Сегодняшнее состояние и перспективы развития            постмодернизма.

В настоящее время в отношении к постмодернизму наблюдается широкий спектр противоречивых позиций – начиная от полного отрицания существования этого социокультурного явления и заканчивая попытками тотальной "постмодернизации" всего общества. В этой связи, мы считаем, необходимым дать оценку данному явлению, а для этого ответить на следующие наиболее часто задаваемые в ходе дискуссий вопросы: существует ли на самом деле постмодернизм, либо это лишь умозрительная конструкция, неоправданно растиражированная философами и литературоведами; если постмодернизм все-таки существует, то какие тенденции – конструктивные или деструктивные – в нем преобладают; каковы дальнейшие перспективы развития постмодерна.

Несомненно, ответ на первый вопрос будет утвердительным, и не только потому, что если постмодернизма не существует, то наш разговор становится беспредметным. Уже из вышеизложенных взглядов на происходящие в последнее время в обществе перемены, на их масштаб и значение, видно, что человечество начинает входить в качественно новую фазу, отличающуюся специфическим постмодернистским мировоззрением. И постмодернизм существует, конечно, не по причине боязни занимающихся им профессоров остаться без работы. Главным фактором, подтверждающем его объективность, является то, что именно с помощью средств постмодернистской философии мы можем наиболее адекватно описать реальность уходящего века ХХ, и, по-видимому, наступающего ХХI века.

Если попытаться выделить наиболее заметные перемены, произошедшие в последние десятилетия, то мы так или иначе остановимся на распространении информационных и электронных технологий. Именно компьютер стал подлинным символом достижений общества на рубеже второго тысячелетия, при этом он вытеснил даже символы связанные с космосом, а ведь именно в наше время сбылась вековая мечта человечества вырваться из околоземного пространства. Но, тем не менее, после восторженного пафоса шестидесятых-семидесятых годов происходит заметный спад интереса к космической тематике. И, по нашему мнению, это напрямую связано с особой ролью компьютера, которую он начал играть в сегодняшнем мире: зачем человеку реальный космос, если он может прямо не отходя от монитора получить космос виртуальный. Этот пример свидетельствует о том, что информационное пространство, возможность доступа в которое открыл человеку компьютер, сопоставимо по своему масштабу и воздействию на человека с пространством космическим. И описано это пространство, как мы убеждены, может быть только с помощью категорий постмодернистской теории. Таким образом, можно утверждать, что если связать информационные компьютерные технологии с постмодернистской философией и доказать, что именно ее средствами можно раскрыть их сущность, то характеристика сегодняшнего общества в качестве не только как информационного, но и как постмодерного будет обоснована.

Многие исследователи отказывают в признании постмодернизму, аргументируя свою позицию тем, что он не приносит ничего кардинально нового, а лишь "паразитирует" на достижениях минувшего, заново их переделывая, компилируя, переосмысливая и переиначивая, но, при этом, не переходя на другой качественный уровень, позволивший бы говорить о новой стадии в культуре. Связав постмодернизм с информационными технологиями, мы сможем возразить сторонникам вышеобозначенного мнения. Да, можно оспаривать, что постмодернизм внес что-то новое в литературу, живопись или архитектуру, можно скептически относится к характеристике новых подходов в науке в качестве постмодернистских, можно говорить о том, что провозглашаемые философами-постмодернистами идеи уже были высказаны Ницше или кем то еще, но никто не сможет отрицать новизну электронных и телекоммуникационных средств, которые дают возможность говорить о наступлении "информационного века".

