Ценности права: порядок, свобода, ответственность, равенство, справедливость

<QUEST5< FONT>Ценности самого права следует отличать от ценностей в праве, т.е. тех ценностей, которые достигаются при помощи права, которые право защищает. Следует различать эйдетические ценности права и социокультурные ценности права.

<OPENTEST3< FONT>Эйдетические ценности – это имманентные ценности, ценности самого права, неразрывно с ним связанные, вытекающие из его идеи и непосредственно в нем усматриваемые, независимо от его конкретно-исторического воплощения, от целей самого законодателя. Но выделение эйдетических правовых ценностей возможно только в результате специальных мыслительных операций. В социальной жизни права они всегда получают конкретную социокультурную интерпретацию и не только интеллектуальное, но и эмоциональное значение, соответствующее специфическим условиям жизненного мира конкретного общества. Поэтому все социокультурные ценности имеют ярко выраженный межличностный, коммуникативныйхарактер, что соответствует коммуникативной природе самого права. Все правовые ценности находятся в пространстве правовой коммуникации. Но поскольку правовая коммуникация возникает между субъектами – носителями и интерпретаторами правового смысла – именно человек представляет собой, по выражению Ж.-П. Сартра, «безосновную основу ценностей».

Если право как таковое представляет собой ценностное явление, то необходимо определить, что именно предстает в этом качестве (какиеструктурные элементы права).

<QUEST7< FONT>В праве можно выявить ценность объективного права (правовых норм) и ценность субъективного права (субъективных прав).

Результат действия любого права – установление определенного коммуникативного правового порядка. «…Все представления о праве опираются на общую основу: право для людей всегда выступало как определенный порядок в обществе» (Лившиц Р.З. Теория права. М., 1994. С. 11).

Право невозможно себе представить как беспорядок, как произвольные и случайные отношения между людьми хотя бы потому, что оно предполагает целенаправленное взаимодействие между субъектами права, т.е. определенную упорядоченность их отношений, создающую необходимую безопасность. «Безопасность … обусловлена самой идеей права: от права ожидают, что оно гарантирует безопасность; под безопасностью понимается такое положение вещей, когда можно предвидеть решение юридических ситуаций и рассчитывать на то, что оно будет реализовано при помощи средств принуждения, гарантирующих осуществление прав» (Бержель Ж.-Л. Общая теория права. М., 2000. С. 485).

<QUEST6< FONT>Правовой порядок всегда представляет собой положительную ценность, в противоположность отрицательной ценности хаоса и беспорядка (аномии, анархии).

<OPENTEST4< FONT>Но правовой порядок ценен не сам по себе, а как условие возможности координированных правовых действий субъектов права и как результат таких коммуникативных действий. Независимо от содержания этих действий сама свобода их совершения в рамках права, т.е. возможность самостоятельно выбирать тот или иной вариант внешнего (социального) поведения и тем самым определять поведение других, проявляя свою власть, самостоятельность и самодеятельность (могущество), является правовой ценностью.

Право в этом ценностном контексте можно предварительно определить как упорядоченную свободу. Правовая свобода есть аксиологическая ипостась субъективного права и в этом своем качестве имеет ярко выраженную коммуникативную направленность. Современный российский философ, В.А. Лекторский, пишет в этой связи следующее: «Свобода как неотъемлемая характеристика гуманистического идеала мыслится не как овладение и контроль, а как установление равноправно-партнерских отношений с тем, что находится вне человека: с природными процессами, с другим человеком, с ценностями иной культуры, с социальными процессами, даже с нерефлексируемыми и “непрозрачными” процессами моей собственной психики.

В этом случае свобода понимается не как выражение проективно-конструктивного отношения к миру, не как создание такого предметного мира, который контролируется и управляется, а как такое отношение, когда я принимаю другого, а другой принимает меня. (Важно подчеркнуть, что принятие не означает простого довольствования тем, что есть, а предполагает взаимодействие и взаимоизменение). При этом речь идет не о детерминации, а именно о свободном принятии, основанном на понимании как результате коммуникации. В этом случае мы имеем дело с особого рода деятельностью. Это не деятельность по созданию предмета, в котором человек пытается запечатлеть и выразить самого себя, т.е. такого предмета, который как бы принадлежит субъекту. Это взаимная деятельность, взаимодействие свободно участвующих в процессе равноправных партнеров, каждый из которых считается с другим и в результате оба они изменяются» (Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001. С. 19-20).

