Из цикла «Тугарин и окрестности»

 

* * *

Денису Модзелевскому,

журналисту и гражданину

 

Гонорарный январь, оснеженный Ижевск

и квартира твоя - на каком этаже? -

неприкаянная и большая,

кура в микроволновке, аптечный бальзам,

Башлачев на кассете угрюмо базлал,

и до света - всего-то полшага.

Ни продажных газет,

ни затертых кассет,

завалиться без спроса - и вдрызг окосеть

с припасенной бутылки кагора.

И понять сокрушенно: первейшее зло -

в объективной реальности, коей залог -

недостаток в крови алкоголя.

Виннипухово Дао, великое "да",

заповедная тропка отсюда-туда,

ну, давай поиграем, как будто

мы забыли пароли, ключи, имена,

а снаружи нездешняя вовсе страна,

и шагнуть за порог - как отправиться на

три веселые белые буквы.

Простодушная доблесть, дикая спесь -

полагать наобум: все, что явлено днесь,

равнозначно тяжелому бреду.

Так и бродим впотьмах - по чужим, по своим,

с телефонов казенных друг другу звоним:

- Приезжай! - Я приеду, приеду...

 

 

* * *

 

Городок в табакерке фабричной, где

всё давно до балды Левше-Балде -

раздолбаю, мученику во труде,

прокоптившему небо родимой "Примой" -

где шипит и квохчет людская молвь,

да река под боком, да семь холмов -

благодать четвертого, что ли, Рима.

Где каленым железом, да с матерком,

достоевский мужик тишком-ладком

ухайдакал-таки лошадку,

где двумя перстами грозил раскол -

молонья в руце на гербе градском

и тюрьма, довлеющая ландшафту.

 

А в прогале звездном, как между строк -

то ли начисто отмотавший срок,

то ль досрочно вышедший из-под стражи,

пролетает ангел моей земли,

отвернув к небесам похмельный лик,

ибо черен, одутловат и страшен.

Ибо не на что тут ему смотреть -

в хороводе путаниц и смертей

всё как есть, и отцы не лучше деток -

он видал все это не раз в гробу,

он подносит к устам свою трубу

и орет в нее: "Эй, ну где Ты?"

* * *

 

Воскресение, радость, сухие глаза,

самый медленный поезд на свете,

все, что можно представить и все, что нельзя -

лишь бы только не видели дети.

 

(Запрокинется в небо чужое лицо -

и каштаны посыплются под колесо.)

 

Променад по больничному дворику - глянь,

как несуетна жизнь год за годом.

Я в нее проникаю до самых до гланд,

я вхожу в этот пряничный город.

 

(А потом - только пряди намокших волос.

Я взорву этот город, знакомый до слез.)

 

Но прошу тебя, ты обозначь, проследи

траекторию главного чуда

перед тем, как забьюсь-упаду посреди

оживленно молчащего люда.

 

(И каштаны посыплются на тротуар,

как последний,

сладчайший,

немыслимый дар.)

Ирина Кадочникова

Родилась в 1987 г. в г. Камбарке. В 2009 г. окончила филологический университет Удмуртского государственного университета. Кандидат филологических наук.  

Работала учителем русского языка и литературы в школе. В настоящее время является преподавателем гуманитарных дисциплин в Восточно-Европейском институте г. Ижевска.   

Публикуемые тексты воспроизводятся по журналу «Луч» (2010, 2014).

   

«И там, где пробиваются слова…»

* * *

 

Но что нас защитит от ужаса, который

Был бегом времени когда-то наречен?

                                                 А. Ахматова.

 

…И там, где пробиваются слова,

 Со временем такое происходит:

Оно куда-то, вечное, уходит,

Свои земные позабыв дела.

 

И пусть оно и возвратится вновь,

Но лишь на время – до схожденья снега.

И если что-то есть его сильнее,

То, значит, нам утешиться дано.

 

 * * *

 

Как тянется сегодня выходной –

В кругу зимы, в унылой книжной лени.

И мы с тобой из разных поколений,

Но всё-таки из музыки – одной.

 

И нам с тобой ни в чем не повезло.

И всё, что есть у нас, – любовь да мука.

И я тебе протягиваю руку

И расправляю над тобой крыло.

 

* * *

 

Господи триединый,

Каждому дай своё.

Женщине дай сына,

Воину – копьё.

 

Смерти какое дело,

Что нас пригрело здесь?

Бабочки хрупкое тело

Плачет в тяжелой воде.

 

Скажешь: помилуй Боже,

Примешься снова за

Горестный труд, но всё же

Сколько тебя спасал -

 

И от реки Гордыни,

И от звезды Полынь,

Дабы и присно, и ныне,

Дабы вовеки аминь.

