Принцип усиления выразительности и изобразительности

Под выразительностью речи понимают способность речи привлекать к себе внимание, а также удерживать его. В риторике принято говорить не просто о выразительности, априорно присущей тому или иному содержанию, а об усилении выразительности, создаваемом самими речевыми средствами. Речь идет, следовательно, об усилении выразительности при одинаковой информационной насыщенности, так что одно и то же сообщение может быть изложено более или менее выразительно.

Способность обращать на себя внимание и запоминаться может относиться как ко всему сообщению, так и к отдельным его частям.

В первом случае цель усиления выразительности понятна. Чтобы речь была ясной и убедительной, ее надо для начала попросту донести до слушателя. Речь должна быть услышана в потоке других речей. Необычный заголовок в газете быстрее бросится в глаза, чем обычный и примелькавшийся. А высказывание типа «Умиротворять агрессора – значит кормить крокодила в надежде, что тебя он съест последним» (У. Черчилль) имеют больше шанса запомниться, чем обыденная фраза на политическую тему, например: «Умиротворять агрессора – только оттягивать момент его агрессивных проявлений».

Второй случай интереснее. Усиленная выразительность расставляет в тексте акценты, выделяя его части. Это то, что называется выдвижением. Связь такой выразительности с ясностью очевидна: текст с расставленными акцентами быстрей и надежнее воспринимается, лучше запоминается.

Усиление же выразительности может касаться отдельных компонентов предложения или даже слова. Все так называемые фигуры речи как раз и являются такими миниакцентами – способами усиления выразительности.

Изобразительность речи – это ее наглядность. Не все сообщения вызывают в памяти живую картину. Даже отдельные слова обладают разной степенью изобразительности. Это используется в детских кубиках, где к букве А приурочен арбуз, а не, скажем, астрофизика, к Б – барабан, а не бином Ньютона. Но, как и в случае с выразительностью, нас будет интересовать не априорная изобразительность, а усиление изобразительности, точнее – специфические речевые средства, усиливающие изобразительность.

Все риторические приемы, так или иначе, связаны с усилением изобразительности. В этом мы убедимся, когда рассмотрим фигуры и тропы речи. Но и кроме специальных приемов, с которыми мы познакомимся ниже, изобразительность может быть усилена и обычными языковыми средствами.

К числу таких средств относятся атрибутизация и гипонимия.

Атрибутизация – это развертывание предложения, распространение его различными атрибутами – прилагательными и наречиями. Так, фраза «Вошел мужчина» менее изобразительна, чем «Медленно вошел плотный мужчина».

На первый взгляд, атрибутизация больше нужна художественной литературе, чем риторике. Однако это не так. Если, например, речь идет о фактической стороне дела, и оратор (допустим, адвокат), хочет продемонстрировать свою осведомленность, придать своей версии большую убедительность, атрибутизация ему просто необходима.

Предложение «К реке ведет крутая и обрывистая тропинка, по которой спуск довольно труден» позаимствована не из любовного романа, а из речи защитника по делу об убийстве. Это фраза из речи известного адвоката Спасовича, входящая в довольно пространное описание места действия.

Что такое гипонимизация? Слова более общего значения принято называть гиперонимимами, а слова, более частного – гипонимами. Так, гипонимом к слову «животное» будет слово «лошадь». Соответственно, слово «животное» будет гиперонимом к слову «лошадь». Гипонимизация – это использование гипонима.

Замена гиперонима гипонимом всегда ведет к усилению изобразительности, а обратная замена – к ее ослаблению. Предложение «Вошел мужчина» можно сделать менее изобразительным, заменив и глагол, и имя гиперонимами: «Появился человек». Более изобразительным вариантом будет фраза «Вкатился толстяк».

 

Фигуры речи

Центральным понятием античной риторики было понятие фигуры. Сегодня фигуру определяют, как необычный, особый оборот речи, придающий речи выразительность и изобразительность. Под этими необычными оборотами понимают всевозможные повторы, пропуски и перестановки слов. В отношении изобразительности фигуры представляют собой своего рода синтаксические диаграммы чувств.

Навязчивому, повторяющемуся чувству соответствуют повторяющиеся слова.

