Тупая/уродливая/тупая/сука/тупая/жирная Тупая/малявка/тупая/лузер/тупая/потерянная

028.00

Элайджа открывает дверь в комнату 115, эта комната с дурацкой цепью безопасности. Он просовывает голову в маленькое расстояние. Его взгляд сонный и сконфуженный.
«Эмма? Что хотела?»
Я не знаю, как правильно назвать свое настоящее имя. «Я купила тебе пиццу. Бесплатно
Цепь скрипит, и дверь открывается полностью.
«В чем подвох?»
Жир с моцареллы впитался в коробку и теперь просачивается, вымазывая мои пальцы. Я хочу облизать их, нет, я хочу выбросить коробку, пока это не инфицировало меня.
«Ни в чем»
Он облокачивается о дверной косяк. «Подвох есть всегда»
«Это за то, что ты помог мне прошлой ночью»
«Что это за пицца?»
«Экстра сыр, с соусом»
Он улыбается, «Я не могу есть. Я вегетарианец»
«Я не верю тебе»
Дверь мотеля открывается, и мужчина кричит на женщину на непонятном мне языке. Женщина, на которую он орет, похожа на мультяшного шакала.
Шины визжат по Ривер-Роуд, двигатель работает.
Он трет лицо и отходит в сторону. «Хорошо, я не только вегетарианец. Я пиццатарианец. Проходи».
Комната пахнет одеждой и сигаретами, которые пробыли в стиральной машине очень долго. Единственный свет, находящийся в комнате, исходит от работающего ноутбука, окруженного пакетами и пустыми банками из-под пива.
Он берет коробку с пиццей и кладет ее на кровать. Игральные карты разбросаны на скомканном одеяле, тонких подушках, лежащих у изголовья кровати.
«Сколько времени?» - спрашивает он.
«Почти пять»
«Черт. Я должен спать. Чарли хочет, чтоб я починил полку в 204-м. Ну… да. Он должен принимать то, что дает ему Вселенная»
«Это дурацкая отмазка для того, чтоб откосить от работы»
«Нет, это не так. Все случается по каким-то причинам» - он зевает и чешется.
«Признайся, ты просто плывешь по течению»
«Дерьмо»
Его глаза капризные, они светятся больше. «Один парень называет это дерьмом, другой – удобрение»
Он облокачивается о стену. «Спроси их сама».
Стены оклеены книжными страницами, помеченными красными, зелеными и желтыми маркерами. Я склоняюсь над ними, читая сквозь темноту. На главной странице написано Вальден.
«Ты ограбил библиотеку?»
«Что-то вроде того» - говорит он, идя к ванной. «Эмерсон, Уоттс, Соня Санчез, читала ее как-то? Библия, пару страниц. Бхагават Гита, Доктор Сьюз. Сантаяна. Я повесил их сюда для того, чтоб возникало побольше хороших идей. Они впитываются в мой мозг в то время, когда я сплю. Выше голову, я еще сделаю свой бизнес» - он закрывает дверь.
Я поднимаю ноутбук с кучи хлама на столе и осматриваю все.
Элайджа собирает статьи. Случайные газетные статьи на столе, люди с перекошенными лицами: он не столь плох. Кейси в одной из статей. Чарли в приемном отделении. Уставшая женщина с бигудями в волосах. Тут так же хватает всякой всячины: например, полу человек, полу что-то еще, как у него на руке. Некоторые статьи отмечены приписками, это напоминает мне муравьев, ползущих по страницам.
Элайджа возвращается с ванной, держа туалетную бумагу
«Ты знаешь, вселенские секреты написаны тут. Ты должна быть слишком особенной, чтоб получить разрешение шпионить»
«Прости» я снова сажусь на кровать «У тебя не все дома, да? Ты не отсюда?»
Он бросает туалетную бумагу на постель и открывает пиццу.
«Нью-Джерси»
Он откусывает кусочек, и сыр тянется сего руки ко рту. «Хочешь?»
Укусить всего раз, потом еще раз, и еще, сырный соус, и еще какой-то… стоп, пустота – это сила, неукротимая сила. «Я поела»
«Тогда мне достанется больше» он усаживается на кровать «Хочешь сыграть в покер?»
Он берет колоду карт: лопаты и алмазы.
«Что выберешь: холдем, или на пять карт? Сколько у тебя налички?»
«Я сказала, нет. Ты просто хочешь забрать мои деньги»
Он складывает пиццу вдвое и откусывает.
«Да, черт возьми, ты права» говорит он, прожевывая это дерьмо. «Но ты многому научишься, пока мы сыграем. Я – один из лучших картежников»
Я завожу руку за спину, и опираюсь на нее, ногтями впиваясь в постель, пока боль не заглушает этот прекрасный, нет, омерзительный запах. «Я не знаю, как играть»
«Я потрясен. Сколько тебе?»
«Восемнадцать»
«Ты можешь проголосовать или пойти в армию, а в покер играть не умеешь? Кто-то пренебрег вашим образованием, юная Эмма» он тасует карты, как профи. «Садись. Я тебя научу»
Я поднимаюсь, и отступая к двери, подавляя улыбку и качая головой «Вселенная говорит мне, что пора идти домой. Видишь? Мне очень нужно на парковку»
«Поняла это. Круто» Элайджа использует туалетную бумагу, чтоб вытереть лицо от томатного соуса, который блестит на его губах, словно бриллианты. «Подожди, у меня только один вопрос. Ты не знаешь, какую-нибудь крутую автосвалку? Чарли клялся, что в этом штате нет ни одной. Та, а Эль Камино моя, но я не могу работать без дистрибьютора.»
«Ты берешь части для машин со свалки?»
«А разве ты так не делаешь? Это очень дешевый способ заработка, плюс ко всему, мы перерабатываем ненужное»
«Мой папа может и знает» я застегиваю жакет «Я спрошу его. Он хорошо разбирается в машинах»
«Круто. Спасибо» он кивает на коробку с пиццей «Точно не хочешь кусочек в дорогу?»
Да, конечно, я хочу. «Спасибо, нет»
Я стояла здесь, и продолжаю стоять.
Ожидание.
«Я думал, ты уже ушла» - Элайджа засовывает кусок пиццы в свой рот «Или тебе нужен прощальный поцелуй? Я счастлив, что на меня положено такое обязательство»
«Нет» я впиваюсь пальцами в ладонь, чтоб держать себя в руках. «Знаешь» говорю я «Я хочу признаться кое в чем, и это не просто спасибо за то, что предложил пиццу»
«Я знал!» он поднимает кулак вверх «Ты влюбилась в меня. Ты хочешь от меня детей. Мы заведем лошадей, прикрепим к фургону на колесах, и будем путешествовать по всей Америке, а потом займемся разведением коз»
«Только в твоих мечтах» - я откашливаюсь «Я купила пиццу, чтоб подкупить тебя»
«я готов быть подкупленным»
Глубокий вдох. «Ты мне нужен, ты пойдешь на похороны Кейси в Субботу. Утром»
Он хихикает снова. «Видишь, вот ты и пригласила меня»
«Я не приглашала тебя, идиот. Это похороны. Ужасные похороны, и я не знаю никого другого, чтоб пойти с ним»
Он откусывает кусочек, пицца хрустит «Что я получу?»
«Я купила тебе пиццу»
«Этого не достаточно . Похороны приносят людям только плохое. У них очень негативные вибрации.» он машет головой «Не, я не пойду»
«Ты должен»
«Нет»
Я жую внутреннюю сторону щеки. «Как насчет игры в карты? Если я выиграю, ты пойдешь со мной»
«А если проиграешь?»
Я сглатываю. «Дам тебе пятьдесят баксов. Но только при одном условии»
«Видишь? Я говорил тебе. Это всегда работает. Какое условие?»
«Мы просто поиграем в карты. Не в покер»

 

 

 

029.00

Когда я возвращаюсь домой, папа и Дженнифер сидят на софе перед газовым камином и переключают каналы на большом телевизоре. Дженнифер втирает крем в правое запястье папы, массируя его. Дополнительный набор слов для его книги, очевидно, плохо повлиял на суставы.
«Где Эмма?» спрашиваю «Если она не в постели, где она?»
«Ночует у Грантов» отвечает Дженнифер «Я была против»
«Почему?»
Дженнифер выдавливает больше крема на ладонь. «Ее последний футбольный матч завтра. Она будет усталой. Я думаю, что лучше бы она осталась»
«Дай ребенку повеселится» папа едва заметно вздрагивает, когда она массирует его ладонь «Через десять лет никто не вспомнит, как она играла на турнире» он смотрит на меня «Ты снова ходила в библиотеку?»
«Нет, я ходила к Мире» вру «Мы позанимались физикой немного, а потом играли в карты и ели пиццу»
«Это хорошо» говорит папа, сияя «Ты не делала этого несколько лет»
Дженнифер не сводит глаз с его руки, ее пальцы втирают крем круговыми движениями «Как прошел прием с Доктором Паркер?»
Это не твое дело, черт подери.
«Хорошо. Я рада, что пошла. Мы поговорили о Кейси»
«Замечательно» отвечает папа «Я горжусь тобой»
«Спасибо. Я пойду спать. Устала»
«Веселее» Дженнифер заканчивает, кладет руку папе на колено, и, наконец, смотрит на меня «Как насчет похорон?»
Я останавливаюсь на пути к двери. «Она сказала, что это хорошая идея. Я пойду с девочками с драмкружка и Миррой»
«Если тебе плохо, не бойся отказаться. Это ничего не значит. Если тебе хочется, чтоб мы пошли с тобой, это тоже не проблема»
«Со мной все будет нормально»
Когда я собираюсь уйти, Дженнифер останавливает «Стой, еще одно»
Поворачиваюсь.
«Сегодня я говорила с твоей мамой» - говорит она, игнорируя удивление на лице отца «Я сказала ей, что попытаюсь уговорить тебя переночевать у нее»
Я знала.
«Я не хочу, и не вижу ни одной причины для того, чтоб согласится»
«Я знаю» отвечает она «Ты взрослая, и можешь сама решать. Мы это понимаем»
Она улыбается немного, и это смягчает ее слова. «иногда быть взрослым значит поступать правильно, а не делать только то, что ты хочешь»
«Я знать не хочу, как делать правильно. Мама и я не можем общаться, чтоб не орать друг на друга. Лучше, когда мы не общаемся»
«Ты не говорила с ней несколько месяцев» кивает Дженнифер «Может все изменилось»
Пап кивает так, будто бы смотрит теннис, но не понимает языка комментатора.
«Всего одна ночь. Так ты подашь Эмме пример в том, что можно быть спокойной даже в ситуациях, которые заставляют тебя чувствовать себя не слишком хорошо. Каждый взрослый человек должен уметь делать это»
Это обман – пользоваться Эммой для того, чтоб уговорить меня. И это делает Дженнифер.
«Хорошо, но только одна ночь. И ты сама ей скажешь. Ненавижу говорить с ней по телефону»

Я принимаю душ и смываю с себя мою настойчивую мачеху и моего смущенного отца, запах сыра, колбасы, и мотеля со своих моих волос. Сегодня я действительно выиграла в одном. Я обыграла Элайджа и завтра забираю его в десять.
Мы не пойдем на поминки к ней домой. Мы поедем прямо на кладбище. Если он заткнется, хотя бы на тридцать секунд, я скажу ему, как меня зовут.
Возможно, прямо с похорон мы сбежим в Южную Америку и будем разводить коз.

***

Кейси становится более храброй каждую последующую ночь, приезжая скорее,
оставаясь подольше, и сводя меня с ума все больше. Однажды ее гроб упрячут в землю, скажут волшебные молитвы, положат цветы сверху, и она уснет навсегда.
Я сую снотворное в рот, и на цыпочках иду вниз по лестнице, чтоб выпить ромашковый чай. На мне пижама.
Фильм закончился, папа тихо болтает с Дженнифер, а на заднем фоне я слышу ведущего Погоды. Я останавливаюсь на углу, слушая звуки поцелуев. Я очень не хочу вломиться к ним, когда они раздевают друг друга.
Я подсматриваю из-за угла. Никаких поцелуев. Только разговор, они лежат на софе, обнимая подушки.
Муж: Ты слишком остро реагируешь. Она немного расстроена,
но она пытается.
Жена: Она выглядит плохо.
Муж: Каждую неделю ты проверяешь ее вес.
Жена: Я хочу сходить с ней в больницу. Сдать кровь, проверить все.
Муж: Мы можем только предложить ей это. Честно говоря, это может сделать только хуже.
Жена: Хлоя хочет, чтобы она вернулась.
Муж, ворочая дрова в камине: не только на одну ночь?
Жена: она боится, что Лиа снова потеряет контроль над собой. Я согласна.
Пару месяцев, проведенные вместе с мамой могут помочь.
Муж: Ты убедила меня разрешить ей переехать. Ты не можешь передумать только, потому, что она не совсем в порядке. А что ты будешь делать, если с Эммой случится такое? Тоже отправишь ее к Хлое?
Жена: не будь смешным. Эмма и Лия очень разные люди.
Муж: она ела пиццу с друзьями сегодня вечером. Она прекрасно себя чувствует. Вы с Хлоей делаете только хуже, навязывая ей свое мнение. Если на то пошло, во сколько мы должны вставать утром?

Кейси ждет меня наверху. Она слышала все.
Я пытаюсь проигнорировать ее, но каждый раз, когда я оборачиваюсь, она
становиться явью перед моими глазами.
Мы садимся за компьютер и просматриваем форум.

***
Я булимик, я была им на протяжении шести лет, но теперь я попыталась вернуться к нормальной жизни. Сбросила вес. Но теперь я понимаю, что этого мало, и хочу сбросить еще.

***

Как вы думаете, можно потерять 25 фунтов за месяц?

***

Я стараюсь не есть больше, чем 500 калорий в день. Просто запрещаю себе больше. Люблю вас. Будьте сильными

***

Я мерзкая, я ужасно толстая. Я голодала до обеда, бегала, но после ела, как гребаная свинья. Иногда чувствую себя такой беспомощной

***

Я употребляю наркотики. Надеюсь, все станет лучше. Обнимаю вас всех. Если вы хотите – вы всего добьетесь, девочки.

***

Когда дом засыпает – я зажигаю свечи. Кейси сидит на подоконнике и смотрит, как я три раза провожу лезвием по бедру. Три ровных полоски на правом бедре.
Теперь оно похожу на левое.

 

030.00

По пути к Элайджа заезжаю в магазин для того, чтоб купить карту и компас. Навигатор все еще вписан в список рождественских подарков, которые я хочу получить. Да, мне нужен и хрустальный шар, но тут нет никого, кто мог бы продать мне его.
Как только я усаживаюсь в машину, я открываю коробочку с компасом. Он неисправен. В не зависимости от того, как я держу его, маленькая стрелочка вращается. Я хочу вернуть свои деньги.

Элайджа проводит большинство времени, рассказывая о своих планах, о поездке на Юг после Рождества, нежели о помощи мне в поисках дороги. Мы теряемся сразу после того, как уезжаем с мотеля, и едем по дорогам, которых даже нет на карте.
Когда мы, наконец, то приезжаем на кладбище Mountain View, мы оба понимаем, что опоздали.
Тощий мужчина в длинном черном пальто и темной ковбойской шляпе указывает мне на небольшую автостоянку. Мой автомобиль тридцать первый. Я вылезаю из машины, думая, что зря не надела теплые колготки – кажется, будет снег. Я поправляю низ платья, и дрожу. Эта девушка выглядит почти мило сегодня утром, отражение радует: чистые волосы, приличный макияж, серебряные, старинные серьги, серое, цвета паутины, платье с коротким рукавом (нулевого размера) обвивающее ее колени, и убийственно высокий каблук.
Я забыла о тридцати семи ступеньках.
«Ты уверенна, что это то место?» спрашивает Элайджа, и я закрываю дверь.
Мужчина в шляпе ходит вокруг нас. «Если вы протолкнетесь, успеете прийти туда до начала захоронения»
«Куда?»
«Туда, на холм» говорит он, кивая на дорогу»
«Перришы там, наверху. Вам придется пройтись. Места для парковки заполнены. Хорошего дня»
Он едва заметно кивает головой и направляется к воротам.
«Я никогда не делала этого здесь» киваю на туфли «Я едва дохожу них до ванной»
«Зачем ты одела их?»
Элайджа одет в темные джинсы, рабочие ботинки, рубашку и галстук, который он обычно одевает на подобные мероприятия, а так же камуфляжный жакет. В его ушах солидные черные плаги.
«Они красивые»
«Вовсе нет» говорит «Если они доставляют тебе боль, это отвратительно» Он горбится и сгибает колени. «Иди сюда. Прыгай на спину»
«Что?»
«Я донесу тебя туда. Это, скорее всего, убьет меня, но я умру героем»
«В этом нет необходимости» я открываю багажник, и роюсь там, пока не извлекаю оттуда пару старых кроссовок на высокой подошве, разрисованных синими цветами вовремя урока истории. «Я одену это»
Я сажусь на капот и снимаю туфли, одеваю кроссовки, которых пахнут, будто они готовились в багажнике, приправленные мусором год или вроде того, но они делают мои ноги счастливыми.
Я встаю «Оригинально, да?»
Элайджа осматривает платье и кроссовки, а затем понимает, что я дрожу.
Он снимает свой жакет и дает его мне. «Даже не думай возражать»
Его жакет тяжелый, он все еще хранит тепло его тело, он пахнет парнем и бензином. «Спасибо»
«Теперь» говорит он, осматривая меня с головы до ног «Теперь ты выглядишь хорошо»

031.00

Я чувствую себя плохо, когда мы поднимаемся наверх. Мои свежие порезы болят, я думаю, что один из них снова открылся и кровоточит. Каждый шаг, приближающий меня к Кейси, заставляет мерзнуть и слабеть еще больше. Это касается и Элайджи. Он идет, опустив голову и засунув руки в карманы.
Верх холма покрыт сотнями отвратительных, черных жуков, собравшихся здесь для банкета: дети со школы, учителя, родители, знающие все о жизни своих детей. Девочки с драмкружка пришли втроем. Футбольная команда занимает больше места, чем они, эти девушки пришли в своих куртках с эмблемами. Я по-прежнему не вижу свою мать.
«Как близко ты хочешь быть?» спрашивает Элайджа тихо.
«Как можно ближе»
Он кивает «Хорошо. Пошли»
Мы пробираемся через толпу к белой палатке. Родители и родственники Кейси сидят там, на белых, пластиковых стульях, слушая священника, рука которого на плече мистера Пэрриша.
Гроб покрыт массивным одеялом из бледно-розовых роз. Они опираются на металлическое крепление, словно печенья в духовке. Полоски искусственной травы должны прикрывать железо, но ветер давно растрепал их.
Я встаю на носочки. Если мы были бы ближе, мы смогли бы увидеть вырытую могилу. Родители Кейси видят. Могила в нескольких дюймах от их ног.
Груда грязи, напоминающая муравейник, находится позади. Она ожидает своего череда. Могильщики бросят грязь сверху, чтоб Кейси не могла подняться и сбежать отсюда.
Остальные могилы скрывает лед, принесенный метелью. Ветер свистит, пролетая между серыми могилам и, крестами и ангелами. Я закрываю глаза.

Мышонок Кейси, Пинки, умер летом, как раз перед тем, как мы пошли в четвертый класс. У нее была такая сильная истерика, что мне казалось, что нужно звонить в скорую, или, в крайнем случае, моей маме. Я помогла ей спустится. Ее мама куда-то ушла, а отец был на игре Red Sox против Yankees. Он сказал ей перестать плакать и выкинул трупик мышонка в мусорное ведро после игры.
Кейси достала его и отнесла в свою комнату, а затем упала кровать и начала плакать, едва различимо вопя, что не хочет выбрасывать его в мусорное ведро.
«Мы не будем» сказала ей я «Мы похороним его с уважением»
Я подняла его лопаткой, чтоб вытащить из клетки, а потом мы укутали его любимую синюю бандану Кейси. Я завернула его так, что он стал похож на мышиное буррито, завернутое в ткань.
Я сказала Кейси, что именно она должна похоронить его, но как только Кассандра коснулась банданы, она снова заплакала. Я взяла Пинки, и отнесла его на задний двор. Кейси шла за мной с небольшой лопаткой. Самым лучшим местом для захоронения была середина розового сада миссис Пэриш. Мы меняли друг друга, меняя друг друга, копая ямку между красивым декоративным кустом, и каким-то, почти диким, помеченными табличками с написанными от руки названиями.
Я прочитала молитву на псевдо латыни. Кейси повторяла «оооууум», она говорила, что это что-то на китайском. (Ее родители поощряли ее исследовать другие культуры.) Пока она повторяла это свое «оооууум», я положила мышонка в ямку, и стала засыпать грязью.
«Надеюсь, собака его не выкопает» сказала я.
Ее лицо скривилось
«Так, держись»
Я пробежала по улице, заскочив домой и, прихватив ведро с морскими камнями, вернулась к ней. Мы положили камни на могилку, и присыпали ее землей, проговорив еще пару молитв.
Мы стояли, держась за руки, закрыв глаза, и клянясь, что никогда не забудем нашего особенного Пинки. Позже куст ее мамы, тот самый, почти дикий, выиграл главный приз в Манчестерской Ассоциации садоводов. Газеты пестрели фотографиями куста и вечеринки Пэрришей, устроенной, чтоб отпраздновать это.

Проповедник стоит у изголовья гроба и складывает руки, чтобы пригласить сюда богов. Он благодарит всех за то, что они пришли сюда, но его голос дрожит и расслышать все тяжело. Парочка покойников быстро проходят мимо, надеясь, что их не заметят.
Один из них - высокая женщина в ботинках и длинной норковой шубе, ее желтые волосы заплетены в безупречно аккуратную, французскую косу, на ней черные, солнечные очки, не нужные сегодня и вовсе. Пасмурно, тучи висят низко над землей.
Моя мать.
Я стаю позади Элайджа. «Прикрой меня от ветра, хорошо?»
«Что?» спрашивает «Конечно»
Я считаю до десяти, затем смотрю из-за его плеча. Она стоит с краю толпы, рядом с футбольной командой. Она кивает и улыбается всем, кто ее видит.
Какой-то парень подходит к священнику, и говорит ему что-то, возможно, объясняет, что ветер дует очень сильно и ничего не слышно.
Священник кивает, и кричит «Давайте помолимся!»
Я утыкаюсь лбом в крепкую спину Элайджи.

Вдень, когда мы хоронили Нону Мэриган, я шла позади матери, она вскидывала руку каждый раз, когда спереди попадался выступающий корень какого-то растения, о который я могла споткнуться. Мне было тринадцать.
Мы прошли под умирающими дубами, проницательными воронами, шагающими по веткам, и ангелами, выглядящими, словно подростки, замороженными во мраморе, с паутинами, тянущимися с их голов к их хрупким плечам.
Нона ждала в своем гробу рядом с ямой, выкопанной у края кладбища, когда новая его часть только заполнялась могилами.
Она выбрала гроб и гимны, и молитвы. Она потребовала, чтобы люди отдали деньги в библиотечный фонд вместо того, чтоб принести ей бесполезные цветы. Всем дали буклеты, чтоб мы могли молиться вместе, но я не взяла. Мама плакала, не поднимая лица потому, что Нона не любила, когда кто-то утраивал сцены или истерики на публике.
Я была так ошеломлена видом слез, текущих по ее щекам, что я пропустила большую часть молитвы.
Могильщики сняли гроб моей бабушки так, словно он был наполнен перьями. Когда они опустили его в землю, призраки покинули его, словно бабочки, разлетевшись по кладбищенской земле.
Мраморные девочки шептали что-то, а призраки прокрадывались внутрь, прячась за моими ребрами.

***

Я открыла глаза. Священник все еще цитировал Библию. Лицо Элайджи было устремлено в небо, оно идеально-спокойное.
Мира со школы всхлипывала, ее отец обнимал ее за плечи. Моя мать стояла с опущенной головой. Ее губы шевелились. Я бы хотела знать, о чем она молится.
Миссис Пэриш уложила голову на плечо своего мужа, а он спрятал подбородок в ее волосах. Его руки обнимали ее хрупкие плечи, чтоб она не прыгнула в могилу вслед за дочерью. Лепестки роз отрывались, их уносил ветер. Некоторые уже были испорченны и навсегда унесены в небо.
Остальная часть скорбящих дрожала, поскольку шторм спускался вниз с севера. Беспокойные облака призрачным водоворотом спускались вниз, и облепляла могилу.
«Аминь» закричал священник, и ветер заглушил его голос.

032.00

Игра окончена.
Человек в черном прокричал, что мы все приглашены в дом семьи, чтобы продолжить и помянуть Кейси, найти силу в друг друге.
Когда родители Кейси собрались уйти, моя мать остановила их и сказала что-то. Они подошли ближе и обняли ее, мать мягко похлопала их по спине.
«Похороны - это ужасно» сказал Элайджа, «В следующий раз мы будем играть в покер, клянусь. Пошли?»
«Рано. Я хочу посмотреть, как они ее закопают»
Он жует внутреннюю сторону щеки «Я подожду в машине. Мертвые люди заставляют меня чувствовать себя странно»
«Лиа!» ветер почти уносит ее голос, но все же это недостаточно тихо.
Блядь. Она увидела меня.
Я прячусь за спиной Элайджа. «Не двигайся» он старается обернуться, но я обнимаю его сзади «Я имею в виду это»
«Что происходит? От кого ты прячешься?»
«Там моя мать»
Он снова начинает вертеться. «Почему?»
Я хватаюсь за его футболку, стараясь остановить его. «Прекрати вертеться. Нельзя позволить, чтоб она увидела меня»
Я толплюсь позади его спины, занавешивая лицо волосами. Автомобильные двери открываются и закрываются, двигатели заводятся, шины хрустят гравием.
«Поему нет?»