 

 

* * *

 

Земля томится влагой, но вода

Поёт о том, что горе не беда.

И наш кораблик – спичка в скорлупе –

Навстречу уготованной судьбе

Несётся, налетая то на риф

Из камешка, то кружит на мели

Ручья, пока не подтолкнёшь его –

И дальше в путь, как будто ничего

И не было. И снова бег волны.

И снова мы дожили до весны,

Хотя устали, бренные, но всё ж…

Как ты поймёшь, как ты меня поймёшь!

 

 

* * *

В. Шихову

 

В каком краю, у призрачных оград,

Возрос он, твой тенелюбивый сад?

Когда бы говорил: иду на вы, -

Но лев твой не поднимет головы.

 

В каком краю, во глубине времён,

Где нет ни побережий, ни имён

Знакомых, но – дыхание земли,

С которой звук и слово не cмели?

 

В каком краю, изнеможён тоской,

Но исцелён давидовой строкой,

Расцвёл – причудливей морских камей –

Слезоточивый мир твоих камней?

 

И нам пора не стрелы собирать –

Труды и дни свои в одну тетрадь,

Как Гесиод, как всякий бы сумел,

Когда б его язык не онемел.

 

 * * *

 

Когда морозно пахнет Рождество

Еловыми бессмертными ветвями,

Мы в нём как будто воскресаем сами,

Хотя и ровным счётом ничего

Не происходит – так, одна возня:

Уборка вперемежку с магазином.

И суетно, и душно нестерпимо.

И в небе, как обычно, ни огня.

И думаешь, что ты ещё, увы,

Ни чуда не познал, ни ощущенья

Полёта, замирания, всезренья,

Великой всеобъемлющей любви…

Но в этой канители выходной,

Когда концы с концами сводит время,

Когда уходит старый год со всеми

Метелями, и пахнет тишиной,

Мир возникает с чистого листа, -

Дымящийся, восторженный, как прежде.

И мы распахиваем дверь в надежде,

Что с холодом впускаем в дом Христа.

 

* * *

 

Мы жили – боже мой – в такой глуши –

Где ангелы слетаются над крышей,

Где сон таким благоговеньем дышит –

Не сон, а замирание души.

И этот милый деревенский быт,

И сеновал, распахнутый рассвету…

Ещё нам предстоит так много лета,

Чтоб всё это запомнить и забыть,

 

Избыть в себе, переболев тоской

По запаху земли, согретой рожью,

По долгому пути, по бездорожью,

По небу у тебя над головой.

 

Когда б ещё в открытые поля

Упасть нам васильковыми глазами?

И эту муку мы взрастили сами,

О Эвридика верная моя!

 

* * *

 

Август – и куст черноплодный

Тянется к чёрной земле.

Думай о чём угодно –

Снеге, дожде, тепле,

 

Плачущей много осине

По жизнелюбцу-листу.

Мы же такие отныне

Вечные в этом ряду.

 

Впору смириться с любою

Мукою, видит Бог, -

И с беленой-любовью,

И с лебедой-судьбой.

 

Что нам и стон ковыльный,

Что нам и горе-век? –

Мы же такие живые

В скошенной этой траве.

 

И у тебя в ладонях,

Где ночевала слеза,

То ли ромашка тонет,

То ли плывёт звезда.

 

* * *

 

Перелистаешь дни и вырастешь из плена

Сухих календарей, настраивая слух.

И пару-тройку строк уронишь – и мгновенно

Вернёшься в бытие, где тишина и звук –

Все переплетено и воедино слито.

И нет ни времени для горя, ни причин.

И так останешься – твердить свою молитву

Скупую. И когда она горчит,

То на душе куда светлей и слаще,

Куда бессмертнее и ближе до небес.

И сам себя воистину обрящешь.

И вымолвишь: воистину воскрес.

 

 * * *

 

И когда ты задумаешь сделать нечто –

просто фигурку вылепить из глины,

и первый блин будет комом,

и второй, и третий,

ты не отчаивайся.

Значит, так и должно быть.

 

Это дано нам

как испытание веры:

катишь и катишь свой неподъёмный камень,

глиняный шар свой, фигурку свою смешную,

Господи, – думаешь, – как на меня похожа.

И вот в какой-то миг, бесконечно прекрасный,

так и отпрянешь: откуда взялось ощущенье

легкости этой, как будто с воздушным шаром,

с ношей бесплотной как будто вздымаешься в гору.

 

Это дано нам

как воздаянье за дело –

чувство, что нет ничего в тебе от Сизифа,

что и гора твоя так далека от Голгофы –

словно небесная лестница Иоанна.