«Значит, заведомо знают, что лгут? Да, вкруговую знают, что лгут, – и лгут!» Устойчивое возмущение ложью заставляет А. Солженицына трижды в коротком отрезке текста повторить слово «лгут».

Нетерпению, стремлению перескочить через время и обстоятельства соответствуют, напротив, пропуски слов.

«Скорее! Все – за мной!» Спешка заставляет пропускать слова, в данном случае сказуемые.

Перебоям в чувстве соответствуют перебои в словесном выражении.

«Я думаю (если я только не ошибаюсь) что теперь мы добрались до главного». Колебание, оговорки заставляют говорящего перебивать самого себя.

Фигурами усиливаются доводы к пафосу. Можно сказать, что фигуры сами выступают как доводы к пафосу, ибо они проясняют чувства говорящего, демонстрируют их. Несоответствие фигур и пафоса всегда бросается в глаза. В утрированном виде это можно представить себе следующим образом. Человек, собирающийся продемонстрировать свою уверенность в благополучии страны вместо обычных в таких случаях фигур неожиданно произносит следующее: Я думаю – да, пожалуй, я думаю... То есть, в известном смысле слова, я считаю, что страна будет – как это в таких случаях говорится – вполне (я серьезно говорю) будет... благополучна.

Выделяют фигуры прибавления, фигуры убавления, фигуры размещения.

 

Фигуры прибавления

Общее изобразительное свойство фигур прибавления заключается в том, что все они демонстрируют неизменность, постоянство овладевшего говорящим чувства. Само это чувство может быть как положительным, так и отрицательным. Это могут быть повторы служебных или полнозначных слов, значимых частей слова (морфем) или синтаксических позиций.

Фигуры прибавления делятся на фигуры неупорядоченного повтора, когда повтор не связан с симметричным относительно остального текста расположением повторяющихся элементов, и фигуры упорядоченного повтора, когда такое симметричное расположение имеется. Последние фигуры обладают своей спецификой, и мы рассмотрим их отдельно.

Самой распространенной фигурой прибавления является обычный лексический повтор – повтор полнозначных слов. Особенно часто используется двукратный повтор – геминация.

На примере двукратного повтора хорошо виден механизм фигур прибавления. На первый взгляд, повтор слова кажется избыточным. Зачем говорить «Сюда, сюда надо было вкладывать средства!» вместо того, чтобы сказать «Средства надо было вкладывать сюда»? Ведь нужное лексическое значение выражается уже первое «сюда». Однако второе «сюда» не дублирует этого значения. Оно свидетельствует об интенсивности чувств, охвативших говорящего. Вместо него в риторическом «подстрочнике» фразы следовало бы написать: «Именно сюда надо было вкладывать средства. И это обращает на себя внимание. Я даже говорить спокойно об этом не могу».

Многосоюзие, или полисиндетоном. Чаще всего в русском языке повторяется союз «и». Сравните эффект от произнесения фраз «Он сделал одно, другое, третье» и «Он сделал и одно, и другое, и третье». Второе предложение звучит гораздо весомее. Как и в случае с обычным лексическим повтором, говорящий показывает, что описанные действия произвели на него определенное впечатление и делится этим впечатлением со слушателями.

Морфемный повтор (гомеология) – повтор морфем – приставок, корней, суффиксов, окончаний. Приставки и суффиксы выражают определенное грамматическое значение, и их повтор актуализирует это значение. В выражении «Высоко забрался, далеко залетел, на многое замахнулся» значение приставки «за» будет акцентировано, так как с нее начинаются сразу три глагола в одном предложении. Повтор корня усиливает то общее в значении, что заключено в родственных словах. Часто такие повторы образуют тавтологические словосочетания: «горе горевать», «зиму зимовать», «дурак дураком», «криком кричать», «кишмя кишеть» и т.п. Повтор в прилагательном корня существительного делает высказывание убедительным: «Кесарю – кесарево, Богу – богово». Повторяться могут и окончания. Этот случай называется гомеотелевтоном.

Часто гомеотелевтон входит в синтаксический параллелизм – повтор однотипных синтаксических единиц в однотипных синтаксических позициях:

«... сильный губернатор – большие права, слабый губернатор – никаких прав; публичный политик – республика известна в стране, непубличный политик – о ней никто не знает» (В. Рыжков). В обоих примерах параллелизм парный.

