать свое нутро и сделать еще пару уверенных шагов.

 

Мистер Хрыч, не заставив себя ждать, уже перекатывался вверх по лестнице. Бробер был нашим соседом снизу. Я хотел было с ним поздороваться, потому что ждал, если не денежной компенсации за мои занозы, то как минимум приглашения на скудный обед. Но только я разинул рот, как Алекс ударил меня по спине, так что я чуть было не прокусил язык. Я хотел было двинуть ему в челюсть, но он меня остановил.

 

- Посмотри, как этот растяпа открывает дверь – смеялся Алекс.

- Он ничего не открывает, тупой ты осел! Потому что ключи у тебя.

- Да сколько можно повторять – у меня нет никаких ключей!

 

Я пристально посмотрел на него, пытаясь уловить в этом хотя бы долю иронии, но Алекс уже не шутил. Его лицо расплылось в смиренной улыбке.

 

- Ты только посмотри, как этот идиот примеряет к новой по цвету двери свой старый ключ. Он и подумать не мог, что когда-нибудь в его размеренно жизни может случиться подобное. А теперь он идет на наш этаж. Зачем же? Ах да, спускается вниз, качая головой. Смотри - не ошибся, оказывается этажом. Сразу пришел к своей квартире. Еще одна попытка достать старые ключи. Он уже все перепробовал: пытался открыть замок ключом от гаража, сейфа и даже от рабочего кабинета. Что же ему делать? Ну конечно, пытается налететь на дверь плечом, но это бесполезно. Я заколотил ее намертво.

 

- Алекс, ты в своем уме?

 

- А что в этом такого? У него больше ничего нет. Это квартирка, несколько комнат старого развратника – все, чем он богат. Их потеря для него сродни смерти. Чертов Бробер, смотри как он понесся на улицу.

 

Мистер Бробер и правда выбежал на тротуар и пытался заглянуть в окна своей квартиры, но они были так высоко, что он не видел абсолютно ничего. Он попытался подняться на холм, но чем дальше он отходил, тем более подводило его зрение. Бробер достал свое пенсне, но от него не было никакого толку. В конце концов, он позвал каких-то юнцов, и поговорив с ними, опять устремился внутрь здания.

 

- А вы здесь чего сидите, олухи? – крикнул он нам.

- Вообще-то мы здесь живем, – опешили мы.

- Ну и проваливайте к себе! Что вылупились? - он ударил в дверь ногой, но она не поддалась, лишь штукатурка осыпалась с потолка на его влажную лысину.

 

Мы послушно ушли, хихикая, как во времена нашей юности. Расположившись на холме, мы наблюдали, как какие-то оборванцы принесли мистеру Броберу лестницу, и он, кинув им пару центов, полез на второй этаж к своему окну. Да, какой он теперь мистер? Разбив окно, он забрался внутрь и обхватил голову руками, наверное, решив больше никогда не покидать своего дома. Он так и просидел не раскатанном диване до вечера. В каком ужасе был он, поняв, что потерять все можно в одну секунду. И еще в большем смятении был он от того, что его всё, по сути, и есть ничто.

 

И уже на грани сна, когда волна жалких тряпок захлестнула меня, и погрузив в пучину тишины, заткнула уши невесомым шепотом, я расплакался. Мне было, пожалуй, впервые жаль себя, потому что я сам перестал себе доверять. Даже сейчас я жалею себя, как кого-то постороннего, проходящего за окнами моей палаты. Я не знаю более что есть любовь, а что - ненависть. Словно в аквариуме, я вижу жирные оттиски пальцев на стекле, но что-то не даёт подпустить их вплотную ко мне. Я смиренно переношу все тяготы и невзгоды, не поднимаю головы, не открываю рта. Я неподвижен в карусели нелепых событий.

 

Всё соскальзывает с детского столика передо мной и разбивается о дощатый пол. Мороженное опрокидывается, сироп разливается по осколкам. Слышится долгий протяжный крик. Плач длинною в вечность. И вот мои виски уже седы, мне стыдно в своих ярких брючках и папиных подтяжках. Хочу быть незаметным, хочу быть тише и согласованнее с действительностью. Хочу чтобы ни у кого не возникло и мысли о том, что меня здесь быть не должно. Пусть ничто не нарушает послушного хода карусели. Мои колени упираются в столешницу, носки ботинок боязливо торчат из-под игрушечного стола. Мне гадко и неудобно, но я продолжаю восседать на этом месте, как на троне. Ведь стоит мне встать, как кто-то сразу же пожурит меня, слово маленького юнца. Часы бьют вечность, а я молча наблюдаю как из-под бледно-голубой скатерти бесконечно низвергаются родные, случайные прохожие, стены окрестных домов, политические лидеры и маляры с белилами. Это всеобщая истерия не имеет ни конца ни края. Это истерия тишины, способная лишить рассудка. Закрыв голову руками, я опираюсь на эти волны видений, что есть сил пытаясь их удержать, но они разбиваются о высокую насыпь моего незнания и устремляются обратно, то и дело накатывая снова. Будничное колесо под давлением превращается в бесконечную восьмерку. Движение, ускорение, покой и снова. Остановить, остановить всё, сейчас же! Я требую лишь мгновения тишины. Ради! Ради, ради чего? Что это, наконец? Старость? Неужели я был так близок к тому, чтобы воскликнуть, чтобы вопрошать, к тому чтобы надеяться на «высшие силы»?