Второй раз, когда они обвинили меня. Второй раз, когда они заперли меня потому, что я была плохой, плохой, плохой. Мои родители хмурились, они разозлились, разозлились, разозлились.
Мертвые, сгнившее дочери оставляют после себя плохой запах, который тяжело смыть даже самым старательным уборщицам. Не важно, насколько они стараются. Мои родители обвиняли всех, туда-сюда, обвиняли Лию, они обвиняли больную и истощенную Лию, в том, что это ее вина, ее ошибка, ошибка, ошибка. Моя мать хотела быть боссом, Доктором Мэрриган, главной, а не Матерью Больной Лии. Это не работало.
Доктора клиники вырыли ров вокруг меня и сказали, что она не может переплыть через него, она должна была ждать, пока я сама не приглашу ее на разводной мост. После этого она пропустила пару приемов семейной терапии. Она пыталась объяснится, но мои уши были забиты пастой, хлебом, и молочными коктейлями.
Я хромала рядом с другими тряпичными куклами, которые на самом деле были живыми девочками. У одной в животе была пластиковая дверца, через которую она питалась, не используя при этом своего рта. Когда она злилась, она просто могла выбросить еду из своего живота, хлопнуть дверцей и закрыть себя снова.
Я должна был побрить свои пушистые ноги перед медсестрой так, чтобы случайно не задеть вену. Когда я стала розовым, лысым мышонком, она убрала бритву.
Я свернулась в своей коробке, заполненной опилками и, закрыла свое лицо холодным хвостиком-веревочкой. Хвостик хитро повернулся вокруг коробки, достал таблетки, выдав немного мне: мои сумасшедшие леденцы, нежно-голубые и серые для сна.
Они экспериментировали надо мной неделями. 089.00. 090.60. 093.00. 095.00. они наполнили Лию-пиньяту сыром и хлебными крошками. 099.00. 103.00. 104.00. 105.00.
106.00.
Они отпустили меня в 108.00, связанную тремя кольцами, которые уравновешивали полученные здесь уроки: система питания, назначенная мне, распорядок дня, и магические заклинания, способные лишить меня негативных мыслей.
Я отказалась возвращаться в дом матери. Я была для нее проблемным ребенком, занозой, мешающей ей, и потому я решила уехать и жить еще где-то. Она попыталась со мной поговорить, но я подняла опущенные мосты и поставила там охрану, отгородившись от нее.
Доктора дали папе и Дженнифер застегивающуюся сумку, наполненную звенящими бутылочками с сумасшедшими таблетками, идеальными маленькими кастаньетами, звенящими, звенящими, звенящими.

Элайджа хрустит суставами «Почему ты не хочешь видеть мать?»
«Ты любишь своих родителей?»
«Я люблю маму. А папа бил меня. Потом выгнал»
«Прости»
«Эй, выше нос. Мы должны осторожно уйти отсюда»
Он медленно поворачивается, закрывая меня своим телом так, чтоб оно находилось между мной и глазами моей матери.
«Спасибо. Она смотрит на меня?»
«Смотрела. Но теперь те две леди, держащие зонтики, вон те, отвлекли ее. Теперь они размахивают у нее перед лицом своими сумочками. Почему ты не хочешь видеть ее? Она жжет твои куклы вуду на жертвенном огне, или читает твою почту?»
«Она хочет управлять моей жизнью» объясняю я.
«Вот сучка. Она думает, что может делать это только потому, что она твоя мать?»
«Она – психопатка» ответила я. «Это сложно понять»
«Психопаты не могут позволить себе шубы»
«Эта может. Что она делает теперь?»
«Ее голова верится на 360 градусов, и она извергает лягушек изо рта»
«Что ты несешь?» я утыкаюсь головой в его плечо»
Она стоит всего на расстоянии одной могилы от нас «Лиа?» Она зовет меня.
«Лия?» - повторяет Элайджа.
Он отступает в сторону, убирая укрытие, за которым я пряталась.
Я отступаю назад, на могилу Фанни Лотт 1881-1924, надеясь, что земля расступится подо мной, и я провалюсь вниз. Этого не происходит.
«Что ты здесь делаешь?» спрашивает мама, то есть, Доктор Мэрриган.
«Ммм» - отвечаю я.
«Тебя зовут Лиа?» спрашивает Элайджа.
«Я думала, мы договорились насчет того, что ты не пойдешь» - говорит она.
«Эй» Элайджа машет руками, привлекая к себе внимание «Ты Лия, твоя подруга – Кейси, и она звонила тебе всю ночь. Почему ты не ответила?»
Доктор Мэрриган сканирует его в его за секунду «Кто это?»
«Это мой друг, Элайджа. Элайджа – это моя мама – Доктор Мэрриган»
Она становится между нами «Простите, но мне нужно поговорить с моей дочерью»
Элайджа дрожит и пытается скрыть это.
«Почему ты не сказала, что тебя зовут Лиа?»
Вдоль дороги автомобили становятся на низкий механизм для медленного спуска вниз с холма.
«Мне жаль, я могу все объяснить» отвечаю я, смотря на него.
«Ты должна многое объяснить» - говорит Доктор Мэрриган.
«Нет, я не должна, МАМА» прерываю ее на полуслове, «Доктор Паркер сказала, что я должна пойти, и это не твое дело. Ничто из этого теперь не касается тебя»
Элайджа вздрагивает от колкости в моем голосе.
Доктор Мэрриган открывает рот, чтоб ответить что-то, но мужчина и женщина зовут ее по имени. Я не знаю их, но она отворачивается от меня, чтобы поговорить с ними.
«Хорошо, она немного напористая» говорит Элайджа спокойно. «Не психопатка, но странная, да»
«Она ненавидит, когда я сама решаю, что мне делать»
Мама одевает дружественное лицо, хорошее для рукопожатия после обедней службы в церкви, и случайной встречи с бывшими пациентами в продуктовом магазине. Она не представляет меня.
«Ты похожа на нее» говорит Элайджа «Только цвет волос разный»
«Это не комплимент»
«Она что, так сильно давит на тебя?» - спрашивает он.
«О да, в этом она – талант»
«И ты решила просто сбежать, да?»
«У тебя это сработало»
Он складывает руки на груди. «Нет, на самом деле»
Я действительно должна вернуть ему жакет, но я замерзла и заледенела настолько, что если она скажет что-то ужасное – я сломаюсь и разобьюсь на мелкие части.
Элайджа щелкает суставами пальцев. «Может, твоя мать ведет себя, как идиотка, но она старается для тебя. Ты должна уважать это»
«Это не старания, это попытки меня удушить»
Распорядитель похорон складывает фальшивую траву под палаткой. Человек в красном пиджаке ведет к могиле крошечный экскаватор. Ветер сдувает шляпу его помощника, и он бежит за ней, пытаясь ее подхватить.
Когда парочка уходит, мама снова поворачивается ко мне «Мне нужно в клинику, осмотреть пациента. Когда я вернусь, ты ведь будешь дома, да?»
Элайджа пинает мой кроссовок со своим ботинком.
«Да», я говорю, не смотря на нее. “Но я должна поговорить с Элайджой»
Она быстро моргает, пытаясь вернуться в норму. Она готовилась к несостоявшемуся поединку и не получила его.
«Хорошо, тогда…» говорит она, сомневаясь «Встретимся там. Осторожнее за рулем»
«Ладно»
Когда она уходит, мужчина отъезжает в сторону, нажимает кнопку и засыпает шкатулку, в которой покоится Кейси, сырой, кладбищенской землей.

033.00

Мы с Элайджей молча возвращаемся в машину.
В конце концов, я спрашиваю, зол ли он на меня.
«Я так не думаю» - отвечает.
«Я могу объяснить» - начинаю я.
Он жестом показывает, чтоб я замолчала.
«Тише. Помолчи немного. Злые родители и мертвые люди – не лучшая комбинация для меня» - говорит он тихо «Помолчи, мне нужно остыть»
«Хорошо»

Мы молчим, выезжая с ворот кладбища. Позже я паркуюсь рядом с мотелем и вручаю ему его жакет.
«Я действительно ценю все то, что ты сделал сегодня»
«Нет проблем. Спасибо, что подвезла» Он берет жакет,
выходит из автомобиля, закрывает дверь, и уходит.
Я опускаю стекло. «Подожди. Когда может мы говорить снова?»
«Я не знаю» Он вытаскивает ключи из кармана
«Я забыла спросить отца про свалку автомобилей. Когда я узнаю, я тебе позвоню, да?»
«Спасибо» он открывает дверь, исчезая во тьме своей комнаты.
Я не знаю, из-за чего его настроение так резко изменилось. Возможно, это то, что есть в кладбищенском воздухе, что-то плохое, проникающее внутрь через кожу и заражающее.
и заражает. Возможно, именно поэтому я тоже чувствую себя больной. Волна тошноты накатывает снова, пронзая мой живот изнутри: грустноплохозлобно и запутанно.
Я сопротивляюсь картинкам, снова появляющимся в голове: розы, чьи лепестки дрожат на ветру, прикрепленные к ее гробу, слезы, падающие на него, облака горя, мчащегося к нам штормом. Я задыхаюсь и кашляю. Если бы я съела что-нибудь сегодня, меня бы стошнило.
Красный световой индикатор появляется рядом с моим спидометром.
Я роюсь в кошельке, ища телефон, я должна позвонить папе, и спросить его о том, что нужно делать, если двигатель собирается взорваться, но у меня больше нет телефона. Я включаю самую высокую температуру в климат контроле, и прижимаюсь носом к панели приборов. Воздух пахнет как Кейси, и я начинаю задыхаться. Опять.
Я голодна, я должна поесть.
Я не хочу есть.
Я должна поесть.
Я не хочу есть.
Я должна поесть.
Я люблю голодать.
Красный индикатор топлива мигает ВКЛ\ВЫКЛ, ВКЛ\ВЫКЛ, ВКЛ\ВЫКЛ. Я выключаю обогреватель и завожу мотор.

034.00

Бриарвуд-Авеню застроена разработанными по индивидуальному заказу зданиями.
Тут нет никаких тротуаров, никаких подъездов и прочего. Лужайки мягко опоясывают здания, от парадной двери к задней, и каждая былинка подрезана кем-то, точно и правильно.
Обычно улица пуста. Но не сегодня. Автомобили припаркованы вдоль обеих сторон
дороги, колеса впиваются в грязь лужаек.
Металлические двери захлопнуты, сигнализации включены и готовы щебетать, как только кто-то нарушит покой, а хмурые люди в черных плащах прячутся в темных домах, так похожих на тот, в котором живет моя мать.
Они должны быть здесь, заплатить свои взносы, засвидетельствовать почтение, заплатить свою цену знакомства с родителями мертвой девочки. Они идут в дом Кейси.
Я паркуюсь у подъезда к дому матери.
Розовый сад миссис Пэриш опоясывает дом с обеих сторон, и проходит через задний двор. Кусты срезаны до самого низа, до острых шипов, летние мечты о толстых, сочных паростках завернуты в мешковину назиму. Эти мечты покояться в корнях.

Впервые я увидела, как Кейси вызывает рвоту именно в этом саду. Ее родители устроили День труда, вечеринку перед началом школы. Взрослые напивались и шумели в бассейне, парочки, учащиеся в старшей школе, заняли мягкие кушетки в своих подвалах, а дети отправились в постель. Теперь мы больше не были маленькими, нам было одиннадцать. Мы могли оставаться там, сколько хотели, лишь бы не подслушивать взрослые разговоры.
Я побежала за своим свитером. Когда я вернулась, Кейси не было. Я искала везде до того момента, как нашла ее в тени розового сада, вдали от огней и звуков блендера, делающего маргариту. Она кашляла, засунув пальцы в рот. Все, что она ела, теперь оказалось на траве: большая часть луковых чипсов, два пирожных со сливочной помадкой и кусочек земляничного торта.
«Я позову твою маму» пролепетала я.
«Нет!» Она схватила меня и попыталась объяснить, но это давалось ей с трудом. Она вызвала рвоту, и на это была причина: она не хотела толстеть. Она заплакала потому, что прождала слишком долго и калории усвоились, это заставляло ее чувствовать себя ужасно.
«Зачем ты ела пирожные, если не хочешь толстеть?» - спросило мое тело девочки-эльфа.
Злые слезы прыснули с ее глаз, стекая к подбородку по ее красным щекам.
«Я хотела есть!»
Я прикрыла рвоту травой и отвела ее в ванную, чтоб она могла помыть волосы. Я убрала рвоту с ее футболки, отмыв пятна мылом и постоянно кашляя при этом. Когда она была в душе, я засунула ее футболку в стиральную машинку. Я срезала с мыла противно пахнущие части, лишь бы избавится от этого запаха. Когда мы зарылись в наши спальные мешки, она сказала, что каждая девочка в ее театральном лагере вызывала рвоту. Когда я спросила, для чего им это, она сказала, что все они были толстыми-толстыми-толстыми, и потому надо было что-то делать с этим. Лагерь научил Кейси большему, чем школа.
В восьмом классе она стала профи, нанося цветные пометки каждый раз, когда срывалась, они были двух цветов: апельсиново-оранжевый и землянично-синий. Так она знала, что все идет, ка нужно.
Ее любимый палец для рвоты всегда был поцарапанным и никогда не заживал. Она говорила маме, что эти царапины она получила на тренировке/театральных занятиях/занятиях по труду. Или собака укусила ее.
Кейси стала похожа на американские горки в средней школе. А я, в свою очередь, осталась каруселью, лошадкой, замороженной в одной позиции, с широко открытыми глазами, и кто-то нарисовал осколок, способный эти глаза выколоть…

Я должна была выкопать Пинки из-под Почти Дикого куста, его теплые кости в синей бандане. Я должна была вплести эти кости-спички в свитер, или повесить их на цепочку, и носить, обвитые вокруг шеи. Если бы у меня были зеленые морские камешки, это тоже могло бы сработать. Всякий раз, когда я терялась бы, я могла приложить камень к глазу. Намного лучше, чем вращающийся компас.
Значок, оповещающий о том, что мой бак пуст, замигал рядом со спидометром. Нет проблем.
Моя мать, доктор Марриган, заезжает к гаражу. Она смотрит на меня сквозь свое и мое оконное стекло, до того, как гаражная дверь открывается. Ее нос красный, а глаза припухшие, как будто она плакала. Она отворачивается от меня, и заезжает в гараж.
Я остаюсь в машине на несколько минут, а потом следую за ней.

035.00

Я уверена, что она ждет меня в столовой, температура воздуха там пятьдесят восемь градусов, ее бумаги с лекциями аккуратно разложены, с моими провалами и ошибками, отмеченными в порядке возрастания. У нее есть диаграммы, чтобы доказать все, что я делаю, является неправильным, и что моя единственная надежда состоит в том, чтобы позволить ей взять мои клетки моей ДНК. Тогда она сможет вырастить новую себя, обтянутую моей кожей.
Но нет, ее там нет.
Она ждет меня в библиотеке, которую нормальные люди называют гостиной.
Нет. Все на месте: мили вычищенных книжных полок, журналы по кардиологии,
сложенные на журнальном столике. Но никакой Доктор Мэрриган тут нет.
Нет и на кухне.
Она не выполняет однообразную работу в подвале. Не работает на тренажере со своим прессом.
«Мама?»
Трубы дрожат, а от водонагревателя идет пар. Она, наверное, принимает душ.
Я на носочках прохожу два пролета, медлеееенно поворачиваю ручку, и со скрипом открываю дверь ее ванной. Я вдыхаю пар вместе со слезами взрослой женщины с телом девушки. Я закрываю дверь снова.

Когда она спускается спустя час, кофе сварено, апельсиновый сок налит, ее привычное место свободно, с тонким фарфором Ноны Мэрриган, столовым серебром, ребрами, выдернутыми из гигантской груди кухни, и белоснежными салфетками.
Так, она любит - точно и аккуратно. Просто так.
Слезы стерты, но ее нос по-прежнему красный. Она осматривает кухню, потерянная и обескураженная потому, что я не следовала ее предписаниям. Я протягиваю ей сок. Когда она отпивает, я выливаю яйца на сковороду и включаю горелку.
Каждый шаг, совершенный на кухне, как тест, - я сильная для того, чтоб взять кусочек масла. Я достаточно сильная для того, чтоб взять кусочек хлеба, распаковать упаковку и положить его на сковороду.
Я смываю жир с кончиков пальцев, не облизывая их. Сегодня я прохожу все тесты
с развевающимися знамёнами.
«Когда ты научилась готовить?»
«Дженнифер научила. Эмма любит омлеты»
Она шморгает носом «Там, в духовке, что-то еще?»
«Я хотела сделать маффины из морковки, с изюмом. Эмма тоже их любит. Но у тебя нет, ни морковки, ни изюма. Потому они с мускатным орехом» я разбила яйцо «Твой холодильник пуст. Я нашла для омлета только шпинат и лук»
Она изучает порезанные овощи на разделочной доске.
«Только шпинат»
Я наливаю кофе в фарфоровую чашку и протягиваю ей. Она ставит чашку на стол, достает свой месседжер и телефон, кладя их рядом с вилкой. Она тонет в мягком кресле, глаза вовсе не сосредоточенны на пустой тарелке перед ней.
«Кто это был?» спрашиваю.
«В смысле, кто?» - она смотрит на меня
Я медленно выливаю яйца на раскаленную сковороду «Кто из пациентов умер?»
«С чего взяла, что это случилось?»
Я поднимаю корочку омлета, чтобы позволить влажному яйцу скользить вниз.
«Единственный раз, когда ты плакала в душе, это когда умер твой пациент»
Шипение сковороды. Звон таймера духовки.
Мама кладет салфетку на колени: «Она была социальным работником, который брал к себе приемных детей. Расширенная кардиомиопатия в запущенной стадии, она была на операционном столе дольше, чем остальные. Я пересадила ей сердце на День Благодарения. Сегодня она умерла, прежде чем мы успели что-то сделать»
Пока она рассказывает, я кладу шпинат в омлет, выливаю сверху немного сыра, и кладу на тарелку перед ней «Мне жаль»
«Спасибо» она откусывает, несмотря на то, что омлет только что с кипящей сковороды.
«Это вкусно, правда. Надеюсь, ты и для себя приготовила» она откусывает автоматически, пережевывая каждый кусочек точно отведенное количество раз. Ровное количество секунду до того, как омлет отправится вниз в ее топливный бак и станет ее топливом.
Мы не кричим друг на друга. Мы не смотрим на острые ножи, не ищем ничего, чтоб побольнее ранить друг друга. Это хорошо. Тут нет вопросов вокруг да около. Я просто выливаю это на сковороду, и смотрю на раскаленную сковороду, и смотрю, что будет.
«Кейси умерла, как и твоя пациентка?» я спрашиваю «Ее сердце остановилось?»
«Я бы не говорила об этом с тобой» отвечает «Не сейчас»
«Но ты видела отчет вскрытия, да?»
«Я не думаю, что сейчас нужное время для таких разговоров»
Ее меседжер пищит, она чертыхается, набирает номер и отвечает «Доктор Мэриган»
Я обжигаю пальцы, вытягивая маффины из духовки. Они так и хотят отправиться в мой рот. Нет, она хотят обмазаться медом, маслом или джемом, а затем оказаться в моем рту, один, два, три, четыре. А вместе с ними мороженное Moose Tracks, крекеры с шоколадной присыпкой и три упаковки попкорна.
Доктор Мэриган дает указание по поводу лекарств, назначает какие-то капли и тесты, а затем кладет трубку «Маффины готовы?»
«Они горячие еще»
«Ничего»
Я убираю грязную тарелку из-под омлета, и кладу на стол три маффина.
«Ты говорила, что объясняла результаты вскрытия миссис Пэриш»
«Да»
«Так что произошло?»
«Ты что-то ела?»
Я убираю грязную посуду в мойку «Я не голодна»
Мама снимает розовую, бумажную обертку для выпечки «Что ты ела на ленч?»
«Я еще не ела»
«Уже почти два часа, съешь маффин»
«Я не хочу»
«И яйца. Ты должна получать протеин»
«Я ела хлопья с молоком. Утром»
«Ты должна поесть» голос снова дает команды нетерпящие возражения.
«Мам…»
Месседжер пищит снова, вертится на столе, вибрируя и напоминая злую пчелу. «Черт» она звонит кому-то «Доктор Мэриган»
Я кладу горячую сковороду и лист для выпечки, отмывая их моющим средством. Из-за жара кухни окна запотевают.
Настоящая девочка, которой я была, выскакивает и слушает эхо голоса, ругательства и крики повсеместно, во всех комнатах этого дома. Мама против папы. Папа против мамы. Папа против работы мамы. Мама против любовниц папы. МамаПапа против медицинской карты Лии, против истории болезни Лии, против желания Лии уйти снова, Лия против своего тела.
Голоса проскользнули в рот этой девочки, пока она отвлеклась, как жук летней ночью, скребущийся по стенкам вашего горла, когда вы понимаете, что случайно проглотили его.
Голоса плавали вокруг ее внутренностей и умножались — обугленные, меленькие голоса, нашедшие свое пристанище в яичной скорлупе ее черепа.

 

«Лиа, Лиа, посмотри на меня!» кричит мама и трясет меня за плечи.
Я моргаю. Тарелки вымыты, в раковине больше нет мыльной пены, вода остыла. Мама утаскивает, то есть, нет, проводит меня к креслу, обнимая за плечи. Второй рукой она тянутся к моему пульсу. Она становится на колени передо мной и заставляет меня посмотреть на нее, когда она светит мне в лицо своей ручкой, проверяя зрачки.
«Готова поспорить что все, содержащее сахар и нужное для твоей крови теперь в туалете» бормочет она. Обертки от маффинов на тарелке, свернутые в треугольники.
Бледно-зеленый блокнот лежит рядом с тарелкой, исписанный ее заметками и телефонными номерами, которые она сделала, пока я была в ЗомбиЛэнде. Ее кофейная чашка и стакан из-под сока пусты.
Вода в сливе высосала время из комнаты.
Я потеряла десять, может, пятнадцать минут.
Она наливает мне стакан апельсинового сока «Выпей»
Если я этого не сделаю, есть вероятность, что она повалит меня на пол, силой откроет мой рот и вольет туда сок. Или отвезет меня в больницу, подключив к капельнице, на которой я повисну, как воздушный шар с Парада Дня Благодарения.
Я глотаю апельсиновый сок, отправляя его в свой желудок.
Она сидит, уставившись на меня, туман сходит с окон, и кислота батарей проникает в мои вены
«Я в порядке. Что там насчет Кейси?»
Вместо ответа она встает, берет чистую сковороду с сушилки, бросает туда масло и зажигает газ, а затем скрипит дверью холодильника, доставая яйца и молоко, разбивает яйца и выливает на них молоко, помешивая.
«Я не буду это есть»
Она склоняется у плиты, перемешивая, перемешивая, перемешивая.
«Я не могу»
Никакого ответа. Перемешивает, перемешивает, перемешивает.
«Ты не должна отталкивать меня. Ты должна есть нормально»
«Это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала»
Она кладет приготовленные яйца на тарелку, проходит по кухне и ставит передо мной.
Вирус апельсинового сока атакует мои внутренности.
«Забудь это»
Она трясет головой. «Ты врешь. У тебя кружиться голова. Ты не можешь даже мыслить ясно. Ты соврала о завтраке»
«Хорошо, я забыла позавтракать. У меня был тяжелый день»
«Ты выглядишь ужасно. Сколько ты весишь?»
«Дженнифер – надзиратель весов. Ее и спроси»
Она складывает руки на груди.
«107 фунтов в субботу»
«Не верю»
«Посмотри в ее тетради»
«Нет, ты съешь все на тарелке»
Яйца + молоко + масло = 365 + 2 маффина = 450 = ужас.
«Я попытаюсь»
Я откусываю маленький кусочек желтка. Апельсиновый сок прожигает дыры в моих кишках, я глотаю яйца, жирные и мерзкие, открывая рот, словно для самолета, влетающего в ангар. Мама наливает себе кофе.
Я кладу вилку «Я не могу. Мне плохо»
«Ты больна. Если бы ты ела, как нормальные люди, тебе было бы легче»
«Еда делает мне только хуже»
«Откуси всего кусочек маффина»
Я медленно отрываю бумагу для выпечки. Чем я думала, когда готовила это, стараясь «поцеловать мамину ранку» когда ей было плохо?
Я порезала его пополам, половинки пополам, и те, маленькие половинки разделали на маленькие части. Один из этих кусочков я положила в рот. Сухие комочки плохо перемешанной муки тут же вгрызлись в мой язык. Она смотрела, как я жую и глотаю. Смотрела, как буре еще кусочек – минута, две, три.
Несколько лет назад я видела налоговую декларацию мамы, и я посчитала, чтобы выяснить ее почасовую ставку. Я только что потратила впустую двенадцать
долларов ее времени.
Я отставляю тарелку «Я не могу»
Вместо взрыва, она глубоко вздыхает и подвигает тарелку обратно ко мне «Давай договоримся»
№Если ты поешь, я расскажу о том, как умерла Кейси»
«Ты шутишь»
«Я когда-то шутила с тобой насчет еды?»
Я так голодна. Нет, я должна оставаться сильной. Согнуться, но не сломаться.
«Один маффин»
«Два маффина. Тебе нужны витамины»
«Один маффин и яйцо»
Она вздыхает. «Идет»

Это занимает час.
Одно яйцо – 25 укусов.
Маффин – 16 укусов.