 

***

 

Господи, прости меня, пожалуйста,

И помилуй от всего ненужного.

Вроде бы живёшь себе, не жалуясь,

Радуясь весне, земле простуженной,

Серому воробышку бесстрашному

(Смерть его и голодом, и холодом…),

Солнцу неожиданному нашему

Над утратившим надежду городом.

 

* * *

 

По улицам ижевским и пустым,

Вдыхая осени прохладный дым,

Пойдём с тобой, как прежде, наизусть

Изученным маршрутом. Ну и пусть

Минуло лето – с лебедя вода,

И под ногами жёлтая слюда.

По Горького, где твой любимый вид:

Направо сонный водоём стоит,

Налево кроны тянутся к горе

(Наверное, как свечи, в сентябре), -

И в Летний сад, в шумилище берёз,

Уже не прячущих прощальных слёз.

Пойдём с тобой, без цели, просто так –

Куда глаза глядят: через овраг

По деревянным улицам резным,

По воткинским дорогам объездным,

По северным холмам, где я читаю

То самое – «Вставай, пойдём по краю…»

 

* * *

 

Ноябрьский день сонливый, осторожный,

Бледнеющий опустошённый свет.

А я такой придурок невозможный,

Что нет мне имени. И времени мне нет.

 

И если уж совсем устал от вновь

Занывших ран, и злишься не на шутку,

То так и тянет заглянуть в кафе «Минутка»

И с алкашами выпить за любовь.

 

* * *

 

Привыкаю к тебе, бездорожье камбарской земли.

Где-то в жаркой Тавриде неспешно идут корабли

И стоит Херсонес, удивляя своей глубиной…

Привыкаю к тебе, привыкаю, мой город родной.

 

После длительных странствий опять возвращаюсь сюда.

Вдоль песчаной дороги пылится трава-лебеда.

И такая тоска… И никак не поймёшь, отчего…

А в далёкой Тавриде в июле – прекрасней всего.

 

А в далёкой Тавриде не тучи, а горы стоят,

И, горячий от солнца, ещё не созрел виноград,

Но уже алыча наливается соком-вином…

А у нас – лебеда, бездорожье, разрушенный дом

 

За окном. А у нас, как всегда, за окном ни единой души.

Но куда, Одиссей, но куда от себя убежишь?

И опять возвращаешься, море покинув своё,

В тишину, в бездорожье – в такое родное житьё.

 

* * *

 

Не поеду ни в Москву, ни в Питер:

Никаких столиц не надо мне.

Вы себе живите, где хотите,

Я же остаюсь в родной дыре.

 

Скажут: глухо здесь и одиноко

И, конечно, мало перспектив.

Но зато за пазухой у Бога

И без роковых альтернатив.

 

* * *

 

Здесь можно жить, затаив дыханье,

И даже не думать о завтрашнем дне.

Сидеть на окне, болтая ногами.

На деревянном теплом окне.

 

Здесь тихо очень, и даже можно

Услышать, как старая дышит сосна,

И всех соседских котов и кошек –

Ты не поверишь – по имени знать.

 

Здесь можно забыться, не помнить, кто ты –

Училка в очках, кандидат в дурачках,

Какая твоя мечта идиота,

Какая дата в твоих зрачках,

 

Какая скука в твоей тетради,

Как бледно слово тебе назло.

Здесь можно зависнуть и – Бога ради –

Здесь можно не помнить, что время прошло:

 

Болтая ногами, сидеть на окошке,

Как в детстве, кузнечиков чудных ловить

И всем соседским котам и кошкам

При встрече «приветствую!» говорить.

 

* * *

 

Как хорошо в полуденной тени

Читать стихи, труды свои и дни

(что, в общем-то, одно и то же)

Вершить и множить, множить, множить

Бесплотных звуков стройные ряды

И говорить со временем на «ты»,

И говорить: куда, моя ладья,

Плывешь? – В небытие из бытия,

В холодный мир небесных многоточий…

(Как сложно было этот текст закончить:

Enjambement. Прости меня, язык,

Я к твоему бессмертью не привык).

 

* * *

 

Все, что мы называем счастьем, на самом деле –

Летний вечер, едва плывущий в оконной раме,

Шелест леса, собачий лай, горизонта гуденье,

Бирюзовое небо с малиновыми облаками.

 

Вот посмотришь на запад – и поздно, и свет без тени.

И в грядущую зиму не верится ни на йоту.

И в открытые двери, по деревянным ступеням

Мы сбегаем навстречу августу-звездочету.

 

 * * *

 

Камы-реки синева.

Все превращая в слова,

Ты говоришь о простом -

Камешке белом речном,

 

Береге странном, чужом.

Чей там виднеется дом?

И, велики и тихи,

Катятся волны-стихи.

