Как появилась эта книга. Общество и экология. Отношение общества к природе

Как появилась эта книга

Я давно хотел написать небольшую книгу, которая бы вместила мои взгляды на про экологическую перестройку общества (remaking society). Мне (как и многим моим друзьям) казалось, что существовала необходимость высказать все те идеи, которые я выдвигал в нескольких капитальных трудах, в одной небольшой, страниц на 200, работе. Такая книга не была бы трудно читаема для образованных читателей, интересующихся социальной экологией.

Но окончательно заставил меня написать эту книгу один неприятный эпизод, произошедший в начале июня 1987 года. В это время я был удостоен чести быть основным докладчиком на шестидневном национальном собрании американских зеленых в Амхерсте, штат Массачусетс. Собрание вызвало неожиданный интерес у средств массовой информации ‒ и было за что. Около двух тысяч человек по крайней мере из 42 штатов прибыли в Амхерст, чтобы обсудить теоретические и практические задачи зеленого движения в США. Это было крупнейшее собрание независимых американских радикалов за много лет. Будучи в основном противниками капитализма, эти зеленые тем не менее хорошо знали настроения соседских и рабочих сообществ. Они представляли широкий спектр радикальных групп Америки и отражали их надежды и проблемы.

Во время собрания произошло около 12 пленарных заседаний, в которых принимали участие от 500 до 1000 человек, и значительное количество семинаров (секций), где обсуждались различные темы, как редкие, вроде этики и экологии, так и распространенные: феминизм, расизм, империализм, экономическая демократия. Были затронутыфактически все социальные проблемы, которые интересны быстрорастущему зеленому движению Америки. Горячо обсуждались вопросы участия или неучастия в выборах, образовании блоков с другими партиями или независимости зеленого движения, ставки на революцию или реформу, ‒ в общем, все те вопросы, которые потом не раз поднимались на крупных радикальных собраниях.

В этих дискуссиях также проявились некоторые новые тенденциии направления мысли, которые казались исключительно американскими. Но, я думаю, что эти тенденции появились или вскоре появятся узеленых (а возможно, и у других радикалов) и за пределами штатов.

Я могу описать одну из этих тенденций, рассказав о случае, который взволновал меня. Он произошел, когда участники, собираясь после обеда в небольшие группы на широкой лужайке, обсуждали в неофициальной обстановке события дня. Дюжий молодой человек из Калифорнии довольно сбивчиво говорил о необходимости "подчиняться законам природы", "покорно следовать", если я правильно помню его выражение) "приказам природы". Его поначалу риторический, а затем становившийся все более резким, монолог сильно смутил меня.

Его лексикон напомнил мне то, как противники экологического движения употребляли те же самые выражения, считая, что природа должна "подчиняться" нашим приказам и ее законы должны быть использованы для подчинения природы человеку. Мне было ясно, что молодой калифорниец, бомбардировавший меня своим как бы экологическим словарем, и современные прислужники холодных богов науки, считающие, что человек должен безжалостно контролировать природу в своих собственных интересах, не смотря на кажущеюся противоположность их взглядов, имели нечто общее в основе своих рассуждений. И те, и другие употребляли слова, выражающие доминирование и подчинение. Как калифорнийский "'зеленый" верил в то, что человек должен быть подчинен природе, так приверженцы сциентизма считают, что природа должна подчиняться человеку.

Калифорниец, по сути, призывал превратить взаимоотношения между людьми и природой в отношения подчинения с людьми в качестве объектов подчинения, в то время как его оппоненты (обычно крупные промышленники, финансисты и апологеты современного корпоративного общества) предлагают превратить в объект подчинения весь живой мир. Тот факт, что у человечества и природы одна судьба, основанная на подчинении иерархическому менталитету и обществу, ускользнул от внимания калифорнийца с его упрощенным призывом "подчиняться природе и ее законам".

Сильно обеспокоенный тем, что человек, считающий себя зеленым, может говорить так похоже на своих оппонентов, я решил задать ему прямой вопрос:

- Что, по-вашему, является причиной современного экологического кризиса?

Его ответ был очень тверд:

- Человечество! Люди ответственны за экологический кризис.

- Вы считаете, что цветные, женщины и низшие слои общества, а не корпорации, сельскохозяйственный бизнес, правящие элиты и институт государства служат причиной экологических дисбалансов? ‒ спросил я в изумлении.

- Да, люди, ‒ ответил он еще более горячо. ‒ Все! Они перенаселили землю, загрязнили планету, растратили ее ресурсы, ‒ они прожорливы, как крысы! Корпорации существуют для того, чтобы давать людям то, что они хотят.

Я думаю, что наш спор мог бы кончиться плохо, если бы он не отвлекая на происходившую рядом игру в волейбол и не принял бы вней участие.

Я не могу забыть тот разговор. Он часто вспоминается и до сих пор, так как такие идеи очень распространены среди многих инвайронменталистов, которые воинственно называют себя радикалами.

Наиболее примечательной чертой такого образа мыслей однако является не только схожесть с тем, как рассуждают противники зеленого движения. Более серьезно и опасно то, что он отвлекает внимание отроли общества в экологическом кризисе. Если люди как вид ответственны за нарушение окружающей среды, то оно (нарушение) перестает быть результатом нарушений социальных. Создается мифическое"человечество" ‒ включающее в себя и угнетаемые этнические меньшинства, и женщин, и граждан стран третьего мира, и население старого света, в котором все соучастны с правящей элитой в создании экологического дисбаланса. Таким образом, хитро маскируются социальные корни экологических проблем. Создается новый биологический "первородный грех": неопределенная группа живых существ"человечество" рассматривается как деструктивная сила, которая угрожает выживанию всего живого мира.

Рассматриваемые просто как вид люди таким образом, превращаются а зоологическое явление, подчиняющееся "биологическим законам", которые предположитепьно определяют "борьбу за существование" в природном мире. Например, голод может быть объяснен простым биологическим понятием "недостаток пищи", вызванный"перенаселением". Война объясняется "кризисом", вызванным "перенаселением", или необходимостью "жизненного пространства".

