Запоздалые соображения: паранойя И политика

Джон. Знаете, после того, как Вы рассказали про паранойю и описали механизм проекции, я вижу кругом все больше и больше примеров.

Робин. Все больше и больше людей сговариваются против Вас за Вашей спиной? Джон. Спасибо за сочувствие, доктор. Дело, в общем, не в этом. Пока, во всяком случае. Но Вы говорили, что всякий раз, когда мы ловим себя на мысли, что нас не в чем упрекнуть, что во всех возникающих проблемах целиком виноваты другие – это и есть паранойя (не в клиническом смысле, просто «пойманная» мысль параноидна.

Робин. Да, если разделяем наши чувства на «хорошие» и «плохие» или на любовь и ненависть, а потом проецируем всю «скверну» на кого-то другого, на группу других людей – это параноидный образ действий.

Джон. Но нам не повредит изредка «поиграть в параноиков»? Например, на футбольном матче?

Робин. Нет, мы сможем выпустить пары, расслабиться, почувствовать себя среди "своих" - со своей командой.

Джон. И после матча нормальным людям легко погасить эти чувства?

Робин. Да, они просто «отключают» их в финале игры. Позабавились, конец потехе.

Джон. Но настоящие параноики «не отключают» их в финале игры. Позабавились, конец потехе.

Робин. Нет, им необходимо постоянно держать «плохие» эмоции в других людях.

Джон. Значит, если посмотрим на политику, где оправдание себя и обвинение других называют не меньше, чем «искусством», то обнаружим в этих… художествах много от паранойи?

Робин. Ну, я думаю, обычные, нормальные люди занимаются политическими прениями, так же, как играют в футбол или болеют, наблюдая за игрой. Могут разозлиться в споре на вырази-телей иных взглядов, но потом забывают про враждебность к ним и опять принимают за себе подобных. Иными словами, я думаю, что большинство где-то в глубине души знает: политика — род игры, разыгрывание – конфликта между группами людей по определенным правилам.

Джон. Значит, если посмотрим на "главный поток" текущей политической жизни в нашей стране, надо признать совершенно здоровым явлением жесткую борьбу партий во время дебатов и выборов, ведь потом каждый с каждой стороны погасит враждебность и будет способен завести дружескую беседу с недавним противником.

Робин. Да. В конце концов, политика—искусство возможного. Так ведь? Нельзя рассчитывать, что у всех взгляды сходятся, необходимо уважать различные точки зрения, по возможности искать разумный компромисс.

Джон. Но заправским экстремистам это не по силам — нет же? Они не способны видеть в своих политических оппонентах людей с иной точкой зрения. Они видят в них просто "скверну".

Робин. Такие политики в оппонентах видят мусорное ведро, куда можно швырнуть негодные жмыхи после того, как себя "рафинируют". Та же история, что и с козлом отпущения в нездоровой семье. Им необходимо ненавидеть своих оппонентов, чтобы сохранить рассудок.

Джон. Иными словами, ненавидя, они могут держать "ширму", чтобы не свалилась и не открыла их собственные недостатки.

Робин. Верно. Рьяное увлечение политикой—обычно способ личные болезненные противоречия вынести вовне и отгородиться от них.

Джон. Что же случится, если такие политики станут вникать во взгляды своих противников?

Робин. Это для них опасно, ведь тогда им придется взглянуть насвои недостатки и слабости. "Ширма" может свалиться, и они увидят в себе самих ту скверну, которую приписывали партии соперников. Поэтому, чувствуя такую опасность, они быстро "изготовятся' и выступят с подстрекательской речью, обвиняя других в стремлении залить страну реками крови и установить фашистскую диктатуру, а в результате еще на какое-то время отсрочат свой собственный срыв или, по крайней мере, сведут его в рамки, которые сойдут за норму в палате общин.

Джон. Вы хотите сказать, они не в состоянии справиться с недостатками, которые, возможно, увидят в себе?

Робин. Да. Они сохраняют свою сомнительную нормальность, представляя других «плохими».

Джон. Наверное, этот факт и объясняет поразительную полити-ческую активность экстремистов. Они обречены на такую актив-ность. Отключись они от дела ради приятного времяпрепровождения, они же могут сойти с ума. Политическая борьба сохраняет им рассудок.