Само субъективное право конституируется правовой обязанностью, которая с аксиолого-коммуникативной стороны выступает как ответственность. Способность отвечать, т.е. в текстуальной форме создавать и поддерживать коммуникацию, является конститутивным признаком человека, охватывающим и сферу правовой свободы. «Ответственность (вменяемость) – проявление свободы, фундаментальная идея философии нравственности и персонологии. Личность ответственна там и за то, где и в чем она свободна. И наоборот – только там, где она свободна, она ответственна. Границы ответственности совпадают не только с границами свободы. Они задают границы личности, ее поступков… Именно через ответственность понимается личность как социальный субъект» (Тульчинский Г.Л. Ответственность // Проективный философский словарь. СПб., 2003. С. 286).

Ответственность в этом смысле можно определить как сознательную направленность действий субъекта на реализацию должного в соответствии с социальными ожиданиями. Ответственность субъекта формируется как правовая установка на выполнение тех внешних текстуальных требований, которые к нему предъявляет общество. Интернализированные субъектом, они становятся основой мотивации его ответственного поведения, глубинным регулятором которого служит совесть.

Проблема коммуникативной ответственности серьезно разрабатывалась в русской философии (Ф.М. Достоевский, П.А. Флоренский, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, М.М. Бахтин) и в западном варианте экзистенциализма. Г. Марсель, например, писал; «Я полагаю себя как личность в той мере, в какой я принимаю на себя ответственность за то, что я делаю и говорю…». Поэтому, делает вывод историк философии Ф. Каплстон, «…хотя личность реализует себя как таковая только в обязательстве (в работе, в действии, в течении жизни), сущность личности не исчерпывается отдельным обязательством, поскольку она причастна бытию, его началу и концу. Другими словами, личная свобода есть ориентированная свобода, ориентированная на других и в конечном счете, на Бога: она основывается на Бытии и направлена к Бытию» (Коплстон Ф. История философии. ХХ век. М., 2002. С. 141).

Такая ответственность есть правовая ценность, но она не является одноуровневой с правовой ответственностью, вытекающей из факта совершения правонарушения.

Правовой порядок, в свою очередь, есть социально признанный порядок, т.е. такой порядок, который основывается на социально признанных нормах. В силу этого любой правопорядок является и порядком справедливым. Справедливость является одним из модусов должного. Соответствие должному и есть справедливость. Недолжное справедливым быть не может. Правовой порядок, как порядок, основанный на социально признанных нормах должного поведения, есть в силу этого порядок справедливый.

При этом следует отличать справедливость права как единого развивающегося организма и справедливость каких-либо правовых актов (источников норм права), например, законов. Право есть выражение должного и как таковое не может быть несправедливым, если сами критерии справедливости черпать из одноименной социокультурной системы (самоидентификацией которой право и является). В противном случае оно не было бы правом, т.е. выражением должного (справедливого).

Иначе обстоит дело с какими-либо элементами правовой реальности, в частности, с правовыми актами государства (знаковыми формами объективации правовых норм). Такие акты (законодательные тексты) могут получить, а при определенных обстоятельствах и не получить значение правовых актов, т.е. могут не стать правом. Критерий отнесения такого акта к правовым или, наоборот, не правовым актам, на наш взгляд, может быть только один: возникновение или не возникновение на основе легитимации этого акта правовых норм и, соответственно, социально признаваемых прав и обязанностей у каких-либо субъектов.

Но даже если права и обязанности возникают, и акт объективно является правовым, он может в определенных случаях рассматриваться как акт несправедливый. Речь, конечно, не идет о каких-либо индивидуальных оценках такого акта, а о его социальном восприятии.