Множество выпадов против постмодерна связано с тем, что последний не охватывает в полной мере все страны. и регионы. Бесспорно, в наибольшей степени он проявляется в наиболее развитых странах, а чем менее благополучно государство, тем меньше мы наблюдаем в нем признаков данного феномена. И все же мы не согласимся с тем, что если в мире еще существуют очаги нищеты и нестабильности, то и не стоит говорить о каком-то "постмодернизме". Конечно, подавляющее большинство людей вовсе не имеет понятия о нем, и многие никогда не соприкасались с компьютером, но это не означает, что они полностью выключены из сферы действия знаковых для эпохи событий. В настоящее время практически не остается мест, не охваченных информационным полем. Общедоступность телевидения, и, тем более, радио, является фактором, говорящем о вхождении информационной культуры в жизнь основной массы населения. И все-таки нелепо было бы утверждать, что с приходом телевидения начинается постмодернизм, ведь последний мы рассматриваем не как нечто жестко обусловленное и раз и навсегда обретенное, а скорее как совокупность определенных тенденций, как некую перспективу развития. И если в наибольшей степени эти тенденции имеют место в западных странах, то это не говорит о полном их отсутствии в менее развитых регионах. Утверждение постмодернистского мировоззрения – это длительный, начавшийся в конце шестидесятых и не завершившийся до сих пор процесс. Причем процесс далеко не однозначный, разноплановый, вызывающий самые противоречивые оценки и споры, что собственно и говоря, характерно для постмодернистского сознания. В процессе создания концепции постмодернизма участвуют литераторы, философы, архитекторы, социологи, искусствоведы, и даже религиозные деятели, все они, скрещивая и противопоставляя, порой парадоксальным образом, самые различные области гуманитарных знаний, пытаются в эклектической пестроте новейшей культуры установить "сложнейший порядок хаоса"[64]. И все же, становление постмодернистского мировоззрения можно будет считать завершенным тогда, когда его категории из теоретических конструкций, доступных интеллектуалам, превратятся в навыки мышления и умонастроения широких слоев населения. В настоящее время постмодернистский дискурс постепенно охватывает все новые области социокультурного пространства, тем не менее, значительная его часть по-прежнему остается под властью модернистских идей. В общем, в этом нет ничего плохого, и как отмечал Вольфганг Велш, постмодерн – это не антимодерн, ибо он включает в себя модерн[65]. Но включает он его наряду с другими парадигмами, ни одна из которых не является привилегированной и все они находятся в непрекращающейся конкуренции. В этом плюрализме и заключается главное достоинство постмодернизма.

Тем не менее, попытки вернуть модерну былые привилегии продолжают осуществляться в современной философской мысли. Самый известный из критиков постмодернизма Юрген Хабермас считает постмодернизм неуместным в силу незавершенности проекта модерна[66]. При этом он признает, что последний, несмотря на неисчерпанные до конца свои возможности, все-таки находится в глубоком кризисе, и главным образом из-за того, что позволил целостному восприятию жизни распасться на независимые друг от друга представления узких групп экспертов[67]. Хабермас полагал, что сложившуюся ситуацию можно исправить, если добиться примирения между различными "языковыми играми", прийти к некому единству или консенсусу. Против такого подхода категорически выступал его главный оппонент Ж-Ф. Лиотар, утверждая, что попытки завершения проекта "модерн" представляют собой не что иное как трансцендентную иллюзию, питающуюся ностальгией по целому и единому. Но эта иллюзия, как показал ХХ век, оплачивается террором, и в лице питающих ее, мы слышим ни что иное как "хриплый голос желания снова начать террор, довершить фантазм, мечту о том, чтобы охватить и стиснуть в своих объятьях реальность"[68]. А по мнению Жака Деррида, любые попытки окончательно завершить какой-либо глобальный проект сравнимы с тщетным желанием достроить "Вавилонскую башню", являющуюся символом недостижимости полноты любой конструкты и структурного порядка[69]. Таким образом, можно сделать вывод о том, что развернувшаяся полемика вокруг смены социокультурных и мировоззренческих парадигм свидетельствует о сложности и неоднозначности этого процесса.

К сожалению, в наши дни модернистские по своему духу идеи существуют не только в сознании философов, многие реальные геополитические события указывают на то, что с утверждением постмодернистского образа мысли и действия далеко не все в порядке. Когда наиболее развитые страны стремятся к мировой гегемонии, навязывая свои правила игры не только экономическими, но откровенно силовыми методами, когда торжествует непримиримый исламский фундаментализм, отрицая любые альтернативы, когда вновь растут военные бюджеты и разгораются межнациональные конфликты, говорить о том, что постмодернизм окончательно утвердился в сознании людей, становится затруднительным. Бесспорно, эти факторы нельзя сбрасывать со счета, и хотя они и идут вразрез с постмодернистским мэйнстримом, все-таки не стоит говорить, что постмодернизм умер, едва успев родиться. Попытки подчинить социально-политическую реальность единым правилам игры, как показывает история, никогда не завершались успехом. Реальность, будь то общество или природа, противится любым навязываемым ей ограничениям, она всегда сбрасывает с себя оковы чуждых ей предписаний, и все равно рано или поздно возвращается на круги своя.