036.00

Мой розовый, мышиный желудок любит быть пустым. Он ненавидит когда его заполняют едой. Я ложусь на кушетку, кутаясь в электроодеяло и стараюсь не подыматься.
Мама садится напротив и натягивает на ноги плед, который я связала ей прошлым Рождеством, плед с кучей неправильных стежков и пропущенных петель.
«Уверенна, что хочешь это услышать?»
«Это не может быть хуже того, что я себе представила»
«Это достаточно мерзко»
«Она умерла от передозировки?»
«Нет, ничего незаконного. Но она была на двух антидепрессантах, стабилизаторе настроения и таблетках от язвы. Плюс, водка. Много водки»
«Алкогольное отравление?»
«Нет» она поправляет подушку за спиной, но ничего больше не говорит.
«Ты обещала. Я сделала то, что ты просила, теперь расскажи мне. Все»
«Все?» Она вздыхает и переходит в режим лечащего врача.
«У Кейси была повреждена печень, ее гланды были разодраны, живот раздулся» мама показывает кулак «Здоровый желудок приблизительно такой. Он может вместить в себя кварту чего-либо. В желудок Кейси помещалось три. Стенки стали гораздо тоньше, плюс, появились ранние признаки некроза»

В последний раз я видела Кейси перед каникулами до Дня Благодарения. Я шла в библиотеку, она покупала плакаты любимых групп. Снаружи она выглядела чисто и ярко: новые джинсы, милый свитер, красивые сережки. У нее были щеки, как у хомячка и соломенные волосы. Она не выглядела мертвой. Она жевала жвачку. Ее глаза были уставшими, но на то мы и старшеклассники. У всех старшеклассников уставшие глаза.
Я шла позади нее, тихо прошептав «привет» но она не отозвалась. Еда и очищение, вызывание рвоты, пустота – все это она проделывала уже слишком много раз.

«Во вторник, на День Благодарения, Кассандра сильно поссорилась с родителями. Она побежала вызывать рвоту, не успев толком поесть. Синди говорит, что даже Джерри видел, что она вернулась к старым привычкам. Они сказали, что Кейси должна вернуться в больницу. Она отказалась. Ей 19, они не смогли отвезти ее силой. Джерри потерял всякое терпение и сказал, что не будет платить за колледж, пока не она не будет здоровой. Кейси уехала. Она позвонила Синди, и сказала, что вернется в субботу, а пока поживет у подруги. Она была в мотеле. Кейси пила, вызывала рвоту и объедалась в течении двух дней»
«Так, это был сердечный приступ? Ее тепловому балансу пришел конец?»
Мама натягивает плед до груди. «Нет, милая. Пищевод Кейси разорвался»
«Разорвался?»
«Лопнул. Синдром Бурхаве. Обычно такое бывает у алкоголиков, которые слишком много пьют и делают это регулярно. Иногда рвота может разорвать пищевод» мама посмотрела на руки «Она блевала в туалете мотеля, когда пищевод разорвался. Как я и сказала, она была очень, очень пьяной. У нее случился шок, и она умерла в ванной»
Я считаю до десяти, затем, до ста. Мама ждет, следит за мной. Вдохнуть. Выдохнуть.
«У тебя есть какие-то вопросы?» - спрашивает она, наконец.
«Это будет в газетах?»
«Я сомневаюсь относительно этого. Как только они выяснили, что наркотики тут не виноваты, они просто спихнули это на какую-то старую болезнь»
В конце улицы люди садятся в машины, захлопывают дверцы, и уезжают так быстро, как только могут. Если бы я были миссис Пэриш, я бы не позволила им уехать. Я бы разрешила им остаться в моем доме, заплатила бы незнакомцам, позволив им вымазать мои ковры, жить в каждой комнате, лишь бы дом не пустовал.
«Она что-то чувствовала?»
Мама поворачивает лампу к себе. Из-за гор приходит шторм. «Боюсь, что да. Она умерла в мучениях, и она умерла одна. Это было не лучшим вариантом»
Я - айсберг, дрейфующий к краю карты.
«Я не верю тебе. Ты говоришь это только для того, чтоб запугать меня»
«Мне не нужно ничего делать для этого. Она умерла, ты была на похоронах. Синди может показать тебе отчет, если хочешь»
«Я не хочу говорить больше»
Мама вставляет реплику первой «Ты можешь чувствовать себя плохо из-за этого. Ты подавленная, и это по правде намного лучше, чем если бы ты притворялась, что все хорошо и тебе плевать на это»
«Тебе не о чем беспокоится» я сажусь, начиная заплетать волосы «Она умерла, да, мне грустно, и жаль, что она умерла именно так, но это не испортит мою жизнь. После прошлого лета мы с ней не были так близки, как в детстве»
Мы слушаем завывание ветра «Синди хочет поговорить с тобой. Она сказала, что ты одна из немногих, кто может помочь ей понять, почему так произошло»
«Почему?»
Она кивает.
«У Кейси было все: семья, которая ее любила, друзья, увлечения. Ее мама хочет знать, почему она бросила все это»

Почему? Ты хочешь знать, почему?
Залезь в солярий и жарь себя два или три дня. После того, как твоя кожа покроется пузырями, а шкурочка начнет облазить, позволь им лопнуть, оденься в битые стекла, и заточенные лезвия. А сверху надень свою обычную одежду, чтоб она была потеснее.
Иди в школу, покурив порох, прыгай через скакалку, проси, и крутись по команде. Потом послушай голоса, которые по ночам пробираются в твою голову и шепчут тебе, что ты сука, уродина, шлюха, толстуха и разочарование для всех. Вызывай рвоту, голодай, ограничивай себя и напивайся потому, что ты НЕ ХОЧЕШЬ ТАКОЙ БЫТЬ.
На время. А потом введи себе анальгетик, который превратится в яд потому, что уже слишком поздно. Вколи его прямо в свою душу. Это заставляет тебя гнить изнутри, ты не можешь остановиться.
Посмотри в зеркало, и пойми, что там только призрак. Почувствуй крик в каждом твоем сердцебиении, крик, что все в тебе плохо.
«Почему?» это не правильный вопрос.
Спроси «Почему бы и нет?»

Пейджер звенит на кухонном столе. Она вздрагивает, проверяет его и совершает магический телефонный звонок «Доктор Мериган слушает» после этого она носится по комнату, что-то ища, а затем поднимается по ступенькам. Я снова ложусь. Одеяло наконец-то нагрелось, и я зарылась в него. Мой мышиный желудочек хныкает, потому что она засунула почти тысячу калорий в меня. До завтрашнего обеда я должна быть сильной, чтоб уравновесить все.
Я тону…

«Лиа, проснись» она трясет меня за плечо. Снова «Мне нужно уехать. Клиника»
Ее глаза смотрят на меня, но она видит ЭКГ, результаты анализов, химические отчеты, приборы, которыми она будет разрезать грудь пациента через час или два.
Я сижу, дрожа, стараясь настроить одеяло «Оно не работает»
«Я выключила его, чтоб ты не задохнулась там» она застегивает пальто и целует меня в щеку, нагибаясь ко мне «Прости, должна уходить» она целует меня в лоб «Отдохни»
Она хлопает дверью, но не потому, что она зла. Доктор Мэриган всегда хлопает дверью, убеждаясь, что она точно закрыта.

 

­

 

 

037.00

Дом моей матери дышит и ест. Посудомоечная машина проходит циклы ПОЛОСКАНИЕ, НОРМАЛЬНОЕ МЫТЬЕ, АНТИБАКТЕРИАЛЬНОЕ ПОЛОСКАНИЕ, и СУШКА. Система нагрева пропускает весь воздух через электростатические легкие, и выдыхает это в тишину дома. Бак для горячей воды нагревается. Компрессор холодильника скрепит, затем жужжит, сохраняя холод.
Не имело бы значения, если бы я кричала достаточно громко, чтобы разбить все окна. Все это функционировало бы соответственно руководствам владельца, не нарушая никаких гарантий.
Я дрожу, идя в ванную. Когда я спускаю воду в туалете, вода шипит и, кажется, что свистит все вокруг. Прежде, чем заползти обратно под одеялом, я открываюсь
занавески и смотрю на то, что должно было быть Раем. Задний двор.
Когда папа уехал, она наняла ландшафтных дизайнеров, которые переделали наш огород в ковер неприхотливых, местных растений, не нуждающихся в поливке. Компостную кучу убрали, старые растения пошли на удобрения, землянику убрали, образуя тропинку. Парни-ландшафтники приезжали раз в неделю, чтоб окучить, убрать и подрезать все здесь. Я не думаю, что она нанимала их в этом году. Сад пребывал в состоянии джунглей в Июне и Августе. Теперь это - мертвые джунгли.
Трава до колена и мертво-коричневые, замусоренные остатки старых растений. Бывшие цветы и кустарники забиты сухими виноградными лозами. Пенек, который когда-то был кленов, на котором был мой домик на дереве, сгнил. Похоже на то, что мама вообще не знает о существовании заднего двора.
…До того самого лета, когда нам исполнилось двенадцать, домик на дереве был нашим замком. Нона Мэриган приехала присмотреть за мной, когда закончилась школа потому, что я была еще слишком маленькой для того, чтоб быть одной, и слишком взрослой для нянек.
Каждое утро она пекла: хлеб с цукини, овсяное печенье, или пирог с черникой. Она учила меня и Кейси вязанию крючком, бесконечно-длинная пряжа обвивала ее бумажные руки и сухие, длинные пальцы. Мы не хотели смотреть, как пожилая леди вяжет или печет.
Мы хотели болтаться по аллее. Мы хотели скрестить пальцы, и стать шестнадцатилетними, чтоб мы могли вести автомобили и встречаться с плохими парнями. Дом на дереве был слишком маленьким для таких беспокойных девочек, как мы, но это было все, что мы имели. Мы читали, играли в карты, ели фруктовое мороженное, хлеб с горчицей и плавленым сыром, из-за чего наши рубашки постоянно были в пятнах.
Это было лето, когда я наконец-то выросла, после годов, когда я была намного меньше, чем все остальные.
Половая зрелость позволила мне вытянуться, растягивая меня до тех пор, пока руки едва не ломались, а шея была такой хрупкой, что от одного неосторожного движения она могла сломаться. Это новое тело пахло влагой.
Задница колыхалась, когда я шла, бедра выглядели еще больше в балетном трико, а двойной подбородок уродливо разделся. Преподаватель балета убрал мое соло с программы и сказал, чтоб я прекратила лопать мороженное с кленовым сиропом и грецкими орехами. С красивого, элегантного лебедя я стала гадким утенком, который не мог идти, чтоб его тело при этом не тряслось как желе. Кейси сказала, что балет для детей. Я сказала, что мне все равно, так и думала. Два дня спустя она уехала в театральный лагерь, и я осталась одна.
Это было лето, когда напечатали знаменитую книгу отца, и он постоянно был в новостях. Мама узнала о его любовнице. Он спал на диване пару недель, а потом уехал. Сказал мне, что будет любить меня, не смотря ни на что, снял квартиру с одной ванной, и уехал.
Нона Мэриган сказала, что избавится от старого мусора – это хорошо. Она с самого начала не любила моего отца, как человека, с которым можно жить. Мама подала на развод. В офисе адвоката мои родители утверждали что мы всегда будем семьей из-за меня, но теперь все будет гораздо лучше. Никаких криков и аргументов не было.
Разлучая нашу семью, они фактически делали ее сильнее. К тому времени, когда я поняла это, это уже не мело ни какого смысла, они были разведены, а папа начал встречаться с Дженнифер.
Всплеск роста разорвал мои внутренние органы в клочья. Я просыпалась от боли и плакала почти каждую ночь. Моя мать проверила меня на двадцать видов рака и
консультировалась с экспертами, которые смотрели на черно-белые фото моих внутренностей и сказали, что со мной все хорошо. Боль уйдет, когда прекращу расти.
Они врали. Стало только хуже.
Нона Мэриган уехала перед тем, как школа началась. Кейси вернулась из лагеря с псевдобританским акцентом, следами от ожогов ядовитым плющом, и тремя пачками слабительных.
Я показала ей маленькие порезы на своей коже, через которые вытекала боль и все плохое.
Сразу они были маленькими, и едва заметными, как царапины испуганной кошки, которая хотела вырваться и убежать подальше от нас. Боль от этих порезов была еще одним видом боли. Это помогало меньше думать о своем теле, о семье и жизни, которую у меня украли, это позволяло мне не беспокоиться…
Кассандра Джейн взорвалась изнутри, как розовый, праздничный, воздушный шар. Никто не пел ей, не держал ее за руку и не помогал собрать разбитые частички. Она умерла в одиночестве. Я не могу позволить себе выглянуть из окна потому, что я снова увижу ее дом, потому, что только сейчас до меня дошло, что она никогда не будет спать там, не будет хлопать дверью, и петь в душе, моя свои волосы. Я решила вернуться в гостиную, с закрытыми глазами и ногами, шаркающими по полу. Не позволяя себе видеть ничего вокруг, пока я возле опасных окон.
Мой живот все еще скулит, а потому я укутываюсь в одеяло, и включаю самую высокую температуру. Он смазан изнутри жиром от яиц и маффинов. Все это проникает в мои артерии, затвердевая, словно бетон. В любой момент мое сердце может просто остановиться.

038.00

Я просыпаюсь, чувствуя себя гораздо более сконфуженной, чем обычно потому, что с моей кроватью что-то не так, да и не кровать это вовсе, это мамин диван, мягкий диван в доме моей матери. Я укутана в тяжелое одеяло семьи Мэриген, сшитое, видимо, со старой переработанной ткани и поношенных юбок.
Я не помню, как уснула, не помню, как легла спать или хотя бы придремала. Я не проснулась, когда мама пришла домой. Я не могла сказать, хорошо это или плохо.
Кейси не приходила ко мне прошлой ночью, это хорошо. Может, теперь она тоже может уснуть.
Воздух пахнет отбеливателем и кофе, как всегда.
«Мама?» - это слово кажется мне забавным.
«Я здесь…» - отвечает она слабо.
Я обертываю стеганое одеяло вокруг своих плеч и прохожу по дому. Такое впечатление, что я уехала отсюда шесть жизней назад. Не шесть месяцев.
Когда папа уехал, она поменяла все: фурнитура, новые ковры, полностью новая кухня. Она снесла пару стен, перестелила полы, поставила новые окна и убрала двери.
Мы провели два года среди плотников и рабочих, которые очень много ругались. Когда все закончилось, у нее был новый, шикарный дом незапятнанный присутствием моего отца.
Я почти не сомневалась в том, что как только я уеду, она сделает это вновь, но, как я смотрю, тут изменилась только одна вещь: все фото со мной, бабушкой и дедушкой, мной балериной, мной, когда я была ребенком, спящим у нее на плече, все они были сняты со стен. Они оставили призраков внутри, ярким картинки с существами, прорезающими своими тонкими ногтями путь наружу. Остальные стены перед ними просто исчезли.
Ее голос проник в комнату из-под запертых библиотечных дверей: «Я приду через минуту»
«Я буду внизу»

Моя комната выглядит так же, как и тогда, когда они последний раз заперли меня в New Seasons, со следами от ботинок на двери шкафа и порезанными открытками со Дня Рождения на полу. Она не просила домработницу застелить мою кровать, прибрать здесь или пропылесосить пыль.
Дверной косяк все еще хранит на себе отметки моего роста, которые мы делали с тех пор, когда я переехала сюда, вплоть до того года, когда я отправилась в старшую школу. Изменилось всего одно: дверной косяк был покрашен и зачищен так, чтоб ничто уже не могло стереть эти отметки.

«Лиа? Завтракать»
«Иду»

Когда я захожу в кухню, она насыпает себе тарелку гранолы. Столешница заставлена едой: упаковки с хлопьями, пачка с овсянкой, булка хлеба, бананы, коробка с яйцами, йогурт, багеты и пончики. Она сходила в магазин, пока я спала. Мы смотрим друг на друга сквозь всю эту еду. Никто не произносит ни слова, но старые фразы тут же возникают в воздухе.

Тынеела/янеголодна/сьешьчто-то/
Перестаньнаменядавить/послушай/отстань/

 

Через улицу от нас мисс Пэрриш ходит по опустевшему дому без дочери, кухне, в которой не хватает Кейси. Пончики пахнут восхитительно, плюс сахар, я знаю, какой у них вкус, но я съем немного чего-то другого для того, чтоб она снова не устроила скандал потому, что я слишком усталая для этого. Я отрезаю кусочек хлеба.
«В этом нет кукурузной фруктозы, да?»
«Конечно, нет» - отвечает она, заливая соевое молоко в свою миску. Ее глаза немного расширяются, когда я беру кусочек хлеба (77) и кладу это в тостер.
«Тут не осталось земляничного варенья Ноны?»
«Я выбросила его. Не могут банки простоять столько лет и не испортится. Я купила немного сливового варенья и мед»
То, что я съем тост – обезоружит ее.
«Я возьму немного меда»
Когда тост готов, я намазываю на него микроскопический слой меда (30) и наливаю себе чашечку черного кофе. Она делает вид, что не смотрит, как я делаю или ем завтрак. Я делаю вид, что не замечаю ее притворства.
«Почему фотографии лежат на полу?»
«Я хотела перекрасить стены, но так и не выбрала цвет» отвечает она «Сняла месяц назад. Думаю, стоит повесить их обратно»
Нам больше не о чем говорить. Спасибо богу за утреннюю газету.
Когда тарелки помыты, я принимаю душ и чищу зубы, не позволяя себе смотреть в зеркало, одеваюсь настолько медленно, насколько вообще могу, молясь о том, чтоб случилось какое-то стихийное бедствие, которое займет всех врачей клиники на целый день и она должна будет уехать.
«Лиа? Ты скоро там?»
Она ждет в гостиной. Когда я вхожу, мои волосы разметались по спине, а она хлопает рукой по диванной подушке, не зная, правильно ли это. Я сажусь на другой диван, тот на котором лежит одеяло с подогревом.
«Так… что ты хочешь сделать?»
«Я не знаю. А ты?»
«Мы должны поговорить»
Я должна вернуться в постель.
«Хорошо»
«Как там школа?»
«Отстой»
Она наклоняется вперед, чтобы положить журналы на стол между нами. «Еще ничего не решила? Например, поехать в студенческий городок?»
«Мне не нужна экскурсия. Я шаталась там с тех самых пор, когда была ребенком»
«Это позволит тебе получить какие-то новые перспективы. Ты встретишь парочку новых друзей. Это станет мотивацией для тебя»
Началось.
Я сбрасываю одеяло и встаю. «Это тупо. Ты как всегда указываешь мне, я как всегда кричу, все, блин, по-старому. Мы не можем находиться рядом. Я уеду.»
Она поднимает обе руки. «Подожди. Извини. Никаких лекций не будет, дай мне пару минут, хорошо?»
Я сажусь, разглядывая свои ноги.
«Когда ты жила тут, и ездила к отцу на выходные, чем вы занимались?»
«Ходили в книжные магазины, читали. Иногда он брал меня играть в сквош»
«Тебе нравится играть в сквош?»
«Нет. Это ужасная игра»
«Почему ты играла с ним?»
«Потому, что это делало его счастливым»
Я жду, что она начнет рассказывать обо всех вредных привычках, недостатках Профессора Овербрук, составив каталог со всех его недостатком, но она не делает этого. Она тоже смотрит на свои ноги. Она выглядит потерянной.
Я сажусь на место.
«может, посмотрим телевизор?»
«Хорошо» говорит она, беря пульт. Мы смотрим Дискавери все утро, и это намного лучше разговоров, но хуже побега сквозь открытую дверь. Она ничего не говорит о моем ленче, состоящем с салата и огурцов. Я не говорю ничего о том, что весь вечер она провела за компьютером.
Ссора закипает на медленном огне, она варится там весь вечер, пузырится, едва не выкипает, но остается на месте. Она не выкипает до заката солнца.
Мама решает, что на обед будут суши. Я говорю, что не пойду с ней. Она решает поесть за столом в столовой потому, что пока все идет, как надо, она чувствует свой контроль над ситуацией. Я решаю почитать, пока буду есть. Она решает, что я съем по четыре суши, и четыре сашыми, миску лапши и жареные креветки. Я решаю, что не голодна и пью зеленый чай с чашки без ручки.
Она не заставляет меня есть, я понимаю, что что-то случилось. Она ждет, пока ее тарелка опустеет, прежде чем взорвать свою бомбу.
«Я хочу, чтоб ты переехала сюда»
«Нет»
«Да, ты начала возвращаться в норму в доме отца, но твое выздоровление остановилось»
Пол скрипит, и виноградные лозы прорастают сквозь полированные доски. Я не хочу говорить об этом, или слушать ее разговоры об этом.
Она продолжает свою речь. Она, должно быть, работала над этим в течение многих дней. «Я не жду приглашения на сеанс семейной терапии. Это между вами с Доктором Паркер. Но тебе определенно нужна более здоровая среда»
Я выращиваю виноградные лозы, обвивая ими ножки моего стула, и переплетаю их в спираль, опоясывающую меня, пока они не поднимаются к потолку.
Я едва вижу ее сквозь шипы. Они блокируют большинство ее слов, позволяя мне утопать в полудреме. Резкий вопрос возвращает меня обратно.
«Как насчет следующей недели?»
«Что?»
«Ты перевезешь вещи на следующей неделе. На следующей неделе. Я приберусь здесь»
«Я не вернусь»
Я нуждаюсь в диверсии. Я форсирую события через виноградные лозы, поднимая часть и засовывая в рот, глотая это без дегустации. Единственный выход – играть нормальную девушку.
«Как насчет следующей недели?»
«Нет»
«Почему нет?»
«Потому, что я не хочу. Мне это не нужно. Посмотри, я ем. Я здоровая. Я нормальная. Все это заставит меня снова сорваться. Здесь все началось, когда я заболела! Дом Кейси через дорогу!»
Мой мозг (нет!) и мой желудок (нет!) кричит мне (нет! нет! нет!) но я подношу ложку с хлопьями ко рту и глотаю.
«А как насчет просто попробовать? Хотя бы неделю?» предлагает она «Ты приедешь сюда на Рождественские каникулы и вернешься в дом отца перед началом школы?»
«Все каникулы?»
Ее маска падает, ее плечи поникли «Почему ты меня так ненавидишь?» говорит она со злостью в голосе «Ты не можешь даже неделю каникул провести здесь?»
Хлопья останавливаются на полпути в мой желудок «Мама, мы едва можем находиться в одной комнате на протяжении часа. Что будет, если это будет неделя?»
«Я научу тебя играть в бридж»
«Я скорее поучусь играть в покер»
«У меня есть один интерн, он покажет мне, как играть. Ты приедешь?»
Нет, я никогда не войду в этот дом, это пугает меня, это расстраивает меня, и я хочу, чтоб ты была мамой, которая может это увидеть, но я не думаю, что ты можешь.
«Хорошо»
Она улыбается «Спасибо тебе, Лиа. Это уже начало»
Ее глаза наполняются слезами, и я не могу находиться в этой комнате больше.
Я встаю «Можно мне сесть за твой компьютер? У меня домашка»
«Конечно. Пароль - …»
«Лия. Я помню»

Я провожу пятнадцать минут, вбив имя Кейси в поиск и просматривая местные новостные сайты, чтоб увидеть, какие еще истории они придумали о ней. Ничего нового.
Мои пальцы пробираются через экран и прочесывают мусор, пока они не находят дом, в котором стоит хор, голодные девочки, поют бесконечные гимны в то время как наши
горла кровоточат, ржавеют и заполняются одиночеством. Я могла бы прокручивать все эти песни на протяжении остатка всей моей жизни, и никогда не найти начала.