Синтаксический параллелизм может быть очень компактным и не обязательно парным. Он используется даже в газетных заголовках, придавая им особый динамизм: «Цены растут, инфляция галопирует, власть не выполняет обещания». Здесь параллелизм объединяет три члена.

Синтаксический параллелизм используется и в сложной синтаксической конструкции, называемой периодом.

Период – двучастная конструкция. Одна из ее частей – протазис – состоит, как правило, из нескольких синтаксически параллельных конструкций и сопровождается повышением интонации, другая часть – аподозис – представляет собой общий член ко всем частям протазиса и сопровождается понижением интонации. Аподозис, в отличие от протазиса, состоит обычно из одной части. Так, Конституция Российской Федерации открывается периодом:

«Мы, многонациональный народ Российской Федерации, соединенные общей судьбой на своей земле,

утверждая права и свободы человека, гражданский мир и согласие,

сохраняя исторически сложившееся государственное единство, исходя из общепризнанных принципов равноправия и самоопределения народов,

чтя память предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству, веру в добро и справедливость,

возрождая суверенную государственность России и утверждая незыблемость ее демократической основы,

стремясь обеспечить благополучие и процветание России,

исходя из ответственности за свою Родину перед нынешними и будущими поколениями,

сознавая себя частью мирового сообщества,

принимаем КОНСТИТУЦИЮ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ»

Графика документа сохранена нами полностью. Последовательность деепричастных оборотов, начинающихся с деепричастия (утверждая, сохраняя, исходя, чтя, возрождая, стремясь, исходя, сознавая) задает синтаксический параллелизм, образуя протазис. Эта часть читается с повышением интонации. Заключительная часть предложения («принимаем Конституцию Российской Федерации»), относящаяся ко всем причастным оборотам и произносящаяся с понижением интонации, является аподозисом периода. Период призван придать тексту конституции особую торжественность.

Фигуры упорядоченного повтора имеют два специфических свойства, отличающих их от прочих фигур прибавления. Во-первых, они способны не только передавать ритм чувств говорящего, но и своим синтаксическим расположением описывать траекторию какого-либо действия. Во-вторых, они способствуют ритмизации прозы и тем самым делают речь не только ясной, но и красивой.

Рассмотрим шесть таких фигур:

Анафора – повтор слов в начале смежных отрезков речи. Этими отрезками могут быть части сложного предложения, самостоятельные предложения, единицы более крупные, чем предложения (например, абзацы).

Как и другие фигуры прибавления, анафора передает некое постоянство настроения. Чаще всего это чувство уверенности. Вспомним, какой популярностью пользовалось во время войны построенное на анафоре лирическое стихотворение К. Симонова «Жди меня»:

Жди, когда снега метут,

Жди когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Эпифора – повтор слов в конце смежных отрезков.

Если в анафоре демонстрируется фундамент уверенности, то эпифора, напротив, актуализирует следствия. Анафора говорит: «Мы и сейчас и впредь будем исходить из такого-то положения», эпифора: «Мы и сейчас и впредь будем приходить к такому-то результату». Из-за этого оттенка неизбежности с эпифорой чаще связываются настроения безысходности и безвыходности. Это, в частности, проявляется, в поэтической речи.

Вот характерный пример эпифоры из Фридриха Ницше, который вообще очень любил эту фигуру:

«И самой справедливостью является тот закон времени, чтобы оно пожирало своих детей, – так проповедовало безумие.

Нравственно все распределено по праву и наказанию. Ах, где же избавление от потока вещей и от наказания «существованием»? Так проповедовало безумие.

Может ли существовать избавление, если существует вечное право? Ах, недвижен камень «было»: вечными должны быть все наказания. Так проповедовало безумие».

Стыком, или анадиплозисом, называют повтор слов на границах смежных отрезов.

«Между тем без культуры в обществе нет и нравственности. Без элементарной нравственности не действуют и социальные законы, экономические законы, не выполняются указы и не может существовать современная наука, ибо трудно, напри мер, проверять эксперименты, стоящие миллионы, огромные проекты «строек века» (Д. С. Лихачев). Стык образуется повтором слова «нравственность» в конце первого и в начале второго предложения.