 

Нет, этого не может быть. Я всё тот же, единичный в своём роде и неизменный. Я никогда не состарюсь, но и воспоминания о юности не одурманят моё я белыми вечерами. Имя моё – Маркус. Или Алекс? Неважно, впрочем, я стою на улице, очертания которой едва ли могли бы показаться вам необычными. Что же касается любви и ненависти – это чувства одного толка. Однако ненависть более действенна, она рождает зависть, злобу, влечение, а главное – страсть желания. Оно то и является основной шестеренкой, подталкивающей деятельность. Любовь ленива. Она останавливается как только заметно хотя бы малейшее сотрясание воздуха. Ненависть же в накале своём не иссякает и тогда, когда нет и её первообразного смысла. Действие ненависти бесконечно. Вавилонская башня не построена только потому что война с богом всегда в конечном итоге обращается в любовь.

 

И проваливаясь в сон, я чувствую, что уже слышал эти строки где-то, или, во всяком случае, еще услышу. Алекс меряет мою температуру, прикасаясь ко лбу гранитной ладонью.

 

 

Проходили месяцы, а Алекс и дальше продолжал чудить, меняя двери каким-то случайным для меня людям. Разумеется, у него всегда был какой-то особый повод, но я плевать хотел на эту чупуху. Меня развлекали его истории, но иногда накатывала странная тоска, и я не мог объяснить себе, почему именно эти люди были вынуждены хотя бы на пару секунд посмотреть на свою жизнь по-другому, почему именно им открывался какой-то неизведанный, абсурдный смысл нашего существования. Почему на их месте не мог оказаться я, ведь моя жалкая жизнь не на йоту не отличалась от их победоносного шествия по этой планете?

 

По рассказам Алекса, одиноки люди всегда вели себя по-разному: кто-то просто стонал, мотаясь по лестничной клетке, кто-то уходил к соседям пить чай, надеясь на то, что все разрешится само собой, другие же, перед которыми я всю жизнь чувствовал свою ничтожность и в то же время вину, с радостью выбрасывали из рук тяжелые портфели бумаг и уносились прочь, срывая по пути стягивающий шею галстук, рассыпаясь в счастливых проклятиях. Я одевался во мраке утра и пиздовал на работу.

 

 

Но однажды, ступив вечером на порог и толкнув по привычке дубовую дверь, я расскек бровь, ринувшись на выход в обход запертого замка.

 

- Алекс, черт возьми, я же попросил тебя не запираться, когда мы дома. У тебя во всей квартире – пара рубашек, да голодный кот. Кому придет в голову забрать твоего кота?

 

Мы получали свою одежду на фабрике и стирали ее в конце каждой недели. У нас не было денег на собственные вещи, но мы даже не задумывались об этом. Я просаживал все деньги на книги и выпивку. Алекс тоже изредка покупал книги, как правило, в твердом переплете, чтобы поставить на них холодное пиво и не марать хозяйский стол.

 

Вот и теперь он лежал, распластавшись на своей кровати после невыносимой трудовой смены.

 

- Алекс!

- Тсс…Маркус, я тебя ненавижу! Зачем так орать?

- Какого черта ты опять запер дверь?

- Я ничего не закрывал, и вообще, вчера ты возвращался в квартиру последним после своего ночного поскрябывания в пене.

- Не называй так мою работу! По крайней мере, мне неплохо платят, и я могу покупать нам хоть какую-то еду.

- Ну и проваливай со своей жратвой. Ты что разбудил меня, чтобы читать нотации?

- Нет, я разбудил тебя, потому что не могу открыть чертову дверь, - по моему виску сочилась струйка крови.

- Это я запер дверь, - из кухни послышался голос.