Как уже отмечалось, рассуждая о постмодернизме, мы не должны, с одной стороны подходить к нему предвзято, но, и с другой стороны, оценивать его в сугубо положительных терминах. Постмодернизм – это неоднозначное, гетерогенное явление, имеющее как положительные, так и отрицательные стороны. Сегодняшнее состояние постмодернизма – это состояние рефлексии, цель которой выявить пропорции между конструктивными и деструктивными веяниями и обозначить пути преодоления всего негативного, что потенциально содержит постмодернизм.

Прежде чем обозначить свою позицию в вопросе о деструктивности постмодернизма, попробуем проследить насколько правомерно бытующее представление о постмодернистских теориях как о негативных, несущих смятение, разочарование, констатирующих бессилие разума и отсутствие ценностей. Бесспорно, в постмодернизме имеется много деструктивных черт, мимо которых мы не в праве пройти, но, вместе с тем, необходимо разграничить его реальное негативное содержание от поверхностной, наносной критики, обусловленной, как правило, приверженностью к идеалам минувшего и нежеланием увидеть в постмодернизме образ мировоззрения информационного общества конца второго тысячелетия.

Чтобы лучше осмыслить некоторые, наиболее часто вызывающие негативную реакцию положения постмодернистских учений, осуществим экскурс в историю философской мысли и обратимся к наследию Фридриха Ницше. Его фигура выходит на передний план, когда мы говорим о мыслителях, чьи идеи оказали наиболее существенное влияние на формирование и развитие идей, концептуализированных в философии постмодернизма. Немецкий мыслитель, творивший во время господства модернистского мировоззрения, оказался неожиданно современным в эпоху "постсовременности". Почти век понадобился, чтобы философские идеи "посмертного пророка послезавтрашнего дня" получили новое звучание и оказались неожиданно своевременными. Вся основная проблематика постмодернистов, так или иначе, пересекается с главными положениями ницшеанской философии. Во многих произведениях основоположников постмодернистской философии, таких как Жиль Делёз, Мишель Фуко, Жан-Франсуа Лиотар и др. прослеживается пристальный интерес к идеям немецкого философа, которого по праву можно считать первым провозвестником эпохи постсовременности. По нашему мнению, некоторые положения его учения могут быть успешно использованы для ограждения и отпора от надуманной критики в адрес комплекса постмодернистских теорий. Рассмотренная сквозь призму идей Ницше, подобная критика в большинстве случаев обнаруживает свою беспочвенность и несостоятельность.