Как диаграмма чувств эта фигура передает ощущение обоснованности, спокойной и плавной преемственности в развитии чувства. Но выступает она также и в качестве диаграммы мыслей и даже диаграммы развития событий.

В отношении передачи хода самих событий стык выражает их последовательность, причинную обусловленность, а также замедленный характер протекания.

Последовательно продолженный стык называется цепным повтором.

Вот пример использования цепного повтора со смысловым нарастанием (градацией) в афоризме:

«Порядок – привычка, привычка – характер, характер – судьба»

Цепной повтор передает здесь причинно-следственную обусловленность.

Наконец, всем известен библейский пример цепного повтора. Речь идет о земной генеалогии Иисуса Христа в первой главе Евангелия от Матфея:

«Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова… Матфан родил Иакова; Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от Которой родился Иисус, называемый Христос».

Кольцом называют отрезок речи, который одинаково начинается и заканчивается.

«Пошлость – это, например, когда член политбюро позирует в храме со свечой, когда малообразованный дядька говорит от имени народа. Когда за даровым балыком болтают о духовности. Когда у стен Кремля лепят мишек и рыбок а-ля рюс. Вот что – пошлость» (М. Шендерович).

Кольцо описывает не только состояние говорящего, но и объективный мир – материальный или ментальный. Во всех случаях оно передает замкнутое движение по кругу, «зацикленность» мысли на чем-либо, возврат.

Одновременная реализация анафоры и эпифоры дает фигуру эпанафору.

«Теперь стал позорен тот солдат, который довел себя до наказания розгами, теперь смешон и считается бесчестным тот крестьянин, который допустил себя наказать розгами» (П. А. Александров, судебный оратор). Слова «теперь» и «розгами» составляют обрамление анаэпифоры.

Хиазмом называется фигура, в которой повторяются два элемента, причем при повторе они располагаются в обратном порядке. Вот яркий пример хиазма, веками переписываемый из трактата в трактат: Мы не живем, чтобы есть, но едим, чтобы жить.

Вот пример чистого хиазма из речи Иоанна Златоуста:

«Если нельзя разлучить мужа и жену, то еще более не во власти человека разлучить пастыря и паству. Где я, там и вы, а где вы, там и я. Мы одно тело. А тело от головы, как и голова от тела, не отделяются».

Здесь хиастически переставлены слова «я» и «вы», «тело» и «голова». Хиазм подчеркивает нерасторжимость и симметрию отношений пастыря и паствы.

Фигуры прибавления – это не только демонстрация уверенности говорящего, это еще и своеобразные кнопки, регулирующие пафосность (накал чувств) и торжественность (высоту стиля). Зная это их свойство, надо пользоваться ими с большой осторожностью.

 

Фигуры убавления

Общее структурное свойство фигур убавления состоит в том, что в них какие-то единицы плана содержания остаются без соответствующих единиц плана выражения. Речь, следовательно, обращает на себя внимание пропуском каких-либо элементов.

В этом фигуры убавления противоположны фигурам прибавления, что, впрочем, не означает, что фигуры двух этих групп не могут встретиться в одном отрезке текста. По характеру выражаемых чувств фигуры убавления не противополагаются фигурам прибавления. Главное впечатление, которое они создают, это впечатление поспешности, быстроты, готовности, энергичности. Причем они способны передавать и темперамент говорящего, и объективную скорость протекания событий. Это фигуры, предназначенные для демонстрации решительных действий, они создают ощущение, что говорящий вот-вот перейдет от слов к делу.

Эллипсис – пропуск членов предложения (обычно главных, чаще всего – сказуемого). Пропущенный компонент эллипсиса восстанавливается не из контекста, а просто из самой языковой конструкции. Это фигура лозунгов.

«Вся власть Советам!»

«За Родину! За Сталина!»

Все предложения понятны без контекста. Во всех случаях пропущено сказуемое. Со сказуемыми эти предложения утратят значительную часть своего динамизма. Ср.: «Все власть должна быть передана Советам!», «Пойдем в атаку за Родину и за Сталина!»