 

Ты говоришь о себе.

Лодке своей, судьбе.

Женщине в дальнем краю.

Смерти в честном бою.

 

* * *

 

Возвращаясь на родину, думаешь: вот бы жить

Где-нибудь далеко-далеко, у самого моря,

Просыпаться под шум прибоя, не зная горя,

На другом языке и думать, и говорить.

 

Возвращаясь на родину, знаешь, какой убогий

Ожидает тебя пейзаж за окном вагона.

Между прочим, дождь. Между прочим, совсем немного

Остается времени до окончанья сезона.

 

Ах ты, Господи, до чего же здесь некрасиво –

Никаких там магнолий-фонтанов-дворцов-кораблей…

Но опять покупаешь в ларьке грошовое пиво

И дымишь сигаретой из пачки за тридцать рублей.

 

* * *

 

Знакомый мир как будто не знаком –

Тетрадное непаханое поле.

И снег лежит, пронзительный до боли,

Стерильным обдавая холодком.

 

 

Пустых трамваев полусонный бег.

Мой город, узнаю твоё звучанье.

О Господи, прости моё отчаянье –

Что вот такой я горе-имярек,

 

Что вот такой потерянный, чудной,

Себя не узнающий, между прочим,

В зеркальных отражениях, больной

На голову – придурочный, короче!

 

Что всё – то в облаках, то в дураках,

Что весь такой тупой, косноязычный,

Что я не понимаю ни фига,

Как говорить красиво и логично,

 

Что так боюсь людей и поездов,

Звонков на сотовый и электронных писем,

Своих сомнений и чужих понтов,

Что так и тянет спрятаться от жизни,

 

Что паранойя, Господи прости,

И я умру, возможно, не в России…

Но столько в небе напряженной сини -

И боль такая сильная в груди.

 

 

 

Марат Багаутдинов

 

Родился в 1984 году в Ижевске. Окончил Ижевскую государственную медицинскую академию и аспирантуру на кафедре патологической физиологии. Учился в Литературном институте им А.М. Горького и Институте экономики и управления Удмуртского государственного университета. Работает врачом в одной из республиканских клиник в г. Ижевске.

Многократный победитель поэтических конкурсов и лауреат всероссийских литературных премий.

Публиковался в журналах «Литературная учёба» (Москва), «Литерарус» (Хельсинки, Финляндия), «Луч» (Ижевск), «День и ночь» (Красноярск), «Арион» (Москва), интернет-журнале «Пролог», сборнике «Новые писатели» (Москва) и др.

Автор текстов для музыкального проекта «Обманы Zрения».

Публикуемые тексты воспроизводятся по указанным выше источникам.

 

«Запутываясь в нитях равновесий…»

 

***

Запутываясь в нитях равновесий,

Канатоходец, выбившись из сил,

Под купол цирковой себя повесил.

Весь мир в ногах, как обувь, – износил.

 

Глядит вперед, как будто не боится,

Канат как будто соткан из свобод.

А зрители, размазав страх по лицам,

Синхронно ждут, когда он упадет.

Факир сожрал почтовых голубей…

Ребенок запускает самолетик…

Бумажный, самый прочный самолетик.

 

«Прости бумагу – не стерпелось ей.

Распотроши очередную высь…

Но не сорвись. Ты только не сорвись.

Вниз не смотри, глаза не закрывай.

Тех, кто сорвется – не пускают в рай.

Ты подожди, я подрасту – потом

На радость всем – мы вместе упадем».

 

***

 

Я водяры стопарик грохну

Чтобы стало совсем тоскливо,

Вот дождетесь, возьму и сдохну

Весь такой молодой-красивый.

Вот лежу я такой, короче,

Подо мной дребезжит каталка.

Вся холодная, между прочим,

И меня, между прочим, жалко.

 

***

 

Опять повезло – окатило из лужи –

Все грязные. Кроме меня.

Ну чем же я хуже? Я чем-то же хуже.

Я тоже хочу как свинья…

А мне неуютно, Хочу быть похожим –

Возьму и изгажу пальто.

Ну что вы смеетесь, как будто на роже

Написано что-то не то…

Да сами вы пьяные. Я, между прочим…

Больной? Ни шиша не больной!

Я даже с похмелья здоровый. Короче,

Идите себе стороной.

Да мне же везет, - и белье по размеру.

И горести по фонарю.

Я с прошлого года варганю карьеру…

А с будущего - не курю...

 

Но где-то на околоземной орбите,

Одежды суша в небесах,

Предательски курит мой ангел-хранитель

Похмельный. В семейных трусах.

 

***

 

Хочешь, полосы закрашу?