Дело в том, что действенность акта и, следовательно, его правовой характер, определяется, в первую очередь, его социальной легитимностью, т.е. признанием в качестве акта, наделяющего субъектов правами и обязанностями. Ценностное основание такой легитимации является сложным и не может сводиться лишь к оценке акта как справедливого или несправедливого на основании какого-либо единого рационального критерия. Легитимация правового правила представляет собой, в том числе, и иррациональный процесс, который не поддается в полной мере рациональному адекватному переводу в категорию «справедливости». Этим объясняется невозможность однозначно определить правовую справедливость в качестве всеобщего и абстрактного принципа, признаваемого всеми и на все времена. (Как невозможно однозначно определить, за какие качества девушка должна любить своего суженого).

Так акт, расцениваемый как относительно несправедливый, может сохранять значение правового потому, что, по мнению общества, «отсутствуют политические условия для его отмены», «лучше плохой закон, чем никакой», «необходимо подчиняться закону до тех пор, пока он не будет отменен в установленном для этого порядке» и т.д. Иными словами, про один и тот же акт можно утверждать, что он одновременно является несправедливым (рациональная оценка) и - легитимным (иррациональное признание), т.е. сохраняет в итоге свою социальную ценность (общезначимость).

Следует только иметь в виду, что право представляет собой открытую систему и в обществе идет постоянная «борьба» за право. Поэтому социальная оценка какого либо закона как несправедливого является серьезнейшим основанием для его законодательной или правоприменительной трансформации в соответствии с вектором общественного мнения, в противном случае необходимо ждать неизбежной потери им своих правовых свойств.

Сказанное позволяет определить право в его ценностном аспекте как справедливо упорядоченную свободу субъектов правовой коммуникации.

Данная формулировка определяет эйдетические ценности формально, не раскрывая их конкретное содержание. Между тем, очевидно, что содержание правопорядка может быть разным, что свобода может пониматься и как индивидуальная, и как групповая или, например, как соборная; как свобода частного лица, и как свобода лица публичного (государства).

В своей знаменитой одиннадцатой книге трактата «О духе законов» Ш. Монтескье отмечает различные значения, придаваемые слову «свобода»: «Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и производило бы столь различное впечатление на умы, как слово “свобода”. Одни называют свободой легкую возможность низлагать того, кого они наделили тиранической властью; другие – право избирать того, кому они должны повиноваться; третьи – право носить оружие и совершать насилия; четвертые видят ее в привилегии состоять под управлением человека своей национальности или подчиняться своим собственным законам. Некий народ долгое время принимал свободу за обычай носить длинную бороду. Иные соединяют это название с известной формой правления, исключая все прочие. Люди, вкусившие блага республиканского правления, отождествили понятие свободы с этим правлением, а люди, пользовавшиеся благами монархического правления, - с монархией. Наконец, каждый именовал свободой то правление, которое наиболее отвечало его обычаям или склонностям» (Цит. по: О свободе. Антология западноевропейской классической либеральной мысли. М., 1995. С. 73). Понимая невозможность однозначного определения такого рода склонностей, Монтескье предлагает формальное решение проблемы свободы. По его мнению «свобода есть право делать все, что дозволено законами» (Там же. С. 74). Свобода в таком случае выступает как ценностная составляющая субъективного права и соответствует приведенной выше ее (свободы) формально-эйдетической трактовке.

Это однако не означает понимание самой свободы как формального начала. В научной литературе существуют самые разные концепции свободы. Например, П.А. Сорокин предлагал интересный вариант «психологической» ее трактовки. В этом случае критерием свободы или несвободы внешних действий человека будет являться субъективный опыт индивида. Человек свободен тогда, когда он может делать то, что ему нравится, может не делать того, что он не хочет делать, и не вынужден терпеть то, чего он не желает терпеть. Следовательно, его свобода становится ограниченной, если он не может делать то, что он хочет, если он должен делать то, что он предпочел бы не делать, и вынужден терпеть то, чего ему терпеть не хотелось бы (Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000. С. 564-570).

