Она звонила Мне тридцать три раза.

007.00

Эмма пристегнута к заднему сиденью, она смотрит фильм по проигрывателю, который располагается на ее коленях, и ест чипсы, запивая их Маунтин Дью со стаканчика.
«Только не говори Дженнифер» - прошу.
«Ага»
«Серьезно. Она будет орать»
«Я слышала. Не говорить, или она будет орать»
Глаза Эммы устремлены в экран, и чипсы попадают в ее рот, перемещаясь вниз, будто бы на розовом, ленточной конвейере.
Мы потерялись. Снова. Мой отец не хочет купить мне навигатор только потому, что хочет научить меня самостоятельно ориентироваться на местности. Но как же я могу найти дорогу обратно, если я потерянна постоянно и не знаю, куда стоит ехать? Я попрошу Дженнифер. Скоро Рождество.
Мы проезжаем мимо полуразрушенного сарая, минуя скоростной ограничитель. Вы бы заметили, если бы ваш матрас упал при перевозке?
Возможно, вы просто ехали позади грузовика, перегруженного вещами девушки, которая уезжала с парнем, встреченным ею онлайн. Она пообещала ему свое тело и свою душу. Он сказал, что будет кормить ее три раза в день и позволит жить в своем доме, заметив, что в этом месте слишком мало мебели. Он не остановился, когда матрас упал. Новая жена заслуживает чистой постели, как говорил он всегда.
Возможно, мужеподобная байкерша, одетая в кожу, ехала в миле от меня. Минуту назад она закричала, не удержав байк и, забыв о своих крыльях (а ведь гравитация никогда о нас не забывает) врезалась в уродливый матрас из-за идиота, подрезавшего ее.
И да, она неистово закричит, сломав три ребра, бедро, а так же, повредив шею. Но водитель скорой не станет запоминать этого. Он всегда будет помнить только о матрасе, который лежал на обочине, спас девчонке жизнь.
Мой мозг улавливает запах чипсов Эмми.

***

Через время я нахожу поле Ричленда. Занятия уже начались. Эмма хочет остаться в машине и досмотреть фильм.
«Тебе пора идти» говорю я.
Она хнычет, закрывая плеер.
«Я ненавижу футбол»
«Скажи маме, что не хочешь заниматься»
«Мама говорит, что сезон почти закончился, и мне не разрешат»
«Тогда отправляйся на тренировку. Повеселись там»
Она заглядывает в мои глаза через зеркало заднего вида.
«Никто не бросает мне мяч»
Эмма – матрас, выброшенный ее родителями, когда те развелись. Я не помню, когда ее отец звонил нам в последний раз. Дженнифер намерена превратить ее в «идеальную маленькую девочку», которая превратится в «прекрасную юную леди» которая будет сияюще идеальной, и это немедленно докажет всем, что Дженнифер прекрасная мать.
Это не тот случай, когда ты недостаточно сильно привязал матрас.
Я открываю дверь.
«Выходи. Я сама брошу тебе мяч»
Она закрывает плеер и бросает его на сидение.
«Нет, ты говорила, что будешь делать уроки»
Она все еще не может вылезти из машины побыстрее.
«Пока, Лиа. Будь осторожнее на дороге»
Это заставляет мое сердцебиение немного замереть. Раз. Два. Три. Запах снова соприкасается с моими нейронами. Я опускаю стекло.
«Эмма. Держись»
Она медленно подходит к машине, обнимая футбольный мяч.
«Что?»
«Я передумала. Я хочу посмотреть на твои занятия. Где мне можно сесть?»
Она широко открывает глаза.
«Тебе нельзя»
«Почему нет? Другие люди ведь смотрят»
«Ну… да» она разглядывает шнурки своих кроссовок «Ты можешь посмотреть матч из машины. Там теплее»
К нам доносятся крики девятилетних психопатов, которые уже сейчас, наверное, способны на убийство. Футбол достаточно жесток.
«Эмма, посмотри на меня» как голос Дженнифер попал в мое горло? «Почему ты не хочешь, чтоб я вышла из машины?»
Она пинает гравий. Маленькие камешки стучат о дверь моей машины.
“Тренер спросил меня, правда ли ты болела раком”
Она снова пинает.
«Потому… что он слышал о том, что ты лежала в больнице, и спросил меня об этом. Я сказала, что ты была там»
Раздается свисток.
«Я просто не смогла сказать чего-то другого»
«Ничего страшного. Не переживай, я понимаю»
Она уронила мяч, который теперь катится в сторону поля. Ее ручки его не удержали.
«Ты злишься?»
«Я никогда не злюсь на тебя, дурочка»
Она, наконец, смотрит на меня.
«Спасибо, Лиа»
«И ты права, у меня слишком много уроков» я завожу двигатель «Моему учителю понравится, если я сделаю ее. Увидимся позже?»
Она улыбается.
«Хорошо. Там осталось немного чипсов, если проголодаешься»
Я поднимаю стекло.
Лучше бы у меня был рак.
Я буду гореть в Аду за это, но лучше бы у меня был рак.