***
Мне нужно вдохновение

***
Мне нужен кто-то, чтоб поголодать с ним сегодня. Помогите, пожалуйста!

***
Удачи, красотки, вы сильные и отлично проведете этот день.

***
Чувствую себя такой толстой сейчас… хорошо, что съела за сегодня только миску хлопьев.

***
Если я ем, я бегаю, чтоб избавится от этого. Сейчас я слишком уставшая для бега. С кем еще так было?

Блоги и чаты всегда наполнены жужжанием маленьких крылышек, мухами, бьющимися о внутреннюю стенку монитора, сами не знающими, отчего они хотят сбежать. Это никогда не изменится.
Я ввожу в адресную строку тайный блог Кейси. Она перестала писать сюда с тех пор, как сошла с ума прошлым летом, но не удалила его. Я представляю, что было бы, если бы она просматривала его так же часто, ка это делаю я.
Интернет сияет через меня как будто я - бумажный пакет, махает волшебной палочкой, и флэш-памятью, фотографиями двух девочек.
Память: машут с домика на дереве, губы все в виноградном мороженном.
Память: одинаковые купальники.
Память: Восьмой класс, Рождественские каникулы в Киллингтоне, Рождество, когда папа поехал в свой медовый месяц, Рождество, когда повсюду дома у мамы была строительная древесина, Рождество, когда я отказалась поехать с ней на Коста-Рику в новую клинику, Рождество, когда Пэрриши сжалились надо мной, усадили в машину вместе с чемоданом и увезли в Вермонт.
Я привезла с собой рюкзак книг Таморы Пирс, маленький нож и водку, украденную с маминого бара.
Мы ходили на лыжах в течение недели и дня. Кейси и я были в восьмом классе, представляли, что нам по двадцать пять, мы выросли вместе, у нас собственные квартиры, с лифтом и длинным коридором, как раз неподалеку от ее родителей. Мы флиртовали с парнями, поднимающимися на лифте, и позволяли им флиртовать с нами. Мы сошли с ума, стали одержимыми купальниками, которые оденем в джакузи, и записывали каждую калорию, в каждом кусочке еды.
Память: Выкладывали наши фото, втягивая щеки как можно сильнее.
Память: Сравнивали размеры наших бедер.
На Новый год ее родители дали нам бутылку безалкогольного шампанского. И когда они уехали на вечеринку («Никого не впускайте, девочки, мы вам верим») Кейси смешала это с моей водкой. Мы ели домашние печенья, и напивали, пока наши задницы не понесло к двери, на улицу, в холодную зимнюю ночь.
Полумесяц смотрел, как мы выползли с кроличьей норки, дурачась во дворе перед домом. Мы сделали снежных ангелов, и попытались пускать кольца, как это делают курильщики, нашим горячим дыханием, напоминающим дым.
Кейси ползала на четвереньках, выла, как волк, ее глаза блестели. У меня вышел плохой волк. Я не могла перестать смеяться. Она выла натуральнее и громче, пытаясь позвать настоящих волков с настоящего леса, или хотя бы лыжных инструкторов, пока кто-то не выглянул из окна, и попросил ее заткнуться. Мы упал и в снег, смеясь.
Фейерверки взрывались над нашими головами. Колокольчики звенели. Незнакомцы кричали во весь голос потому, что это был Новый год, и можно было начать все сначала.
«Мы должны принять решения» сказала я «Я решаю читать книги каждый день в следующем году»
«Глупо» ответила Кейси «Ты и так это делаешь»
«Тогда что ты предлагаешь?»
«Решение – это глупость. Мы должны поклясться. Я хочу сделать клятву»
«Я клянусь вернуться назад потому, что я отморозила свой зад»
«Нет, послушай» она встала, беря меня за руки «Это полночь, волшебное время. Все, о чем мы поклянемся этой ночью – сбудется»
Это была здоровая Кейси, сильная девочка, которая могла ударить мальчишку, достаточно сумасшедшая, чтоб блевать среди роз. Я пола бы за ней в огонь и в воду.
Мы стали на колени.
«Я клянусь, что всегда буду делать то, что захочу» она подняла руки к луне «Я буду худой, богатой и горячей. Такой горячей, что парни будут умолять меня быть с ними»
Я захихикала.
«Прекрати» прошипела она, «Твоя очередь. Думай, прежде чем открыть рот»
Я никогда не хотела быть популярной. Мне нравилось быть тихой. Я никогда не была самой счастливой, самой умной или самой горячей. Но в восьмом классе ты пересматриваешь свои приоритеты. Была одна вещь, в которой я все же была хороша.
Я достала нож, делая маленький порез на моей руке.
«Я клянусь, что буду самой худой девочкой в школе, худее, чем ты»
Глаза Кейси увеличились, когда кровь заполнила мою руку. Она подняла нож, и порезала свою ладонь «Я клянусь, что буду худее тебя»
«Нет, никаких пари. Давай будем самыми худыми вместе?»
«Хорошо, но я все равно буду меньше»
Мы прижали наши руки друг к другу потому, что это было запрещено и опасно. Звезды кружились над нашими головами и фейерверки сверкали. Луна остановилась посмотреть, как капли крови упали, небрежно оставленные семена, брошенные на снег

Память: Первый день в девятом классе, плохие стрижки.
Память: Фото с бала десятого класса, на которых нас нет.
Память: Последний год, вечеринка, Кейси, пьянее, чем они все могли представить, я, выглядывающая ее.
Моя мама мягко стучит в дверь.
«Уже поздно. Я перестелила твою постель, если ты вдруг захочешь остаться на ночь»
Я смотрю на экран, пальцы бегают по клавиатуре, я удаляю историю. Она не может видеть того, чем я занималась. Она подходит к окну, отводя занавески в сторону.
«Нет» говорит она «Это точно не хорошо»
Я выключаю компьютер и присоединяюсь к ней. Через улицу миссис Пэриш сидит на лавочке в выцветшей, тонкой ночнушке и старых шлепанцах, ее руки обнимают ее тело.
«Я позабочусь о ней» говорит мама «Иди в постель»
«Я вернусь к папе. Я не думала, что останусь здесь на две ночи, все мои школьные вещи дома»
Мама выходит, прежде чем я успеваю собраться. Я убираюсь на кухне, начинаю с мытья посуды. До того, как убежать, я беру с собой красивый серебряный нож с хорошего сервиза Ноны Мэриган, пряча его в кошельке.

039.00

Вождение с мигающим красным светом на приборной панели заставляет мой двигатель заглохнуть. Неисправность двигателя – вещь, Приводящая Папочку в Замешательство. Я беспечная, безответственная, и глупая время от времени. Когда он кричит на меня, вена
по его левой брови выдувается и дрожит. Гром его крика заставляет Эмму сбежать в свою комнату вместе с Корой и Плуто.
Дженнифер пытается успокоить папу, спрашивая, пойдет ли он прогуляться с ней, но он не реагирует на нее и кричит на меня последующие полчаса.
Я хочу сказать ему, что это – тупая машина, но часть меня рассеяна по городу: кладбище, школа, Комната Кейси, мотель, перед раковиной на кухне моей матери. Мне потребовалось бы слишком много энергии, чтоб собрать все это воедино, а потому я сажусь и наблюдаю за тем, как он кричит на меня. Это значит, что он больше не может наказывать меня? А что он может? Заставить меня остаться в своей комнате? Забрать телефон?
Я должна сесть на школьный автобус прямо сейчас.

Футбольный сезон Эммы заканчивается, и начинается баскетбольный.
Я практикуюсь с ней. Она может отбить мяч три раза подряд, а затем теряет его. Моя работа - приносить е его. Она постоянно говорит, говорит, почти не переводя дыхания: о детях в ее классе, учителе с дергающимся глазом, рыбных палочках в столовой, запахе в ванной и репетициях Зимнего Концерта.
Она хочет научиться кататься на лыжах, кататься на коньках, и сноуборде. Поездка на снегоходе тоже кажется ей забавной. Она хочет, чтобы я убедила папу купить один для нас. она спрашивает ,верю ли я в Санту, а потом говорит, что Санта с Иисусом наверное ,родственники, хотя совсем не похожи.
Когда ее зуб начинает болеть от холода, я делаю ей горячий шоколад. Я настолько сильна, что ни одна крошка сахара не попадает на мой язык. Я хочу записать ее болтовню на диктофон, чтоб слушать ее, когда Эммы нет рядом.

***

Миссис Пэриш оставляет сообщения на моей автоответчике каждый день в течении двух недель. Она хочет/требует/просит/нуждается/отдаст все, что угодно, лишь бы поговорить со мной. В течение десяти минут. Это важно/нужно/жизненно необходимо/вопрос жизни и смерти, чтоб я перезвонила ей. Один раз она сказала, что моя мать тоже должна поговорить с нами. Потом она говорит, что ничего такого и не думала о разговоре с матерью. Пока я все еще перезваниваю ей и говорю с ней, она считает, что все нормально.
В школе говорят, что Кейси умерла от героиновой передозировки. Я не знаю, стоит ли рассказать им правду. Возможно, лучше, что ее знают, как девушку, умершую с иглой в вене, нежели ту, что умерла из-за того, что переборщила с вызыванием рвоты?
Из-за школьного альбома возникает множество споров. Они не знают, сколько места нужно посвятить ее памяти. Люди, знающие ее, говорят, что там должна быть страница. Те, кто верят слухам, говорят, что и пол страницы будет самым большим, что мы должны посвятить ей. Ее родители должны купить рекламные места, и поместить постеры с изображением Кейси у супермаркета и цветочного магазина.
Я оставляю сообщения для Элайджа в течение двух недель. Я говорю, что вспомнила расположение автосвалки. Я думаю, что он понял, какая плохая я на самом деле, но он нужен мне, чтоб рассказать о Кейси все то, что я узнала в последнее время. Это поможет мне осознать все, и заставит ее уйти.
Она никуда не делась. То, что ее похоронили – сделало ее сильнее и злее, чем когда-либо.
Кейси открывает свой Сундук Пандоры каждую ночь, и проникает в мою комнату. Она больше не прячется среди теней. Она атакует. Как только снотворное привязывает мои руки и ноги к матрацу, она открывает мой череп и срывает проводку. Она кричит, пробивая дыры в моей голове, и рвет кровью в мое горло. Иногда легче пропустить прием снотворного, дождаться, пока пап и Дженнифер начнут храпеть и провести три или четыре часа на ступеньках. Когда я возвращаюсь в постель, моя подушка пахнет жженым сахаром, гвоздиками и имбирем.
Я вешу 98 фунтов.
Я вешу 97 фунтов.
Я стащила милый маленький нож Ноны Мэриган и спрятала его под матрасом. Мой вес – 96.50 фунтов.
Иногда я совсем не сплю по ночам. После тренировок я вяжу, стежок ха стежком, раскачиваюсь в зад, вперед, вместе с музыкой в моих наушниках.
Это вязалось как шарф в прошлом году, но затем я сделала из него платок, а затем похоронила в корзинке вреди множества вещей, после чего плато разросся до размеров одеяла, с вплетенными туда историями и рассказами. Я не использую новую пряжу с магазинов. Я покупаю старые свитера, чем старше, тем лучше, и распускаю их. В этой стране полно женщин, использующих шарфы/платки/одеяла. Скоро оно станет достаточно большим, чтоб греть меня.
Мой рот, язык и живот начали составлять заговор против меня. Я засыпаю на ходу в своей комнате и БАМ! Я стою перед холодильником, дверь открыта, руки тянуться за сливками или сыром. Или маслом. Или оставшейся лазаньей.
«Откуси немного» говорят мне белые, мигающие огоньки с холодильника «Столовая ложка, чайная ложка. Подогрей тарелку лазаньи, медленно, всего на 400 процентов в микроволновке, и затем засунь его в духовку и разогрей до того, чтоб сыр стал коричневым на краях и начал пузырится. Сядь с посеребренной вилкой Дженнифер, и ножом, сделанным будто бы из чьих-то костей, и отрежь себе немного. Прими таблетку, замедляющую время – ты собираешься наслаждаться этим.
Заполни рот тающим сыром и колбасой, томатным соусом — летние новые/свежие помидоры, юбки/танцы соус — и слой пасты, столь же толстой как твой язык. Глотай. Зажги звезды в своем мозгу, включи электричество в своем теле, натяни улыбку на лицо, и все будут любить тебя опять»
Если я сделаю это, я остановлюсь после одного кусочка, может, после двух точно. Я подхожу близко к Дэнжерленду, я вешу 96 фунтов.
Один кусочек лазаньи начал бы революцию. Один, а затем десять, потом – вся тарелка, вниз по моему горлу. Потом я бы съела печенье Орео. Потом ванильное мороженное. И оставшуюся коробку земляничных хлопьев.
И затем, прежде чем мой живот взорвется, я поняла бы, что еда выливается в полость моего тела, кровь заполняет все внутри, я достала бы коробочку со слабительными со своего тайного места в шкафу, и выпила бы их, умерев позорной смертью у туалета в ванной комнате. Я вынимаю банку с рассолом. Один глоток - 5. Кора и Плуто спускаются вниз со мной. Я проверяю секретную коробку со слабительными и диуретиками. Я не использовала их несколько месяцев. Это хорошо и я это понимаю. Таблетки плохо влияют на организм. Я должна помнить об этом.
Когда я залажу в кровать, кошки следуют за мной. Они сворачиваются у моего тела и мурчат громко-громко, эхом отдаваясь в моих костях.

040.00

Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.
Должна. Не. Есть.

041.00

Папа потащился за рождественской елью. Дженнифер купила ее у беззубого парня, продающего выросшие в Дугласе деревья просто с багажника своего пикапа. Парень привез его к дому, ноне установил, пока она не дала ему еще 50 долларов.
Когда папа привез Эмму с тренировки, она пищала от радости настолько громко, что половина иголок с дерева, наверное, осыпались. Баскетбол дается лучше, чем футбол. Банк Дженнифер стал спонсором команды, и она сказала тренеру, что если Эмма не будет играть достаточно хорошо – Дженнифер разорвет договор по спонсорству и заберет форму обратно. Эмма не знает этого. Она думает, что стала центральным игроком только потому, что она сильная.
Я в зоне родителей: половина среднего багета (75) на завтрак, яблоко (82) на ленч, и все, что я съела на обед (500-600) только для того, чтоб избежать проблем. Мама, то есть Доктор Мэриган написала папе, что будет в госпитале с сегодняшнего дня и до Рождества, но после всего у нее будет недельный отпуск, который я согласилась провести с ней. Она написала смс мне и Дженнифер. Когда Дженнифер спросила меня об этом, я сказала, что еще не решила.
Зима наступила (официально: в нашей гостиной елочные иголки) и мне стало гораздо легче прятаться под одеждой, множеством белья и водолазок, толстых свитеров и капюшонок. Не смотрите на девушку, которая скрывается за ними. Ее колени больше, чем ее бедра. Ее локти шире, чем ее руки.
Дженнифер удивила отметка на весах.
Я стала на весы Blubber-O-Meter 3000, стрелка подергалась и показала 104.50. Она громко вздохнула, когда записывала число.
«Мне, правда, жаль. Я буду стараться набрать вес, я обещаю. Не злись на меня»
Дженнифер сказала о моем весе папе. Я должна была быть в душе, а не подслушивать на ступеньках.
«Да, она похудела на пять фунтов, но когда ты начнешь печь на рождественские праздники, она наберет вес» - сказал он.
«Если она похудеет еще чуть-чуть, она пойдет на медосмотр. Пусть это превратится в скандал, но только так она сможет остаться здесь»
«Этого не случится. Почему бы тебе не сделать чизкейк на выходных? С земляникой. Она любила такие»

Адреналин выплескивается в кровь, когда ты голодаешь. Это то, что никто не поймет. Постоянно быть голодной и ощущать холод в теле на протяжении всего времени, это чувство заставляет меня думать, что я могу все. Это дает мне силы Суперженщины в подслушивании и обонянии. Я могу видеть то, о чем думают люди, стоя в двух шагах о них. Я делаю достаточно домашней работы, чтоб избегать радара. Каждую ночь я поднимаюсь по лестнице в небо, проходя сотни ступенек для того, чтоб вернуться в кровать достаточно усталой и опустошенной, и вовсе не замечать Кейси.
Внезапно наступает утро, затем я запрыгиваю в колесо, словно хомяк, и все начинается снова.

Пять сотен калорий в день реально работают. На самом деле я вешу 94 фунта. Новая цель.
Я должна быть искристым, блестящим шампанским, взрывающимся, взлетающим к звездам, но громкоговоритель между моими ушами взрывается и говорит в полную мощь: 85, 85, 85.
85 – это Дэнжерленд. 85 – это фейерверки на четвертое июля в маленькой металлической коробочке.

Во второй раз они заперли меня ради моего же добра. Мое тело, моя кожа и волосы, а так же мои синие, детские ноготки и все мои зубы весили 85 фунтов. 10 фунтов жира и 75 фунтов всего остального.
Прослойки жира цвета гноя душили мои бедра, мою задницу и мой живот, но они не видели этого.
Они сказали, что мой мозг сжимается. Электрические штормы освещали внутреннюю часть моего черепа. Моя усталая печень упаковывала свой чемодан. Мои почки были потеряны в песчаной буре.
85 - недостаточно наполнителя для бумажной девочки Лии.
85 – кожа, которую я хотела бы сбросить.
85 – пушистая обезьянья шерстка, выросшая по всему телу, чтоб уберечь меня от холода.
Они сказали, что я должна потолстеть.
Я сказала им, что собиралась худеть до 80 фунтов, и они должны бы перестать врать мне, чтоб сохранить мое уважение.
Когда мой мозг снова начал работать, я проверила их расчеты. Кто-то сделал ошибку, потому, что они вовсе не заметили змей в моей голове и теней, гнездящимся между моими ребрами.

85 фунтов – это возможно. Я была здесь, я слышала этот сладкий звон в Дэнжерленде, я видела хитрых троллей, прячущихся под мостами.
Но цифра 85 заставляет меня желать следующую. 75. Чтобы добраться до цели, мне нужно взломать мои кости с серебряным молотком и выскоблить мою сущность ложкой на длинной рукоятке.

 

­

 

042.00

Когда семестр колледжа закончился, папа улетел в Нью-Йорк – найти что-то новое в материалах исторического сообщества, и сбежать от сумасшедшей женщины у него дома. Дженнифер отвезла Эмму на баскетбольную игру. Я осталась дома, делая домашние задания. Я сожгла 858 калорий на тренажере, мои ноги дымятся, а волосы горят.
Когда они зашли, то застали гостиную с разложенными повсеместно учебниками и тетрадями, но Дженнифер не заметила этого, потому что Эмме было больно, и она сама была в состоянии, близком к полному краху.
На протяжении тренировки у моей сводной сестры развязались шнурки, она споткнулась, упала на судью и сломала правую руку. Они провели последние два часа в травматологии и теперь рука Эммы в ярко-розовом гипсе, а туш Дженнифер размазана по лицу.
Я обняла Эмму и поцеловала ее в лоб «Я сломала руку в первом классе, когда папа снял мои учебные колеса. Я проехала на велосипеде три фута и упала. Ударилась о землю настолько сильно, что, казалось бы, бетон должен был треснуть. Это быстро заживет, не переживай»
«Это немного серьезнее» говорит Дженнифер «Она сломала свою локтевую и лучевую кость»
«Это и называется переломом руки» говорю я мягко «Перелом локтевой и лучевой. Это все технические названия. Хочешь поговорить об этом с мамой? Она знает»
«Она кардиолог, откуда ей знать?»
Я открываю рот, но решаю, что это не стоит потраченной энергии.
«Убери диван, пожалуйста» говорит Дженнифер, смотря на холодильник «она должна отдыхать с поднятой рукой»
Я сооружаю Эмме гнездо с одеял и подушек, рассаживая ее лучших друзей рядом – Слон, Мишка и Улитка – все у кругу. Эмма ложится на свою «хорошую» руку, а Дженнифер держит руки на кошельке, протягивая мне кредитку.
«Ты должна сходить в аптеку, и купить лекарства, которые прописал доктор» - говорит она «И купи немного хлопьев, тех, что фруктовые, не с кукурузным сиропом»
«Я не хочу хлопья, я хочу шоколад» говорит пострадавшая, лежащая на диване.
Я не уверенна, смогу ли нажать на переключатель скорости. Я вешу 93 фунта, и мой дневной недостаток в калориях составляет полторы тысячи. Если я столкнусь с другой машиной – они запрут меня и выбросят ключи.
«Меня немного тошнит. Не думаю, что сесть за руль – это хорошая идея»
Дженнифер достает с тарелки, стоящей на столешнице овсяное печенье с изюмом, наверное, размером с мою голову, и протягивает его мне.
«Ты можешь не быть центром вселенной хотя бы одну минуту, Лиа? Засунь печенье в рот, перестань ныть и езжай в чертову аптеку»

Я жую печенье на водительском сиденье, машина все еще в безопасности на парковке. В этом печенье нет калорий. Это не еда. Это топливо – гас, бензин, - все, чтоб двигатель не заглох. Я глотаю это, и завожу свой биологический двигатель.

Парень за аптечным прилавком говорит, что привезли новые лекарства от гастроэнтерита, а потому мне придется подождать, прежде чем я смогу получить препараты для Эммы. Десять-пятнадцать минут. В магазине слишком много рождественских декораций. Почти целая комната отведена для таблеток от кашля и средств личной гигиены. Музыка играет немного громче, чем положено. Они, наверное, и не заметили, как сюда по вентиляции попал запах печений и другой рождественской выпечки.
Я не могу найти слабительные и диуретики. Они убрали все.
Выход в универмаг выглядит, как проход в Страну Игрушек Санты. Там настоящий снег.
Я осматриваюсь. Уставшие люди ищут крем от геморроя, обезболивающие или зубную пасту.
Две леди шаркают ногами прямо через снег, подбрасывая его в воздух без того, не говоря ничего. Когда он падает, он не тает. Такие украшения, это слишком для аптеки универмага, но люди говорят, что наш город – новый Бостон.
Я предполагаю, что это - то, о чем они говорят.
Кейси выбрала бы третий выход. Мертвая Кейси.
«Эй», говорит она. «Нижняя полка. Ты найдешь их там»
Она одела серый лыжный жакет со своим синим платьем, ее волосы зачесаны во влажный "конский хвостик", как будто она просто только что вышла из душа. Запах имбиря, гвоздики и жженого сахара становится отчетливее.
«Разве ты не рада за меня? Я поняла, наконец, как стать такой, как ты» ее голос жужжит, как будто мертвые мухи вылетают с ее рта.
Я опускаюсь к нижней полке. Она была права. Я беру три пачки диуретиков, и две слабительных. Спустя секунду она исчезает потому, что она – галлюцинация.
Я встаю и она снова находится близко ко мне. Я чувствую запах ее дыхания так, если бы она могла дышать.
«Уходи» шепчу.
«Ты шутишь?» говорит она, пиная искусственный снег, и смотря, как он блестит в множестве ламп. Снег поднимается в воздух, застывает, не движется.
«Ты не должна быть здесь. Уходи»
Она хмурится, она расстроена «Но я хочу погулять. Я столько времени потратила, чтоб попасть сюда, ты знаешь. Это не так уж легко – возвращаться туда и обратно»
Я затыкаю уши «Прекрати»
Ночные преследования имеют смысл. Я уставшая, под таблетками, без сахара в крови. Таблетки? Дженнифер подложила что-то в печенье. Она хочет сделать меня психопаткой, чтоб избавится от меня.
Кейси прислоняется к полкам. «Тебе нужно купить отбеливатель и хорошенько вымыться. Банан, который ты оставила в шкафу, и в кошельке, заплесневел, это мерзко»
«Ты не здесь. Я не говорю с тобой»
Она качает головой «Ты действительно так думаешь, да? Ты же видишь меня, почему ты не веришь в это?»
Я стараюсь отойти от нее, но мои ботинки примерзли к искусственному снегу.
«Что мне сделать, чтоб ты поверила?» спрашивает.
«Ты должна быть на небе, или что-то вроде того»
«Это немного не так»
«Ты – плод моей фантазии, или галлюцинация из-за того, что Дженнифер подсыпала мне что-то в печенье. Тебя нет»
Ее глаза расширяются так, как будто свет выключили, а затем зажгли снова.
«Это задевает мои чувства»
«Моей сестре нужны таблетки, мне пора уйти»
Свет мигает, и она становится немного прозрачной. Я вижу полки с лекарствами сквозь нее.
Она приближается губами к моему уху «Ты почти здесь, детка, оставайся сильной»
Я не могу уйти. Я не могу убежать.
«Я знаю, как ты себя чувствуешь. Ты чувствуешь себя пойманной в ловушку» говорит она «Но станет лучше, я обещаю. Намного лучше»
Она выглядит так, как выглядела, когда просила меня пойти с ней в парк, чтоб она не повисла на шее у первого встречного парня, который ей нравился. Я должна закрыть глаза, пока она не исчезнет. Я не делаю этого.
Она убирает снежинку с моей щеки «Ты не мертва, но ты почти не жива. Ты Ледяная Девушка, Лиа-Лиа, пойманная между мирами. Ты - призрак с бьющимся сердцем. Скоро ты переступишь черту и будешь со мной. Я жду. Я очень сильно скучаю по тебе»
Я отступаю назад, пытаясь сбросить паутину, окутавшую мое тело.
«Что с тобой такое?! Тебе что, плевать на все, что произошло?!»
Она хмурится.
«А разве ты беспокоилась о своих родителях? Ни черта! Ты попросила у них помощи»
Снег начинает вращаться вокруг нее, окутывая ее снежным вихрем.
«Я старалась не делать этого»
Огонь в ее глазах прожигает мои щеки.
«Ты не ответила на звонок»

043.00

Этого не случилось. Я не видела ее. Все хорошо. Хорошо. Хорошо. Хорошо.

Я привезла таблетки для Эммы, съела чашку томатного супа на воде (82) и попыталась закончить свою домашку. В то время, как эти двое смотрят фильм, я набираю ванну, раздеваюсь, и залажу внутрь.
Карусель верится слишком быстро. Я хочу уйти. Я хочу закрыть глаза или хотя бы моргнуть. Я хочу выбирать, что видеть, а что нет. Дерьмо, которое вы видим, как только просыпаемся – школа, дом, дом, магазин, весь мир – это все достаточно плохо. Могу я, в конце концов, взять перерыв, пока я буду спать? Или, если я обречена на преследование призраками, не могли бы они работать только ночью, а днем рассеиваться, как только на них попадает солнечный свет?
Я окунаю руку в воду. Она выглядит, как бревно. Когда она в воде, она кажется намного больше. Люди видят это бревно, и называют его тростинкой. Она кричат на меня потому, что я не вижу то, что видят они. Никто не может объяснить, почему мои глаза работают не так, как их. Никто не может это остановить.
Карусель крутится снова. Чтоб остановить ее, я думаю, мне нужно закричать. Но я не могу. Корсет из моих костей затянут так туго, что я едва могу дышать.
Когда Кейси пробирается в мою постель, и обвивает мое горло своими руками, она не понимает того, что чуть не случилось в аптеке. Я тоже не понимаю.
Мое сердце бьется, словно включенная пожарная сигнализация всю ночь.