Сказанное выше относится и к понятию справедливости, так как должное может пониматься по-разному в разных обществах с разными традициями. Поэтому эйдетические правовые ценностей всегда получают в праве конкретное социокультурное значение.

<OPENTEST5< FONT>Право есть явление культуры и всегда отражает в себе существующие культурные ценности, которые, «преломляясь» сквозь структуру права, становятся правовыми ценностями. Социокультурные правовые ценности – это те ценности, содержание которых отражает особенности социокультурного развития конкретного общества.

Объективное содержание права (и системы социокультурных правовых ценностей) задается всей системой социокультурных отношений, а его субъективный аспект зависит от правовой идеологии и правовой политики государства и может существенно меняться в зависимости от расклада политических сил, от формулируемых целей и задач. Как уже неоднократно отмечалось, культурные ценности не являются универсальными и всегда отражают особенности бытия того или иного этноса, что не исключает наличия исторически общих базовых ценностей для родственных социальных систем. Чаще всего, социокультурные ценности лежат в основе какой-либо правовой идеологии (см. раздел «Правосознание»).

<OPENTEST6< FONT>Так, например, правовая ценность свободы, рассмотренная не эйдетически, а содержательно, сквозь призму различных правовых идеологий, приводит к давнишнему противостоянию индивидуализма и универсализма. В первом случае приоритетной признается свобода человеческой личности, во втором – ценность свободы общества.

С точки зрения этих же критериев может рассматриваться и справедливость, и цель правопорядка (справедливо то, что обеспечивает внешнюю свободу человеческой личности; справедливо то, что обеспечивает единство общества и т.д.). Сочетания такого рода ценностных представлений и дают различного рода ценностно-идеологические определения права.

Целостный, синтетический вариант, весьма характерный для русской философии права, предложил в свое время В.С. Соловьев. У В.С. Соловьева имелось несколько определений права: одно из них представляет собой вариант, близкий к феноменологическому описанию (право, понятое как логический prius; у Соловьева - это «свобода, ограниченная равенством»). Но есть и другое – чисто ценностное определение права как«принудительного равновесия двух нравственных интересов: личной свободы и общего блага». В этом втором варианте фактически у Соловьева речь идет не о праве как оно есть, а о праве, каким оно должно быть с точки зрения исповедуемой им религиозно-нравственной философии.

В таком же, традиционном для русской философии права ключе, предлагает разрешение проблемы соотношения личности и общества П.А. Сорокин. Он выделяет в социологии сингуляризм и универсализм, а также мистический интегрализм. Последний стремится «создать гармоничный синтез индивидуалистического сингуляризма и универсализма». В плане онтологическом он предполагает, что и общество, и индивид существуют реально. Индивид – это единичное воплощение социальной реальности. Общество – это «“универсалия” всех индивидов, “пронизывающая” их всех; это условие, без которого существование индивида невозможно. Универсалия “пронизывает” их всех, наподобие энтелехии, и является родовой сущностью каждого индивида. Поэтому «синтез индивидуализма и универсализма достигается… не механистически, не благодаря тому, что ценность или реальность индивида попросту присовокупляется к ценностям и реальности общества, а интимно, мистически, внутренне – в том смысле, что подлинная реализация личности каждого отдельного человека достигается за счет его свободных творческих усилий, направленных на реализацию абсолютных и всеобщих ценностей ради них самих, из бескорыстной любви к ним. Поскольку эти абсолютные и универсальные ценности воплощаются в надындивидуальной культуре и обществе, их реализация оказывается вместе с тем и реализацией общественных целей и ценностей. Когда индивид совершает такого рода усилия, он выражает себя через социетальную “универсалию” и объективирует как реальность общества, так и его ценности. Такая гармония, или слияние индивидуальной и социетальной реальности, имеет в своей природе что-то мистическое. Она мистически предшествует индивиду как единичной личности. Такова суть онтологической позиции мистического интегрализма. В плане этическом он вполне последовательно провозглашает, что социетальные и индивидуальные ценности неотделимы друг от друга, что они являются одним и тем же, но представляют два разных аспекта единой ценности, что, следовательно, и индивид, и общество являются абсолютной ценностью и ценность эта одна и та же. Поэтому ни индивид, ни общество не могут быть низведены до уровня второстепенной и производной ценности и ни тот, ни другое не могут быть использованы всего лишь как средство для какой-то другой цели» (Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. СПб., 2000. С. 389, 396-397).