Таким образом мы можем объяснить все беды человечества голод, войну, болезни ‒ как "естественный отбор" (чистки), которому человечество подвержено из-за необходимости сохранять "природный баланс". Мы можем с удовольствием забыть о том, что бедность и голод, которыми страдает человечество, вызываются корпоративной эксплуатацией людей и природы, сельскохозяйственным бизнесом и социальным давлением. Люди видите ли всего лишь вид, как куницы, кролики и т. п., подчиняющиеся неумолимым "законам природы".

Если рассматривать людей с той точки зрения, что все формы жизни биологически равнозначны, несмотря на их уникальные свойства, то люди становятся равнозначны саранче или скажем, бактериям ‒ как серьезно доказывается приверженцами такой точки зрения ‒ и одинаково взаимодействуют с так называемыми "природными законами".

Молодой калифорниец, который представил эти взгляды выразил только наиболее общие понятия, которые составляют эту развивающуюся идеологию. Вполне возможно, что он относится к тем людям, которые считают, что нужно оставить африканских детей умиратьот голода, или, что не менее порочно, считают, что следует приветствовать СПИД как средство уничтожения "лишнего" населения. Или (более шовинистично), что "эмигранты" из Латинской Америки (часто туда же причисляются и индейцы, чьи предки пришли в Америку тысячи лет назад) должны быть выгнаны, так как они угрожают "нашим"ресурсам.

Представленная в такой грубой и расистской форме, используя слово "наши", обозначая Америку, чьи ресурсы в действительности принадлежат горстке гигангских корпораций, эта точка зрения похоже, чужда большинству американцев. Тем не менее, давая простые чисто зоологические ответы на сложные социальные вопросы, она приобретает растущее число сторонников в основном среди наиболее реакционных слоев, которые всегда говорили о "природе" и ее "законах", подменяя этим изучение реальных социальных истоков иявлений.

Искушение уравнять людей, которые живут в сложных сильно разделенных и институционализированных обществах, с обычными животными отражается в кажущихся утонченными аргументах, которые часто скрываются под маской "радикальных" экологических философий. Возрождение нового мальтузианства, которое утверждает, что уровень роста населения обгоняет уровень роста количества продуктов, является наиболее зловещим признаком.

Миф о том, что рост населения, например, в Судане, ведет к голоду (хотя суданцы запросто могли бы прокормить себя, если бы контролируемый Америкой Мировой банк и Международный валютный фонд не заставляли бы их выращивать хлопок вместо злаков) представляют типичные аргументы, которые приобретают все большуюпопулярность среди многих инвайронменталистов. "Мы должны датьприроде все регулировать самой", ‒ высокомерно говорят представители привилегированных Европы и Америки, выступающие как теоретики "законов природы", как будто корпорации банков и сельскохозяйственного бизнеса и определяют курс природы.

Хитрой формой этого нового "биоцентризма" с его антигуманистическим представлением о равнозначности людей, грызунов и муравьев является растущее движение "глубинной экологии". "Глубинная экология" распространена среди благополучных людей, которые выросли на обрывках восточных культов, смешанных с голивудскими и диснеевскими сказками. Американский средний ум и так достаточно бесформенен, без нагружения его "биоцентрическнмн" мифами буддистского или даосского толка о вселенском "единстве", таком космическом, что люди со всеми своими разделениями растворяются вовсеобъемлющем; биоцентрическом равенстве". Представляемая как лишь одна форма жизни из многих, бедняки и нищие становятся очень удобными объектами полного уничтожения, если они социально заменимы, или жестокой эксплуатации, если они могут быть использованы для улучшения жизни элиты. Соответственно, понятия "единства" и "биоцентрической демократии", становятся благочестивой формулой для подавления, унижения и даже уничтожения людей.

Наконец, экологическая мысль не обогащается безрассудным смешиванием таких разных религий, как буддизм, даосизм и христианство, также как не следует путать еврейского мыслителя Спинозу с апологетом нацизма Хайдеггером. Заявлять, как Арне Нэш, патриарх "глубинной экологии", что "основные принципы "глубинной экологии" взяты из религии и философии", значит признавать отсутствие связи с социальной теорией.

Этой смеси "биоцентризма", антигуманизма, мистицизма и религии с ее следованием "природным законам" достаточно, чтобы "накормить" особо реакционные атавистические тенденции, несмотря на ссылки на "децентрализацию" и "неиерархическую структуру" "глубинной экологии". Это напоминает о еще более экзотическом движении, просочившемся в экологическое. Я имею в виду парадоксальное стремление к новой теистической "духовности". Хотя слово "духовность" часто означает деиствительно глубокое понимание природы и ее тонких взаимосвязей, нужно охранять ее от вырождения в атавистическую одностороннюю форму природной религии с богами, богинями и, конечно, с новой иерархией священников. Мистические вариации феминизма, также как и экологическое движение в целом, увы, показали себя достаточно уязвимыми с этой стороны. Наивный натурализм, которому с такой готовностью служила экология, может быть вытеснен сверхприродным мировоззрением, которое изначально чуждо природному самооплодотворению и самовоспроизводству.

Можно резонно спросить почему природный мир должен обязательно быть населен богами и богинями, когда природная эволюция показывает свою волшебную силу, создавая такое богатство и разнообразие форм жизни? Разве этого не достаточно, чтобы чувствовать восхищение и уважение. Разве не является грубейшей формой антропоцентризма (проекция человека на все природное, что вызывает столько презрения среди экологов) население природы богоподобными формами, созданными человеческим воображением, во имя экологической "духовности"?

Обожествление и почитание какого-либо существа, естественного или сверхъестественного, всегда является самоунижением, что в конечном счете ведет и к социальному унижению.

Не одна цивилизация, имевшая "природных богов", доказала свою несостоятельность, так как эта вера была цинично использована правящими кругами для поддержки жестких, деспотичных и античеловечных социальных иерархий. Когда люди начинают падать на колени перед каким- либо существом, которое "выше", чем они сами, иерархия празднует свой первый успех в битве со свободой, а люди готовят свои спины для социального давления, которое им придется выдерживать.

