Номер страницы предшествует странице - (прим. сканировщика).

38 страница

 

Если марксизм выстраивает историю вокруг экономики и политики, подобно кругу с одним центром, то для христианского реализма, полагает Мунье, более характерен «эллипс с двумя полюсами — материальным полюсом и полюсом сверхъестественного, и при этом первый подчинен второму, даже если второй неотделим от первого». Как-то в беседе с Роже Гароди Мунье сказал: «Для христианина и вера, и Божественная жизнь в церкви и в человеке — тот же базис (структуры). Достичь их значило бы достичь социальной справедливости, равенства и прогресса». Он никогда не верил в то, что партийная монополия необходима для наведения порядка и справедливости, как и в то, что марксизм способен к адекватной интерпретации современной истории.

 

 

3.5. К новому обществу

 

Теперь нам понятно выражение Недонселя, что «философия Мунье не для воскресного вечера». Так какой же тип общества виделся Мунье как адекватный? Ответ он дает вполне определенный: персоналистско-коммунитарное общество. В нем нет ничего от массового общества с его тиранией анонима, как ничего от фашистского с харизматическим лидером и мистической лихорадкой. Это не органико-биологаческая общность и не правовое общество просветительского типа, основанное на компромиссе эгоистических интересов.

 

Персоналистская модель основана на любви, реализующейся в отзывчивости и сопричастности, когда личность принимает на себя судьбу, страдания и радость ближних. Речь идет об идее в пределе христианской (вспомним о понятии мистического тела), которую нельзя претворить политическими средствами, но которая, однако, функционирует как регулятивный идеал и как критерий справедливости.

 

Противник всех форм расизма и ксенофобии, Мунье защищал все, что так или иначе поддерживает личность (прежде всего в лице женщины), «экстра-схоластическую» модель максимально свободного образования и местное самоуправление. В кризисе капиталистического общества он угадывал черты нарождающегося общества: упразднение пролетариата и порождающих его условий, замену анархистской экономики персоналистски организованной экономикой, социализацию вместо огосударствления, развитие профсоюзного движения, реабилитацию труда, рост личности рабочего, примат труда над капиталом, упразднение классовых и цензовых различий, примат личной ответственности над анонимным этикетом.

 

Критикуя современные модели «вялого» социализма, Мунье ставил вопрос о необходимости обновленного социализма, свободного от бюрократических и полицейских аберраций. Он мечтал о социализме людей труда, где «государство для человека, а человек для государства». Личность должна уметь защищаться от злоупотреблений власти, и всякая неконтролируемая власть так или иначе тяготеет к злоупотреблениям. Поэтому ситуация требует «общественного статуса личности и конституционного ограничения государственной власти: центральную власть должны уравновесить местные органы власти и гражданские права личности». Плюралистическое государство поддерживает разделение разнонаправленных властей, однако лучше, по Мунье, говорить о государстве, поставленном на службу плюралистического, т.е. наиболее близкого природе личности, общества.

 

 

3.6. Христианство должно покончить с узаконенным беспорядком

 

Персоналистское понимание истории Мунье можно назвать трагическим оптимизмом. Оптимизмом, поскольку он был уверен в конечном триумфе истины. Оптимизмом трагическим, ибо нельзя не видеть тотального кризиса «Ничтожно малым» называет Мунье страх людей средневековья, не желавших по скончании времен предстать пред Господом с пустыми руками. Страх XX века стократ больше — это страх исчезновения человечества. Однако страх, блокирующий инициативу и толкающий людей в клетку эгоизма, раздувающий ненависть и душащий любовь, Мунье называет, несмотря на повсеместное распространение, мизерным.

 

Все же христианская вера может превратить «маленький страх» XX века в «великий страх», освобождающий и богатый начинаниями. Для этого необходимо покончить со всеми разновидностями компромиссов. К их числу относятся: старые теократические попытки вмешательства государства в сферу сознания; сентиментальный консерватизм, связывающий веру с ушедшими в прошлое режимами; логика, рассматривающая деньги как цель, а не как средство.