008.00

Воздух на заправке был переполнен запахами топлива, и прогорклого жира из фритюрницы Макдональдс, расположенного неподалеку. Пять дней назад я весила 101.30 фунт. Я ела на День Благодарения (это все стервятники вокруг стола) но после этого были только рисовые хлебцы и вода. Я так голодна. Я беру три пластинки жвачки и выбрасываю чипсы Эммы, вместо того, чтоб есть их. Засовываю жвачку в рот. Я мерзкая.

Впервые, когда я попала в больницу, мое тело было красно-сине-фиолетовым, потому, что меня выбросило из машины, когда взорвался чертов руль, и закричала Кейси. Это тело весило 93 фунта.
Моя соседка (по тюрьме, черт возьми) в New Seasons была тощей, засушенной воблой, которая постоянно лежала в постели и плакала, позволяя слезам и соплям перемазывать ее лицо. Зато весь персонал клиники был непомерно толст. Медсестра, приносящая нам лекарства, была столь толстой, что даже ее кожа едва могла выдержать то, с какой силой она была натянута на ее жирное тело. Если она шла слишком быстро, ее халат задирался, и мы видели желтую диснеевскую футболку, которую она носила под ним.
Я проводила дни, жуя кукурузные зерна, которые попадая в мой рот, застревали между зубов. Укусить. Жевать.
Глотать. Снова. Укусить. Жевать. Глотать. Снова.
Я была хорошей девочкой потому, что не резала руки (шрамов они не увидели) не писала депрессивные стихи (наши дневники проверяли, пока мы были на занятиях) я ела и ела.
Она превращали меня в маленькую розовую свинью, готовящуюся отправиться в супермаркет. Они убивали меня своими мягкими яблоками, и пастой, похожей на червей, маленькими пирожными из холодильника.
Я кусала, жевала и глотала. Врала, врала, врала. День за днем.
(Кто хочет поправиться? Это стоило мне потраченного года. Я стала такой худышкой. Я не была больной, я была сильной). Но то, что я оставалась сильной столь долго, привело меня к тому, что меня, в конечном итоге, заперли здесь. Единственным выходом для них было пихать в меня еду, пока я едва могла передвигаться самостоятельно.
Я засовывала дерьмо в свое горло и чувствовала, что весьма печально отразилось на моих бедрах. Доктора кивали, подписывая очередную бумажку и разрешая мне есть самостоятельно. Через четыре недели ворота открылись. Мама, доктор Мэриган отвезла меня домой, в свой дом, притворяясь, что ничего из этого не происходило. За исключение правил питания, контроля за весом и бесконечного разочарования моей матери.
Кейси поняла. Она выслушала меня и сказала, что я была сильной…

Я заехала в гараж и мой мозг отметил для себя запах бензина. Я не помню, как добралась домой. Я, должно быть, войду в комнату, увидев того парня, диктора новостей, который скажет мне о том, что очередной водитель скрылся с места преступления, сбив кого-то.
Камера покажет кровь и битое стекло на тротуаре. Репортер возьмет интервью у рыдающей женщины, видевшей несчастный случай собственными глазами, стоявшей в то время перед универмагом на Бартлетт-Стрит. Я пойду в гараж, чтоб проверить, нет ли мертвой леди на моем капоте.
У меня во рту будет забавный вкус потому, что в руках находится такая же сумка для покупок.
Я выхожу проверяя сохранность машины — двери,
капот, бамперы, фары, чтобы удостовериться в том, что все хорошо.
Я не попала в аварию, не заметив этого. Фары не разбиты, на дверях нет вмятин. Мертвая леди не лежит на капоте. Не сегодня.

009.00

Я направляюсь к холодильнику, доставая еду, оставшуюся с Дня Благодарения.

Когда я была настоящей девочкой, День Благодарения мы проводили в доме Ноны Марригэн в Мэне, или в бабушкином доме в Овербрук, Бостон. У Ноны мы ели устриц. У бабушки были каштаны и сосиски. Нона любила ее тыквенный пирог, с корочкой, посыпанной орехами. Бабушкин пирог всегда был с начинкой потому, что она сама привыкла делать его именно так.
За столами сидело множество высоких людей, которые тянулись к тарелкам с едой и говорили слишком громко. Кузины, бабушки, дедушки и прочие родственники, приехавшие издалека. Запах лука и соуса заставлял моих родителей забыть о ссорах, а вкус клюквы заставлял их вспомнить о том, как они смеялись раньше. Мои бабушка и дедушка должны были жить вечно и День Благодарения всегда проходил бы с кружевными скатертями, тонким фарфором и столовым серебром, которое я полировала, сидя на табурете.
Они умерли.
День благодарения на прошлой неделе был подслащен чертовой кучей консервантов и завернут в пластик. Сестра папы не приехала потому, что это слишком далеко. Семья Дженнифер поехала к ее брату потому, что у него дома больше места.
(Мама, доктор Мэриган, скорее всего, съела чисто символический ужин, состоящий из пюре и соус в больничной столовой).
Мы были вчетвером, плюс еще двое. Студенты моего отца. Одна из них была веганом; она взяла несколько кусочков тыквенного хлеба, который привезла сама же. Второй парень приехал к нам с Лос-Анджелеса. Он сказал, что сегодня не будет есть ровным счетом ничего потому, что День Благодарения – геноцид Американского народа. После ужины Эмма спросила папу, для чего этот парень вообще приехал. Папа сказал, что ему нужно было получить рекомендательное письмо. Дженнифер пожелала парню подавиться им.