Я заговорил о некоторых вопросах, поставленных мизантропическими и антиэкологическими течениями в экологических движениях, вовсе не для того, чтобы опорочить само движение. Совсем наоборот: я хочу удалить эти метастазы, чтобы показать, что движение способно это преодолеть и идти вперед. Причина написания этой книги ‒ желание продемонстрировать то, что экология, подкрепленная социальной критикой и представлениями о социальной реконструкции, может показать пути продвижения к такой перестройке общества, которая подойдет и природе, и человеку

Однако никак нельзя достичь такого критического отношения и этих четких представлений, шарахаясь от одной крайности ‒ полного подчинения природы человеку ‒ к другой и объявляя человечество паразитом на мистическом "теле природы". Мы должны прекратить сидеть в идеологической катапульте, которая периодически бросает нас от одной причуды к другой, от абсурда к еще большему абсурду.

Очень соблазнительно вернуться к радикализму прошлых лет, когда безусловные догмы были подтверждены социально и вокруг них был этакий ореол романтического бунта. Я вырос в ту эпоху, и мне это очень близко по духу, но, к сожалению, в наше время такой возврат не осуществим. Традиционная радикальная теория больше не существует. Большая часть из того, что считалось социалистическим и коммунистическим, сейчас работает, и успешно, на рыночную экономику. Архаичные лозунги "национализация собственности" и "плановая экономика" в наше время поддерживают и укрепляют растущую централизацию и рационализацию корпоративной экономики и государства. Почти благоговейное отношение Маркса к технологическому прогрессу теперь стало помогать наиболее вредным целям технократическойидеологии и бюрократии. Даже стратегия ортодоксального радикализма с его видением пролетариата классом гегемоном ныне не работает из-за замены индустриальных рабочих автоматикой. Больше нет больших движений под красным флагом ‒ остались только призрачные бунтовщики, гибнущие в бесполезных бунтах, и их лидеры, ведущие их стройными рядами в политический архив.

К тому же, инвайронментализм стал чем-то вроде бальзама для совести хищных индустриальных магнатов, которые жалко заигрывают с инвайронменталистскими лоббистами, адвокатами, а также властями. Для этой публики природа ‒ по существу лишь источник природных ресурсов. Эти заигрывания затеяны для успокоения совести идеей "меньшего зла", а не идеей "большего добра". (Уничтоженный лес они выдают за небольшую рощицу, а осушение болот ‒ за рекультивацию маленького заповедника. )

В наше время ухудшение окружающей среды происходит катастрофическими темпами. Основные жизненно важные составляющие окружающей среды, такие, как соотношение газов в атмосфере, разрушаются, увеличивается отношение углерода к кислороду. Экологически незащищенные джунгли, которые существовали на земле 60 миллионов лет или больше, и чью роль в образовании чистого воздуха, которым мы дышим, невозможно переоценить, безрассудно уничтожаются. Химические вещества утончают озоновый слой, который защищает все живое от ультрафиолетового излучения солнца. Это только основные удары, нанесенные планете. Этот список не включает в себя ежедневную дозу химических веществ, кислотных дождей, ядовитых пищевых и сельскохозяйственных добавок, которые, вероятно, изменяют весь спектр несчастии, которые обрушиваются на природу ичеловечество.

Контроль за этими, возможно гибельными, нарушениями экологического баланса фактически прекратился еще до "компромиссов" и возможных решений, предложенных либеральными инвайронменталистами. Я считаю, что эти либеральные действия или предложения столь малоэффективны из-за того, что они принимают современное социальное устройство как данное, как воду, которую мы пьем, и воздух, которым мы дышим. Все эти "компромиссы" и возможные решения опираются на то, что современное рыночное общество, частное владение собственностью и бюрократическое национальное государство не могут быть изменены. Таким образом, преобладающий социальный порядок определяет условия любого "компромисса" или"возможного решения", так же как правила шахмат и порядок расположения полей на доске определяют действия игроков (а не, скажем, понятия морали).

"Играть по правилам" современной игры значит согласиться с тем, что природный мир (и угнетаемые люди) теряют что-нибудь по-немногу, пока потерянным не оказывается все. Пока инвайронментализм ограничен социальным статус кво, право собственности будет всегда выше общественных прав, а сильный всегда будет подавлятьслабого. В лесу, в болотах или на хорошей сельскохозяйственной почве "осваиватель", владеющий этими "ресурсами", обычно определяет условия любой сделки, и все празднуют победу богатства над экологическими соображениями.

Наконец, либеральный инвайронментализм страдает от упорного отказа признать, что капиталистическое общество, основывающееся на соревновании и саморегулировании, в конце концов уничтожит природный мир, так же как запущенная раковая опухоль убивает больного.

Личные намерения, хорошие или плохие, не имеют ничего общего с этим неумолимым процессом. Экономика, основанная на принципе "рост или смерть", обязательно противопоставляет себя природному миру и оставляет за собой экологическую пустыню. Я вряд ли также должен добавлять, что ориентированная на рост бюрократическая и сильно иерархизированная социалистическая система не является альтернативой либерализму. Тоталитарные страны также виновны в разграблении земли. Наиболее существенная разница между ними и их западными противниками в том, что плановая экономика систематизирует их усилия. И к тому же любую оппозицию ‒ либеральную или радикальную ‒ гораздо легче заставить молчать с помощью институтов полицейского государства.

Окружаемые бесчувственным мизантропическим "экологизмом"и слабым либеральным инвайронментилизмом, мы должны найти какую-то альтернативу. Является ли единственным противовесом либеральному инвайронментализму и его провалам " глубинная экология", которая мистически преклоняется перед "дикой" природой и дикой жизнью? Неужели мы обречены на выбор между лоббированием, "компромиссами" и "биоцентристским менталитетом", который пытается представить человечество как "еще один род животных", а человеческий мозг ‒ как "нарост" на "теле" природы? Можно ли что-либо противопоставить технологическому прогрессу, кроме ведения хозяйства, основанного на охоте и собирательстве, где обработанные кремниевые топоры будут нашими основными орудиями в общении с природой? Чем можно ответить на логику современной науки и техники, кроме как иррационализмом, мистицизмом и религиозностью?