 

Тот, кто еще верит в христианские ценности, полагает Мунье, должен быть готов порвать со всей системой узаконенного беспорядка. Но это не значит, что христианство должно признать другой порядок. Эсхатологическая направленность христианства не позволяет ему искать совершенства в любой фактической ситуации. «Всякий новый порядок в потенции — установленный порядок. Любое антифарисейство несет в себе семя нового фарисейства... Христианство не заинтересовано менять левый конформизм на конформизм правого толка, революционный клерикализм — на клерикализм консервативный» («Агония христианства?»).

 

В наше время рядом с христианством возникают новые разновидности эгоизма и святости. В мире развитой науки и техники христианам не так просто объединиться, как в средние века Возможно, христианство умирает, знаком чего является его отделение от мира? Это конец, полагает Мунье, «старого христианского мира, изъеденный временем, он поднимает якоря и уходит, оставляя позади себя пионеров нового христианства». Речь не идет о новой форме отношения христианства с миром, такой определенной формы просто не может быть. «Важно, чтобы христианство не ставило свою печать на склеротические процессы-факты (режимы, партии и т.п.). Там, где исчезают христианские ценности, они возникают вновь в искаженной форме: обожествления тела, коллективизма, роста-накопления, вождя, партии».

 

Глава двадцать девятая

Неосхоластика

 

1. НЕОСХОЛАСТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ И ЭНЦИКЛИКА «AETERNI PATRIS»

 

Христианская философия и неосхоластика — не одно и то же. Две тысячи лет — от Августина до Барта, Ранера и Мунье — западная философская мысль развивалась внутри христианской традиции. Неосхоластическая философия (и неотомизм как ее ответвление) развивалась в русле христианской мысли как средневековая конструкция, используемая для размежевания с современной философской проблематикой. Неосхоластика занята потенциальным содержанием и выводами из философии XX века, дает интерпретацию истин веры и preambula fidei (в частности, доказательства существования Бога), уточняет сущность и границы рациональности человека и моральных норм, область раскрываемого в природе человека при помощи разума. Ясно, что вера сущностна для всей неосхоластики: ведь лишь она спасает. Однако разум вовсе не безразличен вере, философия выступает в виде стержня теологии.

 

Причин нового рождения схоластики множество. Это и реакция на просвещенческий рационализм, и на идеалистический имманен-тизм, и на материалистический позитивизм, и на некоторые аспекты политического либерализма, эксцессы обмирщения духовной жизни общества.

 

Возвращение к схоластике вписалось в общую картину новой оценки жизни средневековья и растущего интереса к нему, борьбы за политическую независимость папства. Появилась необходимость защищать саму идею авторитета, кризисом которой отмечена вся современная эпоха. Наконец, это была попытка восстановить утраченное равновесие между разумом и верой внутри христианской мысли.

 

 

Неосхоластическое движение открыли две энциклики — «Aeterni Patris» Льва XIII (1879) и «Pascendi» Пия X (1907). Энциклика Льва XIII призывала католиков быть на уровне динамизма светской науки, культуры, промышленности, политики, всего того, что характеризовало Европу прошлого столетия. Напротив, энциклика Пия X выносила суровый приговор модернизму, тому типу культуры, который восприняли некоторые католики для создания новой теологии в духе появившихся философских течений. Синтезом всех ересей был назван модернизм как таковой, и Пий X призвал вырвать с корнем «ядовитое растение». И хотя неосхоластическое движение уже начало набирать силу, его диалог с современной культурой был заметно осложнен. «Прежде всего, — читаем мы в энциклике, — мы желаем и со всей решительностью предписываем брать в основание всех штудий философию схоластики. Особо важно, чтобы оная, которой мы предписываем следовать, понималась в истинном духе святого Фомы Аквинского». Лев XIII видел величие Фомы Аквинского в его неподражаемом искусстве теолога, связующего разум с верой предельно органическим образом, так что и разум, и вера сохранили свои права и достоинство в целостности и неприкосновенности. Лев XIII неустанно подчеркивал необходимость хранить в чистоте сам источник мысли Аквината и не смешивать его с идеями последователей «ангельского доктора», переосмысления которых не всегда были уместны. Излишняя утонченность некоторых философов-схоластиков, по мнению папы, опасна не менее, чем ересь, а потому требует бдительности. Можно отметить, что заботы папы Льва XIII больше касались чистоты томизма в историческом плане. Пий X сориентировал неосхоластику против модернизма. В разных католических странах эти энциклики получили неодинаковый резонанс. Среди итальянцев назовем В. Б. Бузетги (1777—1824), Дж. Сансеверино (1811—1865), Л. Тапарелли (1793—1862), затем обозначился спад интереса к философской теологии. Бельгиец кардинал Мерсье стал основателем авторитетной школы неосхоластики. Центрами изучения средневековой мысли стали католические институты Парижа, Лиона и Тулузы. Неосхоластическое движение украсили своими именами Ж. Маритен и Э. Жильсон. Менее известны представители немецкой неосхоластики (Клёйтген, Грабман и др.).