Робин. На практике очень трудно лечить человека экстремист-ских политических настроений, можно только ослабить симптомы с помощью лекарственных препаратов. Тут все равно, что с паранойей – это фактически и есть паранойя, хитро подо-гнанная по меркам политического "наряда", в который рядится человек, чтобы окружающие не разглядели истины. Но если на приеме у психотерапевта он нащупает эту истину о себе, он сделает боль-шой шаг вперед. Пациентка иностранка в одной из моих групп, проходивших психотерапию, активистка из левых экстремистов у себя на родине, женщина, которая наотрез отказывалась обсуждать эту сторону своей жизни, вернулась с каникул сияющая. Живая, уверенная. Все в группе заметили перемену и сказали ей. Она объяснила, что произошло: она осознала, что тяга к коммунистической партии была просто способом овладеть болезнен-ными переживаниями, связанными с ее матерью, а, осознав это, она освободилась от обеих "болезней".

Джон. Как перемена отразилась на ее политической ориентации?

Робин. Ее политическая ориентация осталась прежней, но теперь она способна обсуждать свои взгляды, не видя угрозы со стороны, настроенной иначе. Она способна выслушивать чуждые ей мнения, а раньше замыкалась и демонстрировала свою непреклонность. Любопытно, также, что в ответ на мой вопрос, плодотворнее теперь ее политическая деятельность или наоборот, она не раздумывая, сказала: «Теперь от меня больше пользы». И я думаю, так оно и есть, вдь она реалистичнее смотрит на вещи, стала деловитей теперь, когда меньше поглощена нуждами психологического характера. Теперь она способна искать союзников, идти на уступки ради проведения своей стратегической линии.

Джон. Самое забавное, что экстремистские политические группировки совершенно не умеют ладить между собой. Они постоянно раскалываются на секты, которые через какое-то время размежевываются внутри себя. Над Монти Пифоновой «Жизнью Брайана» где много об этом, обхохочешься. Я недавно посмотрел, что делается у нас на политической сцене, и составил список крайне левых и крайне правых партий. На самом красном краю удерживаются: Коммунистическая партия Великобритании (марксисты-ленинцы), Новая коммунистическая партия, Группа «Авангард», Социалистическая рабочая партия (троцкисты), Социалистическая партия Великобритании (марксисты), Группа интернационалистов-марксистов, «Революционная молодежь», Рабочая партия революционеров (троцкисты), Революционная коммунистическая партия, Союз Спартаковцев (троцкисты), Коммунистическая организация рабочих, «Большой пожар» (первоначально маоисты), чартисты, Инициатива революционных марксистов, Рабочая партия, Институт рабочего контроля, Союз борьбы с нацизмом, Союз коммунистов-интернационалистов,

*Монти Пифон – коллективный псевдоним группы комиков (Джон Клииз – один из ее создателей), широко известной в 1969 – 1982 гг. в Великобритании по теле- и кинофильмам, пластинкам и книгам. «Жизнь Брайана из Назарета» - фильм 1977 и одноименная книга (1979).

 

Партия революционных рабочих, Революционная партия рабочих-социалистов, Группа "Власть рабочих" (троцкисты), "Борьба рабочих", Союз рабочих, Революционная коммунисти-ческая партия Великобритании (марксисты-ленинцы сильной проалбанской ориентации). Английская коммунистическая пар-тия, Ассоциация рабочих-коммунистов, Социалистический ин-тернационал, Коммунистическое рабочее движение, Коммунис-тический союз молодежи Великобритании, "Единство—за социальную революцию", Революционный союз коммунистов Вели-кобритании (маоисты), "Народная демократия" (марксисты-ленинцы), "Мировая революция", "Альтернативный соци- ализм", "Социалистическая молодежь", Движение борцов, Социалистический союз рабочих, революционно-марксистское течение (троцкисты), Союз за социализм, "Рабочий-марксист" (троцкисты), Революционно-коммунистическая инициатива (троцкисты), Союз революционеров-социалистов (троцкисты), социалисты-интернационалисты и, наконец, Независимая партия труда. Консервативный край, оснащенные свастикой и различной символикой, почерпнутой из нордической мифологии, занимают: Национальный фронт, Британское движение, Партия британских националистов, Партия национального преобразования, "88-я ко-лоииа", Союз Святого Георгия, "Северный союз", Комитет Одина в Лондоне, "Юные викинги", "СС-Уоттон-18", Бригада одиннадцатого часа, Отряд имени Адольфа Гитлера, "Желез- ный воин", "Рыцари Железного Креста", Бригада "Дёрлвангер", Британский союз "За порядок", организация "Самопомощь", организация "Выбор", Ассоциация контроля за иммиграцией, наконец, общество "За расовую чистоту".

