Эпизод 1909 Г. Александр фон Мекк

- В 1890-м году Цей посетил знаменитый английский альпинист Маммери. Он, как и годом раньше Фрешфильд, заглянул сюда как бы для тренировки. И тоже искал перевал из Цея в Караугом, прошёл по Северному цирку, осмотрел седловины. Между Дубль-пиком и Бубисом оценил как лучшую, но считал, что этот перевал ведёт не на Караугом, а в Грузию. Остался только склон плеча Уилпаты. Ночью погода испортилась и Маммери отказался от восхождения. Позже в этом году ему удалось сделать первовосхождение на Фытнаргин.

Он погиб в девяносто пятом. Ему 40 лет было тогда. Маммери давно уже мечтал об экспедиции в Гималаи и вот организовал, наконец. Гора Нанга-Парбат, выше восьми тысяч метров. Можно ли вообще подняться на такую громадину, ведь там, наверху почти совсем нет кислорода. Сейчас уже поднимаются выше семи тысяч, но и это даётся с предельным напряжением. Впрочем, Маммери с самого начала альпинистской карьеры отличался дерзостью. Его за это очень не любили классики альпинизма из Альпийского Клуба, долго не хотели принимать в члены Клуба. Так вот. Едва увидев страшный, лавиноопасный склон Нанга-Парбат, его спутники отказались идти. Маммери же настроен был бороться до конца и нашел его там. Вдвоем с местным проводником они вышли на перевал в поисках пути, и больше их никто не видел. Вероятно, погребла лавина.

Александр Карлович фон Мекк прервал рассказ, чтобы подбросить дров в костёр и с удовольствием заметил, что слушает его спутник с настоящим интересом.

- В том же девяностом, англичане сделали таки первовосхождение на Уилпату. Опытные кавказисты Хольдер и Коккин вместе со знаменитым гидом Ульрихом Альмером, который был тогда в расцвете сил. Сейчас, кстати, говорят, что он спился и очень плохо выглядит. Довольно редкий случай для швейцарских горцев. Жаль.

Тогда в августе 90-го они расположились лагерем в верховьях Риона. Взошли оттуда на Цихваргу и Бурджулу, немного опередив в этом восходившего с другой стороны, с севера, Селлу. А затем, пройдя Караугомское плато, взошли на Уилпату, через седловину Западного плеча. Судя по описанию, совсем несложное восхождение, где-то не помню точно, порядка двух часов по гребню.

Коккин, пожалуй, больше всего совершил интересных первовосхождений на Кавказе: Ушба, Шхара и вот Уилпата. Увы, его тоже нет в живых. Погиб на спуске с Вайсхорна, тоже при интересных обстоятельствах. Из-за непогоды их группа на гребне уже отказалась от восхождения, но все кроме него, не решались спускаться. Коккин пошел вниз один, вроде бы за помощью, и погиб, угодив в трещину.

Мне кажется, его личности сами англичане не отдают должного. Кроме выдающихся успехов на Кавказе, он в Альпах был один из первых активных сторонников беспроводниковых восхождений. Интересно, что он постоянно тренировался, готовил себя к нагрузкам, приходящимся на долю путешественника. Живя в Англии, он взял себе в привычку каждый день преодолевать пешком по 10 миль (16 км) в довольно высоком темпе, и это на пятом десятке лет.

- Нас святой Георгий тоже не очень приветствует - вздохнул Дубровин и немного погодя, задал продолжающий беседу вопрос:

- А из русских альпинистов кто-то восходил до нас в этом районе?

- Из альпинистов никто вершин не достиг, только топограф Кавтарадзе в 1891 году вроде бы поднялся на Уилпату по пути англичан. Любезнейший Николай Васильевич Поггенполь во время своей большой поездки 1904 года несколько дней провел в Цее. Он очень серьезно отнесся к перспективе строительства здесь курорта, даже определил идеальное место для строительства горной хижины.

А в прошлом году здесь был Николай Щуровский, сын профессора Щуровского, но ему из-за плохой погоды никуда подняться не удалось. Зато потом он отличился в районе Казбека. Крепкий парень, умница, но геолог до мозга костей, альпинизм для него не главное.

- Александр Карлович, вот вы говорите не альпинист, а топограф. Вы что же и Пастухова не считаете альпинистом?

- Для них это была работа, примерно так, как для гидов, их тоже не называют альпинистами.

