Появление иерархий и классов

Анализ логических закономерностей возникновения иерархии (иерархических систем) позволяет предположить, что иерархия начинается с доминирующего положения старших, это подтверждается и значительной частью, имеющихся в нашем распоряжении данных.

Похоже, именно старшие создали наиболее ранние институционализированные системы приказа и подчинения. Эта снстема управле ния старейшин называется "геронтократией", поначалу она была благотворной и зачастую включала в себя как старших мужчин, так и женщин. Мы обнаружили присутствие этой изначальной формы социальной организации практически во всех существовавших в истории обществах вплоть до современных в виде советов старейшин, которые адаптированы к клановой, племенной, городской и государственной общественным система. Геронтократия проявпяет себя и в форме таких поразительных черт культуры самых ранних обществ, как культ предков и нормы этикета, предписывающие особенно отличать пожилых людей.

Усиление власти мужчин в обществе не обязательно отодвигало старших женщин со своей высокой позиция в этой самой ранней иерархической системе. Такие библейские персонажи как Сара, явно имели веский и решающий голос и в обществе, и в домашних делах да же в патриархальной и полигамной семье еврейских бедуинов. В действительности Сара не является такой уж нетипичной фигурой для от крыто патриархальных семей ‒ женщина старше детородного возраста часто приобретала статус "матриарха" и могла наслаждаться огромным влиянием во всей общине, зачастую превосходившим влияние старших мужчин.

Но даже ранняя геронтократия имеет некоторые элементы равноправия (эгалитарную размерность). Если одни жили достаточно долго (и вследствие этого становились старейшинами ‒ прим. переводчика. ), то другие могли стать "старейшинами" или доминирующими "патриархами" либо "матриархами" в почетном смысле.

Иерархия на этой ранней стадии выглядит не слишком жестко структурированной в силу своего рода биологической "вертикальной мобильности". Ее существование все еще совмещается с духом равенства раннего общинного социального устройства.

Ситуация меняется, когда биологические факты, которые изначально являются основой жизни ранней общины, становятся все более социальными, то есть, когда общество все более становится самим собой и трансформирует форму и содержание связей внутри социальных групп. Важно подчеркнуть, что биологические факты, такие как кровнородственные связи, различия пола и возраста не исчезли сразу как только начали действовать социальные механизмы развития общества. Природа тесно переплетена с большей частью этих социальных изменений. Но природные параметры общества модифицированы усложнены и видоизменены социализацией биологических фактов, которые существовали в общественной жизни во все времена.

Рассмотрим один из основных сдвигов в прежнем обществе, который имел глубокое влияние на социальную эволюцию: растущую власть мужчины над женщиной. Без сомнений, иерархическое превосходство мужчины над женщиной было первой и по необходимости наиболее жесткой иерархической системой, разрушающей эгалитарные структуры раннего человеческого общества. Геронтократия, вероятно, предшествовала "патрицентризму", ориентации общества на мужские ценности, или (его наиболее преувеличенной форме) "патриархальным" иерархиям. Действительно, библейские типы патриархата представляют собой патрицентрическую модификацию геронтократии, в которой все молодые члены семьи ‒ мужчины также как женщины ‒ находятся в полном годчинеиии у старейшего мужчины и часто его старейшей супруге, так называемого "матриарха".

То, что мужчина с рождения обладает особым статусом по отношении к женщине, становится общественным фактом. Но он также зиждется на биологических фактах, переработанных до четкой социальной формы. В одной и той же этнической группе мужчины физически крупнее, имеют больший объем мышечной массы, их кровь содержит больше гемоглобина, чем у женщин. Необходимо также добавить, что их организм производит тестостерон в гораздо больших количествах, чем женский гормон, которым не только стимулирует синтез протеина и способствует возникновению более развитой мускулатуры, но также усиливает те поведенческие особенности, которые мы ассоциируем с высокой степенью физического динамизма. Это результат эволюционной адаптации, в результате которой мужчины получили большую силу для охоты на дичь, и позже на людей. Отрицать его и сводить специфически мужские черты к индивидуальным особенностям означало бы проглядеть важные биологические факты.