 

2. «HUMANI GENERIS», ВТОРОЙ ВАТИКАНСКИЙ СОБОР И ОБРАЩЕНИЕ ИОАННА ПАВЛА II

 

В 1950 г. позиция Пия X, заявленная в энциклике «Pascendi» (1907), была подтверждена Пием XII в энциклике «Humani Generis». В этом папском документе указывается, что не следует принимать схоластическую философию как археологический памятник. Важно

 

 

видеть в ней неумирающее живое наследие христианской эпохи, наивысший авторитет которого явлен самим Учителем Церкви, открывшим ей свои принципы. Для верующих, говорил Пий XII, возглавлявший понтификат с 1939-го по 1958 гг., нет свободы отречения от основных постулатов истинно здоровой философии, каковыми являются, например, принципы метафизики—достаточного основания, причинности и целесообразности. Томистская философия, подтвердившая свой высокий теоретический статус на протяжении столетий, сохранив богатый и эффективный метод, никогда не теряла глубокой гармонии с Божественным Откровением.

 

Нужно сказать, что Второй Ватиканский собор (1962—1965) оставил за скобками тему единственности христианской философии, открыв новое пространство для диалога со всеми направлениями современной философии. «Верующие не могут не быть в тесном союзе с временем и современниками, их образ мысли и чувствования пронизан временем, слепок которого — культура. Христиане должны уметь гармонизировать данные новых наук, теорий и открытий с христианской моралью и мыслью». Нужна известная мера свободы и мужества для современных неосхоластиков, чтобы вновь и вновь готовить подъем «семьи человеческой» к вечным истинам благого, прекрасного и правдивого в их универсальной ценности. Церковь призвана от века искать и закреплять плодотворный диалог со всевозможными формами культуры, не уставая объяснять и защищать христианскую миссию.

 

К столетию энциклики Льва XIII («Aeterni Patris», 1879) Иоанн Павел II выступил с речью, в которой подтвердил предпочтительность томизма для католической церкви. Именно потому что философия Аквината известна как философия бытия, она открыта реальности во всей ее полноте, без односторонних редукций, без абсолютизации отдельных элементов. Томизм, по мнению Иоанна Павла II, это прежде всего диалог с современными философскими течениями, где необходим максимум внимания при анализе природы человека и его места в мире. В этом смысле мы все — ученики средневековой метафизики с ее великим синтезом целостного органического опыта. Сам Аквинат, открытый всему гениальному, напоминал: «Внимайте не тому, кто говорит, а тому, о чем говорится».

 

3. КАРДИНАЛ МЕРСЬЕ И НЕОСХОЛАСТИКА В ЛУВЕНЕ

 

Священник Дезире Мерсье (1851—1926) был убежден в обреченности позитивистской и идеалистической философии, фрагментарный и хаотический характер которой сам по себе говорил в пользу

 

 

церковной культуры. С энтузиазмом он взялся за изучение томизма Некоторое время Мерсье провел в Риме при Льве XIII, демонстрируя талант организатора в деле защиты неотомизма Вернувшись в Бельгию, он основывает Европейскую школу неосхоластики в Лувенском университете. С 1894 г. начал выходить журнал «Философия неосхоластики». Жозеф Марешаль (1878—1944), другой авторитетный представитель неосхоластики, в книге «Отправной пункт метафизики» (1926, в 5-ти тт.), предпринял попытку преодоления кантианства на основе его собственных предпосылок.