Робин. Вдруг кого-то забыли?

Джон. Может, и забыл. Они так быстро размножаются, что практически невозможно знать, что там у них на сегодняшний день…Это же все равно что наблюдать под микроскопом, как делится клетка! Но мне до сих пор непонятно, почему они с такой скоростью размежевываются и почему, кажется, чаще атакуют друг друга, чем истинных врагов в противоположном политичес-ком лагере. Что, черт возьми, все это может значить?

Робин. Ну, я думаю, тут действует механизм, несколько отлич-ный от уже известного нам. Субъект со склонностью к паранойе пытается «хорошее» держать отдельно от «плохого», помещаемого вовне, то есть подтягивает «границы» поближе, чтобы оградить себя от чувств, которые ему невыносимы. Но, по крайней мере, человек «параноидных принципов» имеет какие-то «границы», и способен допускать существование других людей. Поэтому руководствующийся описанными принципами человек может вполне «справляться» с жизнью, если присоединится к политической партии, выступающей за близкие ему, почитаемые им в себе «идеалы» при условии, что есть другая, совершенно отличная от его партии, - партия, ратующая за все то, что человеку невыносимо видеть в себе самом. Он может «играть» в своей «команде», ненавидеть противника сколько душе угодно и будет пребывать в отличном настроении. Такая жизненная «игра» привяжет его к реальной почве и убережет от потери рассудка. Разумеется, он будет неспособен, как это сделают его более здоровые соратники по партии, зарыть топор войны после окончания политических споров, ведь он не может отказаться от враждебности к другой стороне. Но все-таки может неплохо держаться среди «своих», пока есть ненавистный враг.

Джон. Значит, он годится для какой-нибудь крупной политической партии? Робин. Да. Но если параноидная потребность в защите обострена и сопровождается опасностью соскальзывания в фазу размытых «границ», не поработай он «сверхурочно» над их нерушимостью, кончится тем, что он примется и на своей стороне возводить укрепления. Его ощущению всемогущего богоподобия (большуший шар, раздуваясь, заполняет коробку- помните?) будет угрожать любое иное бытие, если только взгляды другого человека не окажутся настолько совпадающими с его собственными, что он и не увидит в другом ничего другого. Но так как неизбежно хоть чем-то человек человеку «другой», эта неодинаковость рано или поздно обнаружится. Отсюда постоянное дробление партии, диктуемое стремление к чистоте и совершенству. Бывшие соратники либо изгоняют друг друга, либо сами покидают прежнюю и основывают новую партию действительно незапятнанного, истин-ного идеала.

Джон. Точно! Настоящие экстремисты очень гордятся чистотой веры.

Робин. Конечно, ничего нет плохого в стремлении самосовершенствоваться, пока вы не утрачиваете связь с реальностью. Но как только вы пытаетесь убедить других или себя, что вы безупречнее, чем на самом деле, значит, вы уже поставили «ширму» и прячете за нее ту или иную свою сторону, недостаточно, как вам кажется, чистую.

Джон. А раз негодное за "ширмой" —значит оно проецируется на других людей или на группы других людей.

Робин. После таких художеств человек, конечно, почувствует себя чище, идеальнее…ненадолго.

Джон. Так и ощущали себя инквизиторы — отмеченными Богом. И считали, что оказывают услугу Спасителю, заживо сжигая людей.

Робин. Кажется, многие из них всерьез верили, что действуют на благо жертвам. Сознание подсказывало инквизиторам: они спасают заблудших от жребия худшего, чем смерть. А кроме того, спасают мир от чудовищного зла, которым, якобы, поражены отправляемые на костер прислужники Сатаны. Но подсозна-тельная посылка была в том, что инквизиторам требовалось скрыть за "ширму" зло в самих себе, и они его отрицали, проеци-ровали на жертвы, избавляясь от которых, избавлялись от зла.

Джон. И ненадолго вздыхали с облегчением.

Робин. Да. Пока опять не ужасались сучку в чужом глазу... чтобы позабыть про бревно в собственном.

Джон. Наверное, поэтому и пытали людей — добивались приз- нания вины. Пытали рада письменного доказательства: инквизитор на самом деле миляга, просто делает свое дело. Так облегчали душу, уже не стесняясь...