Все изложенные варианты понимания свободы покоятся на признании ее иерархичности, которая, признавая ценность всех степеней свободы, ее вершину видит в свободе высшей, духовной, Божественной свободе, о которой сказано: «Где Дух Господень, там свобода». Именно поэтому «революционная свобода, политическая свобода, гражданская и правовая свобода не исчерпывают и не выражают подлинной сущности свободы, а являются лишь условием ее возможности, лишь путем ее достижения и защиты. Истинная глубина и высота свободы раскрывается лишь в конкретной жизни личности, в личности индивидуальной и в личности народной. Право и государство есть лишь организация такой свободы» (Вышеславцев Б.П. Этика преображенного эроса. М., 1994. С. 173).

Точно также обстоит дело и с идеей равенства применительно к праву. Эйдетически равенство в праве может иметь значение только как формальное равенство. Субъекты равны постольку, поскольку они есть участники определенного правопорядка, субъекты одних и тех же правовых коммуникаций, носители взаимных прав и обязанностей. Формальное равенство имеет место там, где одни и те же субъекты в равной мере подпадают под действие одних и тех же правовых норм. Но в этом своем значении формальное равенство может выступать лишь как эйдетическая ценность, поскольку является априорным, логическим условием действия права (логическим prius’ом по терминологии В.С. Соловьева). В данном смысле равенство присутствует в любой правовой системе, даже в такой, которая основана на социальном неравенстве и на неравенстве прав, т.е. оно имеет место и в рабовладельческом праве, и в праве кастовом, и в праве сословном. Оно есть везде, где есть правовые нормы.

Иное значение идея правового равенства получает в случае ее идеологической интерпретации как необходимости наделения всех людей равной правосубъектностью, т.е. равными правами и обязанностями. Такое требование основывается на ценностном мировоззрении, в соответствии с которым все люди равны между собой и равноценны. Идеологическим обоснованием здесь может выступать идея человека как Божьего творения. Эта идея, потеряв во многом свой религиозный смысл, продолжает оставаться в центре всей западноевропейской культуры, но она может быть чуждой иным системам культуры. Так, если обратиться к другому источнику той же западноевропейской цивилизации – древним Греции и Риму, – то легко убедиться, что там доминировала идея естественного неравенствалюдей, в силу которого только греки (римляне) могли обладать правами, но отнюдь не варвары, незнакомые с полисной жизнью. <OPENTEST7< FONT>По-видимому, идея правового равенства не должна абсолютизироваться. Ее естественное основание – коммуникация как тот необходимый минимум равенства, без которого право не может стать правым.

О проблеме соотношения равенства, права и справедливости интересные мысли были высказаны И.А. Ильиным. Мыслитель писал следующее: «Французская революция восемнадцатого века провозгласила и распространила вредный предрассудок, будто люди от рождения или от природы «равны» и будто вследствие этого со всеми людьми надо обходиться «одинаково»… Этот предрассудок естественного равенства является главным препятствием для разрешения нашей основной проблемы. Ибо сущность справедливости состоит именно в неодинаковом обхождении с неодинаковыми людьми. Если бы люди были действительно равны, т.е. одинаковы телом, душою и духом, то жизнь была бы страшно проста, и находить справедливость было бы чрезвычайно легко. Стоило бы только сказать: «одинаковым людям – одинаковую долю», или «всем всего поровну» – и вопрос был бы разрешен. Тогда справедливость можно было бы находить арифметически и осуществлять механически; и все были бы довольны, ибо люди и в самом деле были бы, как равные атомы, как механически перекатывающиеся с места на место шарики, до неразличимости одинаковые и внутренно и внешне. Что может быть наивнее, упрощеннее и пошлее этой теории? Какое верхоглядство – или даже прямая слепота – приводят людей к подобным мертвым и вредным воззрениям? После французской революции прошло 150 лет. Можно было бы надеяться, что этот слепой материалистический предрассудок отжил давно свой век. И вдруг он снова появляется, завоевывает слепые сердца, торжествует победу и обрушивает на людей целую лавину несчастья…