Будешь рыжей. Очень даже…

Только зебра без тельняшки

Превращается в коняшку.

Тем, кого когда-то… это…

Без ответа и привета…

Юлям, Катям или Дашам

Улыбаемся и машем.

Зебра–зебра… Ты не рада?

Открываю двери я…

Расплатиться как-то надо

За кредит доверия.

У меня другая жизнь

У тебя другая жизнь

За меня ты не держись…

Дер-жись…

Дер-жись…

 

Самым главным людям нашим

Улыбаемся и машем.

 

Разговор кошки и дворника

 

- Здравствуй, кошка.

- Здравствуй, дворник.

- Ты облезла.

- Ты не лучше.

- Как твой мартовский любовник?

- Вечным сном в помойной куче….

- Как твоя супруга Мила?

- Вот, прибил вчера по пьяни.

- Не любила? Не кормила? Подожди, и легче станет.

- А давай с тобою, кошка, выпьем с горя и поплачем.

- Выпьем, дворник, понемножку. Первый будет за удачу,

- И за женщин по второму. За хвостатых дам с усами.

- Нами дворники ведомы,

- Это правда, черт бы с вами.

- Третий за любовь стандартом.

- Ты познала?

- Нет.

- Я тоже… может, все еще на старте?

- Может быть, не вышла рожей.

- Что, пойдем? Пора работать.

- И меня зажда́лись мыши.

 

Годы шли. Спивался кто-то,

Кто-то пел на желтой крыше.

Дворник думал, счастье – это

Грязный рубль на дорожке.

Кошка верила в приметы…

 

Дворник помер раньше кошки.

 

***

Не покупай своим детям кукол с большими глазами –

Они страшные

Не верь кукловодам

Не пей с кукловодом

Не разговаривай, если смотришь на воду

Человек умирает один раз

Кукла – существо многоразового использования.

Не выбрасывай волосы из своей руки

Ни о чем не думай, завязывая узелки

Если кто на тебя охотится – не беги

Помоги ему.

 

Никогда не получай писем в конвертах без обратного адреса

Никогда не открывай писем в конвертах без обратного адреса

Никогда не читай писем из конвертов без обратного адреса

Дурак

Не понимай того, что в них написано

Не верь в то, что ты понимаешь.

 

Темнота. Темнота. Темнота. Темнота. Темнота.

Если чего-то боишься, – заведи кота.

Если ангел-хранитель по-прежнему слеп и глух –

Заведи двух.

 

***

 

Впереди невиданные выси,

Добрый образ мужа-старичка,

Факт не/смерти больше не/зависит

От прямой реакции зрачка.

 

Неудачно, в самом центре лета,

Будущего часа не нашел

Человек. Помянут сигаретой,

Человеку будет хорошо.

 

Два цветка до следующей даты,

Мертвый взгляд исполнен серебра.

Два часа по правилам палаты.

Два случайно сломанных ребра.

 

Страшно, безболезненно и хрупко,

Небеса печальные пока,

Словно с горя вымокшую губку,

Кто-то выжимает облака.

 

***                           /Оле/

В доме из горького черного шоколада

С розочками в ногах и луной в груди

Что же ты, милая, так безутешно рада

Если конец позади

 

Папа купил к рождению белое платье

Спутник Земли с землей обнаружил связь

Доктор назначил таблетки со дня зачатия

Чтобы не родилась

 

Вот тебе жизнь – поломана покалечена

Для обретения вкуса требует соль

Черные полосы кажутся бесконечными

Если двигаться вдоль

 

***

Кривясь объективом

В каждый новый залив

Прошлое ромом

И от того красив

За объективом

Статуи трешь собой

Уверен

Именно так управлять судьбой

И если наступит беда или что еще

Будешь невидим под дождевым плащом

Будет торчать счастливая голова

Будто в нее стукнуло двадцать два

Градуса

Сутками

Сумеречным зрачком

Навзничь упасть

К тучам лежать ничком

Воздухом отравиться

Пугая птиц

Там

Где нет ни возраста

Ни границ

 

***

Господи, счастья-то сколько!!! Господи, сколько счастья.

Думала ли гадала, дура какая, а тут – бац – и счастье.

Или там – бац – и жизнь началась, хотя должна бы загробная.

А я тут старуха-старухой стою, даже как-то и неудобно.

А вокруг переглядываются, смеются – старая, мол, маразменная.

Бабушка на остановке стояла возле экрана плазменного.

Дура, смеются, рекламы не видела, а у самой, поди, дома кот

Голодный, поди, цветы не политы, – стоит тут, разинув рот.

 

А она стоит тут, и думает, вот…

А она стоит тут и думает вот, дожила до такого чуда…

Думает, вот, дожила до чуда….