Признаюсь, что я упростил альтернативы. Но я это сделал для того, чтобы раскрыть их логику и смысл. С одной стороны, я не отрицаю, что даже либеральный инвайронментализм и инстинктивный сенсуализм играют свою роль в противостоянии мощной технологии, служащей бездумному росту, накопительству и потребительству. Борьба против постройки нового ядерного реактора, нового шоссе, угрожающего испортить городской пейзаж ‒ это все, хоть и ограниченные, но важные действия, предотвращающие дальнейшее разрушение окружающей среды. Земля, дикая природа, живописные природные места, которые не были уничтожены бульдозерами и гонящимися за наживой "хищниками" ‒ очень ценная, с точки зрения природы (а также эстетически), территория, которую мы должны охранять как можем и где можем. Не требуется большой мудрости, чтобы понять, что все чудесное и красивое ‒ от дерева, похожего на статую, до зверька в норе, ‒ имеет свое место под солнцем и свою функцию в биосфере.

Однако впихивание этих бесспорных истин в идеологию, где человек является "паразитом" природы или же наоборот ‒ "венцом творения", ведет к весьма печальным последствиям. Обе точки зрения противопоставляют человека природе. Человечество (больше как род, а не как высоко развитые существа, живущие в конфликте между собой, как угнетенный и угнетатель) вырвано из жизненной эволюции и рассматривается не как живой объект. Хвалимое или проклинаемое, оно изолируется от живого мира, а затем либо отсылается обратно в первобытный мир далекого прошлого, либо рвется к звездам в скафандрах и с экзотическим оружием. Ни один из этих обрядов не отражает того, что люди живут в равных обществах, которые весьма связаны снашими экологическими проблемами. Как социальные существа, люди развили способ отношений через общественные институты, которыеболее чем что-либо определяют их взаимоотношения с окружающим миром.

Я смею утверждать, что мы должны уйти от идей о сверхъестественном, взращенных "биоцентризмом", "антигуманизмом", "мальтузианством" и "глубинной экологией", с одной стороны, и верой в рост, соревнование, превосходство человека и общественную власть, с другой. Если мы хотим достичь гармонии в отношениях с природой. мы должны обратить внимание на социальные факторы, которые создали обе эти крайности в их многочисленных формах, и ответить на основные вопросы о человеческом существовании.

Что такое человеческое общество, которое мы собираемся изучить с точки зрения экологии? "Проклятие"? Безусловное благо? Устройство для накопления, материальных благ? Или, скажем, продукт естественной эволюции, такой же как культура, который не только удовлетворяет различные человеческие нужды, но и который может сыграть важнейшую роль в эволюции жизни на планете.

Какие факторы создали экологически опасное человеческое общество? И какие факторы могут создать экологически полезное человеческое общество?

Является ли развитая технология безусловно опасной для окружающей среды, или же ее можно использовать для улучшения биосферы и условий жизни?

Что можем мы узнать из истории такого, что может помочь нам ответить на эти вопросы, кроме штампов, которыми оперируют мизантропы и либеральные инвайронменталисты?

Затем, как мы должны решать вопросы? С помощью условной логики? Интуиции? Божественного вдохновения? Или, может быть, спомощью так называемого "диалектического мышления"?

Наконец, последнее по порядку, но не по важности: какую социальную реконструкцию должны мы провести для достижения гармонии человечества и природы ‒ чтобы быть уверенными, что это общество не развалится и каждый не побежит захватывать собственную вершину в Адирондакских горах? Какими политическими, социальными и экономическими способами должна проводиться эта реконструкция. И какими этическими принципами должны мы руководствоваться при ее проведении?

Это, в общем виде, основные вопросы. Есть и множество других, которые мы должны будем затронуть, прежде чем дискуссия будет закончена. Я не иду здесь дальше, так как испытываю глубокое отвращение к длинным спискам идей, плохо продуманных утверждений, текучим диаграммам и штампам, которые ныне очень в моде. Когда тот молодой калифорниец швырял слова "люди" мне в лицо, он как будто старался не думать и подавал дурной пример бездумья другим, чьи мозги были причесаны Голивудом, Диснейлендом и ТВ.

Таким образом, больше чем когда-либо нам нужна согласованность. Я не имею ввиду какую-нибудь догму. Скорей, это должна быть какая-то четкая структура идей, в которой будет место для философии, антропологии, истории, этики, нового рационализма и утопических размышлении во имя свободы ‒ свободы, позвольте заметить, для природного развития так же, как и для человеческого. Эта структура, которую я попытаюсь выстроить в этой книге, должна быть не просто собранием идей, сваленных в кучу.

Незаконченная мысль так же опасна, как завершенная догма. И то и другое ведет к неадекватному восприятию мира и может быть использовано совершенно не в том смысле, который подразумевался изначально: примером служат совершенно различные понятия, которые сосуществуют в теории "глубинной экологии".

Эта книга была создана для обсуждения тех вопросов, которые яздесь затронул, в надежде, что мы сможем сформировать четкуюструктуру, которую я уже упоминал, и в которой мы так нуждаемся. Как я уже сказал, идея написать эту книгу возникла случайно, после столкновения, произошедшего в реальной жизни ‒ не в академических размышлениях и не по моему личному капризу.

Если члены экологического движения, в основании которого я принимал участие тридцать лет назад, отправятся жить отшельниками в горах или обратятся к Вашингтону за поддержкой, поражение будет окончательным. Экологическая мысль может в наше время обеспечитьсинтез наиболее важных идей, появившихся за последние 200 лет. Она способна открыть перспективы для деятельности, которая может полностыо изменить вид общества нашего времени. Некоторая воинственность этой книги, которую может почувствовать читатель, объясняется срочностью решения поднимаемых проблем. Мы обязаны во чтобы то ни стало не позволить экологической мысли и экологическому движению, которое эта мысль может породить, деградировать и пойти путем традицонного радикализма, блуждать в лабиринтах неумолимой истории.

