Первый день после. . . Ближе к вечеру.

II

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Назавтра ночевал он у своего знакомого в Кесарии. Проснулся рано, еще не было и шести, оделся, привычно щелкнул запонками и, пододвинув кресло к окну, долго смотрел на густолиловое море, с трудом, вынужденно перебиравшее поблескивающими волнами по издали идеально гладкому берегу... потом задремал ненадолго и, когда оставалось ровно столько времени, чтобы неспешно выйти, завести машину и доехать до университета, поднялся, поправил галстук, застегнул пиджак и закрыл шторы...

 

Во время обеденного перерыва он увидел Фреда, в длинном, где-то вдалеке оканчивающемся кафе, коридоре -- Фреда, как всегда болтающего с какой-то молоденькой дурочкой в легком очертывающем платье, и клюнувшей на его неизменно однообразные приманки.

Он хотел извиниться перед ним за ту оговорку, словесную оплошность, подойти к нему как можно непринужденней и сказать, сказать правду -- правду ведь всегда лучше, только вот как бы покороче -- нужно положить ему руку на плечо или мягко взять за локоть, решил он заранее, но, увидев девушку, хотел уже пройти мимо, отвернул голову, но Фред сам окликнул его, поздоровался и без всякого предисловия выдал:

-- Помнишь, мы говорили об Энн... я встретил случайно ее старую знакомую и взял для тебя ее адрес, если тебе... -- он полез в карман, достал мятую записную книжку и оторвал страницу, -- если тебе нужно, вот, держи... ты не идешь?.. ну ладно, у меня мало времени сейчас...

Филлип стоял с бумажкой в опущенной мокрой руке и смотрел вслед Фреду, воровато огляделся, вышел на улицу, сел на скамейку и развернул бумажку -- Санкт-Петербург, -- прочел он, -- улица Рубинштейна... надо же как..

Вечером он написал ей первое письмо, он не был доволен его содержанием, но все же отправил. Заказным.

 

III

ТРИДЦАТИДНЕВНЫЙ ПЕРЕРЫВ

Ответа он ждал месяц и дождался. Она писала ему, что у нее вроде бы все ничего сейчас, писала, что "в результате несчастного случая" умер ее муж и еще что-то, писала своими круглыми, так хорошо знакомыми ему, почти детскими буквами. Он был удивлен тем, что она ответила ему так скоро, и начал писать ей письмо, еще дочитывая последние строки ее. Он писал много, открыто, вдохновенно, он все или почти все написал о себе, обо всем, осторожно и о ней и отправил авиапочтой.

В третьем письме он попросил ее приехать -- он, естественно, все оплачивает -- и она писала, что да, она его тоже вспоминает, что с удовольствием встретилась бы с ним и, может быть, его предложение не лишено смысла...

Чуть больше двух лет назад она уехала из Яффо, -- "где прожила год, но какое это было чудесное время..." -- случайно, почти по недоразумению... В этом же письме она как-то неловко написала, что чувствует себя слабой после больницы, но врач уже разрешает ей работать, она много гуляет и прочее.

Он написал ей большое письмо, не допуская совсем уж смелых признаний, он все-таки упомянул, что ее фотографии стоят у него на столе с тех самых пор, что он так ничего и не испытывал никогда похожего по силе, нежности, вожделению, писал уверенно, без нажима. Справлялся о ее здоровье...

И меньше чем через месяц он получил письмо, в конце которого она приписала, что принимает его предложение, что готова выехать, как только оформит полагающиеся документы... и здесь он испугался, но замешательство его длилось недолго -- на следующий день, поздно вечером, он отправил телеграмму, в которой сообщал, что ее билет заказан на 20-е апреля, и он встречает ее в здании аэропорта.

Она писала, что чувствует себя отлично, намного лучше, ничего серьезного, писала так, как пишут, подразумевая обыкновенные женские болезни, расспрашивать о которых вовсе не обязательно.

Он старался не замечать несколько все же прохладный и сухой тон ее писем, ища настоящее их и, несомненно, -- доброе настроение между строк, и вроде бы находил...

 

Получив ее первое письмо, он на следующий же день пошел в ближайший спортивный зал и записался на курс к одному из самых престижных тренеров и занимался на тренажерах по три часа в день, утром и вечером. И ни капли пива.

Впервые в жизни он пошел в столь дорогой салон, к известному парикмахеру, несколько часов выбирал одеколоны, мыла, лечащие волосы шампуни, коврик для туалета, новую плитку для ванной, полный набор пемз и специальных приспособлений, чтобы счистить наросты пяток.

Он, предвидя денежные затруднения, обстоятельно поговорил с директором строительной фирмы, где вел дизайнерский инструктаж (намекнув, что, может быть, очень скоро его семейное положение изменится) и договорился, что в ближайшем будущем он сможет разрабатывать и вести от начала и до конца заказы тех или иных клиентов, по согласованию, на определенных условиях, но и это уже было немало. И, чтобы подстраховаться, он отправил объявление в рекламную газету...

Он заболел -- иначе как болезнью определить его состояние было бы трудно; он, вдруг, к всеобщему удивлению напрочь изменил образ жизни и за два с небольшим месяца помолодел на несколько лет, одни говорили -- "лет на пять", другие -- "если не больше". Он даже хотел подтянуть кожу на лице и теле, но, во-первых, операция и подготовка к ней заняли бы много времени, во-вторых, денег у него оставалось не столь уж много, и, в-третьих, тренер заверил его, что упражнения сделают свое дело, тело обтянется, восстановится само.

Когда-то его поразило ее признание и как-то иссушило, обезвкусило его любовь -- тогда же он заболел равнодушием, ничего не интересовало его в ней... И я мог обращать внимание на такие вещи. Господи, какую-то ерунду, -- думал он теперь, -- принимать за что-то очень важное. Да, он был слишком самолюбив, молодости полон, что называется, сил и надежд, да и с женщинами проблем у него никогда не было, наоборот, он пользовался успехом, но так и не смог...

В то время, когда она в первый раз после их разрыва приехала с Фредом к нему (или раньше, или когда они вместе, по его не лишенным основания подозрениям, были одновременно ее любовниками), когда они все еще жили в Москве, она рассказала, что первый мужчина ее -- молодой боксер -- больше часа прыгал на ней и все никак не мог, а она думала, боже мой, когда же это кончится, когда же и зачем; и она даже смеялась. На Филлипа тогда этот уродливый рассказ произвел (как не пытался он отнестись к нему с жалостью) незабываемо отталкивающее впечатление.

 

Когда-то он думал, что не имеет права прощать такие поступки; или иначе -- милая дверь под именем "Энн", чуть приоткрывшись, захлопнулась; и нечего тратить силы, нечего оглядываться, все еще можно начать, все может быть, и встреча, и любовь-вновь... и нельзя не обращать внимания на подобные вещи только от боязни остаться одному, как все эти скоты вокруг, боясь одиночества; прощать то, что называется предательство, и самое главное (как неверно в то время предполагал он), исподволь уже продуманное, мечтаемое... -- теперь же он только свысока кивал этим воспоминаниям и (якобы) честным и умудренным заключениям. Господи, -- думал он, -- что я мог знать тогда об этом? интересно... только книги, рассказы чьи-то, сентиментально сомнительные, естественно, в большинстве своем; да, честно признаться, все это мальчишество; да, как это ни смешно, он имел расточительность обращать внимание на подобные вещи, он должен решить, наконец, понять, что все это глупости, забивание головы... глупости все... и нет другого, как ни желай...

IV