Очень важно, что опускаются именно те слова, которые выражают повелительное наклонение, императив. Именно это и укрепляет императивность, как бы переводя долженствование в план реализации. Эллипсис наглядно воплощает в себе принцип «сказано – сделано».

Если пропущенный элемент восстанавливается из контекста, то такую фигуру называют контекстуальной элизией.

«Проницательный помощник пристава усмотрел в смерти ее самоубийство с горя по мужу, и тело было предано земле, а дело Божьей воле» (А.Ф. Кони). Сказуемое «предано» («предано Божьей воле») во втором предложении опущено, но легко восстанавливается из первого предложения.

Элизия менее энергична, чем эллипсис, и если встречается в кратких речевых формах, то не в лозунге, а в афоризме, пословице: «Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше», «Не место красит человека, а человек – место».

Видом элизии является зевгма – единственная из фигур убавления, связанная с симметрией. Зевгмой называется ряд сходно оформленных синтаксических конструкций, в одной из которых главный член предложения реализован, а в других – опущен.

«В каждом кризисе кайзер пасовал. В поражении – бежал; в революцию – отрекся; в изгнании заново женился» (У. Черчилль). Слово «кайзер» присутствует только в первом предложении. Все предложения имеют одинаковую синтаксическую структуру: обстоятельство («в кризисе», «в поражении», «в революцию», «в изгнании») и сказуемое («пасовал», «бежал», «отрекся», «женился»). Зевгма связывает все предложения в одно целое, само слово «зевгма» означает по-гречески «иго».

Иногда зевгма используется в комических целях. В этом случае за одинаково оформленными синтаксическими отношениями стоит смысловая разнородность. Особенно часто это одновременная реализация фразеологически связанных и свободных значений слова, например: «Шел дождь и студент». «Один человек ел хлеб с маслом, другой – с удовольствием».

Комическая реализация зевгмы тоже может использоваться в риторических целях:

«Майор этот с самого начала тихонько сидел в углу комнаты, имея при себе цепкий взгляд и черные артиллерийские петлицы» (В. Шендерович)

Пропуск союзов называется бессоюзием, или асиндетоном.

«Никто не слушает того, что я кричу, о чем умоляю людей, но я все-таки не перестаю и не перестану обличать, кричать, умолять все об одном и том же до последней минуты моей жизни, которой теперь немного осталось» (Л.Н. Толстой).

«Обличать, кричать, умолять» – бессоюзие, придающее энергию всей фразе. Бессоюзие противостоит многосоюзию. Для того чтобы бессоюзие стало ощутимым, достаточно последний однородный член присоединить без союза «и». Даже пара однородных членов способна образовать бессоюзие, создать особый ритм.

Апосиопезисом называют внезапный обрыв высказывания. Высказывание остается при этом коммуникативно незаконченным.

В форме апосиопезиса часто передается упрек или угроза, например: «Власть же столько своих обещаний не выполнила...». В роли апосиопезиса могут выступать части цитат, что охотно используется в газетных заголовках: «О сколько нам открытий чудных...» (статья посвящена фестивалю классической музыки). Впрочем, газетные заголовки вообще любят апосиопезисы: «За совершение поступка, умаляющего авторитет судебной власти...».

Апосиопезис называют еще и умолчанием. «Умолчание» и «фигура умолчания» – наиболее известные, наряду с риторическим вопросом, риторические термины. Следует, однако, отметить, что под умолчанием понимают также и всевозможные недоговорки, не выраженные синтаксически – внезапным обрывом предложения. Иногда умолчанием называют еще и ораторский прием, состоящий в том, что говорящий обещает чего-то не говорить, но тем самым уже говорит об этом. Сам оборот «не говоря уже о» является застывшим проявлением этого приема.

«Говорить вам, господа присяжные заседатели, о том, что ваш приговор имеет не только значение основания для наказания подсудимого за совершенный им поступок, казалось бы, излишне. Всякий судебный приговор прежде всего должен удовлетворять нравственному чувству людей, в том числе и самого подсудимого» (А.Ф. Кони). Оратор как бы не хочет говорить о нравственной составляющей приговора (а он выступает как обвинитель), но тем самым уже говорит о ней.