Ни один из этих факторов и черт не должен был непременно привести к подчинению женщин мужчинами. И непохоже, что они привели к этому. Конечно, в доминировании мужчин не было никакого смысла, пока роль женщины была центральной, пока речь шла об устойчивости ранних человеческих общин. Попытки институционализировать субординацию женщин, создавших свою богатую культуру и играющих решающую роль в поддержании жизни общины, были бы крайне деструктивны для внутригрупповой гармонии. На самом деле сама идея доминирования, не говоря об иерархии, должна была только возникнуть в ранних человеческих сообществах, которые были социализированы на основе ценностей несокращаемого минимума, взаимодополнительности, относительного равенства, и узуфрукта владения чужим имуществом (с правом пользования доходами от него, но

без права подвергать его каким-либо изменениям). Эти ценности были не просто моральным кредо: это была часть всеохватывающего миро воззрения, включавшего в себя и человеческий и нечеловеческий мир.

Тем не менее, мы знаем, что мужчины начали доминировать над женщинами и придавать первостепенное значение своей "гражданской", а не женской, '"домашней" культуре. Это случилось в такой теневой, неопределенной форме, чти проблема не получила того при стального внимания, которого заслуживала. Две культуры ‒ мужская и женская ‒ держались на почтительном расстоянии друг от друга и так и вступили в историю, хотя мужчины, как казалось, продвигались на передовую линию почти на каждом поле боя. То есть мужские. "гражданские" дела отодвинули женские, "домашние", на задний план, не вытеснив их полностью. В различных племенах существует много церемоний, в которых женщины как бы передают мужчинам власть, которой те на самом деле не обладают, например, церемония передачи способности рожать.

Но так как "гражданское" общество порождало все большие проблемы в связи с захватами, иными конфликтами, и, на конец, постоянными войнами, мужской мир становился все более на пористым и соревновательным ‒ похоже, что из-за этих черт мужчины антропологи приписывают "гражданской" сфере большую значимость, особенно, если они не обратили достаточного внимания на женщин родовой общины. Эти женщины часто смеялись над мужской воинственностью и всю жизнь жили сами по себе, в своих очень тесных личностных взаимоотношениях, которые упоминаются лишь на уровне. подстрочных замечаний в работах большинства мужчин антропологов. "Мужская хижина" активно противостояла женскому дому, сфера деятельности которого ‒ каждодневное воспитание детей, приготовления пищи и напряженной внутрисемейной общественной жизни остается практически незамеченной мужчинами-антропологами, хотя психологически она имела первостепенное значение для угрюмых мужчин общины. Действительно, жизнь сестринства оставалась поразительно значимой и полной сил еще долго после возникновения городского общества. Женские разговоры, однако, воспринималась как "сплетни", а женская работа называлась "прислуживанием" даже в ев ро-американских обществах.

Ирония в том, что принижение женщин, само по себе всегда не постоянное и часто непоследовательное, возникает тогда, когда мужчины образуют иерархии между собой, что хорошо показала Джанет Бель в своей великолепной работе об иерархиях. С возрастающими межобщинными конфликтами, систематическими военнными действиями и институционализированнным насилием "гражданские" проблемы стали хроническими. Они требовали боль ших ресурсов, мобилизации мужчин, и они требовали материальные ресурсы из "женской сферы".

Из шкуры самого сильного охотника вылез новый вид: "большой человек", который был также "великим воином". Постепенно каждая область дообразованного общества переориентировалась на поддержание его усиливающихся "гражданских" функций. Клятва на крови основанная на верности родственников, была постепенно вытеснена вассальными клятвами верности феодалу воинских "компаньонов" которые не обязательно принадлежали его родовому клану, и часто были одинокими чужестранцами; таким образом перерезались традиционные узы родства и их святость. Появились "маленькие люди" которые должны были изготовлять для него оружие, обеспечивать его пищей, строить и украшать его жилище, и наконец, воздвигать укрепления и увековечивать его достижения впечатляющими дворцами и кладбищами.