 

В основании теории Мерсье лежит так называемая критериоло-гия. «Всеобщая критериология» 1899 г. — его основное сочинение. Проблема истины как наиболее жгучая и нерешенная философская проблема может быть решена путем нахождения абсолютного критерия, если, разумеется, человеческий дух сохранил вкус к истине. Она гнездится в тождестве субъекта и предиката суждения, актуально присутствующего субъекта и известного абстрактного понятия. Истина, стало быть, есть отношение между двумя терминами суждения. Но адекватны ли термины суждения самой реальности? Интеллигибельные формы, поясняет Мерсье, были заключены в чувственном, но затем отрезаны от него, а в акте суждения вновь возвращены путем аппликации. Чувственные формы реальны, следовательно, и интеллигибельные формы объективны и реальны. Другими словами, в чувственном опыте при повторном контроле мы примеряем вещи к интеллигибельным формам, именно это дает гарантию объективности.

 

Система гносеологического реализма Мерсье сочетается с индуктивным методом, критикой картезианства и современных его последователей с их фиксацией на познающем субъекте. Позитивисты, по Мерсье, малоспособны как апологеты науки, ибо втискивают всякое познание в чувственный опыт. Опираясь на определенность единичного, они утратили связь с универсальным и общетеоретическим. Однако наряду с истинами реального порядка Мерсье видит логику идеального порядка Пропозиции идеального порядка суть аналитические суждения. В них есть идентичность субъекта и предиката в смысле принадлежности второго первому. Вопреки Канту, Мерсье трактует математические суждения как аналитические, обогащающие наше знание. Но и принцип каузальности также имеет аналитический характер. Устанавливая принцип, в силу которого существование случайно требует причины, мы вынуждены признать, что этот принцип расшифровывает принцип тождества субъекта и объекта.

 

На этом гносеологическом основании Мерсье устанавливает другие типично схоластические тезисы: различия материи и формы, потенции и действия, души как формы тела, доказательства существования Бога от движения и ряда причин. «Ради чего стоит

 

 

философствовать, — вопрошает Мерсье, — как не ради наших современников? И если мы не находим какое-то решение их сомнениям, то к чему это философствование?» Томизм — не кунсткамера мертвых мыслей. Он ценен своей витальной энергией, в нереформируемости системы — ее гибель. Философ-католик тот, кто готов пожертвовать вековой идеей в момент обнаружения серьезного противоречия между идеей и реальным наблюдаемым фактом. Схоластические тезисы Мерсье развернуты навстречу биологии и психологии, бурный рост которых пришелся на начало XX века Приток новой информации должен способствовать омоложению схоластики. Неслучайно философ читал свои лекции на французском языке, а не на латыни. Не все были согласны с критериологией, тем не менее нельзя не признать, что это была мужественная попытка облагородить и обновить томизм.

 

4. НЕОСХОЛАСТИКА ВО ФРАНЦИИ

 

4.1. Жак Маритен: «ступени познания» и «интегральный гуманизм»

 

Раиса и Жак Маритен встретили свою судьбу в лихую годину, в период глубокого кризиса, духовной борьбы и радикального выбора. Невеста Маритена вспоминала, как однажды в Ботаническом саду, прогуливаясь среди древних вязов, они ощутили себя частью псевдоинтеллигенции. Не желая присоединяться к когорте людей самонадеянных и сонливо-невосприимчивых, они приняли решение о самоизоляции, и, если этот опыт последнего доверия к подлинности бытия не удастся, покончить жизнь самоубийством. Умереть раньше, чем молодые силы будут растрачены в бездарной суете. Смерть как свободный отказ и отвержение пустоты при невозможности жить по правде. Этот эпизод лучше любых философских теорем показывает искренность и бескомпромиссность Маритена в постановке и решении проблем.