Просиопезисом называют высказывание, начатое не с начала. Вместо опущенной первой половины высказывания обычно ставится многоточие, «...а по утру они проснулись», «И это все о нем».

Начало высказывания легко восстанавливается, так как в качестве просиопезиса обычно используются части крылатых слов, цитат, либо подразумевается какая-то известная ситуация. Чаще всего просиопезис применяется в заглавиях, особенно в газетных заголовках.

Подводя итог, следует сказать, что фигуры убавления придают речи энергичность. Мягким способом придания энергичности являются бессоюзие и контекстуальная элизия, сильным – эллипсис и апосиопезис. Впрочем, и апосиопезис, и просиопезис – средства достаточно экзотические, применяемые в экстраординарных случаях.

 

Фигуры размещения

Структурной особенностью фигур размещения является то, что элементы плана выражения размещаются в них необычным образом. Это связано с нарушением порядка следования (фигуры перестановки) или с дистантным расположением того, что обычно следует рядом (фигуры разрыва). С точки зрения трансляции эмоционального состояния говорящего эти фигуры идеальны для передачи внутреннего колебания, мятежности, тревожности (перестановка), неуверенности, нерешительности, смены настроения (дистантность).

Все нарушения привычного порядка слов (перестановки) называют инверсией. Школьный пример инверсии – строка лермонтовского «Паруса»: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом». Без инверсии она выглядела бы так: «Одинокий парус белеет в голубом тумане моря». Взволнованная поэтическая речь превращается едва ли не в протокольное описание.

Предложение «Люди делают историю» построено без всякой инверсии, но в предложении «Историю делают люди» инверсия уже есть, актуализовано слово «люди», подчеркивающее, что именно они, а не какие-то объективные законы определяют ход исторических событий.

Нарушение обычного порядка слов, осложненное дистантным расположением, называют гипéрбатоном.

«Мы не вправе требовать от районного судьи героизма» («Новая газета»). Без инверсии было бы: «Мы не вправе требовать героизма от народного судьи». Сказуемое «требовать героизма» оказалось разорванным, «героизм» попал в конец предложения. Это создает ожидание: мы не вправе требовать чего-то от судьи, но чего? Так предложение понятнее и драматичнее, чем с обычным порядком слов. Конечно, все это тонкие стилистические нюансы.

Парцелляцией называют расчленение высказывания на два или несколько интонационно обособленных отрезка. Тем самым пауза конца предложения вклиняется в предложение и разбивает его на части. Возникает как бы рубленое предложение. Графически пауза передается точкой, реже многоточием.

Вот пример парцелляции из газетного лида: «Вчера в резиденции французского посла Александру Исаевичу вручили премию. Большую. Гран-при французской Академии нравственных и политических наук». Парцелляция осложнена инверсией. Без фигур предложение выглядело бы так: «Вчера в резиденции французского посла Александру Исаевичу вручили Большую премию Гран-при французской Академии нравственных и политических наук». В парцеллированном и инверсированном виде лид выглядит значительней, заставляет вдуматься в событие.

Иногда присоединение к предложению заключительной части меняет его смысл. Этот вид парцелляции называют синтаксической аппликацией. Классический пример – чеховское «От меня жена ушла... в другую комнату». Но, конечно, не все аппликации связаны с комическим эффектом.

«Одним словом, чтобы лучше стать партией власти, надо от нее, от власти, временно дистанцироваться. Хотя бы на словах». В этом примере из «Новых известий» добавление «хотя бы на словах» меняет смысл сообщения.

Парцелляция относительно новое явление, оно фиксируется с конца девятнадцатого века, а сам термин возник лишь во второй половине двадцатого. Парцелляция активно используется именно в письменной форме речи, прежде всего в газетных текстах, особенно в заголовках.

Наконец, к фигурам размещения относится и парентеза – вставка, разрывающая предложение.

«Когда нам льстят, то хвалят наше русское гостеприимство, когда нас бранят – а когда нас не бранят? – про нас говорят, что единственно хорошую нашу сторону – гостеприимство – мы разделяем с племенами, стоящими на низкой ступени культуры».