В большей или меньшей степени, была изменена форма даже женского мира, с его тайным фундаментом. Теперь он должен был обеспечивать "большого человека" молодыми солдатами и способными крепостными, одеждой, для ею украшения, наложницами, для его удовольствии, и с ростом женской аристократии, героями и наследники, для того, чтобы сохранять его имя в будущем. Все раболепные рукоплескания этой знаменательной фигуре, которые обычно рассматриваются как расписка в женской слабости, подчеркивают острые контрасты и величие культурного ансамбля, основанного на мужской силе.

Раболепство перед мужчинами ‒ вождями, воинами, королями были не просто требованием, предъявляемым воинами женщинам.

Бок о бок с раболепной женщиной идет неизменный образ раболепного мужчины, чья спина образует подножие для надменных монархов и "приличных" капиталистов. Унижение мужчин началось рано: с "мужских бараков" (мужских хижин), где, дрожащие от страха мальчики жили под властью взрослых мужчин, постоянно слыша насмешки из-за неопытности, а "маленький человек" был окружен презрением из-за ограниченности своих достижений, сравниваемых с достижениями "больших людей".

Иерархия, которая впервые попробовала поднять голову в геронтократии не взрывается неожиданным всплеском в доистории. Она расширяет свою территорию медленно, осторожно и часто незаметно: почти в метаболической форме роста, когда "большой человек" начал доминировать над "маленьким человеком", когда воины и их "товарищи", начали постепенно доминировать над своими товарищами, когда вожди начали доминировать над общиной и, наконец, когда высокородные начали доминировать над крестьянами и рабами.

Потому же признаку "гражданская" сфера мужчин начата мед ленно вторгаться в "домашнюю" сферу женщин. Постепенно, она по ставила женский мир все больше и больше на служение мужскому, однако не уничтожая его. Мир, сестринских общин, отнюдь не исчез, он продолжал существовать в скрытой, конфиденциальной форме. Женщины жили своей жизнью за спинами мужчин, и так они противостоя ли новым "гражданским" взаимоотношениям, созданным мужчинами.

Следовательно, в взаимоотношениях полов также как и в отношениях между мужчинами не было неожиданного скачка от (полового) сексуального эгалитаризма ранних дограмотных обществ к мужскому "приоритету". В самом деле, было бы просто невозможно, как замети ла Бель, разделить доминирование женщин над мужчинами и доминирование мужчин над мужчинами. Они всегда диалектически взаимодействовали, подкрепляя друг друга отношениями приказа и послушания, которые постепенно начали пронизывать все общество в целом и даже создавать иерархии, правда, более неустойчивые, среди женщин. У подножия каждой социальной лестницы, непременно стоял resident outsider ‒ мужчина или женщина ‒ и набор военнопленных, которые позже превращались в рабов Переход от (в основном) "домашнего" к (в основном) "гражданскому" обществу был также обусловлен большим количеством менее заметных, но очень важных факторов. Задолго до то го, как доминирование стало строго институционализированным, геронтократия уже создала образ мысли, структурированный на основе власти старших командовать и обязанности младших подчиняться и значительно превосходивший уровень заботы и внимания, требующихся для обучения детей и молодежи искусству выживания. Во многих доисторических общинах старшие обладали властью в принятии основных решений, касающихся замужества, групповых церемоний войн и межобщинных ссор между индивидами и кланами. Этот образ мыслей оказался предзнаменованием даже больших бед, чем те, которые сама иерархия принесла обществу.

Но иерархия даже в ранних обществах была, кроме того, под креплена шаманами и, позже, гильдиями шаманов, которые получали престиж и привилегии за свою сомнительную монополию на искусство магии. Была ли магия "примитивной наукой человечества" или нет искусство шамана было в лучшем случае наивным, а в худшем ‒ обманом, и чаще последнее, чем первое ‒ чтобы ни утверждали нынешние культы, шабаши и популярная литература по данному предмету.