Как же я дальше буду?

Точно, завтра пойду к окулисту, поставлю себе хрусталики.

Говорят, ветеранам бесплатно вставляют новенькие хрусталики.

Поднимусь к соседке, – сидит себе, крот-кротом, – даже не знает, что март…

 

Поднялась к соседке,

Накормила кота,

Полила цветы.

А тут - бац – инсульт.

Ну, или там - бац – инфаркт.

 

Каждый день одна остановка. Думаешь, строишь планы.

Стоишь, дурак-дураком.

 

***

 

Сколько шаров нападало с потолка!!!

Здравствуйте, милый,

Гуманный до слез – приют.

Будем смеяться

Кричать

Танцевать пока…

Эти шары однажды тебя убьют.

Старая женщина гладит мою ладонь.

Смерть, да куда ты лезешь?

А ну, не тронь!

Вот, говорят, душа у нее гниёт.

Вот, говорят, как будто и нет ума.

Если б от равнодушья не впал живот,

Вряд ли б она поела себя сама.

Проще.

Душа – копеечный субпродукт,

Жизнь – скотобойня.

Сегодня опять забой.

Ешь мою душу с живых и горячих рук.

Досыта кушай.

До колики.

Я с тобой.

Господи, как же все вокруг хороши!!!

Сколько шаров в объеме одной души!!!

Господи, что же творится у нас внутри…

Что же ты делаешь, Господи, – посмотри.

 

***

закрывал глаза и на три два раз

вертолет взлетал покидал канзас

улетал туда где никто о нем

в никуда и будет как прежде дом

где башка с утра изнутри суха

и совсем не хочется подыхать

 

к гудвину очередь дети-страшилы-львы

воздух тревожный до рези в глазах соленый

таблетки от храбрости травки от головы

квоты на сердце с покрытием из тефлона

но плавилось что-то горело что-то внутри

когда под снарядами рушился Изумрудный

а он закрывал глаза и на раз два три

он их открывал

всегда получалось

 

и в чужие лбы как корнями врос

человек у которого нет волос

от того и скалится без конца

человек у которого нет лица

есть одна голова и солома в ней

на руинах города без камней

добрый гудвин смотрит в его глаза

видишь элли это твои глаза

 

Желтое стихотворение

 

Остановись, постой у открытой двери,

Вызови лифт, ты знаешь, он едет долго.

Я, как обычно, буду чуть-чуть потерян…

Там, у подъезда, ждет золотая волга.

Там, во дворе, реальность совсем иная –

Странные птицы в пьяном осеннем небе…

 

Я сигаретой в мягких руках сгораю

И превращаюсь в пепел. Я просто пепел.

 

Лампа дневного света – замена солнцу,

Белая дверь закрыта (за нею лето),

Переодетый город болеет, – бьется,

Как в лихорадке (правда, таблеток нету).

Вот он пример реального компанейства –

Яркого цвета (может у них желтуха?),

Листья упали и умирают вместе…

Желчная осень.

Страшно.

Тепло.

И сухо.

 

Письма пиши себе, – получай ответы.

Глупо. Ты все придумала, идиотка…

Осень уйдет. Когда-нибудь будет лето,

Встретимся после пары стаканов водки.

Жизнь из такси выходит – подай ей руку.

Проще не знать друг друга. Не быть другими…

 

Ветер пронзает тело, уносит к югу,

И оставляет имя. Я только имя.

 

***

 

Я разменивал дни на таблетки и сны,

От которых теперь не сбежать, не уйти,

От которых теперь в моем доме тесны

Коридоры. По праздникам давит в груди.

Дед Мороз, он приходит обычно к другим.

И в мешке его чудо пропахло вином.

Только грохот петарды, шампанского дым

Заставляет загадывать всем существом

Чтобы старая жизнь да на правильный лад.

С новым боем курантов все более ждет…

 

Я желаю, чтоб время помчалось назад.

Чтобы каждый удар отмотал один год.

До чудесной и, вроде, счастливой поры.

Где никто не стоит над дырявой душой…

 

Я пойду этой ночью кататься с горы.

Мне же скоро одиннадцать, я же большой.

Забери меня, мама, в наш старенький дом,

Где сегодня не надо ложится в кровать,

Где красавица-елочка вся серебром

Разгорается. Ей до весны догорать.

До весны не сгореть бы. Дожить до весны.

Антидот неизвестен. Хотя бы запей…

Я разменивал дни на таблетки и сны.

Новый год. Пусть он будет немного теплей.