В этом отрывке из заключительной части обвинительной речи А. Ф. Кони парентезой служит вводное предложение «а когда нас не бранят?». Парентезой является и слово «гостеприимство», также разрывающее предложение. Вообще говоря, парентеза хорошо передает настроение колебания, она удобна для всевозможных оговорок. Почему же известный оратор заканчивает судебную речь парентезой? Думается, что парентеза здесь (и это тоже достаточно типично) выполняет роль тактического маневра. Перед процитированной фразой сказано: «Здесь заявлялось, что подсудимые явились в Россию с полным доверием к русскому гостеприимству. Оно им и было оказано». Продолжение же нашей цитаты и окончание речи следующее: «Поэтому надо иметь что-нибудь за собой, кроме благодушного свойства. Надо дать место и справедливости, которая выражается в правосудии. Оно иногда бывает сурово и кончается подчас насильственным гостеприимством. Этого правосудия ждет от вас обвинительная власть». Иными словами, защита поставила на пути обвинения этосный барьер – «русское гостеприимство». Обвинитель с помощью парентезы как бы кружит вокруг этого барьера, а затем предлагает этосные основания для обвинения – справедливость.

Вставки и парцелляции стали характерной чертой современной прозы. Однако употребление их в риторических целях должно быть дозированным. Следует помнить, что фигуры размещения разрушают ощущение той уверенной силы, которое исходит от оратора, пользующегося фигурами прибавления. Фигуры размещения в риторике удобны для всевозможного маневрирования.

 

Тропы речи. Тропы сходства

Тропом называют слово или оборот, употребленный в переносном смысле. Тропы бывают речевыми и языковыми.

Речевые тропы со временем могут войти в язык. Это значит, что, родившись в индивидуальном словоупотреблении, они подхватываются остальными участниками дискурса и входят в общий словарь, обогащая его. В политике, как нигде, принято обозначать различные общественные реалии теми или иными тропами.

Тропы делятся на четыре группы:

· тропы сходства (метафора и ее виды), в которых перенос значения осуществляется на основании сходства представлений;

· тропы смежности, в которых перенос значения осуществляется на базе пространственной или временной смежности (метонимия и ее виды);

· тропы контраста, когда в основе переноса лежат ассоциации по контрасту (антифразис и его виды);

· тропы тождества, когда основанием для переименования служит тождество представлений (перифразис и его виды).

В основе метафоры лежат ассоциации по сходству. Процесс изменений в обществе похож на перестройку, поздняя пора жизни похожа на осень, отсюда «осень жизни» или «осень Средневековья», водная поверхность похожа на зеркало («зеркальная гладь») и т.п. Во всех случаях сопоставление двух представлений выделяет их общие признаки. Сопоставление реальной перестройки и общественного процесса выделяет в общественном процессе признаки созидания и переделывания, сопоставление осени и поздней поры жизни выделяет в последней такие признаки, как угасание и в то же время зрелость («плоды»), сопоставление зеркала и воды – такие свойства воды, как гладкость и способность отражать предметы.

Метафоры очень активно размечают смысловое пространство, а если они к тому же запоминаются, то надолго определяют картину мира. Такова политическая метафора «холодная война»: в относительно мирном времени подчеркивалось то, что объединяет его с войной: противостояние, напряжение, действия, рассчитанные на ослабление партнера («противника», «потенциального противника») и т.д.

Метафора обладает одним чрезвычайно интересным качеством: она может развертываться. В статьях и выступлениях особую роль приобретают именно развернутые метафоры. Развернутой называется такая метафора, в которой уподобление происходит сразу по нескольким основаниям. Например, уподобление государства кораблю можно развернуть, уподобив главу государства капитану, политический курс – курсу корабля, враждебное государство – пирату и т.д. В подобных случаях на основе метафоры строится целый условный мир.

Развернутая метафора может быть источником намека, который в прямой метафоре или сравнении был бы просто невозможен. Так, Виктор Шендерович говорит о Сергее Доренко: «Вместо берцовой кости Примакова Доренко теперь грызет горло Путина. А мы, местные, знаем, что Доренко, если его отвязать, в живых жертву не оставляет... Вот Путин и понял, что если Доренко не остановить, он просто перекусит ему рейтинг» Тема «кости», «горла», «привязи», «перекусывания» формирует определенный мир.