 

Мне стало так не по себе, что я своими ступнями прочувствовал каждый миллиметр моих рабочих ботинок. Я собирался было рвануть, но спиной натолкнулся на закрытую дверь, которая на деле оказалась металлической.

 

- Что за черт? Какого вы делаете в нашей квартире? – вырвалось у меня.

 

Опершись одной рукой на стол, на кухне сидел высокий человек в больших очках, напоминающих два иллюминатора – настолько они были выпуклы. Его морщинистое лицо улыбалось, а глаза и вовсе казались какими-то гигантскими из-за чудной оправы. Одет он был строго, но сидел абсолютно расслабившись, словно притащил с собой свое кресло.

 

- Я ваш автор.

- В смысле? Автор чего?

- Автор вас. Я решаю вашу судьбу.

- Вы хотели сказать автор заявлений на нас и решаете нашу судьбу в полиции? Дак вот, послушайте, этот Алекс, он болен, ну, у него изредка появляются такие навязчивые идеи, знаете-ли. Эти двери, это все чепуха, мы все восстановим.

- Не несите бред. Я ваш автор, и я все знаю, хотя бы потому, что я это все сам написал.

- Извините, написали что?

- Вас.

- Вы что один из друзей Алекса? Ну, в смысле, у вас тоже не совсем все на своих местах, ну там, в голове-то? - я стал запинаться и осел по стене на деревянный табурет.

 

- Хотите, ваш любезный друг сейчас проснется и выйдет к нам?

- Не думаю, что это возможно, потому что я уже пытался его разбудить. Вам лучше бы пойти домой. Зайдите как-нибудь в следующий раз.

 

Человек в очках вынул несколько пустых листков и начал что-то усердно на них выводить. Потом он достал папку и положил свои бумажки внутрь. В комнате что-то зашевелилось. Сонный, но довольный Алекс ввалился в кухню, неся с собой бутылку виски, которой у нас, между прочим, и в помине не было. «За дорогих гостей!» - воскликнул он и разлил виски в три стакана. Теперь я был спокоен. Хорошо, что Алекс все-таки знал этого человека, раз приберег для него такой напиток. Но сев за стол, он повернулся ко мне с выпученными глазами.

 

- Это еще кто такой, Маркус?

- Я тебя хочу об этом спросить!

- Маркус, теперь ты веришь в то, что это я? Я же сказал, что Алекс проснется, и он проснулся.

 

Мы вытаращили на него глаза. «Какой к черту автор?» - подумал я.

 

- Понимаете, ваша история заканчивается. И заканчивается довольно скудно. То есть, не сказать, чтобы совсем скудно, но довольно однообразно. Хотя эта штука с дверями, вы, конечно, неплохо все провернули. Я был в отъезде и поручил свои дела стажеру, а он как-то за вами не уследил. Дело в том, что вы не должны были вмешиваться в дела других авторов. Вы не изменили судьбу тех героев, что лишились квартир, но вы изменили их самих. Им впервые в жизни стало страшно за самих себя. Теперь они будут играть свои роли не так правдоподобно, и в них никто не поверит, даже сами писаки. Но в вашем упорстве, неподчинении и свободолюбии, я вижу что-то, до чего не додумался я сам. Я хочу, чтобы вы дописали свою историю, но сделали это максимально живо, так чтобы никто и не подумал, что все это лишь вымысел.

 

- Какой же, черт возьми, вымысел, если мы сидим перед вами, и все вокруг вполне реально. Вы сумасшедший!

 

- Да, пусть я сумасшедший, но я смог проникнуть к вам в дом, заменить дверь и разбудить вашего дружка и все, это пока вы спали почти двадцать три часа. Взгляните на календарь.

 

- И правда, уже двадцать восьмое октября. Черт возьми, мы не могли проспать целые сутки.

 

- А что в этом сложного? Сейчас я черкну пару строк, и вы не проснетесь в течении недели.

 

- Так, давайте без шуток. Тем более, у меня от них воротит желудок. Кажется, у вас было какое-то предложение.

 

Наступило молчание, наши кучерявые с Алексом головы склонились над столом в ожидании. Автор не переставал хитро улыбаться. И это начинало нас чертовски бесить. Наконец, он заговорил.

 

- Да, действительно. Я просто тоже немного растерялся – до того вы недоверчивые. Чего же здесь такого? К вам прихожу я и предлагаю сделку, а вы еще не выслушав, начинаете паниковать. Может быть, все это жалкий розыгрыш? Может быть я шарлатан?

 

- Нам бы хотелось, чтобы именно так и было.

 

- Кхм…К сожалению, нет. Я повторюсь. Вы допишете свою историю сами, но у вас в распоряжении будет лишь несколько глав.