Повторяющиеся неудачи шаманов в использовании магических техник могли быть фатальными не только для попавшей в беду общины ипи больного человека. Эти неудачи могли быть опасными и для самого шамана, который вполне мог быть пронзен копьем или с позором изгнан.

Однако, как Пол Рэдин замечает в своем блестящем исследовании западно-африканских шаманов, гильдии шаманов часто находили влиятельных союзников, которые могли прикрыть их от злобы толпы и недоверия. Такими союзниками часто становились старейшины чувствовавшие себя ненадежно из-за уменьшения собственной мощи или новые вожди, которые нуждались в идеологической легитимиции мира духов.

В то же время, другая тонкость, касающаяся иерархии заключалась в переходе от статуса "большого человека" ‒ чей престиж так же сильно зависел от того, как он распределяет дары, как от его охотничьей доблести ‒ к статусу наследственного вождя. "Большой человек", который должен был активно добиваться общественного поклонения разного рода впечатляющими действиями, превращается в мудрого руководителя- советника, приказы которого уважаются не на основе силы, и, в конце концов, в квази-монаршую фигуру, вызывающую страх из-за своего вооруженного окружения, либо из-за статуса полубога, обладающего сверхъестественной силой, или и того, и другого вместе.

Данная переквалификация "большого человека" в совершенного аристократ была подкреплена также серьезными разладами в родственных отношениях. Родственные связи удивительно равноправны если они не вывернуты наизнанку. Они порождают понятия лояльности, ответственности, взаимного уважение и взаимной защиты. Они зиждятся не на материальном интересе, силе, страхе или принуждении а на сильной морали, подкрепляемой чувством рода, на вере в то, что мы все "братья" и "сестры", хотя в реальности это часто оказывалось фикцией.

"Большой человек", вождь и, наконец, аристократ разрушает эти по сути, равноправные отношения. Видимо, его целью было утвердить превосходство собственной родовой группы над другими, так как в этом случае целый клан мог достичь королевского или династического статуса по отношению к другим кланам и обществу. Либо он мог полностью игнорировать своих родственников и использовать "товарищей" будь они воинами, наемниками и тому подобное, которые подчинялись ему исключительно на основе собственной доблести и верности господину, не имеющим отношения к кровному родству.

Это был необычайно разрушительный процесс. И опять создается "новый человек": человек, не являющийся ни членом родовой группы "большого человека", ни членом общины. Как наемники времен Ренессанса или классической древности, эти "товарищи" ("companions") составляли военное "товарищество" (company), в котором не было ни социальной лояльности, ни традиций.

Такие "команды" легко могли быть противопоставлены обществу или поставлены выше него в качестве монархии и аристократии.

Гильгамеш в знаменитом шумерском эпосе сделал Энкиду, чужака своим ("companion") "товарищем", таким образом бросая вызов целостности родовой системы, игравшей роль своего рода социального цемента, и разрушая ее сложную сеть обязательств, которая была очень важной с точки зрения эгалитарных ценностей примитивного общества.

Что я хотел бы подчеркнув особо, так это легкость, с которой иерархическая дифференциация перестроила отношения раннего общества в статусную систему задолго до возникновения жестких "классовых" экономических отношении. Возрастной статус поглощен изменениями в статусе полов, "домашнее" общество поставлено на службу "гражданскому", шаманские гильдии переплетаются с геронтократическими и военными группами, а последние перерабатывают родовые связи, в конечном счете, сокращая племенные кровные сообщества до территориальных, основанных скорее на общности местожительства, чем на кровных узах и состоящими из крестьян, слуг и рабов.

Наша нынешняя эра ‒ наследница этой грандиозной работы по дифференциации человечества ‒ осуществлявшейся не только по линии классовых различий, но и гораздо раньше, в иерархиях, в которых классовые системы были в зародыше. Эти до сих пор сохраняются в неявном виде и являются изобильнейшей почвой для воспроизводства скрытого подавления среди возрастных групп, или женщин мужчинами, или мужчин мужчинами ‒ поистине, широкий ландшафт доминирования, который также способствует развитию эксплуататорских классовых систем.