Одно из наиболее значительных положений ницшеанской философии – идея о "вечном возвращении", может оказать существенную помощь в решении спорной проблемы соотношения традиции и новации в постмодерном обществе. Важность этого вопроса определяется, кроме всего прочего, ещё и тем, что некоторые авторы в своём негативном настрое по отношению к постмодернизму хотят представить его в виде учения, призывающего к разрушению наследия прошлого, сбрасывающего со счетов все достижения предшествующих эпох. Например, можно столкнуться с подобным мнением в одном из учебных пособий, причём рекомендованным для высшей школы. В нём утверждается, что "негативное и даже агрессивное отношение к прошлому, к классике, к традиции – норма для культуры постмодерна"[70]. И далее: ""отвязавшись" от всякой традиции, постмодерн в своём свободолюбии пошёл на крайности: стёр имена и даты, смешал стили и времена, превратил текст в шизофреническое приключение, в коллаж анонимных цитат, … смешал и уравнял святое и греховное, высокое и низкое"[71]. Подобного рода высказывания отнюдь не являются единичными, скорее они передают общее настроение тех, кто не может или не хочет принять постмодерную реальность наших дней. Хотя, казалось бы, нельзя не заметить, что именно настоящий период характеризуется особым интересом к наследию прошлого: восстанавливаются памятники архитектуры; в литературе, музыке, живописи возвращаются забытые имена; большое внимание уделяется сохранению особенностей национальных культур. Все эти явления свидетельствуют о новом подходе в осмыслении роли традиции в жизни общества, ориентирующим на реабилитацию отвергаемых ранее ценностей. Но, как уже говорилось выше, может появиться ощущение, что никакого нового, постмодернистского подхода нет: происходит всего лишь извечный круговорот событий, выносящий на поверхность давно утерянные вещи; более того, усиленное внимание к этим вещам может трактоваться как неспособность создать новые ценности, которые смогли бы составить лицо эпохи постмодерна. Здесь же возникает и ещё одна проблема: всё ли из того что существовало ранее имеет право на вторую жизнь? Ведь прошлое скрывает в себе не только позитивные, но и деструктивные элементы. Для того, чтобы осмыслить трудности, связанные с отношением к ценностям прошлого, обратимся к одной из самых главных идей Ницше – к идее Вечного Возвращения. Несмотря на то значение, которое придавал ей Ницше, она остаётся одним из самых туманных положений его философского учения. По мнению Жиля Делёза, трудность в раскрытии сущности этой мысли происходит из-за смешения двух понятий: Вечного возвращения и возвращения Того Же Самого [72].Делёз разграничивает взгляды на тему вечного возвращения, которые существовали на Востоке и в Греции, с оригинальной идеей Ницше. Именно Ницше первым в истории представил Вечное возвращение как высшую форму утверждения. Как отмечает Делёз, секрет Ницше состоит в том, что Вечное Возвращение является избирательным [73]. "Возвращается одно утверждение, возвращается единственно то, что может быть утверждено, только радость возвращается назад. Всё, что можно отрицать и что может отрицать, – всё это отвергается в самом движении Вечного Возвращения. Правда, можно опасаться того, что комбинация нигилизма и реакции будет вечно возвращаться назад. Но Вечное Возвращение подобно самокатящемуся колесу: оно гонит прочь всё, что противоречит утверждению, все формы нигилизма и реакции…"[74]. Беря за основу данную трактовку ницшеанской идеи, можно сделать вывод, что в эпоху постмодерна происходят именно те процессы, которые могут быть охарактеризованы как проявления Вечного Возвращения, ибо возвращается в качестве жизнеспособного только то, что доказало право на свою значительность, выдержав испытание всепоглощающим временем. Те же негативные моменты, которые неожиданно всплывают из прошлого, обречены на самоуничтожение, поскольку они не несут в себе утверждающей энергии активного становления и в итоге не выдержат сурового отбора колеса Вечного Возвращения. Кроме того, возвращение не означает механический перенос чего-либо из прошлого в настоящее, оно предполагает обновление, синтез старого и нового на основе которого и рождаются те уникальные явления в обществе, которые и определяют своеобразие эпохи постмодерна. Таким образом, используя ницшеанскую идею о вечном возвращении, в целом можно показать несостоятельность попыток обвинить постмодернизм в пренебрежении к ценностям минувшего или же наоборот, в бессилии создать новые ценности. Подобные, заметим, противоречащие друг другу обвинения, во многом связаны с широко распространенном ныне представлении о постмодернизме как произвольной мешанине разнородных элементов – либидо, экономики, цифири, цинизма, электроники и восточной мистики, указывающих на пришествие новой эры и Апокалипсиса сразу и в одном обличии. В. Велш категорически отметал подобную трактовку постмодерна, называя ее ложной формой, кашей, в которой становится все одинаковым, а плюрализм как раз испаряется[75]. Результат такого подхода гораздо ближе к униформирующим тенденциям модернизма, чем к подлинному постмодернизму. Постмодернизм, несмотря на свою нетрадиционность, остается строгим и рациональным знанием, имеющим свои исходные принципы, методы и подходы, и его нельзя редуцировать до уровня эклектизма, который характеризуется Лиотаром как нулевая степень всеобщей культуры наших дней[76]. Когда-то Лютер сказал: я здесь стою и не могу иначе. Одо Марквард, перефразировал эту мысль следующим образом: я здесь стою, а могу как угодно. Но, все же постмодернизм – это дело серьезное, а не как угодно и что угодно. И если постмодернизм и нацелен на соединение различных точек зрения, стилей, походов и концепций, то это следует понимать как своеобразный коллаж из всего самого ценного, что есть в предшествующей и настоящей культуре. Постмодернизм – открытая система, обращённая как в прошлое, так и в будущее, и одна из главных задач, которую предстоит ему решить – это найти грань, примиряющую новые подходы к восприятию действительности с достижениями культуры минувших эпох.