Общество и экология

Те проблемы, с которыми люди сталкиваются в процессе самоопределения, осознания себя как личности, порождают необходимость существования широкой психотерапевтической индустрии. Эти проблемы, безусловно, являются личными. Но они существуют не только для отдельных индивидуумов, но и для всего современного общества в целом. Мы живем в полном непонимании того, какие социальные взаимоотношения существуют между ними. Мы страдаем не только как личности от отчуждения и неразберихи в наших мотивах и устремлениях; все наше общество, задуманное как единый организм, является весьма неопределенным в том, что касается его структуры и направления развития. Если раньше в обществе культивировалась вера в добродетельность сотрудничества и заботы о ближнем, то в современном обществе добродетелью является соревнование и эгоизм, и таким образом не поощряются ассоциации любого рода ‒ кроме созданных ради наживы и безумного потребления.

Мы считаем, что раньше люди имели четкие представления о вере и надежде ‒ о ценностях, которые определили их как людей, обладающих конкретными целями в общественной жизни. Мы называем средние века "Эрой Веры", а Просвещение ‒ "Эрой Рассудка". Даже период между мировыми войнами и конец 40-х ‒ начало 50-х годов кажутся нам привлекательным временем невинности и надежд, несмотря на Великую депрессию и ужасающие конфликты, которые имели место в этот период. Это выразил постаревший персонаж недавнего достаточно хорошего фильма о шпионах: он говорил, что по сравнению со временами Второй мировой войны он потерял "чистоту" ‒ чувство цели и идеализм, которыми он руководствовался тогда.

Эта "чистота" в наше время исчезла ‒ ее заменили неопределенность и двусмысленность. Вера в то, что технологии и наука улучшат условия человеческого существования, была подорвана распространением ядерного оружия, массовым голодом в странах Третьего мира и бедностью на Западе. Жаркая вера в триумф свободы над тиранией уничтожена увеличивающейся централизацией государств повсюду и увеличением власти бюрократии, полиции и изощренных средств слежки над людьми. В наших демократических странах ‒ не меньше, чем в явно авторитарных. Надежда, что мы создадим единый мир, сообщество различных народов, которые будут заботиться о своих ресурсах и улучшать жизнь повсюду, разбилась о рост национализма, расизма и бесчувственного местничества, которое порождает индифферентность по отношению к судьбам миллионов.

Мы считаем, что наши ценности хуже, чем те, которые существовали всего лишь два-три поколения назад. Нынешнее поколение кажется более самовлюбленным, отчужденным и недоброжелательным по сравнению с предыдущим. У него нет таких систем поддержки, как большая семья, сообщество и обязательная взаимопомощь. (Борьба личности с обществом происходит в большей степени через бюрократические структуры, чем прибегая к помощи отзывчивых и доброжелательных людей. )

Этот недостаток социальной определенности и значимости становится еще более заметным при наших проблемах. Война ‒ непременное условие нашего времени, экономическая нестабильность ‒ всепроникающая реальность; человеческая солидарность ‒ туманный миф. Совсем не последней угрозой является кошмар экологического апокалипсиса ‒ катастрофического выхода из строя систем, обеспечивающих стабильность на планете. Мы живем в постоянной опасности непоправимого уничтожения живого мира системой, помешавшейся на росте, он заменяет органическое неорганическим, почву ‒ бетоном, лес ‒ пустыней, разнообразие живых форм ‒ упрощенной экосистемой: короче говоря, пытается повернуть экологическое время вспять, к более неорганическому минерализированному миру, который не может обеспечить существование сложных форм жизни, в том числе и человека.

Неуверенность и нашей судьбе, предназначении и целей вызывает достаточно неожиданный вопрос: является ли общество бедой, наростом на древе жизни?

Появилось огромное количество литературы, привлекшей внимание миллионов читателей, в ней выражается "новый пессимизм" по отношению к цивилизации как таковой. В этих произведениях технология противопоставляется предположительно "девственной" природе, города ‒ деревням, деревни ‒ необжитым пространствам, наука "почтению" к природе, рассудок ‒ "невинности", интуиции, и наконец, человечество ‒ остальной биосфере.

В наше время все больше и больше теряется вера во все человеческие способности ‒ способность жить в мире, способность заботиться о других людях и остальных формах жизни. Этот пессимизм ежедневно подпитывается социо-биологами, которые говорят, что наши недостатки заложены в нас генетически: антигуманистами, оплакивающими нашу "антиприродную" сущность; биоцентристами, принижающими наши уникальные свойства идеями, по которым мы в мире "первородного греха" ничем не отличаемся от муравьев. Короче говоря, идет широкое наступление на веру в способность разума, науки и технологии улучшить мир и для нас и для жизни в целом.

"Вечная тема" о том, что цивилизация неизбежно противопоставит себя природе, что это произойдет из-за человеческой натуры, поднималась еще во времена Руссо и дожила до наших дней, когда нам особенно необходима действительно человечная и экологичная цивилизация, если мы захотим спасти планету и самих себя. Цивилизация, характеризуемая опорой на рациональность и технологии, все больше рассматривается как еще одно несчастье. Более того. роль общества как необходимого фактора формирования человечества, рассматривается как нечто неестественное, вредное и изначально деструктивное.

Человечество по иронии судьбы, в результате оказалось поругано самими людьми ‒ как проклятая форма жизни, которая только разрушает мир и угрожает его целостности. К той путанице, которая существует в определении нашего сумасшедшего времени и наших личностей, добавился еще один аспект ‒ представление человеческого существования как формы хаоса, созданного нашим стремлением к бессмысленному разрушению и нашей способностью увеличивать эффективность этого стремления, так как в нашей распоряжении имеются разум, наука и технология.