044.00

Шоу должно продолжаться.
Ребенок с поломанной лучевой и локтевой костью не может играть на скрипке во время Зимнего Концерта в начальной школе Парк Стрит, а потому директор выдал Эмме металлический треугольник, в который она должна бить в нужный момент. Она так же отвечает за колокольчики. «Колокольный звон» Она провела вся ночь четверга, тренируясь.
Я раньше ушла со школы (снова судороги - ха!) и провела весь вечер, занимаясь выпечкой, потому, что Эмма записала ее мать на Рождественскую Ярмарку по выпечке, а Дженнифер купила дешевое печенье с тянущейся красной и зеленой начинкой. Я сделала овсяных девочек с розовыми полосками на руках, и буханку орехового хлеба Ноны Мэриган. Коварные ложки хотят засунуть в мой рот сахар, патоку и масло, но я притворяюсь, что у меня аллергия. Одно касание к моим губам и языку приведет к обострению, и я буду кашлять до смерти.
Я беру остатки теста, чтоб сделать вуду девочку, сильную и здоровую, с желтыми волосами, голубым платьем и черной дырой ее рта. После того, как тесто немного остывает, я кладу ее на разделочную доску и бью скалкой, пока она не превратится в овсяную пыль.
Когда Эмма приходит домой с учебы, она пахнет печеньем, и пищит от радости настолько громко, что наверное, остальные иглы с елки осыпаются. Она обнимает меня рукой и своим гипсом так сильно, что почти ломает мне ребра. Я позволяю ей покрасить мои ногти в тот же цвет, что и ее, чтоб мы были близнецами.
Дженнифер удивляется, когда видит печенье. Эмма напоминает ей, что записала ее на распродажу домашней выпечки, и я могу сделать это вместо нее, что удивляет ее еще больше.
У нас хватает времени только на сандвичи с индейкой (230), прежде чем уйти на концерт.

***

Младшая школа Парк Стрит пахнет почти так же, как в те времена, когда я ходила сюда: теплые, вспотевшие тела, дешевый соус для спагетти, Волшебные Маркеры, бумага. Тут стоит небольшая дань Кейси, на доске в холле. Это фото было сделано пару лет назад, прежде чем постоянная рвота сожгла ее слюнные железы, и они раздулись до размеров грецкого ореха позади ее челюсти. Взгляд на него заставляет мое сердце замереть, но я продолжаю идти в библиотеку в конце холла. Фото действительно здесь, я вижу его, я не придумала, это не проделки призраков. Ее папа – здешний директор, а мама управляет всем остальным. Имеет смысл устанавливать святыню.
Эмма идет к закулисной линии, чтоб построится с детьми в ряд.
«Ты, правда, не хочешь спуститься и послушать? Мы можем поменяться в перерыве» спрашивает меня Дженнифер.
«И сидеть с шестью сотнями разгоряченных родителей с видео камерами? Нет, лучше иди ты. Посмотри весь концерт»
Она обнимает меня, сжимая с силой, достаточной для того, чтоб мои ребра треснули. Это случается так быстро, что я не успеваю ничего понять. Она приближается, берет мое лицо в свои руки и целует мой нос.
«Ты можешь быть такой милой иногда, знаешь? Я тебе очень должна» она приближается еще больше и шепчет «Я не могу быть с этими женщинами. Они так раздражают»
«Без проблем» говорю я, стараясь выстоять под весом ее поцелуя.
Сюда принесли четыре столика из кафетерии. Для распродажи. Столы переполнены тарелками печенья с десятью видами из шоколадной стружки, включая печенья без масла, без яиц, и муки. Мамы в этой школе смотрят слишком много кулинарных шоу. Тут и домашние ореховые пирожные, и коричные вафли, и воздушные, мятные печенья. Кто-то испек кексы с причудливыми ароматами: гранат, зеленый чай, клюква, фисташки и гуава. (Печенья все со списком ингредиентов для аллергиков) на последнем столе, рядом с коробкой для денег, две корзинки наполнены шоколадными претцелями, вымощенными в карамельной присыпке, и три идеальных домика из овсяного теста, для последней распродажи. Каждый из них украшен окном, сделанным из расплавленной карамели.
Мамаши, с которыми я работаю, жуют печенья, засовывая их в рот и позволяя крошкам падать на их свитера.
«Хочешь пирожное?» спрашивают они, смотря на мои ключицы, «Попробуй со слоеного теста. Ради них можно умереть»
Я хотела бы слоенное тесто. Я хотела бы откусить кусочек пирожного, посплетничать или поговорить о последнем эпизоде сериала, потом откусить еще, улыбнуться, жевать их, потому, что они вкусные, и приятно ощущать их во рту, глотнуть их и заполнить мой живот пирожными. Но они не для меня.
«Нет, спасибо» отвечаю.
«Посмотри, какая ты худенькая» визжат они «Тебе не о чем переживать, не то, что нам!» их ноги хлопают друг о друга, животы и задницы дрожат «Возьми одно или два»
Кукольник дергает за веревочки марионетки-меня. Уголки моего рта подымаются, ресницы хлопают. «Я плотно пообедала. Я попробую что-то позже»
Голодные люди обступают нас и мы продаем, продаем, продаем. Я вижу Миссис Пэриш, одетую как Миссис Клаус, проходящую среди людей. Ее парик сдвинулся на одну сторону. Толпа маленьких детей следует за ней, машет, они просят ее сказать Санте, что были хорошими весь год. Она не замечает их. Она идет точно к столику с выпечкой. Я прячусь за овсяным домиком, чтоб она не увидела меня. Я не выхожу, пока она не уходит.
Когда концерт начинается, я говорю толстым мамашам , что они могут пойти и посмотреть на своих детей, пока я присмотрю за едой и деньгами. Это меня не раздражает. Это заставляет меня понимать, насколько я сильна.
Мамаши дают мне сотню шансов передумать («Нет, что ты, иди ты, нам не сложно, серьезно») а потом они уходят в зал с пирожным на экстренный случай, на случай, если в крови будет слишком мало сахара.
Я сижу за горой завернутого в фольгу зефира. Оркестр играет «Тихую Ночь» или «Это случилось в полночь», я осматриваю зал. Кейси еще не пришла. Еще. Нет снега в воздухе. Да, тут пахнет жженым сахаром, но это из-за распродажи. Я не думаю, что она придет сюда, ведь в холле постер с ее лицом,как будто ее разыскивают за какое-то преступление, да и родители ее здесь. Они ее тоже увидят, я знаю. Ад возьмет перерыв. Она не придет.
Я беру свои принадлежности для вязания. Натягиваю ленту между спицами, проверяю пряжу. Петля, петля, выворот. Петля, петля, выворот. Пряжа впитывает пот с моих ладоней. Петля, петля, выворот. Петля, петля, выворот.
Мои пальцы хотят этих пирожных. Они хотят слоенку и странные маффины, и претцели. Нет, они не хотят.
Они хотят взять зефир, разломать его и засунуть в мой рот. Они не станут.
Вязание падает на мои колени. Спицы слишком тяжелые, они сделаны с железа, пряжа, кажется, тоже из него. Кости моих рук и коленей легче, чем они. Голод, голод, голод. Как битва. Мори себя голодом. Ходя туда и обратно по полю боя твоего подсознания.
Все причиняет боль.
Дверь открывается, сюда приходит запах жженого сахара, окутывая мое лицо и волосы. Сегодня я ела 412 калорий. Я сожгла их и еще пару сотен на тренажере. Я съела половинку пирожного (150) или четверть (74). Я бы могла слизнуть глазурь или откусить кусочек.
Я не могу. Я не должна. Я не заслужила. Я жирная, и я противная самой себе. Я занимаю слишком много пространства. Я мерзкий, жирный носорог. Я проблема. Я – белая шваль. Я хочу уснуть и не просыпаться, но я не хочу умирать. Я хочу есть, как нормальные люди, но мне нужно видеть мои кости, иначе я буду ненавидеть себя еще больше, вырежу мое сердце, или съем все таблетки в доме, все таблетки, которые вообще существуют.
Я беру пирожное, которое определенно будет плохим на вкус: гранатовое.
Это пирожное покрыто глазурью и присыпано семенами.
Я слизываю семена и кусаю. Они взрываются в моем рту, влажно-красные, с сильным запахом, не ягода, не яблоко, что-то более крепкое, ближе к вину. Я могла бы съесть горстку этих семян, или шесть горсток, я могла бы съесть все пирожные.
Нет, я не могу. Я просто ем шесть семян: 1.2.3.4.5.6. Они теплые, я чувствую, как они спускаются по моему горлу вниз. Не страшно.
Дверь открывается, я чувствую это. Теперь веревочки обрываются, я могу чувствовать эти руки, я могу остановить себя и не снять с пирожного обвертку. Или я могу развернуть. И съесть. Я ем их, пока не остается ни одного красного пирожного. Ни. Одного. Пирожного. Руки тянуться за маффинами, слоенками и даже овсяной девочкой Эммой с розовой лентой на руке.
Я превращаюсь в одно сладкое, липкое пирожное. Вскоре дверь распахивается, внутрь заползает запах выпечки, смех, аплодисменты и разгоряченные тела. Я бегу в уборную.
Не имеет значения, как далеко я засуну палец, выгребная яма не будет пустеть. Я впрыскиваю мыло в рот и полощу горло, пока пузыри не стекают по моим щекам.

045.00

Посреди ночи кто-то засовывает нож мне в живот, пронзая кишки, и я кричу, разбудив родителей. В комнату влетает Дженнифер потому, что мой отец в командировке, а отец тут не живет. Она подхватывает меня и помогает дойти до ванной. Я не знаю, стоит ли мне сидеть в туалете, или опустить туда голову.
Едва собравшись с силами я сажусь. Дженнифер берет тряпку для мытья посуды, и, наполнив ее холодной водой, прижимает к задней стороне моей шеи.
«Я в порядке» бормочу.
«Нет, ты не в порядке» говорит она, прижимая руку к моему лбу «Жара нет. Наверное, это пищевое отравление. Что ты ела на ленч?»
Лезвия снова впиваются в мой живот, я кашлю и стону.
«Суп и крекеры. Ну и сандвичи, которые мы ели все вместе в обед»
«Тебя тошнит?»
Я качаю головой.
«Ты ела что-то на распродаже?»
Прежде чем я успеваю соврать, моя голова утвердительно кивает.
«Пирожные»
«Пирожные? Ты съела не одно?»
Я киваю «Они были вкусными…»
«Возможно, это из-за свежих яиц. Ничего, если я спущусь вниз? Я посмотрю, есть ли там что-то»
Я скреплю зубами. «Конечно, когда вернешься, принеси мне мятный чай?»
«Мятный чай? Не стоит пить или есть, пока тебя тошнит»
«пожалуйста, Дженнифер. Я знаю, это поможет»
«Хорошо. Успокойся. Просто дыши. Мятный чай, так мятный чай»
Когда она уходит, с моих губ вырывается стон. Я знаю, что со мной. Я огромный, прожорливый провал. Я ничтожество. Мое тело не приспособлено к переработке магических углеводов в пирожных. Оно едва перерабатывает суп и крекеры.
Лезвие прокручивается снова. Слабительное, которое я приняла вечером, теперь разрывает мои кишки.
Плюс, мой уровень фосфатов резко подскочил из-за бешеного количества сахара. Плюс, есть шанс, что голодая, я сделала себе подарок, заменив свой розовый шарик-желудок на призрачно-серый или клетки моего желудка попросту вымерли потому, что я столько пренебрегала ими. Или Кейси сделала куклу вуду для меня из овсяного теста в своей могиле, и разбила ее на маленькие кровавые кусочки.
Моя голова слишком тяжелая для того, чтоб мои плечи могли ее удержать. Я наклоняюсь, позволяя ей упасть на мои колени.
«Лиа?»
Сквозь завесу своих волос я вижу, как тапочки Эммы шлепают по полу ванной «Лиа, ты умираешь?» ее голос срывается на плач.
Я поднимаю голову, стараясь игнорировать мерцающие, черные точки, возникающие перед глазами.
«У меня всего лишь расстройство желудка, милая. Никто от этого не умирал. Со мной все будет хорошо»

Дженнифер укладывает Эмму в постель, решив поверить в мою ложь о том, что мне намного лучше, и я решила почитать в туалете еще немного. Вся ночь я провела, расхаживая между постелью и туалетом, очищаясь, очищаясь, очищаясь. Слабительные находились у меня внутри, делая свою грязную работу. Каждый раз я дочиста вымывала туалет голубой щеткой.
Когда я легла в постель, кто-то в моей груди начал играть в баскетбол. Я хотела проверить пульс, но мое сердце билось слишком быстро, чтоб считать. Я вспотела. Мое тело ело себя изнутри, перемололо мои мышцы, бросив их в огонь, в вечный двигатель.
Металлический привкус во рту. Надо разбудить Дженнифер.
Если я разбужу ее, она будет беситься.
Если скорая приедет, я умру.
Я поворачиваюсь, и прошу Кейси погладить мою спину и спеть мне.

046.00

Когда папа возвращается с Нью-Йорка, я дремлю на диване. Он трясет меняя за плечо, и я подпрыгиваю, не понимая, где я, и кто он такой. Он не сказал о том, что зашел.
«Где Джен и Эмма?»
Я сажусь. Медленно. Ужасные судороги прошли, но мое тело болит, будто бы я качала пресс добрую сотню раз, а затем приседала.
«Они в супермаркете. Как твоя поездка?»
«Замечательно» говорит он «Мой редактор дал мне новый, крайний срок, и мне заплатят за поездку в Лондон»
Он поднимает кулак вверх, изображая из себя футбольного игрока-профи, но он больше похож на придурковатого профессора университета, вызывающего такси.
«Это отлично, пап»
Улыбка сходит с его губ «Ты в порядке? Выглядишь не очень…»
«Я отравилась пирожным прошлой ночью» я натягиваю одеяло на плечи.
«Ты звонила матери?»
«Нет»
«Она врач, ты сама знаешь»
«Да, я знаю об этом. Я не хотела, чтоб она прилетела сюда вместе с машиной скорой помощи посреди ночи. Дженнифер помогла мне. Все хорошо, просто устала»
«Ты уверена?» спрашивает он, кладя руку мне на лоб.
«Зачем ты это делаешь?»
«Это обычно делают, когда дети болеют»
«Ты безнадежный» говорю я.
Он обнимает меня «В хорошем смысле этого слова. Я привез вам, девочки, немного подарков с города, думаю, это поможет»
Он выходит с комнаты и возвращается с сумкой.
«Посмотри»
Я освобождаю сумку. Я думаю, что волшебная палочка для Эммы, а значит книги для меня: все истории о муках средней школы, написанный для двенадцатилетних. Хотя, возможно, книги для Эммы, а палочка для меня. Это было бы кстати.
«Что будешь, мед, виноград или малину?» спрашивает он, идя на кухню.
«Что?»
«Мед, виноград или малина? Это почти ленч. Я сделаю нам сандвичи с арахисовым маслом»
Взяв волшебную палочку, я придерживаю одеяло, направляясь на кухню, оно тянется за мной, как шлейф.
«Я не голодна. Мой желудок все еще болит»
«Я все равно сделаю тебе чай и тосты. Принимала что-то?»
Моя голова отрицательно покачивается, прежде чем я успеваю прекратить это.
«Тогда понятно. Тебе нужно что-то съесть, прежде чем пить таблетки. Сядь, ребенок»
Пока хлеб для меня жарится (2 кусочка – 154 калории) он делает два сандвича для себя, оба с арахисовым маслом, и жует это вместе с виноградом. Он ставит чашку в микроволновку, и спокойно откусывает кусочек от сандвича. Вынимая мой тост, папа кусает еще раз. Он просто занимается своими делами, намазывая масло на тост (100) и не спрашивая меня, хочу ли я того, достает молоко с холодильника, ставит его на стол вместе с чашкой и тарелкой с тостом. Как у него это выходит?
Я не помню, как это, есть, не планируя, не подсчитывая калории и процент жира, не меряя мои бедра и ноги, думая, заслужила ли я этого, я обычно говорю себе, что нет, не заслужила, я кусаю свой язык, пока он не начинает кровоточить, жую внутреннюю сторону щеки, приказывая себе заткнуться, запрещая себе ложь о позволенной еде, пока слепой червь обвивает мою трахею, тыкаясь в поисках влажного отверстия, способного привести к мозгу.
Я так устала. Я забыла, как спать.
Папа рассказывает о связке заплесневелых писем в архивах, он говорит, что если найдет что-то стоящее – мы все поедем в Лондон, но этого никогда не произойдет. Я глотаю таблетки и пью чай. Я отрезаю себе половинку тоста (38) и намазываю его маслом, набрав того ровно четверть ложки (25) вместе это 63. звонит телефон.
Я хочу встать.
«Не надо, пусть сработает автоответчик» говорит папа.
После сигнала голос миссис Пэриш вырывается из динамиков «Лиа? Лиа, перезвони мне. Я не злюсь. Обещаю. Мы просто везде искали цепочку Кейси, ту, с серебряным колокольчиком, но не нашли. Я думаю, что если одену это… ты можешь мне помочь?» она вздыхает и всхлипывает «Я просто хочу, чтоб ты мне перезвонила. Я не могу… мне нужна твоя помощь»
Когда она кладет трубку, папа стирает сообщения «Лучше бы она поговорила с терапевтом, вместо того, чтоб беспокоить тебя»
Я изучаю трещины в жидком растворе между плитками на полу. Если я могла бы превратиться в клубы дыма, я могла бы проскользнуть в них и исчезнуть.
«Все нормально» вру я «Она просто запуталась и это грустно»
«Ты чувствуешь себя так же?» говорит он, отпивая молоко «Запутавшейся и грустной?»
Лучше бы я спала, когда он пришел.
«Нет»
«Нам так кажется… это выглядит именно так»
«Кому «нам»?»
Арахисовое масло пытается склеить его закрытый рот, но
оно не достаточно сильное.
«Вчера я долго говорил с твоей матерью»
«Ты заговорил с ней целых два раза в год?»
«Давай без сарказма, пожалуйста» он откусывает кусочек от сандвича и жует «Хлоя думает, что ты должна пройти обследование»
«Обследование?»
«Дженнифер тоже говорит, что это нужно»
«Обследование насчет чего?»
«Чтоб узнать, стоит ли тебе посещать стационар» трещины на полу становятся шире.
«Ты снова хочешь запереть меня там?»
«Хлоя говорила, что позвонит утром и поговорит с тобой об этом»
«Она не звонила» я дрожу. Холод проникает сюда сквозь окна «Ты думаешь, я должна вернуться в больницу?»
«Честно? Мне кажется, это слишком. Ты не пропадаешь по ночам и не попадаешь в передряги. Твои оценки, конечно, могли бы быть и лучше, но ты ходишь в школу. Тебе просто нужно набрать немного. Я думаю, пара визитов к диетологу - и все будет хорошо»
«Но мама хочет запереть меня там»
«Обследование покажет, что она не права. Думай об этом именно так»
«Она выписала направление?»
Он поднимает волшебную палочку ,тряся ею. Блесточки бегают по прозрачной пластмассе.
«Десять часов. Да дня после Рождества»
Трещины в полу расширяются, зияя, как огромные каменные каньоны. Я с тою на краю, готова упасть.
«Мило. Я должна была написать эссе о каникулах, но теперь мне придется писать о том, как вы отправили меня на ферму для откорма, они засунули трубки мне в нос, заставили есть масло, потом кормили маленькими такими таблеточками, а потом, да, промыли мой мозг и превратили в толстого зомби. Как весело»
«Тебя никто туда не положит, если это не нужно. Ты хочешь быть здоровее и чувствовать себя лучше?»
«Ты просто пытаешься избавиться от меня»
«Я волнуюсь за тебя. Я хочу, чтоб моя маленькая девочка вернулась»
Я встаю между плитой и столом, одеяло спадает с моих плеч.
«Я лежала там. Дважды. И ты говорил, что это последний раз потому, что я выполняла все инструкции»
«Если тебя положат в стационар, твоя мать сделает все, чтоб ты уехала от нас. но этого не случится, если ты поешь»
«Я не хочу есть, как ты»
«Черт, Лиа!» он орет «Это не правда, ты это знаешь. По-твоему мы должны позволить тебе морить себя голодом до смерти?!»
Когда папа кричит, он всегда пугает меня. Сейчас это почему-то раздражает «Твоя жена каждый раз записывает мой вес, когда я становлюсь на дурацкие весы»
«И ты теряешь в весе. Кто-то говорил мне, что не будет весить меньше 110 фунтов. А сегодня сколько?! 104?»
«У меня тонкая кость и быстрый обмен веществ»
«Снова за старое!» он кидает сандвич на стол, размазывая арахисовое масло «Ты умоляла меня позволить тебе переехать. С того момента ты больше ни минуты не жила со своей матерью. Ты говорила, что все дело в ней, я поверил тебе, как и верил, когда ты обещала не врать!»
Я пытаюсь сделать так, чтоб мой голос звучал ниже. Чем больше он теряет контроль, тем тверже становится мой тон «Ты тоже облажался в обещаниях, папа! Кто-то говорил, что будет проводить с нами каждые выходные, купит дом на озере… конечно!»
«Не меняй тему!» Он впивается взглядом в меня.
«Мне нужно время, пап. Я не могу просто засунуть еду в рот. Мне нужно начать жизнь заново»
«И когда это случится?!» кричит он. Его голос злой и раздражающий, как в те моменты, когда я должна была спать, а он ссорился с моей матерью. «В этом года? В этом столетии?!»
«Я работаю над этим»
«Нет, ты ничего не делаешь. Ты уже полгода живешь здесь, а еще даже не распаковала свои дурацкие коробки!»
«Неужели заметил?» я огрызаюсь в ответ.
«Что ты имеешь в виду?»
«Тебя никогда нет! Дженнифер делает все, а ты можешь ходить на встречи, игры в сквош и обеды с заносчивыми придурками. Ой, подожди, я видела это раньше. Новая любовница, папочка? Готовишься к двум раундам бракоразводного процесса? Только придумай отговорку для Эммы! Ты для нее бог!»
У него такое лицо, будто его сейчас хватит инфаркт. Мускулы на его челюсти двигаются, зубы скрипят. Мне кажется, что вот, еще минута, он подхватит меня и выбросит в окно, но я чертовски не хочу оказаться в нескольких милях под землей после такого удара.
Он берет пакет с молоком и наливает себе немного. Он делает несколько больших глотков, и спокойно ставит стакан на стол «Не переводи стрелки на меня, Лиа. Мы говорим о тебе»
На его лице залегли морщины разочарования. Его глаза покраснели из-за долгих, бессонных ночей, слишком многих ошибок и дефективной дочери. Легче сопротивляться
когда он кричит.
«Я хотел бы понять, что с тобой творится» он снова играет с волшебной палочкой, но в этот раз не смотрит на блестки «Чего ты боишься?»
Карусель вращается в моей голове, вращается так быстро все, что я могу видеть, желтые как мед, красные как земляника, виноградно-зеленые вспышки, проносящиеся мимо моих глаз. Я никогда не должна была переезжать сюда, но мне больше некуда пойти.
«Пожалуйста, Лиа» его голос переходит на шепот «Пожалуйста, поешь»
Карусель разлетается на сотни осколков, превращаясь в разноцветных мух, заполняющих мою голову. Я беру сандвич с го тарелки и засовываю в рот.
«Это то, чего ты хотел?!» кричу я «Это то? Смотри, Лиа, Лиа ест!!!» я жую, крича на него, из-за чего арахисовое масло и хлеб едва не вываливаются с моего рта. «Теперь ты счастлив?!!!»
Он зовет меня, когда я выбегаю из комнаты. Но он не идет за мной»

047.00

Я включаю обогреватель в комнате на самую высшую отметку, включаю динамики, устанавливая самый высокий, из возможных звуков. Музыка сжижает воздух, и бумаги слетают с моего стола. Я заползаю на кровать, но матрац наполнен камнями и ракушками, он не может быть удобным. Я открываюсь книги, но истории все заперты, и я не знаю
волшебных слов.
ЧтоПочемуКогдаКакГде? ЧтоПочемуКогдаКакГде? ЧтоПочемуКогдаКакГде?
Чего я боюсь?! Почему мне не может стать хоть немного легче? Почему я такая, какая я есть? Почему я до этого докатилась?
Может мама глотала колеса, когда была беременна. Мама ведь проходила интернатуру, и не спала девять месяцев, потому, возможно, я была ребенком с переизбытком кофеина уже при рождении? Или профессор Овербрук курил травку и употреблял экспериментальные колеса, когда трахал маму и кончил в нее своей спермой, полной мутировавших сперматозоидов? Кто знает.
Я чищу свои полки и подоконники, спускаюсь вниз за пылесосом, наливаю себе стакан воды с кубиками льда (профессор Овербрук пытается говорить со мной, плохо, что он не существует, у меня нет матери и отца, у меня есть просто белое пространство, в котором я живу), и коробка с мешками для мусора.
Когда ковер пропылесосен дочиста, я открываю коробки со всем тем хламом, который я привезла с дома мамочки, и выбрасываю все это в мусорные пакеты. Даже не смотря на эти вещи. Не слушая свои пальцы, говорящие мне, что это кукла, то – цепочка, а это книга в мягкой обложке, там – коллекция монет. Я прожевываю лед между зубов и глотаю осколки. Все в мусор.
Профессор Овербрук входит, когда я выбрасываю третий мешок. Я смотрю, как его рот приоткрывается. Он протягивает мне чашку свежеприготовленного мятного чая и тарелку уродливо печенья Дженнифер, перемороженного, того самого, купленного для распродажи выпечки. Он уезжает в офис, за какими-то материалами, забытыми им.

После того, как он уходит, я крошу печенье в туалет и смываю. Я засовываю немного сумасшедших цветных конфеток в рот и запиваю водой со льдом. Чтобы избавится от них, я качаю пресс около пятисот раз –

Тупая/уродливая/тупая/сука/тупая/жирная
Тупая/малявка/тупая/лузер/тупая/потерянная

 

Даже если это причиняет мне боль. Особенно если это причиняет мне боль.