 

Известно, что Маритен видел в томизме решение многих проблем современности. Принцип его мысли вынесен в заглавие известной работы «Различать, чтобы объединять: ступени познания» (1932). Бытие доступно пониманию лишь на основе реальности как целого, но в силу аналогического характера бытия единство всего возможно только вместе с различением частей. Аналогия — это закон сходства различных существ, именно он держит нас на плаву в универсуме многообразности. С другой стороны, этот закон удерживает нас от опасной унификации, где все тонет в царстве серости. Аналогия —

 

 

способ трактовки реальности, удерживающий во всем аспекты сходства и аспекты несовпадения. Познавать — совсем не значит оставаться в клетке собственного сознания, наслаждаясь этим спектаклем. Напротив, по Маритену, узнать нечто — значит стать другим, иным, причем сознательным образом, ведь в акте познания нечто дано непосредственным образом. При этом оно дано не в абсолютной адекватности, но всегда в каком-то аспекте. Мы узнаем не явление вещи, но ее самое, впрочем, гюд знаком той или иной детерминации.

 

На основе так понятой аристотелевско-томистской онтологии Маритен развивает три темы: педагогики («Воспитание на распутье», 1943), искусства («Искусство и схоластика», 1920), «Творческая интуиция в искусстве и поэзии» 1953) и политика («Интегральный гуманизм», 1936). Воспитание, по Маритену, как формирование личностного ядра, всегда было основано на практической мудрости. В искусстве управления, необходимом для расширения внутреннего пространства свободы, не может быть места насилию. Редкое совпадение того, что проповедуется, с личностью воспитателя делает эффективным его контакт с учеником. Ведь и врачевание действенно лишь тогда, когда есть сотрудничество с пациентом, витальная энергия которого получает в контакте новый импульс роста. Как в медицине, так и в педагогике искусство на службе у природы, а природа отзывается и благоволит искусному знахарю тела и души. Из двух динамических факторов — ума воспринимающего и ума воздействующего — второй Маритену представляется потенциальным носителем витального начала.

 

Убийственна не только «палочная дисциплина», но и вседозволенность. Маритен мечтал увидеть новое поколение живущим без страха: его вхождение в социальную сферу должно стать свободным от деформаций, а желание добра и правды не может вечно требовать непомерных жертв.

 

В вопросах искусства и эстетики Маритен высказался против позиции романтиков. Именно в интеллекте укоренен «эстетический инстинкт», а потому абсурдны иррационалистические вояжи модернизма. Художественный разум — это не логика и не дискурс, но интуиция, оплодотворенная воображением, всем, что есть в душе досознательного и подсознательного. Есть разум и разум: у поэта ярче проявлен креативный разум, но для реализации замысла художник не может пренебрегать разумом дискурсивным и инструментальным.

 

Говоря об «интегральном гуманизме», Маритен имел в виду необходимость цивилизации нового типа, в рамках которой христианская вера сочеталась бы с признанием автономии светских институтов, секуляризация которых не должна привести их к опасному

 

 

смешению между собой. Источником суверенитета по-прежнему остается всевышний Бог, ибо он один дает народам закон соединения. Государство же — подручный инструмент реализации социальных целей: церковь оценивает и понимает их по-своему в контексте «царства мирского с витальностью христианской».

 

Макиавеллизм в политике должен быть, по мнению Маритена, отринут: средства демократий не могут не быть по необходимости моральными. Все, что несовместимо со свободой и справедливостью, самоубийственно. Уважение к моральным ценностям отнюдь не является признаком слабости, а сила, вскормленная политическими манипуляциями, — лишь по видимости сила. Высший закон правды дает силу силе.

 

Опыт Второй мировой войны показал, что силовой потенциал наций, вступивших в борьбу за свободу, всегда превосходит мощь претендентов на мировое господство. Непогрешимым источником власти был и остается Творец мира, Его благодатью народ или человек избран для особой миссии, а всякий вообразивший себя наместником Бога на земле — смешон и жалок. Политики — викарии народа, без его поддержки они ничто, присутствие самозванцев в структурах власти постыдно и для народа, и для них самих. Неписаный, а потому неистребимый закон гласит: нет власти без ответственности. Моральные ценности нельзя поставить в зависимость от гегемонии человека или класса, напротив, нужна непрерывная и беспристрастная сверка социальных акций с высокой планкой духовных моральных ценностей.