Робин. Возможно... Утверждались в правоте своего дела, рассеивая малейшие сомнения. Убеждались, что зло действительно вовне—в жертвах — а не в них самих. Признания жертв успокаивали.

Джон. Очевидно, в том же суть "охоты на ведьм", процветавшей в Англии в семнадцатом веке. Пуританам слышалось зло в зове плоти, и они упрятывали половое влечение за "ширму", проецировали его на других — на бедных "ведьм".

Робин. Верно. А если испытывали "запретные" желания, обвиняли ведьм, будто бы те их околдовали.

Джон. Поэтому ведьм — на костер! И так продолжалось до тех пор, пока атмосфера не разрядилась, и с "греховных" мыслей не сняли запрет. В эпоху Реставрации появилось много рискован-нейших комедий. Перестали развлекаться за счет ведьм.

Робин. Факты ясно показывают, как опасно стремление быть лучше некуда. Иначе кому-то приходится быть злодеем.

Джон. Но почему нам становится так хорошо, когда погружаемся в паранойю мыслью и делом? Понятно, нам лучше, если освободимся от "плохих" чувств. Но ведь этим не кончается—нет же? Благополучно спроецировав все "негодное" на других, можно по-вести себя с другими отъявленным негодяем, оправдывая свои поступки «негодностьюдругих». Иными словами, можно освободиться от мерзких, жестоких, злобных, разрушительных чувств, поступая мерзко, жестоко и так далее... с другими. Значит, мы "выгадываем" вдвойне?

Робин. Верно. Отметьте, что в этом механизме тоже «задействован» психологический порочный круг, откуда понятнее, почему человек к человеку может быть так нечеловечески жесток. Независимо от того, насколько преследователь оправдывает свое плохое обращение с жертвой, сам факт пыток или сожения заживо на костре оборачивается для него опасностью осознать, что он наслаждается происходящим, иными словами, опасностью осознать, что он сам плохой. Значит, проекция должна в глазах преследователя олицетворять еще большее зло, что оправдает еще большую жестокость по отношению к ней, что сделает для преследователя еще большей опасность осознать, каков он на самом деле, а значит… Ну, и опятьв се сначала. Поэтому никак не состраданием переполнитс преследователь при виде мук жертвы, он будет тем безжалостнее, жесточе, бечеловечнее, чем ужаснее будет страдать жертва. Этот порочный круг –(жестокость – чувство вины – проекция вины на жертву – множенная жестокость) «набирает» порочности и от того, что преследователи ободряют друг друга будто делают правое дело. Если кто-то один засомневается в необходимости зверств, он смутит душевный покой всех, и все сначала примутся его убеждать в полезности выпавшей им «работы», но в ответ на затянувшиеся колебания все ополчатся на одного, которого тоже пихнут в костер. Этот механизм «крутится» и в обыкновенных условиях. Например, на политическом «фронте» каждый в какой-то группе счастлив чувством локтя, когда строем идет на врага. Одолеть врага – общая цель, и сознание общей взаимозависимости в «строю» дает благостное чувство единства.

Джон. Вы, кажется, партийную конференцию описываете? Все они там сидят, тоску друг на друга наводят. Вдруг встает один, самый запальчивый и говорит: «Те, другие сборище невиданных подлецов, левее или правее не рождалось в нашей великой стране. Если они придут к власти, или у власти останутся—это кончится катастрофой. Поэтому мы должны власть взять —или не отдавать; но битва предстоит страшная, чудовищная, нам некогда отдыхать, развлекаться, мы должны воевать и бороться, бороться и воевать, в общем, драться". Оратор сел – а в зале-то оживление, будто чаю с булочками напились, все глядят веселей. Просто сияют довольством, излучают доброжелательность. Но призови их оратор позабыть распри и всем вместе хорошо провести время, его бы точно линчевали на месте. Почему же громкие призивы воевать, воевать и опять воевать обычно всех расслабляют и настраивают миролюбиво?

Робин. Тот же механизм в действии: раздражение, разрушитель- ные—"плохие" эмоции отделяются от умиротворения, добро-душия и направляются исключительно на партию соперников, что очищает "хорошие" эмоции и придает им силы. Конечно, вызванный таким фокусом "свет добра" недолговечен, ведь это обман зрения, и через какое-то время недостатки "своих" уже лезут в глаза. Но вы ненадолго получаете "отсрочку" от пристального взгляда на реальность, а она такова: каждый—включая вас—и плох, и хорош. Тут требуется взгляд на вещи взрослее, трезвее, он остудит вас, даже немного подавит. И поэтому вам легче, если можно ненавидеть врага. Люди, пережившие вторую мировую войну, вспоминают "повальную" отзывчивость, "массовую" сердечность и удивляются, куда все делось в мирное время.