 

***

Покидая подъезд где темно и который не чистят

Выходя на измученный осенью старенький двор

Не найдя никого ты пинаешь опавшие листья

Переполненный счастьем отравленный радостью

Спор

Двух сезонов уже решено разрешится к полудню

Бабье лето разгонит холодный осенний туман

В очертаниях луж неживые хорошие люди

Дожидаешься вечера тот будет весел и пьян

Как и тысячи до мелочей разработанный план

В очертаниях луж неживые хорошие люди

Выключается свет последействием светится бра

Самый первый трамвай за окном проезжая разбудит

Утром будет туман будто повод дожить до утра

 

***

 

на заброшенном теле заводятся шрамы,

на спине и на пятках цветут васильки

ты не плачь и не бойся, касаясь упрямой,

недвижимой и страшной, холодной руки.

добавляя в коллекцию календари

в этом мире большом от окна до двери

всей душой полюби не болящие раны

и диагноз с подстрочником жизнь удалась

мы станцуем еще в позах вернике-мана

и медсестры на склянках сыграют нам вальс

 

***

Тук-тук.

Тук-тук.

А ведь чей-то муж.

И, может быть, чей-то друг.

Так вот жил-поживал,

Дышал… А потом не дышал.

И вот – все, что жизнью воздано –

Бирка на ногу – «неопознанный».

А они такие красивые, такие белые.

А они такие милые, такие несмелые.

И на лицах всегда одинаково – недоумение.

Мол, совсем и не так представляли себе спасение.

Но они – такие красивые. Такие белые.

Так и хочется подойти – спросить, что они тут делают.

А хочешь, покатаю тебя по коридору, пока никого нет.

Вон – на лестнице свет. Прямо все для тебя - и тоннель и свет

От горла и до паха весь рас//паханный, пере//паханный.

Зато у тебя теперь всего две заботы – лежи да пахни.

Говорят, все дороги ведут… Точно! Рим – это здесь.

А остальное… Отче наш сущий, … даждь нам днесь…

Он тоже был маленьким и таскал медведя за лапу.

Вниз головой, не боясь плюшевого покалечить.

Мама учила: ему же больно. А если тебя бы…

Он теперь санитар и хватается за ноги человечьи.

Со стороны вообще куклой перевернутой грезится,

С одной лишь разницей – человек тяжел и упруг,

Подбородком/затылком стуча по ступеням лестницы –

Тук-тук.

И всегда снится один и тот же сон.

Будто бы он – Харон.

Но каждую ночь Лета все мельче и уже.

И вот уже можно в брод.

Все бегут обратно,

Кричат, что он им больше не нужен…

Он просыпается.

Плачет.

Кому-то же нужен он…

 

Пока верещат циничные холодильники.

Пока утро не устанет кричать голосом будильника.

Вставай – живи и пахни – чей-то сын, чей-то внук.

И тук-тук.

Тук-тук.

Тук-тук.

 

***

 

Люди курят лишь для того, чтоб не сойти с ума.

Чтобы не видеть как пропадают те, кто им дороги.

Эгоисты. Мир дереализован. Вокруг туман

С запахом пороха.

Как же хочется вынести из дома весь сор и хлам.

Как страшно выносить из дома весь сор и хлам.

Как не хочется оставаться в доме, где лишь сор и хлам.

 

Ты навечно останешься там,

Если никто не решится тебя убить.

Ты никогда не бросишь курить.

Ты никогда не сойдешь с ума.

Полынь… Полынь… Тфу ты! Туман… Туман…

 

Посмотри – у них в глазах ледяное крошево,

Ощути – их голосами разбавлен яд…

Ты когда-нибудь слушал, о чем говорят прохожие?

Ты прислушайся. Знаешь,

Они о тебе говорят…

 

А люди по улицам ходят…

В высказываниях последовательны

В поведении упорядочены

Обманов восприятия не выявляют

Жалоб активно не предъявляют

Чувствуют себя хорошо…

 

Раздувшиеся трупы моряков

Напоминают спелые арбузы

Огромные и вкусные арбузы

Напоминают трупы моряков.

 

Шам-марш, шаммарш!

Все вокруг играют в фарш.

Ать-два-ать-два!

Отлетела голова.

До свиданья, голова…

По уколу – и в дрова.

 

Вспоминаю вздувшуюся собаку рядом со станцией метрополитена.

Переступаю через нее. Боюсь, что случайно ногой задену.

Мертвая дура! А сколько людей, должно быть, обескуражила….

На ней ничего не зажило.

И сейчас, если тоска добирается до предела,

Я иду туда и ищу ее мертвое тело.

Хочу взять на руки,

Отнести подальше,

Засыпать листьями,

Поставить палку…

 

Больше никого не жалко

 

А люди по улицам …

 

Что ты ходишь своими кривыми ногами по моему зеркальному полу

Что там у тебя в тарелочке, дура, опять уколы?