- Мне что-то не нравиться такое разделение, ведь и Фрешфильд, и Деши занимались в первую очередь исследованиями.

- Знаете в Швейцарии и Италии на некоторые горы тоже первовосхождения совершали топографы. Так вот, в истории альпинизма их имена не упоминаются, просто сказано топографы, а потом следуют имена альпинистов-первовосходителей.

- Не могу согласиться в отношении Пастухова. Как он любил горы, даже место погребения избрал на горе Машук, чтоб видно было любимые вершины. И какая славная биография. Сын конюха докладывал Императорскому Географическому обществу.

- Русский альпинизм начинался всё же не с Пастухова, хотя...- фон Мекк печально улыбнулся - может быть он ещё вообще не начинался. Трудно в России…, пока не до альпинизма. Вот тот же Кавтарадзе, даже нормального отчёта о своём восхождении нигде не поместил. Это потому, что интереса настоящего не было, да и нет ещё и сейчас у широкого круга общественности.

 

Глава: Георгий Кавтарадзе, сорок лет спустя

 

Маленький, уютный кабинет в Тбилисском университете, тесно геодезическим приборам, старые шкафы ломятся от карт, атласов, наверху сиротливо сгрудились глобусы. Хозяин, стройный красивый старик с пышными седыми усами и небольшой бородкой, аккуратно перекладывает содержимое одного из шкафов. Вот, наконец, найдена нужная папка. Сколько лет не заглядывал в неё! Первые чертежи листа топографической карты, журналы наблюдений, зарисовки, схемы, пожелтевшая бумага, потускневшие карандашные записи.
Через час к профессору Георгию Михайловичу Кавтарадзе должен зайти альпинист, известный врач Иосиф Асланишвили, организующий экспедицию на Адай-хох. Зайти, чтобы получить консультацию и советы. Но что он может рассказать, прошло ведь почти 40 лет? Вот карта, она всё расскажет за него, карта - его детище, результат его работы. По ней можно узнать если не всё, то почти всё о предстоящем маршруте. А что осталось в памяти? Что был молод, силён, энергичен, наивен, жаден до работы… 30 лет, штабс-капитан. Помнятся бескрайние ослепительно белые снега Караугомского плато, уходящий в небо гребень Адай-хоха. Потом эту вершину вдруг стали называть Уилпатой. Это ему не нравилось, осталось какое-то чувство ревности и обиды...

Фрагмент карты Фрешфильда

 

 

Да, ещё, естественно, вспоминаются казаки, славный, служивый народ, сколько их прошло до и после того. Естественно, не вспомнить никого из них конкретно.
Ну вот, наконец, то, что искал! Старая газета "Кавказ" с его заметкой и даже черновик. Аккуратность во всём и в первую очередь в документации - это основное правило топографа.
Строка за строкой, идёт реанимация памяти. Ну как же, всё как вчера! Зелёные пастбища Ноцанцары, нехитрый бивуак. Казаки курят и что-то весело обсуждают. А молодой офицер Георгий Кавтарадзе аккуратно выводит карандашом первые записки похода.

"25 июля 1891 года, четверг, термометр показывал температуру -7 С, дул лёгкий восточный ветерок, небо было совершенно ясно. 4.30 утра. Ночь накануне мы провели на перевале, недалеко от реки Ноцанцара, к.с. от горы Колгакин на расстоянии 2 вёрст, на высоте 8,700 футов.

 

В 5.45 утра 25 июля, взяв фотоаппарат, провизию дней на восемь и вообще всё необходимое для путешествия по ледникам, я, с 6-ю казаками Сунженско-Владикавказского полка, людьми, несколько подготовленными мной для хождения по горам, скалам и отчасти по ледникам, двинулись прямо на север, преследуя две цели: 1. снять топографически ледяное пространство, находящееся между горами Бурджула и Адай-хох и заключенное между главными хребтами и Цейским до начала Караугомского ледника; 2. взойти на Адай-хох.

Стоп. Чья это была идея? Громадная работа по одноверстной съёмке Большого Кавказа близилась к завершению. Почти 10 лет напряжённой. кропотливой работы, какие выдающиеся люди - Пастухов, Богданов, Жуков - вложили свой труд. Карта получилась на славу, для труднодоступного высокогорья - просто выдающееся достижение в мировой практике. И вот завершать всё это грандиозное дело посчастливилось ему, 30-летнему штабс-капитану.
Но почему же обязательно с восхождением на Адай-хох? Тут всех, безусловно, заразил Пастухов. После его восхождений на Казбек, Эльбрус и некоторые другие горы, как-то стало принято без подъема на высшую точку считать работу неполной. Помниться, к восхождению стали готовиться ещё зимой и сам Андрей Васильевич собирался принять участие в походе, хотя его район съёмки был к югу-востоку от Мамисонского перевала. Да ещё и весь этот шум в отношении восхождений англичан, он тоже действовал в пользу восхождения топографов.