Отвратительная Лиа звонит в мотель. Отвратительная Лиа говорит Чарли, который отвечает на звонки, что если он не позовет к телефону Элайджа, она позвонит в полицию, и скажет, что он, Чарли, домогался до нее.
«Подожди» говорит он.
Пока я жду, я обдираю лак с ногтей. Доктор Кретин-Паркер говорит, что когда я грущу, я на самом деле зла, а когда я зла - это значит, что я напугана. Я не могу поверить, что она получает деньги за такие вот дерьмовые разговоры. Мне интересно, что она скажет, если я начну войну и повышибаю все окна в этом доме, что же это будет значить на самом деле?
Элайджа наконец берет трубку.
«Что случилось?»
Лиа: Мне нужно с тобой поговорить.
Элайджа: Сегодня ты Лиа или Эмма?
Лиа: Ты тоже врешь все время.
Элайджа: Это плохая привычка.
Лиа: Прости. Я прошу прощения.
Элайджа: Не беспокойся.
Лиа: Мы снова друзья?
Элайджа: Я думаю, да.
Лиа: Хорошо. Как твоя машина?
Элайджа: Она будет готова к тому времени, когда Чарли закроется на зиму.
Лиа: Куда ты поедешь?
Элайджа: Оксфорд, Миссисипи. Может быть. А может быть, вернусь в Мехико, мне нравилось там. (Он закрывает трубку и говорит Чарли) Я должен идти. У моего босса странное представление о работе. Он считает, что должен платить мне только за те часы, когда я что-то делаю.
Лиа: Нет, подожди! У меня есть вопрос.
Элайджа: Жду.
Лиа: Ты говорил, что ты первый увидел тело Кейси, да?
Элайджа: Это не вопрос, но да.
Лиа: На кладбище ты спросил меня, почему я не ответила, когда она звонила. Откуда ты знал, что она звонила мне?
Элайджа молчит.
Лиа: Ты еще тут? Эй?
Элайджа: Мы можем поговорить об этом позже?
Лиа: Нет. Ты должен мне сказать. Она хотела, чтоб ты рассказал.
Элайджа: (после глубокого вдоха) В четверг она зарегистрировалась на ночь, но я не сталкивался с ней до субботы. Она пригласила меня, чтобы поболтать, я зашел к ней после работы. Она была сильно пьяна. Я съел с ней пару печений и ушел. Я понял, что поболтать с ней никак.
Лиа: Откуда ты знаешь, что она звонила?
Элайджа: Я играл в карты с Чарли. До полуночи. А потом реши поехать в центр. Она увидела, когда я проходил мимо ее дверей, ее глаза были красные от слез, она что-то пьяно лепетала, что Лиа на нее зла, что Лиа не ответит. Я сказал ей, что нужно проспаться. Она не оставила меня в покое, пока я не записал твой номер и не пообещал ей оставить тебе сообщение. Потом ушел оттуда так быстро, как только мог.
Лиа: Что она сказала?
Элайджа: Я сказал все это полицейским, ты знаешь. Я никогда не трогал ее. Я даже не брал ее кошелек, хотя я мог. Она стала, прогулялась по парковке, спев что-то при Луне, а зетам вернулась назад к параноику Чарли. Я уехал.
Лиа: Что она просила передать?
Элайджа: Ничего такого. Она была пьяна. Очень пьяна.
Лиа: Скажи.
Элайджа: Она сказала «Передай Лие, что она выиграла, а я проиграла» Вот так. Наверное, тогда это казалось ей важным, но это наверняка было какой-то глупостью, я думаю. Вы поспорили? В чем ты выиграла?

Я положила трубку, не прощаясь.
Я выиграла в Путешествии Ледяных Девушек к черте Дэнжерленда.

048.00

Врубив музыку на всю, я иду в ванную с телефоном, чтоб вымыть его, избавившись от грязи и телефонного звонка, а тек же пополоскать рот после сандвича.

1 . 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30. 31. 32. 33.

Я не выиграла. Я не верю, что она сказала это. Типичный мелодраматический бред Кейси.
Не я виновата в том, что она глотала колеса, и ее родители не обращали на это внимания. Не я виновата, что она блевала, и это было единственным, что заставляло ее чувствовать себя лучше.

Она звонила мне.

Я чищу зубы, пока мои десна не белеют. Красный сок Лии течет по моим щекам, превращая меня в голодного вампира, готового высосать жизнь из каждого, кто меня взбесит. Может, это моя проблема. Может быть, я одна из бессмертных. Вампиры бледные, тощие и холодные, как я. Они тайно ненавидят вкус крови, то, что заставляют людей плакать, ненавидят свои могилы и гробы, и того зверя внутри себя, в которого они превращаются. Они будут врать, пока кто-то не воткнет кол в их сердце.

Холодное тело.

Я пополоскала рот и сплюнула. Весы стоят на полу, мои хорошие весы, которые не врут. Я раздеваюсь, становясь на них, чтобы взвесить мои ошибки и измерить мои грехи.
89 фунтов.
Я не могу сказать, что впечатлена или рада, это было бы враньем. Это всего лишь цифра, которая не имеет значения. Если бы я весила 70 фунтов, я хотела бы весить 65 фунтов. Если бы я весила 10 фунтов, я стремилась бы к пяти. Единственный номер, который меня удовлетворит, это ноль. Ноль фунтов, и жизни ноль, нулевой размер, двойной ноль,
нулевой пункт. Ноль в теннисе – это моя мечта. Я наконец-то добилась этого.

Я открываю окно и выбрасываю весы во двор. Включаю душ; только горячий, смотрю в зеркало. Отверстия в моем лице заполнены песком и гноем. Белки моих глаз - пролитые лужи лимонада с фиолетовыми тенями, залегающими под ними. Мой нос – волоски и сопли, мои уши – сера для свечей, мой рот – коллектор. Я заперта в зеркале, и отсюда нет выхода.

Тупая/уродливая/тупая/сука/тупая/жирная
Тупая/малявка/тупая/лузер/тупая/потерянная

 

Нож Ноны Мэриган выползает из-под матраса, перемещается в ванную и ложится на раковину, лезвием к стеклянной стене. Таблетки, которые я приняла час назад, стучат по моим венам как металлические мусорные ведра, стоящие вдоль улиц. Змеи в
моей голове просыпаются, скользят вниз по стволу мозга и хватают дремлющих стервятников. Птицы машут своими крыльями цвета ночи – раз, два ,три, и взлетают, кружась. Их тени уничтожают солнце.
Я вытираю зеркало своей рубашкой. Бисеринки влаги блестят на тонких, белых волосках, выросших на моем теле, чтоб уберечь меня от холода.
Дурацкое тело. Почему на нем начинает расти мехообразный ворс, когда мои волосы выпадают?
«Ты хочешь знать?» спрашивает глупое тело.
«Ты выиграла» добавляет Кейси.
Я выиграла потому, что я тощая. Я двойной ноль. Я оставалась сильной, и не попробовала свое печенье на вкус. Я не съела ни кусочка.
Я нажимаю кончики пальцев к скулам. Если я врезалась головой в каменную стену, я держу пари, что сломала бы каждую кость на моем лице. Пальцы дрейфуют по моему подбородку, вниз к моему горлу, мимо крыльев бабочки моей щитовидной железы, вниз
туда, где мои ключицы сцепляются с грудиной, будто бы у птицы.
Кошки Эммы под дверью. Они скребутся, стараясь войти внутрь.
Мои руки читают азбуку Брайля, высеченную от кости, соприкасаются с моей полой грудью-лощиной, перевитой синими венами-реками, наполненными льдом. Я считаю ребра, как бусинки четок, бормоча заклинания, пальцы гладят тонкую грудную клетку.
Они могут почти коснуться того, что скрывается внутри.
Моя кожа обтягивает мой пустой живот, покрытый тонкими, розовыми шрамами, следами порезов, свежими и уже побелевшими от времени. Ледяная. Холодная. Я оборачиваюсь, смотря на себя в зеркало. Мой позвоночник выглядит так, словно он сделан из мрамора, обтянутого кожей. Мои лопатки настолько острые, что еще немного, на них вырастут перья, и я взлечу.
Я беру нож.

Сухожилия на моих запястьях опутаны шрамами, хаотичными и неровными, как дуновение ветра. Тонкие шрамы покрывают внутреннюю часть моего запястья, расширяясь к лентам и завиваясь к локтю, где я резала слишком глубоко в девятом классе.
Я побеждаю, я победила.

Я потерялась.

Музыка из моей спальни вопит настолько громко, что у меня в ушах начинает звенеть. Я смотрю на девочку-призрака с другой стороны зеркала, ее костный корсет ожидает, что его зашнуруют посильнее, она сможет затягивать его сильнее раз за разом, пока не исчезнет за отметкой в ноль.
Я режу.
Первый разрез бежит с моей шеи, опускаясь чуть ниже моего сердца, достаточно глубоко так, чтобы я могла, наконец, почувствовать что-то, но не достаточно глубоко, чтобы снять кожу. Боль течет как лава, и мое дыхание перехватывает.
Нож вырезает путь в плоти между двумя ребрами, затем – между следующей парой. Толстые капли крови капают на раковину, как зрелые, красные семена. Я очень сильная, мои кости из железа, и нож вырисовывает третью линию красиво и ровно – без промахов.

Кровь бассейнами плещется в ложбинах моих бедер, и капает на кафельный пол.
Черные дыры открываются перед моими глазами, диковинная птица, пойманная в силки моего сердца, отчаянно бьет крыльями. Я потею, и, наконец, согреваюсь.
Музыка ост……

 

 

049.00

Дверь ванной открывается. Эмма видит мою кожу, и кровь, окрасившую ее, реки крови, вытекающей из моего тела. Эмма видит мокрый нож с серебра и кости.

Крики моей младшей сестры разрушают зеркала.

050.00

Приемный покой больницы наполнен туманом. Злые тени носятся туда сюда, ползают по стенам и потолку. Кейси держит мою руку и шепчет числа. «Твое сердце билось со скоростью тридцать-три удара в минуту, пока ты была в скорой. Проклятая брадикардия. ЭКГ было совсем странным, как сказали врачи, из-за обезвоживания и кровопотери. Ты дышишь нормально, но твое давление и температура никуда не годятся»
Я закрываю глаза.

Когда они открываются, у нее есть результаты анализов.
«Анемия», говорит она. «Плюс низкий сахар в крови, низкие фосфаты, низкий кальций, низкие T3 — не знаю, что это значит, — высокие лейкоциты, низкий гемоглобин.
Они сшили тебя черными нитками, тридцатью тремя стежками, странно, да? О, и у тебя кетоны в моче. Продолжай в том же духе, и мы отметим Новый Год вместе. Будь сильной, сладкая»
«Где Эмма?»

Медсестра укрывает меня ожерельями пластмассового шланга, трубками и зелеными проводами, украшает комнату полиэтиленовыми пакетами заполненными водой и кровью. Она укалывает меня с иглой. Я ложусь спать в стеклянный гроб, где розовые кусты поднимаются по стенам, чтобы соткать мне тернистую крепость.

051.00

Два дня спустя, за два дня до Рождества, я оценена, как достаточно толстая и достаточно нормальная, чтобы быть вышибленной из больницы. План моей матери о клинике не сработал.
Там нет комнаты для кожаной Лии, набитой всяким дерьмом. Пока нет. Директор пообещал Доктору Мэриган, что на следующей неделе она появится. Я достаточно стабильная, чтоб до того побыть дома. Все говорят, что я стабильная.
Я подвела их с едой и питьем, я подвела их, обещая не резать себя на кусочки.
Неудавшаяся дружба. Неудавшиеся дружеские отношения и положение дочери. Неудавшиеся зеркала и взвешивания, и телефонные звонки.
Хорошо, что я стабильна.

***

Папа подбирает меня у больницы. Каждый день он посещал меня без Дженнифер (удостоверяясь, он никогда не сталкивался с мамой), и он плакал, положив голову на мой матрас, но почти не говорил со мной, даже когда усаживал в машину.
Пошел снег, в то время как я был привязана к трубкам. Белые поля отражают солнце и делают его слишком ярким, чтоб видеть что-либо. Я опускаю зеркало в машине. На меня смотрит девушка. Часть моего мозга — гидратированая питаемая гликогеном часть — знает, что я смотрю на себя. Но большая часть сомневается относительно этого. Я не знаю, на что я должна быть похожа.
Даже имя на больничном браслете кажется странным, как потерянные письма, отправленные по неправильному адресу, или в неправильном порядке.
Я опускаю зеркало, и надеюсь, что папа не видел, как я вздрогнула.
Доктора постарались сшить меня веревками. Я забываю об этих шрамах, пока не начинаю идти слишком быстро, и они не начинают болеть.
Они накачали меня сахарной водой, и едой, поданной на пластмассовых подносах, разделенной на пять прямоугольников. Этот мозг был на одном препарате, а это тело на другом; эта рука пихала еду к моему телу слишком быстро, чтоб посчитать количество укусов.
Они сшили меня, но забыли о двойных узлах. Мои внутренности покрыты моей изрезанной кожей, я чувствую их, но каждый раз, когда я проверяю бандаж, кожа сухая.
Я посадила это тело на пассажирское сиденье в машине отца.
«Где Эмма? Разве не сегодня начинаются зимние каникулы?»
Папа ударяет кулаком о кнопку на приборной панели. Громкий звук джазовой трубы врезался в нас. Я дотягиваюсь до кнопки громкости, вздрагиваю и выключаю этот звук.
Он проезжает пятнадцать миль, не говоря ни слова.
Когда он выходит на шоссе, он не поворачивает направо.
Он поворачивает налево, к северу, к темной буре штормовых облаков, обеспечивающих большое количества снега с вершины мира.
«Что ты делаешь?»
«Везу тебя домой»
«Это не та дорога»
Его пальцы напрягаются на руле. «Ты будешь у мамы до того, как поедешь в клинику»
«Нет, папочка, пожалуйста! Как же Эмма? Мы хотели напечь печенья, я должна была помочь ей завернуть подарки, а потом пойти в церковь и петь колядки. Я обещала покатать ее на санках и сделать снежных ангелов»
Он сворачивает в переулок «Ты не увидишь Эмму, пока тебе не станет лучше. Может, это станет стимулом. Не хочешь стараться ради нее, постарайся для себя»
Его голос дрожит. Он вдыхает, сглатывает, и набирает скорость, что стрелка переходит в красную зону. Я не знаю этого человека. Я хватаюсь за дверную ручку, не уверенная, что мы сделаем его.

***

У него все еще есть ключи от ее дома. Они болтаются на кольце с остальными: офис, спортзал, дом Дженнифер, три машины. Он открывает дверь и заходит, ожидая, пока войду я.
Доктор Мэриган в библиотеке, записывает сведения о пациенте в память компьютера. Она поднимает руку вверх, давая нам понять, что поговорит с ним, когда закончит с описанием операции на сердце мужчине, который прошлые сорок лет питался чизбургерами.
Папа заносит мои вещи в комнату для гостей, то есть, черт, мою спальню. Папа спускается вниз и словно ждет, что мама даст ему чаевые, как носильщику или какому-нибудь коридорному.
«Ты сможешь отвезти ее завтра к доктору Паркер?» спрашивает она.
«Дженнифер отвезет ее. И привезет обратно после сеанса» говорит он, застегивая жакет и одевая перчатки. «Ты позаботишься об утренней поездке?»
«Почему Дженнифер должна отвозить меня? Я сама могу, если ты дашь мне машину» -говорю я ему.
Они даже не смотрят на меня. Меня для них не существует. Доктор Мэриган кивает профессору Овербрук.
«До того, как приедет Дженнифер, моя медсестра, Мелисса, будет тут. Она сможет помогать и после Рождества, если дежурств не будет. Пятнадцать долларов в час»
«Хорошо» говорит он.
«Ты наняла мне няньку?»
Они не реагируют. Я все еще не здесь.
«Когда она вернется?» спрашивает мама.
«Это двухчасовой сеанс, вместе с дорогой немного дольше, она приедет к половине пятого, без пятнадцати пять, максимум. Ты будешь дома, да?»
Доктор Мэриган поправляет кучу медицинских журналов на столе. «Я работаю до семи. Завтра Сочельник; когда Лиа уедет, Мелисса поедет к брату и я просто не могу попросить ее остаться»
Он хмурится «Я думаю, Джен с ней побудет»
«Если там все хорошо, я приеду раньше»
«Это было бы лучше»
Его прощальный поцелуй в щеку настолько легкий, что я едва ли чувствую его. Когда он уходит, проходит немного времени, прежде чем я слышу звук захлопывающейся двери.
«Одеяло на диване включено и нагрето» говорит мама. «Там для тебя миска супа, и говядина с ячменем. Когда т заставишь это исчезнуть, я объясню тебе, что делать»
«Ты вообще со мной разговариваешь?» спрашиваю ее.
«Подожди минутку, я закончу»

После еще десяти минут диктовки она входит и садится на край другого дивана, сидя как прямо, как будто она держит корону на голове. Она ждет меня, чтобы я сделала первый шаг.
«Я хочу вернуться к папе и Дженнифер»
Левой рукой она тянутся к выключателю. Закаты наступают рано в конце года.
«Все мы согласились с тем, что тебе лучше здесь» говорит она «Из New Seasons звонили, и подтвердили дату, когда тебя положат» она стряхивает пыль с абажура «Они получат твою историю болезни и поговорят с доктором Паркер после твоего приема»
«Мне восемнадцать. Все, о чем я с ней говорю – приватно»
«Нет, если суд решит, что ты причиняешь вред себе и окружающим»
«Этого не будет»
«Я знаю половину судей графства. Если понадобится, они признают, что тебе нужна опека»
Нет, мне не восемнадцать, мне двенадцать, я танцую балет для моей чокнутой матери, запертая в кукольные туфельки, я снова под ее крылом, и она снова говорит мне, что я делаю неверно.
Ручьи вьются на поверхности супа «Это место мне не помогло. Бесполезно отослать меня назад»
«Это папа тебе сказал?»
«Он так говорил?»
«После того, что ты сделала, он поменял мнение о некоторых вещах. Он понимает, насколько далеко все зашло, но он не думает, что лечение помогло тебе»
«Почему нет?» я не могу помочь себе.
«Ты не хочешь выздоравливать. Он говорит, что ничего не изменится, пока ты не захочешь жить и стать здоровее. Я почти согласна с ним»
«Почему вы не позволите мне уйти, а просто тратите деньги?»
«Если мы не будем этого делать, ты умрешь»
«Ты преувеличиваешь» Я складываю чашечкой руки над суповой тарелкой и ловлю едва заметный пар. Затем я беру ложку и начинаю движение.
В основном это овощной суп. Нона делала такой, но я не могу позволить себе попробовать его. Первый глоток растопил бы слой льда, который сохраняет холод внутри черной дыры моего рта.
Я кладу ложку, и прячу руки в одеяле. «Почему здесь так холодно?» слова произносятся мной слишком громко, будто бы кнопку звука сломали.
«У тебя недостаточно подкожного жира, чтоб регулировать свою температуру. Чтоб это прошло, тебе стоит есть что-то питательное каждые несколько часов. Очень просто»
«Я не должна есть каждые несколько часов. У меня медленный обмен веществ»
«Твой метаболизм замедлился, потому что твое тело думает, что ты голодаешь. Оно сохраняет каждую унцию, чтоб поддержать тебя»
«Ты раздуваешь мои проблемы, чтоб не смотреть на свои, и не выглядеть несчастной!»
Мои кулаки сжимаются, но она этого не видит.
«Перестань менять тему»
«А ты перестань доставать меня! Я могу делать то, что захочу!»
Мама ударяет кулаком по журнальному столику «Нет, если это убивает тебя!»
Ветер вливает через французские двери, носится по комнате, заставляет меня дрожать. Она встает и отходит. Я сижу, уставившись в выцветшее пятно краски на стене.
«Какой смысл в этом неразумном поведении?» она спрашивает, стоя спиной ко мне. «Что ты пытаешься доказать?»
«Ты думаешь, что я напугала Эмму, довела вас до бешенства, а теперь вы даже смотреть на меня не хотите!»
Она оборачивается «Я не знаю. Я не понимаю твоих действий. Выпей этот суп»
Я натягиваю одеяло на подбородок. «Ты меня не заставишь»
Она закрывает окно, опуская тяжелые шторы. Это погружает меня в тень. Она включает еще два светильника прежде, чем глубоко вздохнуть и сесть снова.
«Твое тело хочет жить, Лиа, даже если твоя голова против» говорит она «Кальций повысился, фосфаты в больнице поднялись, печень начала работать, сердечный ритм наладился. Ты упрямая и не хочешь понимать, но я говорю, как медик»
Жесткая, крашеная кожа, и кислота, разъедающая здания. Я.
«Если ты не поешь, я сама засуну еду в твое горло, как бы «нечестно» это не звучало. Если уровень веществ в твоей крови упадет, я признаю тебя недееспособной, и помещу под опеку. Немедленно. Я поговорила об этом с доктором Паркер, все дело в бумагах, Лиа»
«Я возненавижу тебя, если ты положишь меня в психушку»
«Ты будешь принимать все свои таблетки» говорит она, поднимая плед «Мелиса или я будем присматривать за тобой в течение часа, чтоб знать, что ты их не выплюнула. Мы будем записывать все, сколько ты съела, и сколько было экскрементов»
«Ты будешь записывать каждый раз, когда я пописаю?»
«Это лучший способ узнать, что у тебя нет обезвоживания. В ванной пластиковый контейнер для сборки мочи»
«Это смешно. Я не настолько больна»
«Неспособность рационально оценить ситуацию - результат нарушенной мозговой химии»
«Я ненавижу его, когда ты говоришь как учебник»
Она наклоняется вперед. «Я ненавижу, когда ты моришь себя голодом. Я ненавижу, когда ты режешь себя, я ненавижу, когда ты отталкиваешь нас»
Ветер стучит о стеклянные двери, шторы колыхаются.
«Я тоже ненавижу, но я не могу остановиться» шепот.
«Ты не хочешь останавливаться»
Мы оба удивлены ядом в ее голосе.
Она встает снова и быстро сгребает плед, всхлипывает и глотает слезы. Сначала я думаю, что она собралась отнести плед в ванную и засунуть в стиральную машину, но этого не происходит. Она накрывает электроодеяло, под которым скрываюсь я, и укутывает меня, окутывая мои плечи и бедра.
«Прости» говорит она «я не это имела в виду»
«Это было честно» говорю я. Вес одеяла кажется мне приятным. «Доктор Паркер одобрила бы»
На мгновение, ветер останавливается. Дом замирает, ждет моих слов.
Я должна попробовать. Может, не все сразу. Может быть, только то, как я называла себя. Слова, плохие слова

Тупая/уродливая/туп­ая/сука/тупая/жирная­
Тупая/малявка/тупая­/лузер/тупая/потерян­ная

Которые одергивают меня, когда я думаю о коричном багете или миске земляничных хлопьев. И затем возникает вопрос, как быть, если ты угодил в мир, ловушку, без компаса и карты.
Она поглаживает мою щеку задней частью ладони, наклоняется вперед, но не целует меня. Она вдыхает запах моих волос один раз, дважды, три раза.
«Что ты делаешь?»
Она садится рядом. «В мед. школе нам говорили, что любая мать может идентифицировать своего ребенка по запаху спустя день после того, как он родился. Я думала, что это чушь»
«Правда?»
«Я могу узнать тебя по запаху, если ты только что была в комнате. Это успокаивает меня, как таблетка успокоительного. Я люблю запах своей дочери. Раньше я любила зарываться носом в твои волосы, когда ты была ребенком»
«Мам, это странно. Если уж мне кажется, что это странно, ты действительно немного ненормальная»
«Когда ты уехала, я спала на твоей подушке, предпочитая думать, что ты все еще тут. Глупо, да?»
«Не очень»я сглотнула.
«Это почти убило меня. Ну, когда ты уехала»
«Я хотела…»
«Я знаю» она смотрит на свои волшебные руки «Мой единственный ребенок морил себя голодом, и я не помогла ему. Какой матерью это делает меня? Я чувствовала себя дерьмово» она делает глубокий вдох «Я хотела, чтоб ты была здесь, но ты не хотела оставаться. Я хотела, чтоб ты не общалась с Кейси потому, что она постоянно влипала в неприятности. Ты всегда следовала за ней. Когда вы с Кейси перестали дружить, Синди позвонила мне. Я была настолько рада, что готова была танцевать от счастья»
«Я пахну печеньем?» прерываю ее.
«Что?»
Прочищаю горло, откашливаясь.
«Я пахну, как печенье? Ну, моя голова пахнет имбирем, сахаром, или что-то вроде?»
Ее улыбка теплая и настоящая «Нет, на самом деле. Я всегда думала, что ты пахнешь свежей малиной. Это странно, да?»
Никто из нас не осмеливается сделать вдох потому, что мы обе здесь, в одной вселенной, в одной комнате, в одном пространстве, в тоже время. Мамочка и Лиа, никаких телефонов, скальпелей, и взрывающихся слов. Никто из нас не хочет разрушить это заклинание.
Если я расскажу о всех своих уродствах, чувствах и странностях, это разрушит тот хрупкий мост, который появился сейчас. Он рухнет под весом проблем.
«Нет» отвечаю я «Это мило»

На обед я пью вещество, топливо, насыщенное электролитами, которое по вкусу и запаху напоминает мне больничную ванну (= Мама убрала компьютерные провода, и я не могу считать) Вместе с этим я ем маленький банан (90). На вкус он, как банан.
Мама ест салат Цезарь, украшенный двумя оливками, и курицу с двумя кусочками хлеба Пумперникель. Она смотрит документальный фильм о Северной Корее, пока я предпочитаю занять себя чтением. Когда все это закончено, он проверяет мои шрамы, пульс, давление, дает мне таблетки, даже мое снотворное.
Я готова поспорить, что она и себе взяла одну. Как еще она может заснуть, не видя перед собой разрезанных тел и всех этих бьющихся сердец?
Я засыпаю прежде, чем проснуться среди ночи, испуганной и непонимающей того, кто я, где я нахожусь, и что я делаю здесь. Тысячи рук протягивают свои пальцы ко мне, сквозь матрас, ощупывая и царапая мою кожу вместе с костями. Я вздрагиваю, мое тело начинает дрожать, стараясь избавиться от этого чувства.
Через улицу, у дома Кейси стая колков роет ямы среди розовых кустов, ища тела, чтоб поживится ими, ищут кости, чтоб хрустеть ими. Я не могу сказать, что хуже, спать или бодрствовать.