Джон. Я слышал, тогда снизился обычный процент тяжелых душевных заболеваний.

Робин. Да, сведения есть. Надо сказать, что этот параноидный механизм часто включается в общественных масштабах в периоды депрессии. Помните, к примеру, промышленную забастовку в Гранвике в 1977 году?

Джон. Недели длилась... Сотни пикетов, стычки, схватки у ворот — постоянно в теленовостях показывали. И каждый, кто не считал себя "всяким там", поднимался на демонстрацию. Забастовка захватила воображение всех.

Робин. Но общественный резонанс удивлял, ведь событие его не оправдывало. Я не понимал, почему буквально все слои общества были взбудоражены и вовлечены в происходящее, пока не поймал себя на мысли, что и у меня руки чешутся пойти кинуть парочку кирпичей. И тогда вдруг оживился, приободрился, а то тос-ка грызла. Ага, сказал я себе, вот же в чем дело: Гранвик привлек всеобщее внимание, как раз когда всем нам предстояло осознать плачевное состояние британской экономики и перспективу неу-клонного снижения жизненного уровня. Я вспомнил, что от этого часто впадал в уныние, но "заводясь" из-за Гранвика, мысленно включаясь в борьбу, чувствовал какой-то подъем, получал "заряд" адреналина.

Джон. Вскоре интерес к забастовке погас, а она не принесла никаких результатов. Что ж, принцип механизма ясен. Жизненный уровень каждого падает, потому что меняется мир, чего мы не в силах предотвратить, отсюда мы все подавлены. Но если всех нас разделить на две большие команды, и одна затянет, что мы бы все разбогатели. не будь жадных, эгоистичных хозяев, а другая станет утверждать, что и до сих пор бы не обеднели, но эти ограниченные тред-юнионы, ни лентяи-рабочие... у нас же прямо розыгрыш кубка получится! Каждому позволена агрессивность—волнуйтесь на здоровье и забудьте про гнетущие и слож-ные реальные экономические проблемы'

Робин. Совершенно верно. Конечно, реальные проблемы так не решаются, ведь чтобы их разрешить, необходимо обернуться лицом к фактам, какими бы удручающими они ни были. И нам необходимо сотрудничество, чтобы добиться успехов.

Джон. Итак, параноидный образ действий на самом деле может нас ненадолго взбодрить. Но и платить за это придется...

Робин. Да. В "гомеопатических" дозах от него нет вреда – если знаем, что делаем, и способны переключиться и вернуться в обыкновенный «режим» деятельности, как поступает большинство людей, поболев на спортивных соревнованиях, поучаствовав в политических дебатах. Он нас стимулирует без побочных явлений, сказывающихся на других людях. Это Вам пример того, как нормальный человек может «впасть» в детство, думать и действовать свободно, словом, может пошалить немного, когда нет необходимости вести себя осторожно и с предельной серьезностью. Но человек тут же откажется от ребячества и вренется ко взрослому мышлению, если требуется точная. Взвешенная оценка событий.

Джон. Но, как Вы отметили, настоящие экстремисты не способны к этому переключению- они зациклились на параноидной фазе. Что же происходит, когда такие приходят к власти в государстве?

Робин. Все зависит от степени помешательства. Если лидер основательно «заблудился» в непроясненных "границах", но ловок и способен внушать доверие, получим ситуацию, подобную имевшей место в нацистской Германии. Это доведенный до абсурда параноидный механизм в действии, используемый систе-матически ради объявления какого-то меньшинства «козлом отпущения» для того, чтобы возмущенное, обманутое в своих надеждах население вымещало недовольство режимом на этих «козлах». А поскольку лидер очень нечетко представляет свои собственные «границы» и считает себя всемогущим – почти Богом – он должн контролировать все и вся, любую сторону жизни, чтобы не обнаружилось расхождения с его фантазией. Ну, простейший пример: всякий раз вскидывая руку, Гитлер хотел, чтобы его жест каждый повторял.

Джон. Да. И, наверное, наоборот: чем больше каждый потворствует диктатору, тем больше диктатор запутывается в "границах".