"Сначала по траве, потом по обнажённым скалам дойдя до 11.000 футов (3225) Т +9 нашли воду, которой напились вдоволь, ибо впереди была вода только на том месте, где раньше я оставил топографические инструменты (12.200 ф.). В 9.25 достигли фирнового плато, на высоте 11.300 ф. (Т +15) немного отдохнули и дальше. Путь был весьма тяжёл. Пришлось идти по колену в снегу. Дорога уже известна и поэтому не боялись трещин. Перейдя поля, мы пошли опять по старым прорубленным ступеням по весьма крутому скату дороги, переходя то на скалы, то на снег и лёд. Я предпочитал идти по снегу, ибо во время прохождения по скалам первые сваливают камни. Местами попадался лёд, который весьма трудно было рубить лопатой и приходилось рубить топором. Дабы не выронить инструментов, а также палок с острыми наконечниками, я приказал казакам привязать их к рукам".

Да-с! Где и олень не пройдёт, там русский казак пройдёт. Ведь в это время у западных альпинистов были ледорубы и кошки, и верёвки - почему нас это не интересовало? Как-то всё в этом отношении было несерьёзно, непродуманно…

"11.55-достигли скальной вершины 12.750 ф. (3762 м), откуда было видно всё пространство, которое нужно было снять, а так же виден был Адай-хох. Тут я фотографировал общий вид, Адай-хох, юго-восточный склон горы Бурджула".

Где же фотографии, вот чего не хватает в папке! Кажется, они не очень получились… Ах да, часть кассет промокла, или их даже уронили в речку на обратной дороге. Как жаль!
Что дальше? Нашли оставленные в предыдущий поход инструменты, попили, поели. И начали подъём на вершину, расположенную к юго-востоку, сейчас за ней закрепилось имя Бокос. В 15.30 начали подъём! Хорошо, что взяли всё для ночёвки!

 

" Ноги страшно мёрзли; дул холодный восточный ветер, к юго-востоку спускались ледники с бесчисленным множеством трещин и виднелся хребет - острый и крутой. Сначала по нему идти было сносно, ибо снег был мелкий, а затем начал попадаться лёд... Ефим Кузнецов, поскользнувшись, прокатился несколько шагов, но к счастью, я удержал его за башлык (!!!), и благодаря этому обстоятельству, а так же тому, что он ухватился за глыбы, Кузнецов не попал в холодные объятия зияющей внизу трещины»!

Вспоминается, что тогда казаки дружно хотели повернуть назад. Кажется, я обругал их и потребовал дать мне новую палку (у моей отлетел острый наконечник), хотел выйти вперёд. Такого допустить они не могли, иерархия тогда соблюдалась беспрекословно. Вперёд вышел Колодиев, ещё немного усилий и в 6 часов вышли на вершину.

"Вид чрезвычайно эффектный. Небо имело самые причудливые цвета: ближе к облакам оно было бледно-розовое, далее цвет его был зеленоватый, потом светло-голубой, а самый верхний слой был совершенно синий; вдали виднелся серп молодого месяца, находившийся как-будто на одинаковой высоте с нами. Адай-хох предстал перед нами в полной красе. Тут я указал казакам путь, по которому прийдётся идти на гору, и, между прочим, сказал, что двое, по окончанию топографических работ, могут остаться внизу, а четверо пойдут на вершину. Однако, казаки ответили, что не хотят покинуть меня и все взойдут на Адай-хох."

Неужели ночевали на вершине? Откуда во мне была такая смелость, от незнания опасностей? А вдруг бы метель, непогода? Однако утро было прекрасное, ясное и прохладное. Целых три часа посвятил я съёмке и, удовлетворённый сделанным, приказал спускаться по Восточному гребню.