- А что если мы пошлем тебя ко всем чертям? – вдруг заорал Алекс.

 

- Ничего-ничего, я просто придумаю для вас какую-нибудь посредственную концовку. Поймите, я делаю это ради вас.

 

- И чем же все это должно закончиться?

 

- Это никому неизвестно. Все в ваших руках. Делайте, что хотите. Но поскольку я даю вам шанс, я тоже попрошу вас об одном одолжении.

 

- Каком же?

 

- Твои письма, Маркус. Ты же писал их сам, и я никак не мог в это вмешаться. Но, признайся, ты никогда не отправлял их, а лишь складывал в стол, вот сюда, в верхний выдвижной ящик. Мы заберем твои письма, взамен на ваш благополучный финал. Они тебе больше не понадобятся. Ты навряд ли решишься их когда-нибудь отослать. Точнее, если ты не согласишься, то я опишу все именно так. У тебя нет выхода: отказавшись от моих условий, ты обрекаешь меня на смакование всех твоих действий вплоть до самой смерти. Сейчас ты моргнул, и, придя домой, мне придется это записать. Но соглашайся, и тогда – моргай, сколько хочешь. А мы используем твои письма для какого-нибудь романа или, что даже лучше, для биографии. У нас в штате с сюжетами справляются практически все, а вот чувств частенько не хватает.

 

Автор тихонько рассмеялся.

 

- То есть чертовы письма и всё? Мы согласны, - выпалил Алекс.

- И мы вольны быть кем угодно?

 

Глаза автора засияли.

 

- Черт возьми, я ручаюсь за это!

 

Я еще сидел, погруженный в свои мысли, когда Алекс, по-видимому напившись, рассказывал автору, как хорошо мы заживем, будучи отважными моряками, или гонщиками ралли, или бандитами. Он хохотал и брызгал слюной в каком-то неистовом упоении. Я еще никогда не видел его таким.

 

- Маркус, мы будем гангстерами, королями, блядь, дорог. Я придумал! Давай, соглашайся, помнишь, как в детстве мы ставили на уши весь пансион?

Мне было все равно. Я взглянул на Алекса, казалось, впервые за всю свою жизнь, он был счастлив.

 

- Хорошо-хорошо, но только ради тебя, придурок, - Алекс обнял меня, и мы чуть было не рухнули на пол.

 

Автор уже распотрошил мой тайный шкаф и вытащил по одному все письма, пробежав по ним своими широченными глазами. Он обмотал пачку бумаг бечевкой и спрятал всё в нагрудный карман. Он уже собрался было уходить, но вдруг задал нам совершенно нелепый вопрос.

 

- А в какое время вы хотели бы отправиться?

 

- Время?

 

- Да-да, в какую эпоху? Нам, вообще, совершенно безразлично, куда вы отправитесь. Покуда это продается, мы вас боготворим. В большинстве своем люди любят фантастику. Так что не постесняйтесь выбрать что-нибудь совсем ебанутое, - он ухмыльнулся.

 

- Мы что можем рвануть аж на сто лет вперед?

 

- Ну этого я бы вам не советовал. Вы просто не освоитесь там за такое маленькое количество глав. Да, к тому же там уже не так интересно жить. Представьте себе человека, который находится совершенно один в пустой комнате и покатывается со смеху. Хотите с ним поболтать?

 

- Вы что записываете нас в дом сумасшедших?

 

- Нет, я описываю обычного человека грядущего столетия. Попав туда, вы сами заведете на себя маленькое досье, а может быть, и не одно. Любой желающий сможет не только узнать, что вы из себя представляете, но и где вы находитесь, к примеру, сейчас или находились вчера. А знаете, что самое страшное? Вы никогда и не подумаете о том, чтобы избавиться от этого дерьма, потому что подобная жизнь будет доставлять вам огромное удовольствие.

 

Автор распахнул входную дверь и кинул нам связку ключей.

 

- И главное, ничего не бойтесь. Вы сами не заметите, как изменится ваша жизнь. Вам всегда будет казаться, что в таком обличие вы прожили уже десятки лет.

 

Мы послушно отдали свою жизнь под звон кандалов. И у меня как будто бы гора спала с плеч.

 

 

Мы брели куда-то уже целый час. Город остался далеко позади. Деревья вокруг сбрасывали последние листья, стараясь укрыть их под первым снегом. Мы взбирались на крутую гору, то и дело прощаясь с огромными комьями земли, летящими вниз из-за наших напористых шагов. Я был в исступлении: в исступлении долгой дороги, когда каждый миг отдается в висках приятной усталостью, но ноги влекут тебя куда-то вперед, и ты идешь, покуда у тебя есть силы, а потом падаешь навзничь и смотришь на такие близкие звезды и огни домов где-то вдалеке.