Только позже эта необъятная система социального доминирования пришла к идее господства "человечества" над природой. Никакое экологическое общество, каким бы милосердным оно ни бьшо в своих идеалах, никогда не сможет прекратить господство человека над природой, пока оно не устранит полностью господство человека над человеком, а по существу иерархическую структуру в обществе, кон сервирующую идею доминирования. Такое экологическое общество должно проникнуть за покрывающий все навоз иерархий, который сочится из трещин в семейных отношениях, существующих между поколениями и между полами, церквями и школами, друзьями и любовниками, эксплуататорами и эксплуатируемыми и из иерархического отношения ко всему миру жизни.

Что нужно сделать, чтобы вернуться к неиерархическому миру в котором однажды сформировалось человеческое общество и его ценности неизменного минимума, комплементарности и узуфрукта, будет показано в заключительной части этой книги. Здесь достаточно помнить, что социальная экология сделала понимание иерархии ‒ ее возникновение, масштаб и влияние ‒ основой своей концепции либерального, разумного и экологического общества. Любая программа содержащая меньшее число императивов, в лучшем случае неопределенна, а в худшем ‒ грубо вводит в заблуждение.

Рискую повториться, и все же позвольте мне подчеркнуть, что слово "иерархия" должно пониматься строго как социальный термин.

Растянуть этот термин так, чтобы он покрывал собой все формы принуждения, значит, сделать сознательно организованные и институционализированные системы команды и подчинения явлением природы и тем самым придать им ауру вечности, сравнимую только с генетическим программированием "социальных" насекомых. Судьбы царственных особей человеческой истории могут гораздо большему научить нас, чем поведение пчелы-"королевы" в улье.

Такие персоны, как Людовик XVI во Франции или, например Николай II в России не стали автократами, потому что в них было генетически заложено куда больше физической силы, чем острого ума.

Это были до абсурда, до неуклюжести психологически слабые и тупые люди (даже по мнению роялистов периода их царствования), жившие во времена революционных социальных сдвигов. Их власть была фактически абсолютной, пока ее не обрезала революция.

Что дало им возможность наслаждаться огромной властью? Их могущество можно объяснить только существованием изобретенных человечеством институтов вроде бюрократии, армии, полиции, свода законов и судов, сознательно одобрявших абсолютизм, широко раскинувшейся, необычайно раболепной Церковью, которая сама была построена по иерархическим принципам ‒ словом, существованием обширного, глубоко укорененного аппарата, который создавался веками и был опрокинут в ходе революционного переворота за несколько недель. Кроме генетически запрограммированных насекомых, мы не имеем ни одного эквивалента подобных иерархий вне человеческого мира. Выдерните слово "иерархия" из социального контекста и вы создадите величайшую путаницу, пытаясь найти ее истоки, могу также добавить, что средства, которыми вы при этом пользуетесь есть социальная способность и владеем ею только мы, человеческие существа.

По той же причине слово "доминирование" следует понимать строго как социальный термин ‒ если мы не хотим потерять из вида разнообразие его институционализированных форм ‒ тех форм, которые свойственны только человеку. Конечно, животные тоже могут принуждать друг друга к чему-либо, обычно, как отдельные особи, изредка даже небольшими "бандами", видимо, добивающимися "привилегий" (слово, которое тоже можно растянуть за его собственные пределы, если мы будем обозначать им отношения, существующие в различных биологических видах). Такое "доминирование", это только попытка, часто эпизодическая, неформальная, к тому же весьма диффузная, в частности, среди человекообразных обезьян.

"Привилегии", которых требуют наши ближайшие "меньшие братья" совершенно различные в зависимости от вида и даже в зависимости от группы. В животном мире нет постоянных институтов вроде армии полиции и даже криминальных групп. Там, где мы наблюдаем нечто похожее, например, "солдаты" у муравьев, мы имеем дело с генетически запрограммированным поведением, но не с социально органи зованными институтами, которые можно радикально изменить с по мощью восстания.