Возвращаясь к ницшеанскому наследию, выделим еще один пласт идей немецкого философа, существенный для понимания постмодернистских идей, а именно, взгляды Ницше на нигилизм, на его сущность и возможности преодоления. Наш интерес к этому явлению связан с тем, что существует представление о постмодернизме как наиболее радикальной форме нигилизма. Оно основывается на мнении, что если все предшествующие негативные мировоззренческие концепции, отвергая одни "высшие" ценности, возводили на их место другие, то постмодернизм вообще отказывается от каких-либо "высших" ценностей. На самом деле, речь у постмодернистов скорее идет о качественно новом подходе к ценностям, о переоценки роли ключевых категорий, с помощью которых мы привыкли воспринимать и описывать реальность. И в данном вопросе, они мало что добавляют к сказанному Ницше, который связал пересмотр отношения к господствующим универсалиям, ценностям и идеалам с неизбежностью прохождения через состояние нигилизма, вызванного растерянностью от потери базовых опор, сообщавших смысл человеческому существованию.

Рассматривая природу нигилизма, Ницше утверждает, что европейская культура с давних пор напряженно движется к некой катастрофе, подобно потоку, стремящегося к своему исходу. [77] Состояние, предшествующее исходу – последний порог на пути потока европейской истории – это и есть нигилизм, и в зависимости от того, будет ли он преодолён или нет, решится каким будет этот исход. Чтобы преодолеть это деструктивное состояние, Ницше предлагает задуматься над ценностью идеалов, крушение которых и стало причиной нигилизма. Определяющим фактором в возникновении нигилизма, по его мысли, является разочарование в основных категориях разума: "сознание отсутствия всякой ценности было достигнуто, когда стало ясным, что ни понятием " цели", ни понятием "единства", ни понятием "истины" не может быть истолкован общий характер бытия"[78].Изъятие этих трех определяющих категорий и имеет результатом полное обесценивание мира – крайнюю форму нигилизма. Пытаясь вернуть миру ценность, Ницше задается вопросом: " откуда берет начало наша вера в эти три категории, нельзя ли отказать им в нашем доверии?" В результате он приходит к следующему выводу: "все ценности, посредством которых мы доныне сперва пытались сообщить миру ценность, а затем в виду их неприемлемости к нему обесценивали его... ложно проецированы нами в существо вещей"[79]. Таким образом, оказывается, что высшие категории, в служении которым должна состоять жизнь человека, воздвигнутые над ним как "реальность", как "истинный" мир, как надежда на грядущий мир, не существуют в действительности и относятся к чисто вымышленному миру. Следовательно, любые утверждения, что с потерей смысла господствующими "незыблемыми" ценностями европейской цивилизации наступит "конец истории", не имеют под собой основания.

Ницшеанский анализ нигилизма подводит нас к мысли, что последний – "патологически промежуточное состояние"[80], и он должен быть преодолен продуктивными силами. Мы должны убедиться в наивности своих идеалов и осознать, что "мир имеет, быть может, несравненно большую ценность, чем мы полагали"[81]. Если все наши представления о мире оказались ложными, то это не значит, что ложны вообще все представления о мире. Таким образом, для Ницше нигилизм – закономерный итог развития европейской цивилизации, неизбежное, но не последнее и не окончательное состояние общества; по его мысли, нигилизм является логической и психологической предпосылкой движения, которое сменит его в будущем, и которое "может возникнуть исключительно после него и из него "[82]. Ницше уподобляет нигилизм болезни, которой необходимо переболеть, чтобы прийти к новому мироощущению. Нигилизм, таким образом, это не начало конца, а "великая исходной точка", начало "времени великого полдня", когда старая картина мира уже не соответствует новым реалиям, а новая ещё не выработана. Ницше так характеризует это состояние: "мы потеряли устойчивость, которая давала возможность жить, – мы некоторое время не в силах сообразить, куда нам направиться"[83], ибо в открывшихся просторах безбрежного океана нет проторенных дорог.