052.00

Взлеты и падения укорачиваю ночь. Вместо того, чтоб пройти к морю, холодный фронт накрывает сердце Новой Англии. Наверное, каждый день там насыпает по меньшей мере, два фута снега. Интересно, могла бы я взять кого-то, чтоб покататься с Эммой на санях?
Миру, Может быть. Или Саша. Интересно, они ответят на звонок, зная, что это я.
Мысли о Эмме заставляют меня думать о том, что стоит взять плоскогубцы, ми вытащить нити, сшивающие мои шрамы. Они должны сжечь меня в печи за то, что я сделала с ней. Или отправить дрейфовать по холодному течению в ледяном кубе.
Я хочу, чтоб было что-то, что заставило бы ее забыть обо всем, что она видела, дочиста вымыть ее память. Но в мире слишком мало очистителя и отбеливателя.
Нет, плоскогубцы, это слишком. Я должна разрезать ниточки маникюрными ножницами, и резать до тех пор, пока мое тело не развалится.
Мама зовет меня. Я спускаюсь вниз.

Сторожевая собака, то есть, медсестра Мелисса появляется, когда мы едим завтрак (половина грейпфрута- 37, чистый тост без ничего – 77, большая чашка электролитического раствора - ?, милые таблетки (вельветовое покрывало вокруг моего мозга)). Она всего на пару лет старше меня, но у нее уже появились морщины «даже не пытайся» которые хорошая медсестра получает, постоянно хмурясь.
Спустя час я писаю пятиста миллилитрами желтого вещества. Мелисса смотрит на меня
«Тебе так мало платят, что ты делаешь это?» спрашиваю я.
Она звонит в офис Доктора Мэриган, и сообщает ей. Я бы умерла, зная, сколько я вешу. Здесь нет весов, а в больнице они мне не скажут. Они вливают в меня столько всего, что мне кажется, что я набрала десять фунтов. Моя кожа чешется от нового жира.
Оно вот-вот раскрошится, и освободит меня. Мелисса дает мне крем для тела, и смотрит, как я втираю его в руки и ноги.
Оставшееся утреннее время я провожу под горой одеял.

Дженнифер отвозит меня к Доктору Паркер, не говоря ни слова. Я не виню ее. Если бы я была ею, я бы тоже не говорила со мной. Я могу поспорить, что она боится открыть свой рот потому, что потом уже не сможет остановиться, крича на меня за то, что я испортила Рождество и все остальное. Мы проводим в машине достаточно времени, обогреватель включен на максимум, ее руки так сильно сжимают руль, что пальцы и суставы белеют. Снег идет настолько сильно, что мы едва не врезаемся в окружающие предметы, но, конце-концов, добираемся до заграждения офисного парка.
«Эм» пробую я «Сейчас четыре, да?»
Она кивает, ее глаза устремлены в снег.
«И… можно мне прийти утром на Рождество, чтоб открыть подарки?»
«Пусть твоя мать позвонит мне» она прибавляет температуру обогревателя.
«Хорошо» я открываю дверь.
«Подожди» Дженнифер придерживает меня за руку. Впервые за все время, с тех пор, как я попала в больницу, она смотрит мне в глаза «Дэвид не хочет, чтоб я говорила это тебе, но все слишком плохо. Я люблю тебя, Лиа. Когда я выходила за твоего отца, я поклялась, что буду любить тебя, как свою. Но ты сделала больно моей малышке»
Ее трясет от злости.
«Ты сделала ей больно, когда морила себя голодом, причиняла боль ложью, отталкивая всех, кто старался тебе помочь. И теперь Эмма спит всего пару часов в ночь. Ее преследуют кошмары о монстрах, которые съедают нашу семью. Она говорит, что монстры едят нас медленно, и мы чувствуем их острые зубы»
Мое сердце переключается на четвертую передачу, газуя, как гоночный автомобиль по треку.
«Я…»
Она убирает ладонь с моей руки, и закрывает мне рот.
«Тшш. Сейчас ты пойдешь туда, и расскажешь всю правду этой женщине. Расскажешь ей обо всем, что в твоей голове, и почему ты делаешь все это с собой. Скажешь ей, что не можешь жить с отцом, и тебе будет лучше с матерью. Там ты сможешь понять, что тебя беспокоит»
«Я не могу вернуться?»
«Я не могу позволить тебе навредить Эмме. Я не хочу»
Она снова садится на сиденье, мачеха из пригорода, с намертво приклеенной маской.
«Четыре часа. Немного задержались из-за дороги. Возможно»

053.00

Секретарша Шейла отошла, и теперь никто не сидит за ее столом. Наверное, ушла готовиться к Рождеству. Я прижимаю ухо к табличке двери Доктора Паркер, кто-то плачет на другой стороне. Паркер бормочет что-то, а потом дзинь! И звонит таймер.
Я смотрю в пол ,когда плачущий пациент выходит в шторм, все еще всхлипывая, рыдая и трясясь.
Доктор Паркет всегда идет в уборную перед сеансом или чем-то важным, и медитирует. Проходит пять минут, прежде чем она зовет меня. Я пришла с вязанием. Я хочу закончить шарф/одеяло/накидку­, чтоб начать вязать что-то для Эммы, - шляпку или свитер для ее игрушечного слона.
Я смотрю в окно. На парковке жмется множество машин. Двигатель заводится, когда водители поворачиваю ключи в зажигании, передачи переключаются, но дело не идет быстрее. Замерзшие деревья скрипят, колеса визжат на поворотах, разбивая лед в сотни блестящих кусочков. Все похоронено под слоем снега. Это все кажется мне каким-то другим миром.
«Отстой, правда?» говорит Кейси.
Мое сердце вот-0вот разобьется о мои ребра.
Она сидит в комнате на диванчике, ноги на журнальном столике, а на ее коленях лежат кроссворды. Она одета по погоде: голубое платье, такое, как у нее было в гробу, серый жакет, вязаная шапка и рукавицы, большие пушистые меховые сапожки.
«Они никогда не дадут тебе отдохнуть. Всегда будет «поговори с терапевтом, поговори с матерью, делай то, что ты говоришь, почему ты не можешь повзрослеть?»
Она складывает кроссворды, и убирает их в коробку «Тринадцатое слово. Ты знаешь замену слову «контракт»? Я не знаю»
«Почему ты не оставишь меня в покое?»
«Я скучаю»
Задняя стенка горла на вкус такая, что если я еще раз прикоснусь к ней, я потеряю сознание. Я прижимаюсь к столу Шейлы. Боль освещает сознание, словно лампа дневного света. Шрам.
«Ты ведь знаешь, ЧТО видела Эмма?»
Кейси достает кроссворд, и пишет ответ на нем «Свяжи ей что-то. Это поможет, возможно»
«Я не могу поверить, что сделала это с ней»
«Ты не заслуживаешь того, чтоб жить» говорит она таким тоном, как будто выбирает лучшую пару джинс «Возьми больший нож. Режь глубже. Покончи с этим»
«Я не думаю, что хочу умереть»
Она ухмыляется «Ты даже тарелку хлопьев не можешь съесть, чтоб сознание не терять. Ты что, правда, думаешь, что когда-то тебе удастся что-то посложнее, колледж, например? Найти работу, или жить одной? А как насчет покупки продуктов? Оооо, это так страшно!»
Я слышу звук спускающегося бачка туалета.
Я иду к двери.
«Почему ты такая злая?»
«Друзья говорят друзьям правду»
«Но не для того, чтоб сделать больно. Чтоб помочь»
Момент, и она на стуле у окна. Еще мгновение, и она стоит напротив меня, ее лицо напротив моего, температура опускается ниже нуля. Ее кожа жесткая, как у кладбищенского памятника. Ее запах заставляет меня кашлять.
«Ты хочешь моей помощи, Лиа-Лиа?»
Можно ли убить призрака, проткнув его сердце иглой для вязания? Или, в конце-концов, толкнуть ее в могилу, где она и должна быть.
«Помочь тебе, как ты мне помогла?»
Она растягивает последний слог, слова грохочут в ее горле.
«Что потом? Ты не худая. Ты – заполненный гнилью кит. Твоя мама хочет поместить тебя под опеку. Твой папа думает про себя, что ты не их ребенок. Люди смеются, когда твой жир дрожит при ходьбе. Ты уродливая. Ты глупая. Ты утомительная. Единственное, в чем ты была хороша, так это в голодании, и то, это ты тоже провалила. Ты ничтожество»
Она подмигивает «Именно поэтому я люблю тебя. Быстрее, ладно?»

Доктор Паркет открывает дверь «Ты готова?»

054.00

Она дает мне плед, и делает температуру обогревателя выше. «Прости, тут холодно. Они, правда, должны поменять эти окна»
Я сворачиваюсь на диване, прижимая вязание к животу.
Она занимает свое место за столом.
«У тебя был тяжелый период. Я рада, что сейчас ты здесь. Шрамы, наверное, болят»
Я молчу около пятнадцати минут, снимая белый пух с рук. Мое сердце переполнено ядом, оно дрожит, бросается, ударяясь о ребра, настолько сильно, что мои зубы стучат, а швы шрамов вот-вот вот разойдутся.
«Я чувствую, что они влили океан в меня» говорят мои губы.
«Из-за питательных добавок?»
«Я хлюпаю каждый раз, когда делаю шаг»
«Ты была сильно обезвожена. Ты что, перестала пить даже воду?»
Я достаю вязание с сумки. Петля, петля, выворот. «Я не помню. Может быть»
«Как насчет шрамов?»
«Швы болят гораздо больше. Врач наложил слишком много. Я едва могу двигаться, чтоб они не болели»
Она замолкает, давая нам обоим минуту тишины, а потом спрашивает.
«Могу ли я увидеть твои шрамы?»
«Нет. Пока нет»
Она кивает «Есть что-то, что беспокоит тебя помимо них?»
«Этот запах, он сводит меня с ума»
Дерьмо. Я не должна этого говорить.
Я кладу пряжу на колени, смотря, ка она спутывает вокруг моих рук «Вы разве не чувствуете?»
Она кивает, медленно, боясь спровоцировать эту странную девочку, которая порезала себя «Ты можешь описать запах?»
«Сразу мне казалось, что это печенье, рождественская выпечка, сразу мне казалось, что мой дурацкий мозг старается заставить меня поесть. Но это не то. Это запах Кейси. Когда я слышу этот запах, она близко»
«Кейси, твоя подруга, она умерла в прошлом месяце»
«Жженый сахар, овсяное печенье, имбирь. Печенье, которое только печется. Сразу это было мило, это напоминало о ней. Но теперь это пугает»
«Я не совсем понимаю…»
О боже. О боже. Я на вершине самой высокой горы. Ледяная земля дрожит, мир подо мной огненный, начинается землетрясение, стальные руки готовы утащить меня вниз.
Я должна бежать. Я не могу оставаться здесь.
Я разгоняюсь, прыгая вниз, и открываю рот.
Я рассказываю о похоронах Ноны Мэриган, и тенях, окутывающих вещи. Я рассказываю ей о том, что вижу призраков в окнах магазинов, в старых зеркалах, многие из них тихи и безвредны, но не все»
Когда мои губы начинают двигаться, комната наполняется красным светом, окна становятся непомерно большими, красный свет заливает все, будто бы чьи-то руки держат нас. Голос Доктор Паркер становится тише, ее стол отдаляется от меня.
«Призраки пугают тебя?»
«Только Кейси»
Прижа, которую я обвила вокруг рук, заставляет мои пальцы стать фиолетовыми.
«Можешь рассказать об этом?»
Я рассказываю. Я рассказываю каждую часть сумасшедшей истории Кейси, как она села в гробу, как она следила за мной по ночам, как залезала в мою голову, охотилась за мной, шагая по пятам, как из-за нее в аптеке пошел снег. Я перестала пить таблетки, потом начала глотать больше, чем нужно, делала упражнения по ночам, перестала есть, прекратила пить, резала, резала себя, желая, чтоб она ушла, чтоб все прекратилось, исчезло. Ничего не работало. Дождь, дождь, дождь течет по моим щекам, скоро я утону.
Внимательные, маленькие, паучьи глазки Доктора Паркер смотрят на меня, не отрываясь, она дышит глубоко, затягивая меня в центр своей паутины. Я говорю и говорю, пока моя глотка не опустошена совсем, и слов больше не остается, как и мыслей в голове.
Она выходит из-за стола ми мягко распутывает пряжу. Кровь снова поступает в мои пальцы. Она вытирает мои слезы мягкой тканью и садится рядом.
«Кто-то еще об этом знает?»
«Никто. То есть, неправда, Кейси знает»
«Ты никогда не говорила родителям о том, что видишь призраков? Даже когда была маленькой?»
«Никогда. Мама сказала бы мне перестать драматизировать. Спросил бы, не хочу ли я заняться поэзией, или писать готические, мрачные рассказы. Они никогда не слушали меня; они и видели меня едва. Я - кукла, которую они переросли»
Доктор Паркер достает вишневые леденцы от кашля из кармана своего кардигана, открывает и засовывает один в рот. Леденец ударяется о ее зубы. Снаружи снег все не прекращает идти.
Наконец-то она говорит «Почему ты решила рассказать об этом именно, сегодня?»
Я сглатываю. Сейчас я не в себе. Я просто могу рассказать ей все.
«Кейси пыталась убить меня. Она сказала, что я потерялась между жизнью и смертью, и она хочет, чтоб я была в ее команде. Она в комнате ожидания, разгадывает кроссворды»
«Ты видела ее здесь?» Доктор Паркер гладит мою руку кончиками пальцев.
«Я сказала ей оставить меня в покое. Она не захотела»
Дзинь! «Заткнись немедленно» таймер прерывает меня.
Она сжимает губы, встает медленно, разминая мышцы ног «Ты сейчас видишь ее?»
«Нет, она не здесь. Она за дверями. Или была там. Она разгадывает кроссворды. Она написала слово «связь» в тринадцатом пункте вместо слова «клятва»
Пока я рассказываю, Доктор Паркер наливает воду в пластиковую чашку и ставит ее в микроволновку.
«Вы должны проверить журнал»
Я кладу пряжу обратно в сумку. «Я не делала этого. У меня нет галлюцинаций. Это реально так же, как и кровь на моем бандаже, и леденец в вашем рту»
«Это не доказывает, что именно она разгадала кроссворд»
«Но я рассказала вам, какую именно ошибку она сделала»
Она убирает чашку с микроволновки, владеет туда чайный пакетик, добавляет сахар и мешает его «Может быть, ты просто видела ошибку, или просто запутала себя»
«Может»
Голос ожидающего пациента в приемной слишком отчаянный, чтоб прийти сюда в Сочельник, да еще и в метель.
Доктор Паркер протягивает мне чашку «Чай» говорит она «Всегда помогает»
Я отпиваю. На вкус это, как размокшие стружки от карандашей.
Она садится за стол, и берет ручку. «Я очень горжусь тобой, Лиа. Ты рассказала за сегодняшний вечер больше, чем за последние два года»
Она записывает все в желтый блокнот.
«Ты разрешишь рассказать твоим врачам об этом сеансе?»
«Да, конечно, почему нет?»
«Спасибо. Я хочу поговорить об этом с директором New Seasons. Может быть, мы разработаем другой план лечения. Его учреждение, это не то место, где тебе стоит быть»
Я сморкаюсь. «Я могу остаться, как амбулаторный пациент?»
Она записывает другое примечание прежде, чем начинает говорить «Нет, это не то, что я хотела сказать»
Что-то в ее голосе заставляет меня дрожать, я протягиваю руку за еще одним платком «Я не поняла»
«Я думаю, тебе стоит пройти курс лечения в психиатрическом учреждении»
Шум прорывается с наружи, снег взрывается. Окна дрожат. Она говорит это так, как будто помещение маленьких, испуганных девочек в сумасшедшие дома уже вошло в привычку.
«Ты заслуживаешь лучшего» продолжает она «Обученные люди, специалисты, которые вернут твой мозг в норму. Когда галлюцинации и навязчивые мысли под контролем, тебе будет проще работать со своим мозгом, телом, отношениями в семье и остальным потому, что тебе будет не так больно»
«Вы думаете, что я это выдумала. Вы не верите, что я вижу призраков»
«Я верю в то, что ты создала метафорическую вселенную, в которой реализуешь самые темные свои страхи. Только так я могу поверить в призраков. Мы загоняем себя в угол, иногда выходит настолько хорошо, что мы теряем чувство реальности»
Она встает «Я не хочу прекращать сеанс сейчас, но у меня другой пациент. Ты действительно должна гордиться собой, Лиа. Ты разбила своеобразную стену сегодня. Как ты доберешься домой?»
«Дженнифер»
Она убирает занавеску и смотри на парковку.
«Черный джип, да? я ее не вижу»
«Она терпеть не может водить в плохую погоду»
«Я думаю, она скоро»
Простите, а не вы ли сказали две минуты назад, что меня стоит положить в психушку к сумасшедшим людям только потому, что я, наконец, открыла вам правду?
«Лучше поздно, чем никогда»
Я следую за ней в приемную, где очень расстроенная мать шепотом ругает свою дочь, чьи глаза метают убийственные взгляды. Доктор Паркер машет им, приглашая в кабинет.
«Береги себя, Лиа. Завтра я тебе позвоню»

 

 

055.00

Кейси исчезает.
Я открываю журнал на кроссвордах. Тринадцать по горизонтали – связь. Пятнадцать по вертикали – Кассандра. Семь по горизонтали – Лиа. Наши имена, это вовсе не правильные ответы, но они вписаны в кроссворд.
Доктор Паркер понравилось бы. Она хотела бы поместить меня за стекло, чтоб люди смотрели на меня, прижимаясь руками к стеклянной поверхности. Живой пример для диагностики.

***
Я знала трех девушек с клиники, кого поместили туда из-за расстройства психики: Керри, Альвина и Николь. Они рассказывали мне страшилки, когда мы делали упражнения в душе, качали пресс и приседали при лунном свете после трех часов ночи.
«Оббитые тканью стены были реальны» говорили они. «И ограничения, созданные для людей, которые довели себя до ручки, тоже реальны» Туман медикаментов сделал так, что они забыли свои имена, спускаясь в холл, в котором никогда не выключают свет. «Там нет утра, и нет ночи» говорила Керри. Никогда.
Что может быть хуже женщины, взрослой женщины, живущей с нами, но никогда не говорящей? Ледяные девушки, которым было двадцать пять, тридцать, пятьдесят семь, заключенные в скелет девятилетнего ребенка, клетки, бегающие, глаза, ожидающие чего-то еще, взвешиваемые постоянно, но никогда не достаточно, чтоб остановиться. В один прекрасный момент их просто унесет ветер, и никто не заметит.

Машина въезжает на парковку. Не Дженнифер, нет. Быстрее было бы дойти отсюда пешком, если бы я не замерзла, и не устала настолько. Я изучаю дипломы на стене. Я напугала Доктор Паркер. Она не поверила, что призраки существуют. Если бы поверила, это бы разрушило ее восприятие реальности. Если я права, тогда ее идеи о травме, самомодификациях и разговорах сама с собой всего лишь бред. Выдумка. Сказка для беспокойного пациента, которому надо спать.
Мы обе правы. Мертвые охотятся за нами, приходят к нашей постели. Призраки проникают в твою голову, когда ты этого не замечаешь. Звезды взрываются, вулканы рождают камни, предсказывающие будущее. Отравленные ягодки делают девочек сильнее, иногда убивая их. Если ты поклянешься на крови при луне, и пожелаешь чего-то, это станет твоим. Будьте осторожны с желаниями. Это всегда ловушка.
Доктор Паркер и все мои родители живут в мире папье-маше. Она заклеивают твои проблемы газетными полосами и капелькой клея.
Я живу на грани миров. Слово «призрак» звучит, как слово «память». Слово «терапия» звучит, как «экзорцизм». Мои видения и эхо в голове. Я не знаю, как собрать все в кучу и понять, кто же я есть на самом деле я не могу сказать им, где нужно начать, и чем придется закончить.
Но я знаю это.
Если они еще раз промоют мою голову, или обрушат на меня океан таблеток, я не вернусь.

056.00

Я звоню с телефона в приемной. Дженнифер не берет трубку, у нее голосовая почта. Этот же номер папин. Звонить Доктору Мэриган не вижу смысла. И пытаться бесполезно, она в больнице.
Снег метет так сильно, что тяжело разглядеть огни улиц. Тени машин ползут вперед с горбами снега на крыше. Наверное, Дженнифер испугалась или не вписалась в поворот, колеса скользят по дороге. Но она пообещала, что приедет, и отвезет меня в дом матери, тот самый, в котором нет елки потому, что это банально. Я приму питательные смеси и буду писать в пластиковый контейнер. Мама подсчитает все, и сделает парочку необходимых вещей, условий содержания меня в ее металлической темнице.
Снег падает достаточно быстро, чтоб скрыть нас.

Я вызываю такси. Я готова заплатить двойную цену из-за погоды.
Парень приезжает через две минуты. Дженнифер все еще нет. Я сажусь, говоря ему, куда везти. Он извиняется за неработающий обогреватель. Я говорю, что это не важно.
Такси останавливается у банка. Они впускают меня, хотя до закрытия осталась всего минута.
Такси останавливается у пиццерии. Они никогда не закрываются.
Он не хочет ехать к мотелю. Он говорит, что оттуда сложно вернуться в город, да и что будет, если мы застрянем?
Я машу тремя двадцатидолларовыми банкнотами перед его лицом и прошу поторопиться.

На парковке только одна машина. Таксист отказывается припарковаться потому, что снег никто не убрал. Я отдаю ему деньги, сгребаю свое вязание, пиццу, и выхожу в снег.

***

Элайджа открывает комнату номер 115. цепь все еще на месте. Сквозняковый ветер дует на меня. «Пожалуйста»

057.00

Я вхожу, натаптывая снегом, говоря отчаянно быстро.
«Хорошо, слушай. Мой папа выгнал меня и правила моей мамы безумны»
Он просто смотрит. Я протягиваю ему пиццу.
«Например?» говорит он.
«Она заставляет меня писать в пластиковые контейнеры, и постоянно измеряет это»
Он ставит коробку на кровать. «Почему?»
«Она повернута на моем теле. И всегда была. Заставляла меня есть тофу вместо обычной детской еды. Она отвела меня в балетный класс, когда мне было три. Кто так делает?»
«Ты приехала сюда на ночь, чтоб отдохнуть от родителей?»
Я снимаю рукавицы. «Нет. Не совсем. Ты когда уезжаешь?»
Он берет мои рукавицы, и относит их в ванную «Завтра, если дороги расчистят. Дай пальто, повешу на батарею, чтоб высохло»
Я расстегиваю пуговицы и снимаю пальто «Так скоро?»
«Никто не заказал комнату на Рождество»
Он несет пальто в ванную, захватывая вешалку, когда проходит мимо шкафа.
«Чарли уехал еще до бури. К сестре в Род-Айленд. Я просто должен собрать все, закрыть, и уехать на юг»
Минуту я трачу на то, чтоб начать дышать, и осмотреть комнату. Книжные страницы и записи сняты со стен. Одежда со шкафа и ящиков теперь находится в мусорных мешках у двери. Ноутбук в молочного цвета потрепанной сумке.
«Разреши мне поехать с тобой» Я дрожу. «Я только что опустошила банковский счет. У меня есть много налички за работу няней. Я могу платить за бензин и помогу вести»
«Я не знаю» говорит он «Я привык путешествовать в одиночестве»
Он говорит что-то еще, но мои уши не работают. Черные пятна угрожающе мигают перед глазами. Я не мог у упасть. Это се, что сейчас нужно.
«Ты не слышал меня. У меня почти тысяча долларов кредитка, которой мы можем пользоваться, пока папа ее не заблокирует. Ты хочешь….»