Возникает искушение спросить не только "как", но и "почему" социальные институты принуждения, статусные системы и иерархии поднимаются у человеческих существ на первое место. Другими словами, помимо описания возникновения и развития институционализи рованного доминирования и подчинения, необходимо объяснить причины его появления.

Статус, как я уже замечал, возник между возрастными группами хотя изначально в общественно-полезной форме. Отсюда, психосоциальная основа уважения к старшим существовала в раннем обществе еще до того, как старшие поколения стали требовать себе на стоящих привилегий. Я уже отметил, что слабость и незащищенность подрастающего поколения давала возможность старшим поставить свой более обширный опыт и знания на службу своему повышающемуся статусу.

Их геронтократии как источник статусного сознания не составляют особой тайны. Возникновение возрастных иерархий часто лишь вопрос времени: процесс социализации и его потребности в тщательном инструктировании, увеличении знании и опыта, гарантирует, что старшие будут пользоваться должным уважением, и в неустойчивых ситуациях получат определенную власть.

Тем не менее, наиболее вызывающая форма социального статуса это власть, сконцентрированная в руках "большого человека", первоначально в его собственных руках, а затем в руках его все более институционализирующихся команд. Здесь мы сталкиваемся с очень тонкой и сложной диалектикой. "Большие люди", как мы уже заметили, были замечательны не только своей доблестью и своим благородством. Их традиционная церемония раздачи людям даров ‒ система воссоздания благополучия, достигавшая в высшей степени невротических черт в церемониях потлатч у северо-западных индейцев, где острое соперничество "больших люден" привело к оргиастической "раздаче" всего что они имели, чтобы обеспечить себе престиж в общине ‒ могла иметь весьма благие истоки. Быть щедрым и дающим входило в социальный этикет, способствовавший единству общины и относящийся к пере житкам раннего человеческого общества.

Чувствительность мужчин к общественному одобрению чувствительность, коренящаяся в их понятии "мужественности" и в уважении общины к физической доблести со временем привела к тому что "важность", "значительность" значила несколько больше, чем благогородство, мастерство и храбрость. Эти атрибуты любое прелитеративное общество поощряло именно в мужчине, хотя и женщины обладали многими умениями, которые были необычайно ценны. Такого рода "важность", как в церемониях потлатч, могла легко материализоваваться в качестве определенного социального статуса. Или, наоборот как в традиционных общинах как Хопи, она могла казаться социально разрушительной по причине сильного проявления индивидуальности и, следовательно, резко пресекалась. В результате, когда евроамериканские "воспитатели" Хопи попытались научить их детей спортивным играм с духом соревнования, они столкнулись с огромной трудностью ‒ заставить детей достигать высоких отметок. Обычаи Хопи отшибли охоту к соперничеству и самоутверждению как вредным для солидарности общины.

В каждом обществе начиналось противостояние потенциальных иерархий, сначала в качестве геронтократий, потом ‒ "больших людей" и военных групп. Такие потенциальные иерархии могли быть созданы абсолютно в любой конкретный момент. Первоначально они приводили к появлению неглубокого разделения в обществе, которое могло быть резко пресечено даже после его появления. Легко доказать, что такие тенденции имели место во многих прелитеративных обществах некоторые превращались в завершенные иерархии, другие консервировались на различных уровнях своего развития, третьи просто пресекались и общество сохраняло свою эгалитарную организацию.

Фактически, обычаи, процесс социализации и основные принципы общественного устройства, такие как необходимый минимум, комплиментарность и узуфрукт должны были скорее создать тенденцию ограничения иерархии, чем стимулировать ее развитие. Это происходило во многих общинах, которые прекрасно существовали в евроамериканской истории, где было мало или вообще не было иерархических институтов, и только удивительно малая часть человечества создала общественные устройства, структурированные по типу иерархий, классов и государства. Возможно, большая часть человечества избегала на различных ступенях своего развития этой темной тропинки, а если, в конце концов, вступала на нее, то ограничивала ее протяженность.