На самом деле люди неравны от природы и неодинаковы ни телом, ни душою, ни духом. Они родятся существами различного пола; они имеют от природы неодинаковый возраст, неравную силу и различное здоровье; им даются различные способности и склонности, различные влечения, дары и желания; они настолько отличаются друг от друга телесно и душевно, что на свете вообще невозможно найти двух одинаковых людей. От разных родителей рожденные, разной крови и наследственности, в разных странах выросшие, по-разному воспитанные, к различным климатам привыкшие, неодинаково образованные, с разными привычками и талантами – люди творят неодинаково и создают неодинаковое и неравноценное. Они и духовно не одинаковы: все они – различного ума, различной доброты, несходных вкусов; каждый со своими воззрениями и со своим особым правосознанием. Словом, они различны во всех отношениях. И справедливость требует, чтобы с ними обходились согласно их личным особенностям, не уравнивая неравных и не давая людям необоснованных преимуществ. Нельзя возлагать на них одинаковые обязанности: старики, больные, женщины и дети не подлежат воинской повинности. Нельзя давать им одинаковые права: дети, сумасшедшие и преступники не участвуют в политических голосованиях. Нельзя взыскивать со всех одинаково: есть малолетние и невменяемые, с них взыскивается меньше; есть призванные к власти, с них надо взыскивать строже и т.д. И вот, кто отложит предрассудки и беспристрастно посмотрит на жизнь, тот скоро убедится, что люди неравны от природы, неравны по своей силе и способности, неравны и по социальному положению; и что справедливость не может требовать одинакового обхождения с неодинаковыми людьми; напротив, она требует неравенства для неравных, но такого неравенства, которое соответствовало бы действительному неравенству людей.

Здесь то и обнаруживается главная трудность вопроса. Людей – бесконечное множество; все они различны. Как сделать, чтобы каждый получил в жизни согласно своей особливости? Как угнаться за всеми этими бесчисленными своеобразиями? Как «воздать каждому свое» (по формуле римской юриспруденции)? Они не одинаковы; значит, и обходиться с ними надо не одинаково – согласно их своеобразию… Иначе возникнет несправедливость…

Итак, справедливость совсем не требует равенства. Она требует предметно-обоснованного неравенства. Ребенка надо охранять и беречь; это дает ему целый ряд справедливых привелегий. Слабого надо щадить. Уставшему подобает снисхождение. Безвольному надо больше строгости. Честному и искреннему надо оказывать больше доверия. С болтливым нужна осторожность. С одаренного человека справедливо взыскивать больше. Герою подобают почести, на которые не-герой не должен претендовать. И так – во всем и всегда…

Поэтому справедливость есть искусство неравенства. В основе ее лежит внимание к человеческой индивидуальности и к жизненным различиям. Но в основе ее лежит также живая совесть и живая любовь к человеку. Есть особый дар справедливости, который присущ далеко не всем людям. Этот дар предполагает еще живую наблюдательность, обостренную чуткость к человеческому своеобразию, способность вчувствоваться в других. Справедливые люди отвергают механическое трактование людей по отвлеченным признакам. Они созерцательны, интуитивны. Они хотят рассматривать каждого человека индивидуально и постигают скрытую глубину его души…

Вот почему справедливость есть начало художественное: она созерцает жизнь сердцем, улавливает своеобразие каждого человека, старается оценить его верно и обойтись с ним предметно … Люди будут осуществлять справедливость в жизни тогда, когда все или, по крайней мере, очень многими станут ее живыми художниками и усвоят искусство предметного неравенства. И тогда справедливый строй будет сводиться не к механике справедливых учреждений, а к органическому интуитивному нахождению предметных суждений и предметных обхождений для непрерывного жизненного потока человеческих своеобразий. Справедливость не птица, которую надо поймать и запереть в клетку. Справедливость не отвлеченное правило для всех случае и для всех людей, ибо такое правило уравнивает, а не «опредмечивает» (от слова «предмет») жизнь. Справедливость не следует представлять себе по схемам «раз навсегда», «для всех людей», «повсюду». Ибо она именно не «раз навсегда», а живой поток индивидуальных отступлений. Она не «для всех людей», а для каждого в особенности. Она не «повсюду», а живет исключениями.