Робин. Да, я думаю, тут одна из причин, почему власть развращает. Властитель все безвозвратнее утрачивает связь с реальностью, ведь не получает отпора, необходимого для уяснения своих "границ". И чем он безнадежнее, тем больше опасается индивидуальности, несходства: он это не санкционировал—как же так? Несходство указывает на его "пределы", открывает, что он не все на свете, не Бог. Поэтому диктаторы обожают мундир и единообразие, без удержу ненавидят и уничтожают отличное, отдельное с лица необщим выраженьем. Евреи обладают сильной, яркой, очевиднейшей индивидуальностью, и отсюда - всегда мишень для любого новоявленного Бога.

Джон. Люди иного цвета кожи—следующая. Ведь диктатор не в силах запретить эту несхожесть.

Робин. Верно. Поэтому диктатор должен избавиться от людей, противоречащих его представлению о себе. Одновременно он может приписать им все, не устраивающее его в себе – все, намекающее на его слабость, гнусность, отдаляющее его от богоподобия.

Джон. Дальше, я думаю, очередь других, непохожих самостоятельных государств...

Робин. Да. Диктатор должен либо завоевать их и ассимили- ровать поглотить, либо стереть с лица земли, если поглотить не удается. Ужасно, но тут своя логика и автоматизм. И кто вступил на этот путь, тот будет вынужден тем больше проецировать и разрушать, чем больше преуспеет на этом пути. Диктатор и его клика, разумеется, не очистятся от скверны в самих себе, просто спроецируют ее на какую-то иную группу, объявленную в таком случае общим врагом номер один. Группа уничтожается, и после передышки они опять проецируют скверну на очередную группу, ну, и так далее.

Джон. Вспоминаю нашего дражайшего Оливера Кромвеля. Начал, поддерживаемый парламентом, армией и шотландскими пуританами. Они помогли Кромвелю разделаться с роялистами. Потом он сам разделался с шотландцами. Затем провел чистку в армии. Затем «почистил» парламент. А потом и совсем разогнал. Когда пришло ему время умирать, оказалось, что он уничтожил практически всех, на кого опирался его протекторат. Ничего удивительного, что на реставрацию монархии потребовалось каких-то два года. Нацисты действовали по тому же принципу. Гитлер ликвидировал коммунистов,социалистов, профсоюзы, католиков, протестантов, евреев, цыган и так далее. Проводил также чистки своих коричневорубашечников. Добирался было расправиться с верховным командованием вермахта, даже замахивался на "СС", когда события выбили у него почву из-под ног. А Сталин? Уничтожил фактически всех до одного соратников революционеров, обвинив каждого по очереди в контрреволюционной деятельности. У лидера подобного толка нет выбора: уничтожив противников, он принимается за своих.

Робин. Ему необходимо выискивать все новых и новых диссидентов, предателей в своем лагере. Не найди он их, диктатор достигнет точки, когда уже не сможет поверить, что вся скверна идет извне.

Джон. Его «ширма» рухнет.

Робин. И логическим концом для него будет,..стереть… себя в порошок.

Джон. Смешно, но мне часто рисовалась такая картина: Аятолла, кончивший тем, что остался в живых последним из иранцев, сидит и остервенело обрубает себе руки, ноги… и все остальное. А ведь поразительно: массовые самоубийства в секте Джима Джоунза случились после того, как она переселилась в землю обетованную – в Гайану.

Робин. Замечательный пример. Секта наконец-то спаслась от злобных преследователей-чужаков и... рядом не оказалось ни единого человека, на кого можно было бы спроецировать тяготившие их эмоции. Все труднее стало избегать правды, они были вынуждены взять обратно в себя выпущенного "демона зла" и не вынесли этого. Вы видите: смерть и разрушение в большом масштабе—конечный логический результат параноидных "уверток" от правды о самих себе и от критики. Именно критика как отрицательная, так и положительная обратная связь—сохраняет ниш разум. Помните аналогию с картой, к которой мы с Вами не раз прибегали? Так вот, нам необходимо постоянно уточнять "границы" наших мысленных карт, и мы можем это делать, только получая точную информацию от других. Поэтому начни человек только "слегка" тронутым— уничтожь кого-то, какую-то группу людей, выступающую с критикой—его мысленная карта исказится, перевирая реальный мир, и он покатится в пропасть безумия. Сообществу, зациклившемуся на параноидной фазе, свойственно брать под жесткий контроль все средства информации, чтобы не допустить проникновения правды извне, из-за пределов системы. Так же и семьи, о которых я говорил, обычно руководствуются правилом, что нечего откровенничать с людьми за порогом своего дома.