 

4.2. Этьен Жильсон: почему нельзя зачеркнуть томизм

 

Изучению средневековой философии посвятил себя Жильсон (1884—1978), перу которого принадлежат такие работы, как «Дух средневековой философии» (1932), «Философия средневековья от истоков до конца XIV века» (1922; 1945), непреходящие по глубине исследования творчества Данте, Абеляра и Бонавентуры. Начав с эпохи Нового времени, Жильсон почувствовал необходимость разобраться в истоках картезианства: так, схоластика, и в особенности томизм, надолго увлекли французского философа.

 

По мнению Жильсона, Фома Аквинский, в отличие от Аристотеля, ключ к разрешению основных метафизических проблем нашел в несовпадении сущности и существования. Аристотелевское различение потенции и действия (в мире становления) и материи и формы (в бытии) Фома Аквинский не мог не дополнить тезисом о неслиянности сущности и существования, ведь только так можно понять Бога как творца, мыслящего сначала о природе вещей, существование которых затем становится возможным. В греческой

 

 

философии Бог дает материи форму. Аквинат идет дальше, показывая Творца не только сущностью всего, но и актуально сущим (actus essendi). Так бином сущности и существования стал основой видения мира, дуалистичность которого подлежала гармонизации с помощью христианских истин. Сущность — простая природа вещей, инертная и пустая до того момента, пока не вмешается «actus essendi». Экзистенция и есть, при такой постановке вопроса, актуализированная сущность. Какой бы ни была природа или сущность рассматриваемой вещи, пишет Жильсон, она такова, какова она есть. Человек, лошадь, дерево — реально сущее, но ни одно из них не есть сама экзистенция. Сказать, что экзистенция обретаема самим существом, было бы абсурдом. Все существа, природа которых не совпадает с экзистенцией, обретают последнюю свыше, от другого. Томистская логика, воспроизведенная с особой остротой, приводит Жильсона к единственному Первоначалу, сущность и существование которого совпадают, «и это существо мы зовем Богом».

 

Незадолго до смерти Жильсон написал небольшое эссе «Трудный атеизм» (опубликовано в 1979 г.), где признал, что дорог к Богу немало, среди них есть и далекие от метафизики. Однако двадцать четыре столетия дискуссий и теологических медитаций, что за плечами каждого представителя западной цивилизации, не могут быть отвергнуты без всяких на то оснований. Сам Жильсон признает эффективность метафизики Фомы Аквинского. В то время как томисты позволяют каждому идти своим путем к Богу, другие не желают признавать путей, рекомендуемых Аквинатом. Христианин не может не признавать право других верить или не верить в Бога. Атеист же, и в этом разница, зачастую на практике делает все, чтобы воспрепятствовать другому свободно принимать решение, жить ли по вере и законам церкви. Реальную опасность антиинтеллектуализму усматривает поэтому Жильсон в атеизме, который, возможно, и утешит кого-то ненадолго, но не миром и мудростью.

 

До конца жизни Этьен Жильсон не оставлял надежды на реализуемость античного и средневекового идеала тонкого, хрупкого и благостного равновесия веры и разума человека с единым сердцем.

 

5. НЕОСХОЛАСТИКА В МИЛАНСКОМ КАТОЛИЧЕСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

 

Один из наиболее известных и влиятельных центров европейской неосхоластики — Миланский католический университет, основатель которого — францисканец Агостино Джемелли (1878—1959), медик,

 

 

философ, психолог. Из редакции журнала «Неосхоластическая философия», основанного в 1909 г., в 1921 г. вырос целый университет. Истинными теоретиками стали Франческо Ольяти (1886—1962), Амато Масново (1880—1955), Дзамбони, Падовани, Бонтадини, Ванни Ровиги и другие. Ванни Ровиги принадлежит серия работ по средневековью и современной философии. Известными стали сочинения Бонтадини «Исследование по метафизике опыта» (1938), «От проблематизма к метафизике» (1952).