Справедливость нельзя найти ни в виде общих правил, ни в виде государственных учреждений. Она не «система», а жизнь. Ее нужно представлять себе в виде потока живой и предметной любви к людям. Только такая любовь может разрешить задачу: она будет творить жизненную справедливость, создавать в жизни и в отношениях людей все новое и новое предметное неравенство.

Вот почему в жизни важнее всего не «найденная раз навсегда» справедливость: это иллюзия, химера, вредная и неумная утопия. В жизни важнее всего живое сердце, истинно желающее творческой справедливости; и еще – всеобщая уверенность, что люди действительно искренно хотят творческой справедливости и честно ищут ее. И если это есть, тогда люди будут легко мириться с неизбежными несправедливостями жизни – условными, временными или случайными, и будут охотно покрывать их жертвеннным настроением. Ибо каждый будет знать, что впереди его ждет истинная, т.е. жудожественно-любовная справедливость» (Ильин И.А. Поющее сердце. Книга тихих созерцаний // Ильин И.А. Собр. соч.: В 10-ти т. Т. 3. М., 1994. С. 236-240).

Необходимо еще раз отметить, что приведенные примеры ценностного правопонимания не явились просто случайной игрой ума каких-либо выдающихся личностей, а отражали определенную иерархию ценностей, реально существовавших в том или ином социуме и формировавших конкретную политико-правовую систему. Огромную роль в этом процессе играет социально-экономический строй общества. Ведь далеко не случайно то обстоятельство, что идея правого равенства, понятая как требование равной правосубъектности для всех, смогла утвердиться в жизни общества лишь при установлении экономической свободы хозяйствования, т.е. при утверждении рыночной экономики, субъекты которой изначально выступают как равные стороны обменных отношений.

<QUEST8< FONT>Еще более неопределенное социокультурное значение имеет такая правовая ценность как справедливость. То, что право, так или иначе, отражает в себе идею справедливости, уже было отмечено выше. Но также было отмечено и то, что социокультурные представления о справедливости права носят относительный, а не абсолютный характер. Это связано, по крайней мере, с двумя обстоятельствами: 1) с отсутствием у самого права возможности выступать носителем абсолютной справедливости и 2) с отсутствием общих для всех представлений о справедливости.

Социокультурные ценности, которые находят отражение в праве, не исчерпываются вышеперечисленными. Все, что так или иначе связано с правовой структурой, может выступать правовой ценностью (материальной или нематериальной), формируя содержание правовых норм.

Но при этом следует различать ценности права (ценности, присущие самому праву: порядок, свобода, ответственность, равенство, справедливость) и ценности в праве ценности (выходящие за пределы самого права), которые отражают интересы и потребности людей и реализуются при помощи права. Такие ценности являются целью действий управомоченных лиц и выступают в качестве объектов правовых отношений. Это может быть здоровье, достоинство, безопасность, информация, деньги и т.д. Важнейшее значение имеют такие ценности, как власть и собственность, вокруг которых всегда вращается «маховик» права. Но особое место среди правовых социокультурных ценностей занимает мораль.

 

Право и мораль

<QUEST9< FONT>Проблема соотношения права и морали является важной теоретической проблемой. Ее решение во многом определяет принадлежность правовой теории к естественно-правовой или позитивистской традиции. Позитивисты отрицают сущностную зависимость права от морали. Сторонники естественного права, наоборот, полагают, что мораль сущностно определяет право и последнее не может быть аморальным или несправедливым. Но для решения этой проблемы необходимо уметь разграничивать право и мораль, видеть их принципиальное сходство и отличие друг от друга.