"Это движение было ещё труднее, чем подъём. Отойдя саженей 200, я велел побросать мягкие вещи и сумки с провизией вниз, и, затем, немного облегчённые, мы пошли шаг за шагом, вырубая ступени до самого низкого места хребта; далее прорубив окно, спустились по маленькому хребту между двумя громадными трещинами на фирновое поле. Этот опасный переход, исполненный удачно, настолько обрадовал казаков, что они пошли по фирну с песнями".

Кавтарадзе слегка улыбнулся, представив, как нелепо и смешно должно они быть они выглядели на этом бескрайнем, безжизненном снежном поле, эти люди в длинных бешметах, фуражках, с палками в руках.
Заночевали, пройдя некоторое расстояние в направлении Адай-хоха (речь идет об Уилпате, в современном понимании). Утром Кавтарадзе опять занялся съёмкой (как везло с погодой!), а затем, "оставив всё, за исключением двухдневной провизии и одной бурки, вышли все на восхождение".
Особых трудностей на пути не встретили, но шли медленно и только в 16.55 вышли на перевал…

"...тут мы окончательно убедились, как жестоко ошиблись в расчёте времени, но делать было нечего, мы двинулись по острому снежному хребту прямо на север прямо к Адай-хоху и дошли до скал 15.000 ф. в 5 ч. 25 мин. Мы решили тут остановиться. Предстоящая ночь нас очень пугала. На мне была тёплая рубашка и сверху летняя тужурка, на казаках бешмет и подобие шубы на вате с узким кантом мерлушки вокруг шеи. Мы решили не спать, устроили яму, окружили её камнями, постелили внутри шубу и уселись все внутрь ногами. Колодиев стал рассказывать сказки, но скоро материал у него иссяк, некоторые попробовали вздремнуть, но порывистый холодный ветер живо их будил. Ночь эта показалась нам вечностью."

Утром не рискнули выходить рано, вышли около 9-ти, ветер дул в спину и хотя на гребне кое-где пришлось рубить ступени, это не сильно задержало группу. В 11.50 "мы чуть ли не вбежали на Адай-хох по мягкому снегу". Семён Андросов, Степан Колодиев, Ефим Кузнецов, Семён Мосиенко, Павел Цапин, Георгий Кавтарадзе и... собака. Опять забыл про черного сеттера.

"Она все время шла с нами, не отставая и весьма храбро перебиралась по ледникам. Больше всего она боялась скал, где особенно визжала и загораживала мне дорогу, не пуская на крутые обрывы".

"К северу от Адай-хоха (Уилпаты) был страшный туман. На южной стороне было ясно видно, что дул страшный ветер, и это вместе с туманом сильно мешало мне снимать фотографии, так что удалось снять только два вида. Когда я занимался фотографией, казаки обратили моё внимание на кучку камней южнее вершины; я им приказал посмотреть, нет ли чего в этой кучке..."

Принесли визитную карточку Хольдера, оставленную 26 июля в прошлом году. Взамен в коробку от сардин был направлен листок из записной книжки: "Корпуса Военных топографов штабс-капитан Георгий Михайлович Кавтарадзе, 28 июля 1891 года, 11.50 утра".

Рядом с высшей аккуратностью положили накрест с футляром минимальный термометр, который специально для этого дал ведущий климатолог и метеоролог России профессор Воейков. Недалеко от вершины казаки соорудили пирамиду для закрепления четырёхаршинного шеста с трёхцветным флагом.

"Пробыв на вершине не больше часа, мы двинулись обратно, ибо, во-первых, ветер пронизывал нас до костей, а во-вторых, горький опыт прошлой ночи был ещё свеж в нашей памяти, и потому мы спешили скорее вниз к тому месту, где оставили вещи; в 2,20 пополудню мы были внизу на фирне…" К шести вечера группа расположилась на ночёвку у подножья хребта, на котором оставляли вещи.

"Ночью пошёл снег такой большой, что утром мы еле-еле вылезли из-под бурок, и была страшная метель, так, что невозможно было вблизи что-либо разглядеть. Мы решили переждать немного, в 7 ч. начало проясняться, но через несколько минут небо всё заволокло метелью. Но я уже достаточно изучил это место, сняв его точно инструментально; кроме того, имея в руках компас, я мог смело двинуться в путь. Всё время мне пришлось идти впереди казаков; для безопасности мы связались верёвками, я взял направление к слиянию Караугомского и Адай-хохского ледников. В месте слияния ледников повернули налево и преодолев средней крутизны подъём вышли на плато. К 11-ти часам вернулись к исходному пункту восхождений - острому шпилю у края ледника»….