Джон. Есть великолепный монолог в "Крестном отце". Крестный отец отчитывает одного из своих сыновей после встречи с другой мафиозной семейкой. "Дино, говорит он, у тебя что, мозги раз- мякли? Никогда больше не говори никому вне семьи, о чем думаешь".

Робин. К концу истории, если я не ошибаюсь, насчету этой семьи было много смертей и разрушений. Внутри семьи тоже мало что уцелело. Законы и в ненормальной семье, и в обособленной секте, в экстремистской политической группе для своих членов одни и те же: ограничить поступление информации извне. Информация, противоречащая "по-семейному" составленной мысленной карте, находится под запретом, ведь грозит развалом семье, переменами.

Джон. Тоталитарные государства подобным образом «дистиллируют» новости дня и переписывают историю, гражданам в них не рекомендуется слушать зарубежные радиостанции.

Робин. Оценили нашу британскую свободу? Обычно мы относимся к ней как к само собой разумеющейся, а ведь на ней замыкается отличие душевного здоровья от безумия

Джон. Что удручает, так это данные "международной амнистии": в более чем ста десяти странах на земном шаре людей могут заключить в тюрьму за мирное выражение взглядов. Однако все же просятся слова в защиту паранойи: от нее вам лучше...

Робин. На время, по крайней мере. Поэтому ее кругом столько и развелось. И, конечно же, поэтому мы с Вами тут, "тряхнув" паранойей, громоздим все зло на всяких других параноиков.

Джон. Ага, вот почему мне вдруг сделалось так хорошо!

ЧУДЕСАМИ НАБИТЫЙ ЗАЯЦ

Отдаляемся

 

Джон. Итак, узнали про первые младенческие попытки сосгавить карту мира, знаем, как необходимо при этом верное сочетание эмоциональной поддержки и догадок, что мамочка все же в сторонке. Каков следующий круг идей?

Робин. Дальше идеи вертятся вокруг младенца, осознающего, что он не частица матери, асам... «материк»; дальше речь о том, почему важны плюшевые мишки, почему один день мы открыты, "разжались", а другой скованы, дальше о том, что печаль депрессии рознь и о пользе печали, о том, почему раздражен Бэзил Фонт, почему депрессия в каждом случае это "химия" и почему матери должны время от времени доставлять своим чадам капельку неприятностей.

Джон. И где всему начало?

Робин. Всему начало - младенец, примерно в семь месяцев осознающий, что он существует отдельно от матери. Он яснее и яснее видит разделяющий их "пролив", с которым ему теперь надо как то освоиться.

Джон. Вы говорили, что его тревога в этот период достигает наивысшей отметки, что это открытие его застает врасплох.

Робин. Верно. Страшно обнаружить, что между ним и мамой—провал, ну, представьте: вы одной ногой в лодке, а другой все еще на берегу. Конечно, в этот период зарождается и привязан-ность — стремление быть рядом с мамой, не оставаться без нее. Почему и такое удовольствие от игры в "ку-ку".

Джон. Мама тут и вдруг ее нет! Подступает страх - но она появляется. Страх позабыт - довольное гуканье.

Робин. И смех. А смех обычно указывает на то, что болезненное напряжение отпустило.

Джон. Но ребенок растет - уровень тревоги снижается?

Робин. Да, потому что он учится сам делать то, что раньше для него делала мама.

Джон. Его тревога из-за разлуки с матерью, грубо говоря, пропорциональна его зависимости от матери?

Робин. Ну, скажем, чем больше он способен позаботиться о себе, тем меньше причин для тревоги.

Джон. "Позаботиться о себе" в практическом смысле? Или речь об эмоциональном равновесии?

Робин. Имеется в виду и то, и другое. Ребенок должен научиться сам застегивать пуговицы на своей одежде, сам держать ложку, но также — "держать равновесие", "обеспечивать" себя уверенностью.

Джон. Иными словами, должен научиться успокаивать себя, что все будет хорошо, что он сумеет сделать то-то и то-то, если действительно постарается? Ну, как тениисисгы успокаивают себя в ответственные моменты: "Давай, парень, ты же можешь".

Робин. Да, ребенок со временем научится подбадривать себя.

Джон. Но до тех пор каждая разлука с матерью будет наполнять его страхом?