Однако стоит заметить, что немногие антигуманисты, биоцентрюты и мизантропы, строящие подобные теории, идут до конца в своих логических построениях. Наиболее важно в этой смеси искусственных теорий и недодуманных мыслей почти полное игнорирование тех форм, институтов и отношении, которые формируют то, что мы называем обществом. Вместо этого мы используем расплывчатые понятия "общество" и ''цивилизация", которые скрывают сильнейшее различие между свободными, не иерархичными и не государственными обществами, с одной стороны, и в разной степени иерархичными, огосударствленными и авторитарными, с другой (так же, как мы используем широкие понятия типа "человечество" или зоологический термин "хомо сапиенс", за которыми скрываются огромные различия, даже жесткие антагонизмы, существующие между привилегированными белым и цветными, мужчинами и женщинами, богатыми и бедными. угнетателями и угнетенными).

Зоология, в результате, заменяет социально ориентированную экологию. Огульные "природные законы", основывающиеся на колебании популяций у животных, подменяют противостоящие экономические и социальные интересы людей.

Простое противопоставление "общества" и "природы", "человечества" и "биосферы", "технологии", "знания", "науки" и менее развитых, часто примитивных форм человеческого взаимодействия с природой отвлекает нас от изучения очень сложных различий и разделений внутри общества, которое так необходимо для определения наших проблем и их решений.

В Древнем Египте, например, отношение к природе сильно отличалось от вавилонского. Египтяне выработали поклонение сонму в массе своей анимистичных божеств, многие из которых и физически были полулюдьми, полуживотными, в то время как вавилоняне создали пантеон очень человеческих и политичных богов. Но египетское госудаство было не менее иерархичным, чем вавилонское, и также, если не больше, подавляло человеческую индивидуальность, Некоторые охотничьи племена могут быть также разрушительны для природы, как и урбанистические общества, ограниченные в своей разрушительности разумностью. Когда мы обзываем все эти различные социальные формы одним словом "общество", мы оскорбляем мысль и рациональный подход. "Общество" само по себе становится чем-то неестественным. "Разум", "технология", "наука" характеризуются как "деструктивные", несмотря на те социальные факторы, которые обуславливают их использование. Попытки человека изменить окружающую среду считаются угрозой для нее ‒ так как наш "род" едва ли может сделать что-либо для улучшения жизни на планете в целом.

Конечно, мы не в меньшей степени относимся к животному миру, чем все другие млекопитающие, но мы являемся чем-то большим, чем стада, бродящие по африканским равнинам. То, чем мы отличаемся то есть виды обществ, которые мы формируем и то, как мы разделены в иерархии и классы ‒ сильнейшим образом влияет на наше поведение и на результат наших действий в природном мире.

Наконец, так радикально отделяя человечество и общество от природы или наивно сводя людей к "роду" животных, мы затрудняем для себе понимание того, как человечество развилось из нечеловеческой природы, а социальная эволюция ‒ из природной. Люди отчуждаются не только сами от себя в наш "век отчуждения", но и от природного мира, в котором находятся наши корни как сложной, мыслящей формы жизни.

Мы уже сыты по горло упреками инвайронменталистов либерального и мизантропического толка в том, как "мы" как род ответственны за разрушение окружающей среды. Причем совершенно не обязательно ехать в Сан-Франциско, на территорию мистиков и гуру, чтобы обнаружить эту "родовую", асоциальную точку зрения на экологические проблемы и их источники. В Нью-Йорке таких людей тоже хватает. Я не скоро забуду "зеленую" презентацию, устроенную ньюйоркским музеем естественной истории в 70-х годах, когда публике представили большую серию экспонатов, каждый из которых показывал пример загрязнения окружающей среды и экологического разрушения. Экспонат, закрывавший выставку, назывался "самое опасное животное на земле" и состоял просто из огромного зеркала, в котором каждый посетитель видел свое отражение. Я хорошо помню негритенка, стоящего перед этим зеркалом, пока белый учитель пытался объяснить ему смысл этого "экспоната". Там не были показаны правления корпораций или директор, планирующий вырубить лес на склоне горы, или правительственные чиновники, действующие вместе с ними. Экспонат выражал в основе своей мизантропическую идею: люди как таковые, а не жадное общество, и его богатые должностные лица, ответственны за разрушение окружающей среды ‒ бедные не меньше, чем богатые, цветные ‒ не меньше, чем привилегированные белые, женщины ‒ не меньше, чем мужчины, угнетаемые не меньше, чем угнетатели. Мифический человеческий "род" заменил классы, индивидуумы иерархии, личные вкусы (многие из которых "причесаны" хищными средствами массовой коммуникации) ‒ социальные отношения, и лишенные власти, живущие бедной изолированной жизнью люди, заменили гигантские корпорации, самообслуживающие бюрократии и жестокое собсгвенническое государство.

Кроме тех возмутительных "инвайронменталистских" выставок, которые изображают привилегированных и непривилегированных в одном свете, мне кажется важным попробовать обсудить в этой главе еще одну существенную проблему, а именно: проблему возвращения общества в общеэкологическую картину планеты. Больше чем когда либо заслуживает внимания тот факт, что почти все экологические проблемы являются также и социальными, а не просто, или в первую очередь, результатом деятельности религиозных, духовных или политических идеологий. То, что эти идеологии могут взлелеять антиэкологические воззрения у всех слоев населения, вряд ли подлежит сомнению. Но гораздо важнее, чем просто оценивать идеологии так, как они того заслуживают, задать вопрос ‒ откуда же они возникают и развиваются.

Очень часто экономические нужды заставляют людей действовать не в соответствии со своими собственными желаниями, даже сильными природными устремлениями. Дровосеки, нанятые для рубки пре красного леса, обычно не испытывают ненависти к деревьям. У них просто нет выбора, так же как нет выбора у скотобоев ‒ убивать или не убивать домашних животных. В каждом обществе имеются свои деструктивные и садистские индивидуумы, вроде инвайронменталистов мизантропов, желающих истребления человечества. Но для подавляющего большинства людей их работа, даже такая трудная, как, к примеру, у шахтеров, не является результатом их свободного выбора. Они просто борются с нуждой, и к тому же продукты социального усттройства, над которым обыкновенные люди не имеют никакого контроля.