 

- Что мы натворили, Алекс?

 

Мы поднялись на ноги и молча глядели вниз: овраг постепенно белел, заносимый снегом. Снежинки падали в лужу под нашими ногами и таяли.

 

- Я и сам теперь не знаю, зачем я на все это согласился.

- Мои письма к Лоренс! Мы все просрали.

- Знаешь, Маркус, наверное, первое, что мы сделаем, будучи гангстерами, стащим у этого идиота твои листочки.

- Но тогда он сразу закончит мою историю!

- Черт возьми, ну не думай ты об этом. В конце концов, если ты будешь сидеть на месте, то вспомнишь ни про какую Лоренс уже через пару глав.

 

Отчаяние захлестнуло меня. Что-то пробежало холодом по моей спине. Никакая обещанная судьба не стоит настоящей любви, хотя бы потому что любовь ответственна за жизни двоих.

 

Два потрепанных жизнью мужчины стояли на далеком холме в рабочих, блядь, штанах, на изломе своих жизней. Ничего не было впереди, кроме обещаний автора, а позади трепетало бурное море неудач и падений. Я топтал ногой какой-то камешек в луже. Маркус повернулся к Алексу, чтобы кинуться ему на шею и поцеловать, но вдруг, открыв глаза, понял, что из лужи на него смотрят не они, а лишь мое одинокое отражение. Я взглянул на Алекса: ветер мотал его волосы из стороны в сторону, на Маркуса… Я еще раз посмотрел в лужу - вокруг не были ни души, только я и темные кустарники, да предвечернее небо. Я проорал что-то бессвязное. Я был в ужасе, потому что понял, что все это время был один – десятки лет. Какого это?

 

Алекс спокойно закурил и уселся на край холма. Искренняя любовь человека к самому себе обычно заканчивается не менее искренним желанием набить себе морду. Почему мне захотелось броситься к нему на шею и расцеловать? Наверное, потому что ни Маркуса, ни Алекса, ни Лоренс никогда не было, а было лишь одно одинокое и нелепое я, которое ненавидело и любило их всем сердцем.

 

Сплюнув, я тоже закурил и перекинул ноги через край насыпи.

 

- Ты все еще видишь меня? - спросил Алекс

- Теперь я не вижу и себя, - ответил ему я.

 

 

На следующий день я отправился к автору.

 

- Я пришел, как вы и просили.

- Но вы пришли не вовремя.

- Как? То есть я опоздал?

- Напротив, вы пришли слишком рано. Чрезвычайно рано. Мы ведь только вчера распрощались.

- Но у меня ведь оставалось всего несколько глав, вы же сами сказали – день, два.

- Все верно. Но с чего вы взяли, что отведенные вам дни уже прошли? Что такое день? Не более, чем продукт вашего разума. Это выдумка. Вам дана была вечность, а вы надеялись прожить ее в один чертов день. Вы истратили вечность на сущую чепуху. Вы не разобрались в себе, не поняли, кто вы и для чего живете. Вы не знаете, зачем любили и зачем ненавидели. Вы изволили умереть в выбранное вами время, но никто кроме вас и не мог его определить. И вот, вы явились сюда, решив опять скинуть на меня свои главы. Разве не так? Вот, ваши письма, забирайте их, и бегите прочь, либо оставайтесь здесь и поставьте уже точку в своем бесцельном повествовании.

- Я ничего не понимаю, я в вас не верю! Какого черта вы взвалили на меня свою жизнь? Вы не имеете права, черт возьми. А как же судьба? У меня есть судьба! Мне ведь должно быть хоть что-то предрешено! Причем здесь вы и ваши листочки?

- Если вы верите в судьбу, то должны догадаться, что кто-то должен был её написать.

 

Я в бешенстве выбежал на улице и побежал прочь. Прочь от этого безумного старика.

 

- Я пытался убедить вас в том, что вы можете написать все сами, вы можете выбрать одну из миллиона концовок, но как видите, вы оказались такими же простофилями, как и все!

Получив свободу, вы пришли, чтобы я опять нацепил на вас оковы.

 

Его слова звучали, как проклятие. Я бежал в никуда из ниоткуда, думая лишь о том, чтобы быстрее переставлять свои ватные ноги. В одном из переулков я споткнулся. На мостовую выпал сверток писем.

 

- Придется, все же, ему хоть бы один день прожить по-настоящему, - старик в чудной оправе улыбнулся и где-то далеко отсюда начал новую главу уже не новой для вас повести.