Таким образом, Ницше является не только провозвестником европейского нигилизма, но и первым человеком, предпринявшим попытку обозначить пути выхода из него. Он, "историк ближайших двух столетий" увидел не толь
ко завтрашний день – эпоху апофеоза и краха модерна, но и послезавтрашний день – эпоху постмодерна, период переосмысления итогов западной цивилизации. Страшнейшие потрясения человечества в ХХ веке вызывают потребность одуматься. Безудержное развитие, стремительное движение к недостижимым, подобно линии горизонта, целям обернулось разочарованием и, вместе с ним, ощущением необходимости нового мировоззрения. Таким мировоззрением, по нашему мнению, и является постмодернизм, при этом, его нельзя воспринимать как окончательное разрешение противоречий современного общества ("окончательно" дать ответы на все вопросы могли лишь теории модерна), наоборот, это утверждение противоречивости, неоднозначности жизни, которая представляется бесконечном потоком неограниченным никакими преградами в виде высших принципов или абсолютных идей, с помощью которых человек самонадеянно пытался охватить бесконечную в своих проявлениях реальность. Да и саму эпоху постмодерна следует рассматривать как переходный период, пользуясь терминологией Ницше, это – время "великого полдня", "минута кратчайшей тени", "конец дольше всего длившегося заблуждения", и основная задача ее – освободить общество от метафизических химер прошлого, подготовив тем самым почву для дальнейшего существования в мире, где уже нет места идеям, пытающимся подчинить тотализирующим целям Разума гетерогенное, противоречивое, несводимое к единому основанию общество.

Применение ницшеанских идей к трактовке постмодерна наводит на мысль, о том, что последний является промежуточным периодом, или, в лучшем случае, первой фазой новой эпохи, которую еще пока трудно определить. Рассуждая в таком же направлении, Е. Турбина отмечает, что метафизическая неразбериха, отсутствие консенсуса, причисление к искусству того, что никогда к нему не относилось – признак переходной эпохи[84]. По ее мнению, новому образу мира, объясняющему, "к чему переходит постсовременность" еще предстоит сложиться, и если это произойдет, то только тогда этот образ получит
свое символическое и метафизическое воплощение. С подобной точкой зрения трудно не согласиться. Все споры и разногласия по поводу сущности постмодерна, все терминологические двусмысленности свидетельствуют о том, что "постмодерный лик современности" еще сложился далеко не в полной мере. Как иронично заметил З. Бауман, спорить надо не о том, в какими являются времена, в которые мы живем, еще "современными" (модерновые), не совсем современными, или уже совершенно "послесовременными" (постмодерновыми). Главное, считает он, описать этот мир как можно вернее и понять происходящее в нем, а уж потом снабдить биркой готовое изображение[85]. А пока мы смело можем утверждать, что с нашей современностью не все в порядке, что-то в ней переменилось, что-то ушло, а что-то пришло, но, так или иначе мы более не живем в "современном" мире. Понимая это, мы подбираем новые эпитеты для характеристики происходящих изменений, но все они, следует признать, носят пока еще абстрактный, малосодержательный характер. Наверное в виду того, что мы еще не способны до конца осмыслить суть реальности сегодняшних дней, мы не способны описать его по настоящему содержательными терминами. И поэтому, мы неожиданно оказались в состоянии "постмодерн" в постхристианском мире постиндустриального общества с его постклассической или, если быть точным, постнеклассической наукой и постструктуралистской философией,, постсоветским пространством, посткоммунистическими государствами и посттоталитарными режимами – в мире, "который еще не нашел, как определить себя в терминах того, что он есть, но уже знает, чем только что перестал быть"[86].