Чтобы понять современные проблемы ‒ экологические так же как экономические и политические ‒ мы должны изучить их социальные причины и решить их социальными методами. "Глубинная", "духовная", антигуманистическая и мизантропическая экологии ведут нас в тупик, переключая наше внимание с социальных причин на социальные симптомы. Наша задача ‒ видеть изменения социальных отношений для того, чтобы понять наиболее важные экологические перемены. Эти же экологи ведут нас от общества к "духовным", "культурным" и неопределенным "традиционным" началам. Не библия породила европейский антинатурализм. Она лишь оправдывала антинатурализм, уже существовавший на континенте с языческих времен, несмотря на анимистические черты дохристианских религий.

Антинатурализм христианства стал особенно заметен с появлением капитализма. Мы должны не только рассматривать общество в контексте экологии для того, чтобы понять, почему люди принимают разные идеи: одни ‒ ярко натуралистические, другие ‒ антинатуралистические. Нужно также исследовать более глубоко и само общество. Мы должны выяснить отношение общества к природе, понять, почему оно разрушает ее, и напротив ‒ почему оно должно и еще способно улучшить, углубить и сильно обогатить процесс естественной эволюции.

Пока мы говорим опорно об "обществе" в абстрактном и общем смысле (а мы должны помнить, чго каждое общество уникально и отличается от других многими веками своей истрории), нам необходимо изучить то, что лучше назвать "обобществлением", а не просто "обществом". Общество ‒ это данный комплекс отношений, который мы часто принимаем как данное и изучаем в очень жестких рамках. Многим людям в наше время кажется, что рыночное общество, основанное на торговле и соревновании существовало "всегда", но мы должны помнить, что существовали и дорыночные общества, основанные на безвозмедном сотрудничестве. Обобществление, с другой стороны, ‒ процесс, такой же как и индивидуальная жизнь. Исторически, процесс социализации людей можно назвать социальным бедствием, включающим в себя болезненный переход человечества к социальной зрелости.

Когда начинаешь рассматривать социализацию изнутри, поражает то, что само общество в изначальной форме имеет свои корни в "природном мире". Любая социальная эволюция фактически является проекцией природной эволюции на человеческую сферу. Около 2 тысяч лет назад Цицерон сказал: ". . . с помощью своих рук мы существуем внутри Природы, нашей второй натуры".

Наблюдение Цицерона, однако, является неполным: первобытная, "изначально нетронутая природная сфера" или так называемая "первая натура", была переделана, полностью или частично, не только "нашими руками". Мысль, язык и сложные, чрезвычайно важные биологические перемены также играли большую, я иногда и решающую роль в развитии "второй натуры" внутри "первой".

Я употребил слово "переделаны" для того, чтобы обратить ваше внимание на тот факт, что "вторая натура" ‒ не просто явление, развивающееся отдельно от "первой". Отсюда и особое ударение на использование Цицероном выражения "внутри природной сферы".

Подчеркнуть то, что "вторая натура" или, более точно, общество (в самом широком смысле этого термина) появилось из первоначальной "природной сферы" значит признать тот факт, что общество всегда существовало, так сказать, в "природном измерении", что общество и природа не были противопоставлены в нашем мышлении. Социальная экология четко выражает то, что общество ‒ это не внезапное "образование" на земле. Общественная жизнь не должна обязательно воспринимать природу как противника в беспощадной войне. Появление общества ‒ природный факт, причины которого находятся в биологии человека.

Процесс человеческого обобществления, в течение которого образовалось человеческое общество ‒ в форме семей, групп, племен или бопее сложных типов человеческие отношении, ‒ имеет истоки в родственный отношениях матери и ребенка. Биологическая мать, конечно, может быть заменена различными заместителями: отцом, родственниками, наконец, всеми членами сообщества. Когда социальные родители и родственники ‒ то есть члены сообщества, окружающего молодежь, ‒ начинают участвовать в системе опеки, которую обычно создают биологические родители, тогда по-настоящему начинает функционировать общество.

Общество, таким образом, развивается от простой репродуктивной группы к институииировинным человеческим взаимоотношениям и превращается из связанного родственными узами животного сообщества в четкую социальную структуру. Похоже, что люди объединились во "второй натуре" все-таки в основном из-за застарелых материнских связей. Мы можем видеть, что во время образования структур и институтов, ознаменовавших превращение животного сообщества в подлинное общество, начали происходить большие перемены, и их наличие сделало социальную зоологию, изучающую их, очень важной наукой. Хорошо это или плохо, но общества развились в иерархии, классы и государственные формации. При этом воспроизведение и забота о потомстве остались постоянным биологическим базисом любой формы общественной жизни, так же как фактор воспроизводства ‒ наоборот, базис социализации молодежи и образования общества. Как отметил Роберт Бриффо в первой половине нашего века: "Единственный известный фактор, четко, разделяющий первые человеческие сообщества и группы других животных ‒ это наличие ассоциации матерей и их отпрысков, что является основой действительной реальной общественной солидарности. В классе млекопитающих, от утконосов до приматов, наблюдается рост продолжительности этой связи вследствие увеличения периода детской зависимости". Это увеличение Бриффо объясняет ростом периода беременности, а также увеличением интеллекта. Биологическое происхождение и истоки процесса человеческого обобществления, однако, не следует слишком выпячивать. Решающим фактором являются не только корни общества, лежащие в многовековой эволюции животных, но и в ежедневной рекреации общества в нашей повседневной жизни. Всеобъемлющая забота, которую получает новорожденный ребенок, напоминает нам, что воспроизводится не только люди. но и само общество. По сравнению с другими видами, человек развивается медленно, в течение долгого периода времени. Живя в тесной связи с родителями, родственниками и постоянно расширяющимся кругом людей, они сохраняют гибкость ума, что сопутствует появлению индивидуумов и постоянно формирующихся социальных групп. Хотя другие животные могут приближаться к людям по многим параметрам, они не создают "второй натуры", которая воплощает культурные традиции, не располагают сложным языком, разработанными концепциями силы, и впечатляющей способностью преобразовывать окружающую среду в соответствии с собственными нуждами.