 

Ольяти — неотомист с обостренным вниманием к пульсу современной философии и защитник классического реализма. По его мнению, томизм как разновидность классического реализма нерушим в части обоснования и вне сравнения по уравновешенности концептуальных частей. В отличие от любой формы феноменологии и идеализма, томизм не терял связи с конкретной реальностью во всей ее осязаемости. «Сама философия — высшая из ценностей, ибо познающий субъект и познаваемый объект постижимы как сущности, наделенные бытием, реальностью, не зависимой от способа явленности, телесные и неотвергаемые в своей фактуальности». Нам необходимо возвращение к классической средневековой мысли не затем, чтобы унизить современную, но, напротив, чтобы лучше понять истинный смысл ее прозрений.

 

Другой неотомист, Масново, отдает предпочтение августиниан-ской мысли. Образцом философской историографии стала его работа «От Гийома Авернского до Фомы Аквинского» (1930—1945, в 3-х тт.). Философия, считает Масново, — самый достойный инструмент формирования идеалов, делающих жизнь исполненной смысла. Мимолетное, становящееся в контрастах, не имеет в самом себе основания: не признавать это — значит встать на путь бесконечных противоречий. Метафизические категории каузальности, потенции и акта, материи и формы могут быть используемы для решения экзистенциальных проблем. Можно укрыться под маской презрения и эстетства, но проблема жизни неизбежна, как и проблема универсума, писал Масново в работе «Философия навстречу религии» (1936). Я перед лицом Я в его неотождестви-мости ни с Абсолютом, ни с чем бы то ни было еще — отсылка к иным причинам и основаниям бессмысленна в прямоте поставленного вопроса Но метафизическая проблематика рано или поздно приводит нас к понятию Существа безотносительного, Которое вне становления. Бог — начало и конец всего, Он, и только Он — высшее правило любой вещи.

 

Глава тридцатая

Мартин Бубер и Эммануэль Лсвинас

 

1. МАРТИН БУБЕР И ДИАЛОГИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП

 

1.1. Жизненный путь

 

Мартин Бубер родился в Вене 8 февраля 1878 г. В детстве и отрочестве на него оказал сильное влияние дед Соломон, знаток традиции мидрашидов. В Лемберге он приобрел первые познания о мистическом движении хасидов (начиная с XVIII в. оно распространилось в Восточной Европе — Подол, Волынь, Галиция, Восточная Украина). Увлеченный идеями Паскаля, Ницше и Кьеркегора, он изучает философию в Лейпцигском университете, затем в Берлинском, где слушает лекции Зиммеля и Дильтея. Из Берлина позже переезжает в Базель, затем в Цюрих. В 1898 г. двадцатилетний Бубер примкнул к сионистскому движению, основанному Теодором Герцлем. На III Конгрессе в Базеле (1899) он выступил с докладом о сионизме как системе воспитания. Сионизм для него не политическая доктрина, а тревога по поводу национальных корней. Евреи, по мнению Бубера, должны создать свои общины в Палестине на основе принципа диалога с арабами, чтобы дать возможность свободного развития обоим народам в рамках одного отечества.

 

С 1904 г. Бубер, размежевавшись с Герцлем, посвящает себя изучению хасидизма. Наибольший интерес представляют такие его сочинения: «Рассказы о раввине Нахмане» (1906), «Легенды о Баал-Шее» (1908), «Экстатические исповеди» (1909), «Даниил: диалоги о реализации» (1913).

 

В 1909—1911 гг. Бубер выступил с лекциями в Праге, изложив свою концепцию антинационалистического сионизма. В начале Первой мировой войны он организовал в Берлине комитет помощи евреям восточных регионов. В 1923 г. была написана известная книга «Я и ТЫ». В 1925 г. Бубер начал перевод Библии на немецкий язык — работу, которую он продолжал почти сорок лет. Четыре

 

 

года ему помогал Франц Розенцвейг, до самой своей смерти в 1929 г. Перевод Бубер закончил только в 1961 г., в этой работе он видел пример возможности диалога немецкой культуры с еврейской. Размышлениям о традиции посвящены работы «Прерогативы Бога» (1932), «Вера пророков» (1942), «Моисей» (1945). В 1938 г. философ покинул нацистскую Германию и обосновался в Иерусалиме, где и умер 12 июня 1965 г.