Таким образом, анализ сегодняшнего состояния постмодерной мысли приводит нас к выводу о ее незавершенности, что, в свою очередь, и определяет перспективы дальнейшего развития постмодернизма, которые, по нашему мнению, должны быть связаны с решением внутренних противоречий в постмодернистских теориях. В качестве основных из них мы выделим следую-
щие: проблема трудности выбора в условиях постулируемой равнозначности, проблема выработки ориентиров в гетерогенном и фрагментарном мире и проблема гармонического сочетания новейших технологий с общегуманистическими ценностями. От решения этих принципиальных вопросов, по нашему мнению, зависит будущее парадигмы постмодерна.

Первая проблема, связанная с затруднением выбора при увеличении количества возможных вариантов, становится практически неразрешимой, когда утверждается, что любое из сделанных решений не будет лучше всех остальных. Здесь мы с сталкиваемся с обратной стороной принципа плюрализма, который оказывается далеко не самым эффективным помощником в реальной жизненной практике. Если общество Модерна предлагало человеку некое фиксированное, стандартное меню, в котором рамки возможного выбора вариантов социального поведения были четко прописаны, то постмодерная культура расширяет этот список, делая последний практически бесконечным. Возникает реальная потребность в определенных ориентирах, иначе – anything goes, все годится, и положительные моменты плюрализма оборачиваются непреодолимыми апориями анархизма. Как утверждает П. Козловски, иметь безграничные возможности выбора столь же плохо, как и не иметь их вовсе, так как не существует прямо пропорциональной зависимости между увеличением возможностей выбора и повышением степени свободы, ведь свобода – это прежде всего самостоятельный выбор в пользу самости человека[87]. Да и время жизни довольно быстротечно, чтобы допускать слишком много возможностей выбора, а чересчур большая свобода зачастую оборачивается пустотой. Подобная амбивалентность постмодернистской свободы, обуславливает настоятельную необходимость решения проблемы полного выхолащивания смысла при утверждении равноценности всех существующих возможностей, и от ее удовлетворительного решения во многом зависят дальнейшие перспективы постмодернизма.

Вопрос о равнозначности имеет еще одну немаловажную – социально-политическую сторону. Если исходить из того, что более ни одна парадигма не может претендовать на какой-то выделенный статус с точки зрения истинности, то споры по поводу притязаний на значимость превращаются в споры по оводу власти, так, что оказывается прав не тот, кто выдвигает более универсальный аргумент, а тот, кто сильнее в данном пространстве спора. То есть отсутствие правил ведет к тому, что социальные конфликты могут быть решены лишь с помощью силы[88]. Такой подход, имплицитно содержащийся в концепции Лиотара, немецкий философ М. Франк охарактеризовал как "социал-дарвинистскую философию языка", проводя аналогию между стихийным утверждением дискурсивных практик и выживанием видов в борьбе за существование[89].

Социально-политические следствия подобных представлений заключаются не только в скрытом инициировании силовых методов. Другая сторона их негативного влияния состоит в том, что они по сути дела приводят к практике невмешательства в ход событий – так как из имеющихся возможностей ни одна не является наилучшей, то логичней смириться с существующим положением дел. Тем самым теряется критический дух социальной философии, и творчество постмодернистов уже не так волнует политиков, как идеи экзистенциалистов и представителей Франкфуртской школы – власть предержащие могут спать спокойно. Таким образом, импликации постмодернистских положений в политический дискурс приводят к практике неоконсерватизма.

И все же к подобным выводам не стоит подходить односторонне. Да, нельзя не признать, что постмодернисты уходят от прямого вмешательства в сферу политики, в том смысле, что они избегают действий, непосредственно направленных против властных структур. Но, в тоже время, приснопамятные модернистские намерения изменить социальную действительность с помощью революционных методов ни разу не завершались успехом и приводили лишь к плачевным результатам. Именно поэтому, представители постмодернистской по своему духу "Новой философии" считают иллюзорными любые попытки добиться освобождения путем социального перелома[90]. Свою позицию они обосновывают всеохватностью общества Властью и отождествлением индивида с Государством. Здесь, по нашему мнению, налицо момент разочарования "новых философов" в самой возможности изменения общества к лучшему, имеющий в своей основе Майские события 1968, роль которых в формировании постмодернистского самосознания была рассмотрена нами выше. Так или иначе, до конца не решен вопрос о том, возможно ли вырваться индивиду из оков власти, которая действует не только на макроуровне структур, но и на "микрофизическом", дисперсном уровне, формируя жизненные ориентиры и практики поведения индивидов, что было ярко показано в работах Мишеля Фуко[91]. Единственное, что можно говорить сейчас с уверенностью, так это то, что время утопических надежд и апокалипсических пророчеств неумолимо уходит в прошлое.