Шимпанзе, например, является ребенком в течение трех лет, и молодым ‒ в течение еще семи. К десяти годам это уже взрослое живогное. Люди же считаются детьми до шести лет, а еще четырнадцать подростками. Короче говоря, шимпанзе вырастает за половину того срока, который требуется человеку, а его способности к обучению и, наконец, к мышлению ограничены по сравнению с человеческими, чьи умственные способности могут расширяться в течение декады. К тому же связи шимпанзе часто бывают характерными только для отдельной особи, являются идиосинкретическими и довольно ограниченными. Человеческие же связи являются постоянными, сильно институциириваннымм, характеризуемыми степенью солидарности и степенью созидательности, которой, насколько нам известно, нет в сообществах животных.

Увеличенная гибкость человеческого ума, а также большая зависимость и социальная креативность ведут к двум крайве важным результатам. Первое: ранние человеческие сообщества, видимо, взрастили сильную склонность к взаимозависимости среди их членов ‒ а вовсе не к тому грубому индивидуализму, с которым у нас ассоциируется понятие "независимость". Подавляющее большинство антропологических свидетельств предполагает наличие таких добродетелей, как взаимопомощь, участие в делах друг друга, солидарность в ранних человеческих сообществах. Идея, что хорошая жизнь и даже выживание зависит от товарищей, возникала из-за удлиненного периода зависимости подростков. Идея независимости (не в значении соревнования) должна была казаться абсолютно чуждой и странной существу, многие годы прожившему в сильной зависимости от окружающих. Забота о других должна казаться идеальным выходом для окультуренного существа, которое, в свою очередь, нуждалось в сильной заботе. Наша современная версия индивидуализма, а точнее, эгоизма, видимо победила ростки ранней солидарности, взаимопомощи ‒ черт, без которых, я хотел бы добавить, такое физически слабое животное, как человек вряд ли смогло бы выжить даже взрослым, не то. что ребенком.

Второе: человеческая взаимозависимость должна 6ыла иметь четкую структуру. Сейчас вряд ли можно найти людей, взаимодействующих друг с другом через те потерянные связи, которые мы можем наблюдать у наших ближайших родственников ‒ приматов. Совершенно очевидно, что эти связи могли быть разрушены в период радикальных перемен и культурного кризиса. Но в относительно стабильные периоды человеческое сообщество никогда не было той "хордой", базисом рудиментарной социальной жизни, как предполагали социологи последнего столетия. Наоборот, свидетельства, которыми мы располагаем, говорят о том, что все люди, даже, возможно, наши далекие предки, жили в некоторых структурированных группах, а потом в племенах, общинах и других сообществах. То есть их связывали не только эмоциональные и моральные узы. но также изобретательные, структурно четко определенные и достаточно постоянные институты.

Другие виды животных также могут образовывать непрочные сообщества и даже предпринимать коллективные действия по защите своих детей от врагов. Но подобные сообщества вряд ли можно назвать структурированными. кроме как в самом широком, часто эфемерном смысле, Люди же, напротив, создают сильно формализованные сообщества, которые имеют тенденцию увеличивать структурированносгь с течением времени. В результате образуется не просто сообщество, а новое явление ‒ ОБЩЕСТВО.

Если нам не удастся четко разделить сообщества животных и человеческое общество. то появится опасная возможность игнорировать уникальные черты, отличающие человеческую социальную жизнь от жизни животных сообществ, например, способность общества исняться к лучшему или к худшему, и факторы вызывающие эти перемены. Если мы сведем сложное общество к простому сообществу, мы легко можем не заметить то, как различались общества разных времен. Мы также можем в этом случае не обратить внимание на то. как они преобразовали простые различия в статусе в четко определенные иерархии, а иерархии ‒ в человеческие классы. Есть возможность того, что мы просто не поймем значения термина "иерархия" как высоко организованной системы приказов и подчинения, и чем она отличается от личных, часто недолговечных различий в статусе, которые зачастую могут и не сопровождаться актами принуждения.

Мы можем в результате спутать сильно институциированнос созсоздание человеческой воли, устремлений, конфликтующих интересов и традиций с общественной жизнью в ее наиболее застывших формах, так как здесь мы имеем дело с врожденными, представляющимися неизменными чертами общества больше, чем с искусственными структурами, которые могут быть изменены, улучшены ухудшены или просто отброшены. Любая правящая элита прибегала к одной и той же уловке ‒ идентифицировала созданную ей самой иерархическую структуру с общественной жизнью как таковой, чтобы созданное человеком получило божествевное или биологическое основание.

Современное общество и его институты постепенно превращаются в постоянные и незыблемые реалии, которые живут уже своей жизнью, отдельной от природы, именно ‒ в продукт кажущейся постояянной "человеческой натуры", которая является результатом генетического программирования, произошедшего в самом начале зарождения социальной жизни. С другой стороны, современное общество и его институты можно рассматривать и как еще одну форму сообщества животных со своими "вождями", "военными руководителями", "лидерами" и прочными "основньми" формами существования. А ког да возникают острые споры, выливающиеся в войны и социальные конфликты, их можно списать на счет "генов", которые, вероятно, вы зывают уничтожение себе подобных и алчность.

В любом случае, и при абстрактном представлении общества, существующего отдельно от природы, или, при не менее абстрактном восприятии его как "естественного сообщества", которое неотделима от природы, возникает или дуализм, четко отделяющий общество от природы, или грубый редукционшм, растворяющий общество в при роде. Эти внешне полярные, но на самом деле очень близкие, теории очень соблазнительны из-за своей упрощенности, хотя они часто пре подносятся своими наиболее искушенными толкователями в весьма изощренной форме. Но так или иначе, эти идеи все равно сводятся к ярким лозунгам, к замороженным, популярным догмам.