Стилистические различия конструкций с однородными членами.

Однородные члены, употреблённые без союзов или со­единённые союзами и или но, не имеют стилистической окраски и свойственны всем функциональным стилям. Конструкции с однородными членами, соединёнными союзом да, более характерны для разговорной речи и языка фольклора. Ср.: Голубые и алые знамёна развеваются над стадионом.- Плащи только двух цветов-голубые да серые (из разговорной речи); Он мал ростом, но физически очень силён (книжная конструкция).- Мал, да удал. Мал золотник, да дорог (поговорки); Говоришь-то ты много, да делаешь мало (из разговорной речи).

Конструкции с союзами и... и, не только ... но и, как ... так и близки по смыслу. Ср.: Он приходил и вчера, и сегодня.- Он приходил не только вчера, но и сегодня.- Он приходил как вчера, так и сегодня. При этом конструкции с повторяющимся союзом и стилистически нейтральны, а конструкции с союзами не только... но и, как ... так и тяготеют к книжно-письмен­ной речи. Обе части в каждом из этих союзов постоянны и не могут заменяться другими словами. Например, неправильно:

"Она любит не только литературу, а и физику" или: "не только литературу, а также физику"; "Он приходил как вчера, а также сегодня". Подобные конструкции в русском литературном языке недопустимы.

 

 

2. Особенности акмеизма и его принципиальное противостояние русскому символизму.

Акмеизм полемически отталкивался от символизма, от его туманной мистики, неопределенности смысла, преувеличенной метафоричности, приводящей к текучести образов, отказываясь от его иррационализма, субъективизма. Акмеисты критиковали и старались преодолеть эстетические установки символизма, который, по мнению Гумилева, направлял свои главные силы в область неведомого, непознаваемого и братался то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом, а некоторые его эзотерические искания почти приближались к созданию мифа. Акмеисты отвергают эзотеризм символизма: "Основная роль литературы, - говорит Гумилев, - подверглась серьезной угрозе со стороны мистиков-символистов, ибо они превратили ее в формулы для своих собственных таинственных соприкосновений с непознаваемым".

От французского символизма Гумилева отталкивала "пресловутая" "теория соответствий". Он отвергал ее и подчеркивал, что она выросла не на романской, а на немецко-романтической почве.

Гумилев считал, что акмеистом быть труднее, чем символистом, как труднее построить собор, чем башню. А один из принципов нового направления - всегда идти по пути наибольшего сопротивления.

Об острокритическом отношении акмеистов к символизму свидетельствуют высказывания на эту тему О. Мандельштама:

Символисты были плохими домоседами, они любили путешествия, но им было плохо, нс по себе в клети своего организма и в той мировой клети, которую с помощью своих категорий построил Кант. Для того, чтобы успешно строить, первое условие - искренний пиетет к трем измерениям пространства - смотреть на них нс как на обузу и на несчастную случайность, а как на Богом данный дворец. В самом деле: что вы скажете о неблагодарном госте, который живет за счет хозяина, пользуется его гостеприимством, а между тем в душе презирает его и только и думает о том, как бы его перехитрить. Строить можно только во имя "трех измерений", так как они есть условие всякого зодчества. Вот почему архитектор должен быть хорошим домоседом, а символисты были плохими зодчими. (Мандельштам. 1990. С. 142). Акмеизм подвергался резкой критике со стороны символистов. Блок записывал в дневнике: "придется предпринять что-нибудь по поводу наглеющего акмеизма..." (17 декабря 1912).

Блок и Гумилев признавали талант друг друга. Но в статье "Без божества, без вдохновенья..." Блок утверждал, что беда в том, что десяток-другой маленьких сборников, выпущенных акмеистами перед войной, в те годы, когда буквально сотни сборников стихов валялись на книжном рынке, не блещут особыми достоинствами, за малыми исключениями. Начинавшие поэты, издававшиеся у акмеистов, печатались опрятнее многих и были внутренне литературнее, воспитаннее, приличнее иных; но ведь это - еще не похвала. Настоящим исключением среди них была Анна Ахматова; не знаю, считала ли она сама себя "акмеисткой"; во всяком случае, "расцвета физических и духовных сил" в ее усталой, болезненной женской и самоуглубленной манере нельзя было найти (См.: Блок. 1962. С. 179).

Главное различие между символизмом и акмеизмом, отмечала A.A. Ахматова, состоит "в вопросе о стилизации. Мы совершенно ее отвергали"; она утверждала, что преобладание стилизации превращает творчество в игрушку, о чем свидетельствует литературная деятельность М.А. Кузмина, тогда как у Н.С. Гумилева, "например, все было всерьез" (Чуковская. 1997. С. 173).

Некоторые внутренние противоречия и неувязки в манифестах новой школы американский литературовед Г.П. Струве объясняет несогласованностью взглядов и действий двух ее основоположников - Гумилева и Городецкого.

При всем противостоянии акмеизма и символизма у этих художественных направлений есть немало общего. Даже в сфере непознаваемого, где критика символизма акмеистами была особенно острой, противоречие не абсолютно. В "Заблудившемся трамвае" и "У цыган" Гумилева есть элементы мистицизма. Об относительности противоречий акмеизма и символизма свидетельствует и известная общность их взглядов на проблемы Средневековья, общее восторженное отношение к этой эпохе. Так, Мандельштам в статье "Утро акмеизма" утверждает, что Средневековье дорого нам потому, что обладало в высокой степени чувством граней и перегородок. Оно никогда не смешивало различных планов и к потустороннему относилось с огромной сдержанностью. Благородная смесь рассудочности и мистики и ощущение мира как живого равновесия роднит нас с этой эпохой и побуждает черпать силы в произведениях, возникших на романской почве около 1200 г.

Общим было и то, что литература и символистской, и акмеистской ориентации, как на это обращал внимание в 1916 г. В.М. Жирмунский, замыкалась в салонно-кружковой, внутрихудожественной сфере, отторгнутой от актуальной современности.

Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Николай Гумилев - этих трех имен достаточно, чтобы существование любой поэтической школы было не только оправдано, но и она могла бы гордиться собой.