Головокружение/гравитация/пол/темнота

058.00

Я просыпаюсь в его постели. На мне вся моя одежда. Мои ноги закутаны в одеяло, и я не вижу их. Элайджа лежит рядом «Ты в прядке? Какого черта произошло?»
Я трогаю свой лоб. «Может, я просто потеряла сознание. Ты не вызывал скорую?»
«А должен?»
«Нет» я стараюсь сесть.
«Ты заболела?»
«Немного» черные точки снова танцуют у меня в глазах «У меня было обезвоживание, и я лежала в больнице пару дней. Меня немного шатает, но это не страшно»
Его глаза расширяются «Ты издеваешься? Это серьезно! Ты не можешь поехать со мной, ты даже здесь быть не должна! Если я спутаюсь с еще одной мертвой девчонкой, копам будет плевать, есть ли у меня алиби. Ты должна уехать»
«Я не могу поехать домой»
«Меня не интересует, куда ты поедешь. Ты не можешь оставаться здесь»
Я киваю на окно «Ты видишь эту бурю? У полиции нет достаточного количества людей, чтоб выезжать на все происшествия, половина дорог закрыты из-за лавин. Мне 18, я трезвая, я никогда не нарушала ничего. Они не приедут меня искать, я обещаю»
«Они нет, а твои родители будут»
«Мои родители не знают, что я была здесь. Я не говорила им, где ты работаешь, и где я тебя встретила»
Он берет колоду карт со стола и перетасовывает их, подбрасывая. Парочка случайно падает на пол.
«У меня плохое предчувствие»
Он выгонит меня, мне придется позвонить им, они волновались слишком долго, и сразу отвезут меня в лечебницу, где окна закрашены, и я никогда не узнаю, ночь или день сейчас. Они будут держать меня там, пока я не забуду своего имени потому, что после этого все потеряет свою значимость.
Дождь снова течет из глаз «Пожалуйста»
«Нет, не делай этого. Прекрати плакать. Прекрати. Я ненавижу, когда девушки плачут» он идет в туалет и приносит оттуда рулон бумаги «Возьми»
Я промачиваю глаза и сморкаюсь, но слезы все еще текут с глаз.
«Что произошло?» Он становится на колени у кровати, таким образом, мы с ним находимся на одном уровне. «Что, черт возьми, продолжается?»
«Я очень влипла» шепчу «Очень-очень»
«Ты беременна? Куришь крэк? Ограбила банк? Убила кого-то?»
«Я покажу тебе»
Я медленно сажусь, снимаю свой свитер, рубашку, и остаюсь в длинной майке. Когда я хочу снять последнюю, он останавливает меня.
«Нет, стой. Этого не будет. Подожди, там кровь?»
Я снимаю свою кофточку, вздрагивая. «Помоги мне встать» Он позволяет мне облокачиваться на его руку. Я стою, считая до десяти и удостоверяясь, что я не собираюсь падать в обморок, а затем разворачиваю бандажи, позволяя марле падать на землю.
Его глаза бродят по шрамам и стежкам, зашитым врачами. Они выглядят, как разорванные провода. Синяки, появившиеся у моих тонких костей, окрашены в цвета заката. Он не видит талию, бедра или грудь. Он видит кошмар.
«Что случилось?» шепчет он.
«Я упала с края карты» я натягиваю майку. Она мягче, чем бандаж.
«Моя сестра увидела, как я сделала это. Ее зовут Эмма. Он а из тех, кто играет в футбол даже ненавидя это. Ей девять и она очень сильно любит меня» я запинаюсь, ожидая, пока голос вернется «И я испортила ее психику на всю оставшуюся жизнь. Я не могу быть тут. Я сделала больно слишком многим людям»
Снег бесшумно падает вниз, каждая новая невесомая снежинка падает на другую, находя покой, пока их не станет слишком много для того, чтоб проломить крышу.
«Можно мне прикоснуться к твоей руке?» спрашивает он.
Он берет мою правую руку, и пощупывает ее, протискивая свой большой палец между лучевой и локтевой костью. Он ощупывает мои локти, а затем, сделав кольцо из пальцев, касается моей руки, трогая мышцы. Пальцы слишком легко обхватывают мою руку.
«Сколько ты весишь?»
«Не достаточно» я фыркаю «Слишком много» я подавляю плач «Я не могу сказать»
«Оденься» он протягивает мне рубашку «Ты можешь поехать со мной, если выполнишь парочку условий»
«Каких?» я просовываю руки и голову в водолазку, и натягиваю рубашку.
«Ты будешь есть. Есть достаточно, чтоб не умереть и не терять сознание»
«Это достаточно честно»
«Второе. Ты позвонишь родителям. Скажешь, что ты в порядке»
«Нет. Я не могу заговорить с ними»
«Если ты не позвонишь, ты не поедешь»
«Как часто ты звонишь своей семье?»
«У меня нет семьи» его лицо мрачнеет.
«Ты говорил, что твой отец был придурком, но ты любил мать»
«Я врал. Я вылупился из яйца и воспитал себя сам»
Ветер пускается снова, бросая снег в окна мотеля.
«Ты говорил, что больше не будешь врать»
Он смотрит на пустую стену позади меня «Ты хочешь знать правду?»
«Да»
Элайджа поднимает трикотажную ткань моей рубашки, большим пальцем растирая мягкую ткань «Моя мама умерла, когда мне было пятнадцать. Мой папа всегда бил меня. Последний раз он избил меня неделю назад, и вышвырнул потому, что я защищался. Это лучшее, что он для меня сделал»
«О» единственное, что я могу сказать.
«Я не вру» говорит он, его взгляд каменный и холодный «Если ты не позвонишь им сейчас же, я позвоню копам, и тебя отвезут домой, как преступницу»

Я оставляю сообщение на автоответчике матери, у нас дома, зная, что пройдет немного времени, прежде чем она получит его. Я говорю ей, что я в порядке, и что позвоню ей позже, что я с другом.

Элайджа находит какой-то рождественский фильм по телевизору. Мы смотрим его в тишине. Он съедает два кусочка пиццы, и смотрит на меня. Я ем несколько корочек.
Два часа спустя с двумя таблетками снотворного я засыпаю. Никакой Кеси в моей голове. Никакого запаха жженого сахара в носу. Никаких ножей, замков, и теней, гнездящихся в углах. На моем животе крошки пиццы, и я даже не хочу стряхнуть их.

Я просыпаюсь дважды. Первый раз в полвторого ночи. Мне снится горячий душ. Ручка душа такая теплая, что я роняю ее в ванную. Я открываю глаза. Таблетки сделали мою голову слишком тяжелой для того, чтоб просто поднять ее с подушки.
Элайджа сидит за маленьким столом у окна, в его зубах сигарета, мигающие огни работающего телевизора освещают его лицо. Он тасует карды раз, второй, третий.
Подбрасывает. Кладет на стол и тасует снова. Раз, второй, третий. Рукава его рубашки закатаны до локтя. Татуировка человека/монстра на его предплечье пылает ярче, чем кончик сигареты. Дым идет с его кожи, и вот его голова уже окутана им, как будто она горит. Элайджа становится монстром во плоти, или это монстр становится им; картинки сменяются так быстро, как карты, лежащие на столе: движение, движение, движение.
Мои глаза заполняет темнота.

Когда я просыпаюсь во второй раз, солнце светит сквозь занавески.
Он ушел.

059.00

Я открываю занавески. Снег перед Эль Камино покрыт следами, как будто ему пришлось прочистить его, по крайней мере, дважды, прежде чем уехать. Кажется, что его машина застревала. Я должна была услышать визг шин, или рычание двигателя. Я бы услышала, если бы не взяла вторую таблетку. Он не ушел. Наверное, он поехал на заправку, или за завтраком. Мы поговорили об этом прошлой ночью. Я готова поспорить, что съела половину багета и возможно, йогурт.
Я возвращаюсь под одеяло, пахнущее сигаретами, и сворачиваюсь, засыпая.

***

Час дня. Я думаю, уже наступило Рождество.
Следы на снегу замело. Замок на месте. Он попал в аварию? Заблудился?
Я выпиваю чашку горячей воды, прежде чем моя голова прояснятся. Две таблетки снотворного, очевидно, были ошибкой, потому, что я только сейчас поняла, что бело-молочная сучка с его ноутбуком пропала. Так же, как и мешки с мусором, и одежда.
Он вернется. Он должен.

В два я включаю телевизор и начинаю вязать, петля за петлей, туда-сюда, спутывая все, пока на вязке не появляется множество узлов. Я вяжу вечер. Я вяжу причины для того, чтоб он мог вернуться. Вяжу, извиняясь перед Эммой. Вяжу узлы злости за каждую ошибку, которую я когда-либо совершала, вывязываю влажные, ужасные шрамы. Я вяжу закат. Засыпаю.
Когда я просыпаюсь, вокруг темно, я тянусь к выключателю. Встаю, чтоб пописать. Я возвращаюсь, замечая кусочек бумаги, лежащий под кошельком. Открыв записку, я вижу ключ внутри.

Л –
Я знаю, что ты убегаешь, это в твоих глазах я знаю, что ты предаешь значение своим видениям. Справься с ними.
Ты можешь ненавидеть меня за то, что я украл твои деньги, но не за то, что я оставил тебя. Твоя семья хочет помочь. Они любят тебя.
Не правильно убегать от помощи.
Мир тебе.
Э

P.S. Ключ открывает мотель. Автомат с едой тоже. Только не ешь сырные крекеры. Они старше тебя.

Он оставил для меня двадцатидолларовую банкноту. Наверное, чтоб заплатить за такси.
Снова идет снег. Я съедаю еще две таблетки, и мое сознание заполняет белым светом.

060.00

Они говорят «Съешь это, Лиа. Съешь это, ну съешь хотя бы маленький кусочек. Пожалуйста»
Вороны преследуют меня, крылья, бесшумно движутся, голодные желтые глаза нацелены на мою мягкую плоть. Они кружатся вокруг меня рез, дважды, три раза, когти, царапают каменный пол церкви.

Мое тело.
Моя комната мотеля.
Одиночество.

Они едят. Они клюют меня своими клювами, отхватывая мясо — один от моей голени, другой от внутренней части моего локтя — тащат мясо, срывая его с костей и улетают с их сокровищем.

061.00

Проходит несколько часов, или дней, или недель, прежде чем я возвращаюсь в кровать, стоящую в 115-ой комнате после всех своих видений. Я не могу сказать, сколько времени прошло. Я не помню, сколько таблеток я приняла.
Все болит. Черви вгрызаются в мои шрамы, пробираясь к уставам, дальше, к моим уродливым костям. Мое сердце бьется быстро, словно бегущий кролик, а потом замирает, чтобы пережить зиму. Если бы у меня был нож, я бы порезалась достаточно глубоко для того, чтоб прекратить все это. У меня даже нет пластиковой вилки. Я поднимаю спицы.
Я должна.
Если я действительно хочу умереть, прямо сейчас, в эту минуту, в этом
пустом месте, я должна нанести удар себе в вену; их достаточно увидеть. Я должна пойти на улицу, туда, где снежная буря заметает все белыми крошками, лечь на снег и позволить кровь. Гипотермия и потеря крови, я засну, как спящая красавица, уколовшаяся иголкой. Я смогу. Я должна.
Паук свисает с абажура. Она качается, подвигаясь ко мне, бегая по моему лицу и приземляясь на спинку кровати. Она танцует поток в месте и раскачивается вперед-назад. Сновасноваснова. Играет своими маленькими лапками, разрешающими темноту, как черные ножи. Ее паутина растет, миллиметр за миллиметром. Каждый новый слой, как новый, сделанный шаг. Сначала сверху вниз, потом по сторонам. Она соединяет паутинки.
Больше шелка, сильнее натяжение ее нитки, гораздо больше место, которое можно заполнить, мир, сотканный из ее внутренностей.
Если бы у меня были ножки леди-паучка, я бы сплела свое небо, в котором звезды выстроились бы в ряд. Матрасы всегда привязывали хорошо, и они никогда не слетали с креплений, и никогда не падали на ветровое стекло. Луна бы поднялась выше винно-темного моря, она бы дарила детей только девушкам и их любимым музыкантам, которые молили об этом достаточно долго. Потерянным девочкам не понадобились компасы и карты. Они бы нашли крошки печенья на лесных тропинках, по которым смогли бы найти обратную дорогу домой.
Они бы никогда не засыпали в алюминиевых коробках с белыми накидками до того момента, пока бы не превратились в дряхлых бабушек, действительно готовых к дороге.
Паук вздыхает и спокойно напевает что-то себе под нос.

Меня зовут Лиа. Моя мама – Хлоя, папа – Дэвид. У меня есть сестра Эмма. И Дженнифер. Моя мама может вскрыть грудную клетку незнакомца и починить его сломанное сердце, но она не знает, какая музыка мне нравится. Мой папа думает, что мне одиннадцать.
Его жена выполняет свои обещания. Она подарила мне сестру, которая ждет, когда я вернусь домой и поиграю с ней.

Я стягиваю свои кости с постели, и тащу их к окну. Я дергаю за веревочку, поднимающую занавески. Солнце над горизонтом. Я не знаю, с какой стороны юг. Я даже не могу сказать, сумерки сейчас или рассвет. Я сажусь снова.
В зеркале отражается блестящий снег, его видно сквозь окно. Я не вижу себя в отражении. Я не здесь. Или не там. Я закрываю глаза, а затем снова открываю их. Ничего не меняется.
Поворачиваю голову, слыша, как пузырьки воздуха булькают в воде. Мои легкие. Я все еще могу дышать. Это хороший знак.

Есть шанс, что я даже захочу жить, после того, как немного посплю.

062.00

Я просыпаюсь в темноте.
Время застревает в патоке, патока выливается в тарелку, в которой обычно смешивают компоненты. Зеркало показывает темную внешнюю сторону ночи. Солнце спряталось, не показываясь.
Я все еще в мотеле. В 115-ой комнате. Парень-монстр исчез. Беру телефон. Сети нет. Мотель спит – закрытый на зимний сезон. Мои руки отталкивают одеяло, и ноги сами спускаются на пол. Они не ждут меня, чтоб принять решение. Они просто идут. Мы идем.
Холод циркулирует вокруг моих лодыжек, жаждая утянуть меня на землю. Требуется месяц, чтобы найти мой жакет. Год, чтобы зашнуровать мои ботинки.
Взять вязание. Взять кошелек. Взять ключи.
Мое сердце дрожит, на одежде капелька клюквенного соуса.
Шаг назад.
Снег прекратился. Полумесяц висит высоко в небе, звезды потирают руки, скрепят зубами. Ледяной ветер ледника проникает в места между моими ребрами и крошечные трещины в моих костях. У меня не слишком много времени.
Я иду к рецепшену. Дверь номер 113 открыта. Я включаю свет.

Нет.

Так не может быть. Все такое молчаливое. Все вокруг замерзло.

Нет
Да.

Я заглядываю внутрь. Кейси сидит там, скрестив ноги, она раскладывает пасьянс на кровати. Когда я пересекаю порог, она подбрасывает карты в воздух.
«Наконец-то!» кричит она «Почему ты всегда опаздываешь? Ты снова потерялась, да?»
В ее комнате тепло. Какой-то дешевый мультик идет по телевизору. На столе стоит тарелка с надкушенным овсяным печеньем, и рядом бутылка водки. Попкорн готовится в микроволновке.
Она усаживает меня рядом с собой. «Хорошо . Послушай меня. Следующие пару минут будут действительно ужасными, и я ничего не могу с этим сделать. Я бы с удовольствием облегчила бы тебе это, если бы могла»
«О чем ты?»
Она хмурится «перестань шутить. Это серьезный момент. Ты переходишь черту»
«Я позвоню родителям»
«Ты не можешь»
«Почему? Что происходит?»
Она хлопает меня по плечу холодными пальцами «Лиа, милая. Ты умираешь. У тебя кружится голова, да? чувствуешь себя как-то странно, и неуютно? Твое сердце скоро остановится»
Я отталкиваю ее руку «Я не хочу играть»
«У тебя нет выбора. Это твоя судьба. Время пришло»
Она снова тянется ко мне. Тонкая туманная дымка вытекает с ее пальцев и окутывает мои руки. Успокойся, это не слишком больно»
«Я хочу домой»
«Подумай об обоих путях, прежде чем пересечь хотя бы один»
«Я обещала Эмме научить ее вязать»
«Они купят ей DVD диск»
«Но я не хочу»
Она говорит медленно «Твои почки тебя подвели пару часов назад. Голодание, истощение, обезвоживание и хроническая усталость, плюс почти передозировка. Хорошая работа, Лиа-Лиа. Хорошая работа, правда. Твои легкие наполняются. Подожди пару минут. Расслабься»
Она наклоняется ко мне, и выдыхает дым, напоминающей мне дым от костров. Мое сердце вздрагивает. Я пытаюсь сделать вдох. Мои легкие не расширяются, впуская воздух.

На момент, момент, проведенный в стеклянном гробу, я хочу сдаться. Замерзнуть. Кровоточить, пока не умру. Если я сдамся, будет достаточно легко проглотить поражение. Потом я смогу уснуть. Навсегда.

Мое глупое сердце снова шлепается в грязь, все еще не готовое к зиме. Еще раз, и затем третий удар, быстрее. Это разжигает крошечный огонь в моей крови.
Я махаю руками, чтобы прорваться через туман.
«Открой рот»
«Что?»
«Если я умираю, сделай, хотя бы что-то милое для меня. Небольшое одолжение Кесс»
Она пожимает плечами и вздыхает, затем открывает рот. На ее языке находится зеленый камешек, стекло, способное показывать будущее, родившееся в вулкане и похороненное с ней в земле. Я хватаю его.
«Нет!» кричит она.
Я стараюсь сесть, но ноги не слушаются.
«Это мое!» она хлопает меня по руке.
Камешек переворачивается в воздухе и падает на ковер. Мы сцепляемся друг с другом, тело и тень, кость и сияние. Она ближе, но она этого не видит. Я тянусь к столу, делая вид, что камешек там. Она хватает меня за жакет и отталкивает.
«Ха!» она смеется, пролезая под стол и разыскивая.
Я подсказываю своим пальцам, они тянуться через ковер, пока не находят
это. Ее голова еще находится под столом. Я подношу камешек к глазу. Он грязный.
Я облизываю это, зеленый леденец попадает на мой язык. Шум заставляет Кейси замерзнуть. Она оборачивается, поскольку я держу его, снова и смотрит на кристалл цвета листьев, в окно к звездам, выстраивающимся в линию над нами
Ее крик обернут в белый бархат, изящный и приглушенный.
Свет в моих глазах вспыхивает снова и снова, показывая сотни вариантов будущего для меня. Доктор. Капитан судна. Лесничий. Библиотекарь. Любимая тем мужчиной, той женщиной, теми детьми, или людьми, которые проголосовали за меня, или теми, кто нарисовал мой портрет. Поэт. Акробат. Инженер. Друг. Охранник. Мстящий вихрь. Миллионы вариантов будущего, не все долгие и счастливые, но все они мои.
«Ты врала!» говорю я «У меня есть выбор!»
Кейси падает на кровать и складывает руки на груди. «Правильно. Оставь меня. Иди, живи своей жизнью. Моя плоха»
Я убираю стекло «Посмотри туда. Может, у тебя есть шанс вернуться»
«Это не сработает. Есть настоящие законы физики, законы, которые работают. Ты знаешь. Я не могу изменить их. Я застряла тут навсегда»
«Застряла между двумя мирами? Посередине?»
«Да, как классический призрак»
«Ты хочешь умереть насовсем?»
«Да» она качает головой, не обращая внимания на слезы «Нет. Возможно. Иногда у меня бывают видения, проблески, знаешь, сельская местность, которую мы видим с самолета. Что-то из этого напоминает мне о том, когда я была ребенком, когда мир был нашим королевством, но я не знаю, почему так»
Мое сердце машет красным флагом. Я должна спешить.
«Быстрее» говорю «Скажи мне, по чему ты скучаешь больше всего»
«Что?»
«За чем ты скучаешь? Ну, что ты могла делать, когда была жива?»
В ее глазах осенние тучи.
«Звук пения моей мамы, немного фальшиво. Или когда мой папа приходил на все мои уроки по плаванию, я слышала его свисток, даже когда была под водой, даже если потом он кричал на меня за то, что я недостаточно старалась»
Пока она говорит, я отхожу к двери. Кейси этого не замечает.
«Я скучаю по походам в библиотеку. Я скучаю по запаху свежевыстиранной одежды. Я скучаю по прыжкам с самой высокой вышки в воду. Я скучаю по вафлям. Ох»
Ее голова поворачивается, как будто она услышала свисток. Линии ее лица растворяются «О, Это чудесно, Лиа. Я никогда не думала, что именно это доставит мне самое большее удовольствие»
Я открываю дверь «Тебе лучше?»
Она кивает «Лучше»
«Хорошо» Мое сердце вздрагивает.
«Иди вниз» говорит она, ее тело, исчезает как туман на солнце. «Телефон-автомат на стене все еще работает. В верхнем ящике есть четвертаки. Спеши»
«Прости. Прости, что не ответила»
Ее глаза блестят, словно звезды «Прости, что не перезвонила позже»

063.00

Попытка добраться до телефона занимает почти полжизни, но потому, что сегодня луна благосклонна ко мне, четвертаки в ящике, звезды выстроились в линию, и телефон-автомат работает.
Я звоню маме, и даю ей указания, по которым она сможет найти меня. Я говорю ей, что я жива, но она должна поспешить.

Парамедики заводят мое сердце своими волшебными палочками, и отвозят меня в больницу. Раз. Два. Три.

064.00

Они говорят мне, что я проспала в больнице десять дней.
Лишенная всяких сновидений.

065.00

Мой третий визит в New Seasons самый длинный из всех, это марафон, а не спринт, ведущий к выходу. Я гуляю, по большой части. Останавливаюсь и сижу, когда устаю. Отвечаю на множество вопросов. Каждый новый вопрос я встречаю с парой-тройкой облаков в голове. Я сижу и жду, чтоб они растворились.
Никаких игр в этот раз. Никаких упражнений посреди ночи. И в душе. Я не выбрасываю еду. Не прячу ее в нижнее белье. Не подкупаю дежурного врача, уговаривая прибавить к записи количества съеденной еды. Я избегаю драма девочек, которые по шею закопаны в снег. Они стараются удрать от боли так быстро, как только могут. Я надеюсь, когда-то они все поймут.
Понятие еды пугает. Противные голоса снова раздаются в голове, готовые утащить меня в самый низ.

Тупая/уродливая/тупая/сука/тупая/жирная
Тупая/малявка/тупая/лузер/тупая/потерянная

Но я не позволяю им этого. Я откусываю кусочки, стараясь не считать. Это тяжело. Я беру половинку коричного багета, и числа снова появляются передо мной. Буу! Половина багета – 165. весь багет -330. Две столовые ложки сырного крема, наполненного жиром – 80.
Я делаю медленный вдох. Еда это жизнь. Я выдыхаю, и вдыхаю. Жизнь это еда. В этом и проблема. Когда ты жив, люди могут сделать тебе больно. Проще запереть себя в костной клетке, или снежном сугробе. Проще оттолкнуть всех. Все это ложь.

Еда это жизнь. Я тянусь за еще одним кусочком багета, намазывая на оба сырным кремом. Я не знаю, сколько я вешу. Это до смерти пугает меня, но я работаю над этим. Я начинаю измерять себя в силе, не в фунтах. Иногда в улыбках.
Я много читаю. Эмерсон, Торо, Уоттс, Соня Санчез. Он был прав, она потрясающая. Библия, пару страниц. Бхагавад-гита, Сантаяна. Я пишу странные, случайные стихи.
Мы иногда ездим в ресторан. Я заказываю вафли с сиропом, и съедаю их, прося добавки.
Они научили меня играть в бридж. Мне не интересен покер. Никаких ставок больше.

Приезжают мама, папа и Дженнифер. Мы говорим, говорим, говорим, пока дамбу не прорывает, и слезы выплескиваются наружу, слезы с небольшим количеством крови, потому, что мы злы. Никто не вмешивается в наши сеансы. Никто не использует плохих слов.
Мы сменяем друг друга, разгребая все дерьмо, накопившееся за много лет. Иногда я думаю, что моя кожа загорится. Я сердита на них. Я сердита на нас.
Я сердита, что морила мозг голодом и что я сидела, дрожа в своей постели ночью вместо того, чтобы танцевать или прочесть поэзию, или есть мороженое или целовать мальчика, а возможно и девочку с нежными губами и сильными руками.
Я научилась злиться, грустить, испытывать одиночество, радость, наслаждение, страх и счастье. Я научилась пробовать все.

В этот раз я не вру медсестрам. Я не спорю с ними, не выбрасываю все, и не кричу на них. Я спорю с врачами потому, что не верю в их магию, не стопроцентно, и мне нужно поговорить об этом. Они слушают. Делают пометки. Читают мои записи и делают выводы. В конце-концов, они перестали думать, что я сумасшедшая из-за того, что я вижу призраков. Мой мозг вздрагивает, когда они забирают сумасшедшие таблетки. Я кормила свой мозг ими.
Очередная страница переворачивается, сейчас апрель, а не март. Доктор Паркер приходит. Она и команда врачей разрабатывает план того, как вернуть больничную Лию к нормальному самочувствию, и позволить ей стать настоящей Лией.
«Какая разница, как мы называем это? Депрессия, или мания преследования?» спрашивает она «Ты больше не резала себя с тех пор, как попала сюда. Ты говоришь. Ты ешь. Ты цветешь. Это важно»

***

Родители Кейси приглашают меня к себе, когда расцветает шафран.
Мы плачем.
Я так сильно скучаю по Кейси, что еда ли могу думать о ней в моменты печальных, коротких приступов удушья. Она появляется, но почти ничего не говорит. В большинстве случаев, она смотрит, как я вяжу. Я вяжу свитер для мамы.
Я каждый день пишу письма Эмме. Когда они позволяют ей прийти, она приносит мне открытку, с пожеланиями быстрее поправится, подписанную ее классом. Ее гипс сняли, но она не хочет играть в футбол. В этом году моден лакросс.
Ее объятия делают меня достаточно сильной для того, чтоб удержать на своих плечах весь мир. Она хочет, чтобы я быстрее вернулась домой. Я почти готова.
Я пряду шелковые нити своей истории, вплетая их в ткань моего мира. Крошечный танцор-эльф стал деревянной куклой, ниточки которой дергали люди, которые не обращали на нее внимания. Вышла из-под контроля. Есть было тяжело. Дышать было тяжело. А жить – тяжелее всего.
Я хочу проглотить горькую таблетку забытья. Кейси тоже хотела.
Мы облокотились друг на друга, потерянные в темноте бесконечных темных кругов. Она стала слишком усталой и уснула. Так или иначе, я вышла из темноты и попросила о помощи.

Я пряду, и тку, и вяжу свои слова и видения, пока жизнь начинает приходить в норму.
Нет никакого волшебного лекарства, нет ничего, что заставило бы все это уйти навсегда. Есть только маленькие шажки вверх; легко прожитый день, внезапный смех, зеркало, которое не имеет значения больше.

 

Я таю.