Уже пущенная кем-либо в оборот метафора, иногда уже развернутая, может быть со временем развита и дополнена, что нередко сопровождается смещением смысловых акцентов. Так, уподобление парламента лодке породило возможность ставить вопрос о том, «кто раскачивает лодку». Появились «левый и правый борт» и т.д.

Развернутая метафора может перерастать в целую притчу (параболу). В притче второй план метафоры, образующий переносные значения, превращается в самостоятельную новеллу. По своей семантической природе парабола наиболее близка к басне. И подобно тому, как басня может содержать мораль, некоторые притчи могут включать комментарий. Этот прием, называемый антаподозисом, берет начало в евангельской притче о сеятеле и активно используется в древнерусской риторике. В древней литературе комментирование притчи делалось «в лоб»: сначала, например, рассказывалось о доме, его господине и о винограднике, а потом пояснялось, что подразумевается под каждым из элементов притчи. В художественной литературе XIX века такие притчи-антаподозисы даются как вкрапления в основной текст, когда автор хочет прояснить какое-либо положение. Вот пример антаподозиса у Льва Толстого в «Войне и мире»: «Точно так, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезнет вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный пустой город, уничтожилось войско и уничтожился обильный пустой город и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство».

Подобные анатаподозисы допустимы и в составе судебной речи.

Еще в древних классификациях метафора делилась на виды в зависимости от того, переходят ли свойства с одушевленного предмета на неодушевленный или наоборот. В литературоведении с этим связано выделение олицетворения (неживое толкуется как живое: «небо хмурится») и овеществления (живое уподобляется неживому: «железный человек»). В риторике этот признак также важен. Есть много возможностей уподобления человека чему-то неживому или, особенно часто, животному. При этом лицо может получить как положительную, так и отрицательную характеристику. На этом, собственно, основан феномен кличек и прозвищ: Ричард Львиное Сердце, горный орел (так Сталин назвал Ленина в речи 1924-го года).

К группе метафор следует отнести и сравнения – обороты с «как», «как будто», «словно», «подобно» и т.д., когда в тексте реализуются сразу оба члена сопоставления. Например: «Водная гладь как зеркало», «Парламент похож на лодку». Есть также формы, промежуточные между сравнением и собственно метафорой: лететь стрелой (лететь как стрела), взрыв негодования (взрыв похож на негодование).

У метафоры есть одно важное свойство: она тяготеет к позиции сказуемого и редко, если это свежая метафора, попадает в позицию подлежащего. Поэтому использование метафоры в этой позиции может создать комический эффект. Если вы назовете девушку фиалкой, она воспримет это как комплимент. Но если вы скажете о ней: «Фиалка сидела за столом и поедала бургеры», это комплиментом не будет. Точно так же, если оппонент сравнит некое лицо с орлом, то фраза «Орел удалился в свой кабинет» сразу же снизит образ. Вообще, если придерживаться метафоры «слово – оружие», то сами метафоры лучше всего уподобить скрещенным шпагам: метафора – это тот прием в речи, который гораздо чаще, чем что-либо другое подхватывает оппонент, как правило, смещая при этом смысловые оттенки.

Тропы смежности

В основе метонимии лежат ассоциации по смежности.

Портфель не похож на должность министра, но он сопряжен с ней отношениями смежности: министры носят (или носили) портфели. Это же относится к выражению «занять кресло» в значении «занять должность». В отличие от метафоры метонимия не привносит в ситуацию ничего додуманного, заимствованного из другого мира (ср. уподобление государства кораблю). Портфель и кресло входят в «мир министра». «Фокус» метонимии в том, что она выделяет нужную автору деталь, расставляет акценты.

Метонимия используется чаще всего для удобной «упаковки» готовых смыслов. В речи мы, не замечая этого, постоянно пользуемся незаметными метонимиями. Так, мы говорим «выпил два стакана, съел три тарелки», вместо более длинного «выпил два стакана молока, съел три тарелки супа». Метонимия, таким образом, обыденнее метафоры. Она не создает новых смыслов, но удобно выражает старые. Это, однако, не означает, что с помощью метонимии нельзя выразить своей позиции, что метонимия не используется в риторике. Называя