Робин. В общем, так, но, к счастью, у ребенка присутствует и врожденное стремление исследовать окружающий мир, оторвав-шись от матери. Поэтому месяцам к девяти ребенок начинает ползать "в разведку" с большим удовольствием, при условии, что для него есть любовь, есть эмоциональная поддержка, обеспечи-вающие отвагой в коротеньких самостоятельных "вылазках".

Джон. Но все равно мать нужна рядом на случай, если он впадет в панику.

Робин. Да и просто нужна ему, вернувшемуся! Очень важно, чтобы мать поощряла эти "вылазки", внушая: "Отправляйся, когда хочешь, возвращайся, когда я понадоблюсь".

Джон. Подождите. Прекрасно, если мать рядом. Ведь испугайся ребенок, что слишком оторвался от нее, она всегда успокоит. Но ребенок же должен учиться самостоятельности. Мы же выяснили, что это желательно.

Робин. Верно.

Джон. Значит, он должен временами обходиться без нее. А без нее он тревожится, и ей надо придти подбодрить его. Но так он не сможет научиться самостоятельности! То есть, если ребенку нужна рядом мать, чтобы научила обходиться без нее... У нас же какая-то "Уловка-22" получается! Чем мать может помочь ребенку, когда ее нет?

Робин. Переходным объектом.

Джон. Так бы сразу и говорили, чтобы человеку с улицы было понятно.

Робин. Ну, мы, ученые доктора, называем "переходным объектом" плюшевого медведя. Разрешают взрослеть

Джон. Почему плюшевый медведь — этот самый... переходный объект?

Робин. Потому что благодаря ему ребенок добирается из пункта, где не способен длительное время обходиться без эмоциональной поддержки матери, в пункт, где уже может обеспечивать себя эмоциональной поддержкой других людей.

Джон. И каким же образом?

Робин. Ребенок частично переносит сильнейшие напряжения чувств, крепко привязывающие его к матери, на этот объект. На любую особенно дорогую ему игрушку, с которой он не разлучается, с которой вобнимку спит.

Джон. А у меня был набитый ватой заяц по прозвищу Реджи... Значит, ребенок переносит часть эмоций на переходный объект.

Робин. Вы, наверное, воочию в этом убеждались. Мать дает ребенку какого-нибудь зайчика, кролика. Стоит ей уйти, ребенка не разлучить с оставшейся в руках игрушкой.

Джон. Ясно, почему такие игрушки-зверушки играют важнейшую роль, в жизни ребенка. Раньше я не понимал, в чем тут дело. И когда для ребенка выходит на сцену переходный объект?

Робин. Для разных детей бывает по-разному, для большинства— на втором, даже на третьем году жизни. Теперь у ребенка есть своего рода портативная «поддерживающая система», которая помогает справиться с отсутствием матери.

Джон. Это некий заменитель матери?

 

Робин. Да, частично, поэтому-то значение переходного объекта так велико. Иногда ребенок сунет в рот просто край простыни, одеяла, и эти "объекты" будут ассоциироваться у него с покоем и сытостью. Будут представлять мать.

 

Джон. И когда ребенок таскает с собой повсюду одеяло, мишку или зайку, они напоминают ему о досягаемости матери, они ему... нет, не мнимая — "мнемомама.

Робин. Хорошо придумали! Ведь на этой стадии память у ребенка еще ненадежная. Даже если он и умеет соединить разные разности мамы воедино — в целое — материнский образ у него легко разлетается на осколки под ударом сильных эмоций. Матери слишком долго нет—и ярость, обрушившись на ребенка, уничтожит материнский образ, не устоявшийся в памяти. Ребенок не сможет вызвать образ отсутствующей матери, чтобы успокоиться. Набитый же ватой зайка поможет появиться ее образу, а образ поможет не впасть в отчаяние. Ребенок сумеет вспомнить даже при отсутствии матери — ее поддержку.

Джон. Хорошо, частично зайчик сослужил службу. А чем еще он полезен?

Робин. Ну, дальше ребенок многое узнает о себе самом, играя с зайкой. Понаблюдайте за ребенком, увлеченным игрой с переходным объектом. Вы увидите, что объекту он отводит свою роль, себе берет мамину. В каком-то смысле ребенок превраща-ется в маму, заботящуюся о своем зайке.

Джон. "Ты мой заинька-паинька". Или: "Не делай так, мамочка такого