Проблема равнозначности различных ценностных ориентаций выводит на другую задачу, решение которой придется искать постмодернистской философии, а именно, на поиск ориентиров, которые позволили бы прожить индивиду полноценную, содержательную жизнь, оградив его от бессмысленного блуждания в бесконечном лабиринте возможностей. Современный человек подобен покупателю в гигантском супермаркете, который так растерялся среди огромного количества прилавков, товаров, вывесок и продавцов, что позабыл где вход и не уже в силах понять где выход. Специфика эпохи постмодерна заключается в том, что она выходит на высшую точку сложности, дальше которой идти просто некуда. А раз большей сложности просто уже изобрести нельзя, то, по-видимому стремиться нужно к простоте, то есть к устоявшимся, опробованным, а главное, обозримых и соизмеримых с человеком вещам[92]. В данном контексте речь не идет о том, что нужно отбросить все, что олицетворяет сложность нынешнего информационного мира, и возвратиться к традиционным
понятиям. Мы не можем отмахнуться от всех достижений цивилизации, результатом которых и стал наш окончательно запутавшийся мир, но, в тоже время, необходимо заново обрести простую и ясную систему ценностей. И как раз сейчас, на новом этапе развития постмодернистская мысль, оставив позади искушения тотальной деконструкции, обращается к, казалось бы, навсегда оставленным в прошлом Модерна, гуманистическим традициям[93]. Но в возвращаемом в постмодернистской интерпретации гуманизме уже нет места универсальной этике, диктующей определенную модель поведения, скорее, упор делается на обеспечении особой роли общегуманистических ценностей. Постмодернизм всегда сторонился общих идей, но общечеловеческие ценности – это не общие идеи. Это – конкретные ценности каждого отдельного человека, без которых его собственноличная жизнь теряет смысл. Универсальность их заключается только в том, что они вплетены в жизнедеятельность всех людей, независимо от принадлежности к различным культурам, расам, народам. Постмодернизм, отвергая универсалии, не может отвернуться от таких универсальных человеческих ценностей, как право на достойную, мирную жизнь, на свободу выражать свои мысли и чувства, то есть, в конечном счете, выбирать свою судьбу. Осознав то, что нельзя полностью разрывать с гуманистическими традициями, постмодернистская философия обращается к религиозной проблематике. Так, представители "новой философии" (Б.- А. Леви, Г. Лардро, К. Жамбе и др.) напрямую апеллируют к корпусу идей иудео-христианской традиции, а их "теоретический антигуманизм" на поверку оборачивается апологией гуманистических ценностей, ищущей опору в текстах Ветхого и Нового заветов[94]. По их мнению, совсем неправомерно отвергать библейские заповеди, которые питали европейскую духовную культуру средневековья и Нового времени. Отбросив веру, предав забвению Бога, человек на деле не стал свободнее. Как отмечает Б.-А. Леви, никогда мы не были столь мало свободны, как с того времени, когда мы более не верим[95]. Приблизительно в том же русле рассуждает и христианский философ постмодернистского толка П. Козловский[96], который сообщает особое значение религиозному измерению в культуре постмодерна. Он считает, что анархистско-деконструктивистский постмодернизм должен трансформироваться в "постмодерный эссенциализм", который вберет в себя из античного и современного наследия все то, что может сбыть воспринято в качестве примера, эталона. Таким образом, постмодернистская культура, следуя логике вечного возвращения, обращается ко всему конструктивному и жизнеутверждающему, отдавая особую роль гуманистическим и религиозным ценностям, и именно в этом мы видим залог ее дальнейшего развития.

Вопрос о жизненных ориентирах в постсовременной действительности выводит нас на другую задачу: как добиться органичного сочетания новейших технологий информационного общества с духовными, гуманистическими ценностями. Очевидно, что реальность конца ХХ века на столько "виртуализировалась", что образ человека растворился в бесконечном м