Иди ты со своими уколами к черту

Да-да, точно, поставь их черту

Лучше бы апельсинов мне принесла, старая гнида

Витамины полезны и в случаях постсуицида.

Смотришь вниз на свое отражение - вяленая рыба

Что ты опять приперлась?

Апельсинов принесла…

ну спасибо.

 

Видите у этой женщины слезы?

Еще бы, вас бы на таких-то дозах.

А через пару недель, быть может,

Будет ржать как лошадь.

И будто бы даже не убивали сына,

Единственного, маленького совсем еще сына

Воспитывала одна: ни помощи, ни квартиры

Пока одному /из нас/ не показалось, что стал вампиром

Лежит теперь тоже этажом ниже

Нейролептическим воздухом дышит

Есть ту же еду из такой же тары,

Возмущается, когда кричат санитары,

Которых катастрофически мало…

 

А как было бы, если б на всех хватало.

 

А люди все ходят и ходят

До тошноты последовательны

До ненависти упорядочены

Вообще ничего не выявляют

Жалоб, сволочи, не предъявляют

Чувствуют себя хорошо…

 

Если месяц не пить лекарства

Попадешь в тридесятое царство

Станешь радужной несмеяной

Самой грязной и очень пьяной.

 

Чтоб на все хватало сил

Покупайте коаксил

Феварин феварин

Вместо масла маргарин

 

Добрый доктор Айболит

Полечи шизофренит

Мы по фене да по гале

Что-то очень заскучали

Добрый доктор Айболит

Мы без сыпи и без гнид

Положи в свою больницу

Не забудь за нас молиться

 

В голове и за спиной

Над тобой и надо мной

Голосами

Голосами

Смейся, господи, над нами.

 

А люди по улицам ходят

В высказываниях последовательны

В поведении упорядочены

Обманов восприятия не выявляют

Жалоб активно не предъявляют

Чувствуют себя хорошо…

Главное, чтобы люди

Чувствовали себя хорошо.

 

Татьяна Репина

Родилась в 1991 г. в г. Ижевске. Окончила филологический факультет Удмуртского государственного университета. С 2011 года вместе с поэтом Андреем Гоголевым проводила свободные литературные чтения «Брезентовая Цапля», целью которых было объединение творческих сил республики.

    Автор поэтических книг «Монография. Пишет один человек», «Без глав».

В настоящее время живет в Польше.

Публикуемые тексты воспроизводятся по книге «Монография. Пишет один человек» (Ижевск, 2013).

 

 

«Города существуют, пока они есть на карте…»

 

Остров

 

открываю глаза. за окном – этот чёртов остров.

разговаривай с обезьянами, зарабатывай на кокосы,

ни о чём не думай, не делай лишних вопросов

и движений – тогда не посмотрят косо.

выхожу из дома – и ноги несут по пляжу.

мне бросают волны в лицо нефтяную пряжу.

мне не страшно. я – пофигист со стажем.

а парнишке, который со мной, – вот тому напряжно.

он плетёт какую-то кашу о лучшей доле,

что пора подумать в этой дыре о школе,

магазине игрушек и ЖКХ конторе

и о лицах в правительстве, которых он бы уволил.

догоняет меня и кричит: это очень просто,

мы когда-нибудь тоже слетаем к звёздам,

перед нами – вселенные, в каждой галактик по сто!

отвечаю ему: это остров. ты слышишь? остров.

здесь две пальмы, два дома и две речушки

и из техники только две ржавых пушки.

если хочешь – стреляй в макак вон на той опушке

и рассказывай им про свои игрушки.

оставляю с морем наедине дорогого друга,

без ботинок иду гулять – как всегда, по кругу.

ах, Господь, если не тянешь руку,

то давай судный час или хотя бы – вьюгу.

закрываю глаза. и ночь совершает кражу

у меня – меня, пофигиста с огромным стажем,

я плыву по космосу – как никогда отважен,

а потом приземляюсь куда-нибудь –

на Юпитер, скажем.

 

 

***

– что ты несёшь, – говорит, – что ты мелешь?

– я пришел, – отвечает, – из далекой страны,

там сидит нереида и пишет «Энуму Элиш»,

и все реки вокруг голубою кровью полны.

там убитый ацтек о любви голосит на латыни,

безбородый рыбак беспорядочно ищет брод,

исполин в серой маске и старый угрюмый филин

собираются в царство живых, в крестовый поход...

– что за чушь, – говорит, – что за юродивый хохот?

– я пришел, – отвечает, – оттуда, как серна с гор,

я по флагам топтался, в которых – и серп, и молот,

с пантеона чужого подмигивал гордый Тор,

и цари меня били по левой щеке,