Я достала немного еды, приготовленной Дженнифер и выложила на тарелку, пару ложек уронив на пол специально для кошек, полила все это кетчупом, и отправила в микроволновку, оставив там достаточно долго для того, чтоб кетчуп растекся и тарелка выглядела так, как будто я ела. Я оставила дверцу приоткрытой, распространяя по кухне запах этих пищевых отходов.
Проверила часы. Десять минут.
Я вытерла кетчуп с уголков рта, выбросила мусор и щелкнула выключателем, включив еще и горячую воду. В то время как все это готовилось, я отвлекала себя, как могла – вспоминала конституцию, перечисляла имена президентов и вспоминала всех семерых гномов по именам. Я не могла перестать думать о том, что…
…она звонила мне...

Я закрыла микроволновку и отнесла грязную тарелку с вилкой в комнату, где мы обычно обедали всей семьей, поставив все это на край стола. Я действительно должна поесть.

Большой рисовый хлебец – 35. Добавите туда чайную ложку горчицы и добавьте еще 5 калорий. Две ложки – 10 калорий. Рисовые хлебцы гораздо вкуснее с горячим соусом. Ты ешь и наказываешь себя при помощи каждого нового кусочка. Дженнифер больше не покупает соус. Два рисовых хлебца и четыре ложки горчицы – 90.
Пару раз я пыталась вызвать рвоту. Я пробовала и пробовала, но не могла сделать этого. Все эти запахи сводили меня с ума, я кашляла, но не смогла.
Дженнифер вернулась домой, попросив меня помыть тарелку, и вымыть микроволновку от всего того дерьма, которое я сделала. Я извинилась за беспорядок, выполнив ее просьбу, пока она пыталась открыть бутылку холодного Шардоне. Когда я почти поднялась наверх по ступенькам, Эмма влетела в коридор. На ней грязная футбольная форма, а ее щеки горят.
«Я почти забила гол!» она выкрикивает.
«Круто»
«Хочешь попинать со мной мяч?»
Слишком много веревок тянут меня вниз.
«Я не могу, Эмм`с. Я слишком устала. Да и темно уже… Завтра, хорошо?»
Уголки ее губ опускаются. Я поднимаюсь наверх, минуя оставшиеся ступеньки.
Закрой дверь. Закрой дверь.
Моя плетеная корзина, это еще одна вещь, которую я должна была распаковать, приехав сюда. Я сидела на краю кровати, бросая туда шарф, который никогда не заканчивался/использованные иглы для капельниц/коричневые, красные и оранжевые таблетки из чудесной баночки таблеток «Только по чрезвычайным случаям».
Кейси притащила мне их, но не сказала, где взяла их. Я попробовала всего лишь одну, одну. Пластиковые звезды ожидают на потолке, пока я не выключу свет, и наступит их черед.
У этой девочки домашка по физике. У этой девочки еще и статья о геноциде, которую ей стоило написать, что-то о строении дурацкого рассказа по литературе и куча пробелов на прошлой неделе.
Она дрожит, ползая по полу и пытаясь найти библиотечную книгу, так и не возвращенную ею в библиотеку, книгу с историей о крысах и сущности всего, брошенных проклятиях. Предложения стоят вокруг нее баррикады времен Древнего Рима, не давая голосам в ее голове причинить слишком сильную боль.

Когда папа возвращается домой, микроволновка уже разогрела его ужин. Больше вина. Дженнифер говорит Эмме, что ей давно пора в постель. Переворачиваю страницу за страницей, но перестаю, осознавая, что перестала понимать слова.
Его шаги на ступеньках.
Я утыкаюсь лицом в книгу, мои волосы закрывают его, как какая-то морская водоросль. История слишком меня увлекла, но теперь она уже наскучила мне, и я хочу спать.
Я потягиваюсь, руками доставая до края кровати.
Нет, не стоит. Я возвращаюсь в предыдущее положение.
Его шаги в коридоре. Двери открыты.
«Лиа?»

Лиа временно не доступна, оставьте свое сообщение после звукового сигнала.