История правовой мысли показывает, как часто в различных правовых теориях имело место смешение права и морали, их некритическое отождествление, обусловленное нежеланием или неумением эти явления разграничить. Особенно этим злоупотребляли представители классических вариантов юснатурализма. В их учениях «моральное» и «правовое» часто выступало в качестве синонимов. Для сторонников классического правового позитивизма (этатизма) основным критерием отличия права от морали являлось наличие или отсутствие государственно-обеспеченных санкций, применяемых к нарушителям установленных правил поведения. Представляется что критерии для отличия права от морали, предлагаемые в рамках классической правовой науки, являются уже недостаточными.

Право и мораль, безусловно, родственные явления. Но мораль, как и право, имеет не государственную, а социальную природу. Как и право, она представляет собой социальную ценность и ориентирует в выборе ценностей. Как и право, система морали включает в себя нормативный элемент и элемент практических отношений. Другими словами, мораль, как и право, имеет коммуникативное измерение.

Мораль начинается с осознания человеком своей различенности с Другими. «Без этого морали нет, без этого осознания человек пребывает в невинности, или детстве, т.е. в неведении о морали, о различении добра и зла» (Апресян Р.Г. Природа морали // Философские науки. 1991. № 12. С. 61). Различенность с Другими является основанием для возникновения представлений о «Другом Я» и идее должного, нормального поведения по отношению к Другим. Несовершенство, ущербность человеческих коммуникаций, стремящихся преодолеть разрыв между «должным» и «сущим», является исходной посылкой морали.

<QUEST10< FONT>Мораль представляет собой систему принципов интимного отношения человека к социальному миру с точки зрения должного. Свое основание она имеет в совести человека. Этим объясняется глубина эмоциональных переживания моральных ценностей в отличие от преимущественно интеллектуального их усмотрения в праве (см. об этом: Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб.: Юридический институт. С.67-68).

<OPENTEST8< FONT>Но природа морали, как это было хорошо показано в свое время Л.И. Петражицким, лишена элемента притязательности, т.е. тех правомочий, которые выражают свободу действий в отношении других субъектов, определяющую их обязанное поведение. Моральное отношение в этом смысле носит односторонний характер: реализующий моральную норму субъект исполняет свою моральную обязанность перед другим субъектом. При этом смысл как самой нормы морали, так и основанного на ней взаимоотношений субъектов, не предполагает возможности принудительно требовать соответствующих действий от обязанного субъекта. Именно в этом заключается специфика моральной коммуникации.

Представляется, что пример, приводимый в одной из своих книг Л.И. Петражицким для демонстрации различия между правом и моралью, несмотря на иную историческую обстановку, сохраняет всю свою жизненную силу. Л. Петражицкий предлагал сделать следующее: «Вообразим себе (воспроизведем) и сравним наше психическое состояние в следующих двух случаях:

1. Иван находится в таком положении, что мы считаем своею (нравственною) обязанностью оказать ему помощь, напр., дать взаймы или дать просто 10 рублей.
2. Мы уговорились с извозчиком Петром, что он повезет нас за город и за это получит 10 рублей. Теперь мы приехали, и я считаю себя обязанным уплатить условленную сумму, или, положим, Петр выиграл у меня в карты или дал мне взаймы 10 рублей, и потому я сознаю свою обязанность уплатить (или возвратить) ему эту сумму» (Петражицкий Л. И. Очерки философии права. Вып. 1. СПб., 1900. С. 12).

Действительно, человек, который оказывает материальную помощь нуждающемуся Ивану, очевидно, руководствуется моральной заповедью человеколюбия и в этом смысле исполняет свой нравственный долг. При этом означенная заповедь не наделяет Ивана правом требовать передачиему этих 10 рублей: у него нет на этоправа. Данная норма имеет односторонний характер и целиком подпадает под определение моральной нормы, относится к области морали. В том же случае, если имел место договор с извозчиком о поездке на другой конец города за 10 рублей, то и норма и отношения, возникающие в этом случае, имеют принципиально иной смысл. Исходя из заключенного договора, у перевозчика по окончании перевозки возникает право требовать уплаты ему оговоренной сумм<