Но здесь надо отметить один факт: община, развивавшая по иерархической, классовой и государственной линии делала эгалитарное развитие окружающих ее общин весьма проблематичным. Военная община под руководством агрессивного главы вынуждает мирные соседние поселения создавать свои собственные военные формирования и их вождей для того, чтобы выжить. Целый регион может таким образом подвергнуться резким изменениям ‒ культурным, моральным и институциональным ‒ только в результате становления агрессивных иерархий в одной единственной общине.

Мы можем проследить это чисто, изучая надгробия одной общины в Андах. На этих памятниках первоначально не было изображений оружия, на более поздних уровнях развития на них появляются изображения символов воины и престижа. Причиной таких изменений может быть появление агрессивной, военно-ориентированной соседней общины, глубоко влияющей на жизнь многих мирных общин, окружаюших ее. То же самое могло происходить во многих частях мира.

Не менее удивительны найденные нами свидетельства перехода некоторых американских индейских обществ от высокоцентрализованных, военно-ориентированных и квази-государственных "империй" к децентрализованным, вполне мирным и родовым неиерархическим общинам. В своих централистских и милитаризированных фазах эти "империи", видимо, стали настолько эксплуатировать и истощать общины, находившиеся у них под контролем, что были раздавлены собственной тяжестью или просто опрокинуты локальными восстаниями.

Строители индейских могильных камней в центрально-западной Америке или майя в Мексике легко могли использовать корабли, чтобы исчезнуть, когда они уже не могли больше поддерживать себя или сохранять покорность подчиненного населения и осуществлять военную экспансию в других местах. Это историческое колебание общественных институтов между централизацией и децентрализацией, военными и мирными общинами, экспансионистскими и замкнутыми обществами появилось на Запада еще до подъема национального государства в Европе в XV-XVI вв.

Поскольку женщин превратили в зрителей межобщинных изменений, приводивших к росту иерархии, они не участвовали активно в их развитии. Женщины делили вместе с мужчинами низших страт бремя гнета и деградации, которым все правящие элиты облагали своих подчиненных. Мужчины не только угнетали и приводили к деградации женщин, зачастую используя их как вещи, они также угнетали и убивали других мужчин в оргиях кровопролития и жестокости. В ранних королевствах Ближнего Востока неохотно держали военных пленников-мужчин, так как они рассматривались как потенциальные бунтари их гораздо чаще убивали, чем делали рабами. Когда в больших количествах стали появляться мужчины-рабы, их жестоко эксплуатировали и обходились с ними, особенно на рудниках и в сельских хозяйствах огромных масштабах, с ужасной грубостью. Мужская физическая сила, при использовании ее в эксплуататорских целях становилась пассивом, а не активом.

Причины иерархии тогда не являются тайной. Они вполне понятны, когда начинаешь отыскивать их корни в каждодневной жизни в семье, в воспитании молодежи, в делении общества на возрастные группы, в ожиданиях, возлагаемые на индивидуальность, как на мужскую, так и на женскую, в повседневности "гражданского" или домашнего миров и в большинстве личных аспектов культуры и общинных церемоний. И иерархия не исчезнет, пока мы не изменим радикально эти основы повседневной жизни, а не только экономически уничтожим кассовое общество.

Не только иерархии предшествовали классам, но как показала Бель, доминирование мужчин над мужчинами, в основном предшествовало доминированию над женщинами. Женщины были униженными зрителями ориентированной на мужчин цивилизации, которая возносила сама себя над женской культурой, разъедала ее и создавала способы систематического манипулирования ею. Когда мужчины пытались поглотить женскую культуру, они извратили и подчинили ее но они преуспели только отчасти. Сестринские взаимоотношения, привязанности и жизненные пути продолжались за спинами мужчин и часто вне их поля зрения, в тайных нишах истории.

Мужчины, в свою очередь часто служили предметом насмешек для женщин, даже при абсолютно патриархальном строе. Не женщины создали "гражданское" общество, которое часто было с мужчинами грубее, чем с домашними животными. Позвольте напомнить, что не рогатый скот поднимал огромные каменные блоки, создавая основу великих пирамид древнего Египта, а слуги или рабы мужского пола которых, как считалось, было дешевле использовать, чем скотину.