"Здесь я, окончательно утомившись идти впереди, предположил казакам, чтобы пошёл кто-либо из них. Вызвался Семён Андросов и мы начали потихоньку опускаться то по снегу, то по скалам. Дойдя до середины горы, мне пришлось быть свидетелем ужасного зрелища, которое долго не изгладиться из моей памяти. Мимо меня пролетел камень со страшной быстротой и весом не менее трёх пудов; я не успел разинуть рта, чтобы предупредить Андросова об опасности, как камень налетел на казака и увлёк несчастного вместе с собой в 25-ти саженную пропасть. Видно было, как Андросов летел вниз, переворачиваясь в воздухе. К счастью, он упал на мягкий снег и скоро поднялся, обливаясь кровью, крича о помощи. Мы поспешили к нему и оттащили в безопасное место, затем немедленно перевязали раны, успокоив его, что они не опасны. На казаков этот случай произвел сильное впечатление; некоторые даже плакали".

Что и говорить - весь поход, как по лезвию ножа, всё время чуть-чуть от несчастья. Но всё закончилось благополучно и в 6 часов все спустились к лагерю на зелёной траве у слияния Ноцанцары и Нацарули. Тут их ждало закатное солнце, и можно было разуться и разлечься, расслабляясь без всякого напряжения.

Помниться потом по дороге вниз встречали казаков из группы Пастухова, но его самого не видели. Он занимался съемкой в верховьях Ардона, за Мамисонским перевалом.
Кавтарадзе положил папку на стол, закрыл шкаф. На несколько минут он возвращался в свою молодость и теперь с высоты сегодняшней мудрости мог оценить всю свою жизнь. Что ж - грех жаловаться. Всю жизнь занимался любимым делом, рос по служебной лестнице, вырастил прекрасных сыновей, внуки вот… целый «полк» учеников, что ж ещё? В эту минуту ему показалось что, это быть может, был самый яркий эпизод в его жизни - альпинистское восхождение на Адай-хох. И жаль, что он так мало просто так ходил в горах. Они были рядом, но всё недосуг. Потом войны, революции, сложно всё … В дверь постучали.

Широкая улыбка обаятельного Сосо… Эх, может быть поехать с ними, ну хотя бы до Шови?

* Взойдя на вершину, грузинские альпинисты нашли там тур Кавтарадзе и минимальный термометр, который благополучно доставили в Тбилиси.

Из интернета, которого в 1984 году не было:

Кавтарадзе Георгий Михайлович (12.03.1861 – 15.07.1941)

 

Родился в Тифлисе, учился в гимназии во Владикавказе. В 1883 году окончил Петербургское топографо-геодезическое училище. С 1880 года на военной службе.С 1883 г. работал в топографическом управлении Кавказского военного округа; 1883-1900 гг. Он проводил топографические съемки в различных масштабах на северном склоне Кавказа между Ставрополем и Дагестаном. Также работал в Крыму, в окрестностях Евпатории и на южном склоне Кавказа. В 1901–1902 выполнял геодезические работы в Карском районе. С 1903 г. - начальник военно-топографического отдела штаба Кавказского военного округа, производитель геодезических работ, начальник отдела. Участвовал в Первой мировой войне 1914-1918 гг. В 1917 году ему было присвоено воинское звание полковника - за выдающиеся заслуги и службу во время военной службы. 1903-1918 гг. под его руководством были картированы территории Кубани, Черноморского побережья, приграничные районы Персии и Турции; 1918-1921 гг. Кавтарадзе служил в грузинской армии начальником специального управления Министерства обороны и начальником канцелярии Министерства обороны. 1919-1941 гг. Работал в Тбилисском государственном университете; 1924-1932 гг. - возглавлял Грузинский картографический институт. Он внес большой вклад в становление грузинского альпинизма. 27 июля 1891 года он совершил восхождение на пик Центрального Кавказа Уилпата (4649 м). Был одним из основателей Грузинского географического общества.

Фотографии с сайта
http://caucatalog.narod.ru/

 

 

 

АВГУСТ 1909 ГОДА.

Когда среди ночи по стенкам палатки тяжелыми ударами забарабанили капли дождя, сердце отозвалось тупой, ноющей болью. Стало душно, не хватало воздуха. Открыв полог палатки, Александр Карлович постарался прийти в себя: «Увы, нет никакой надежды!»

Дождь в Цее. Что это такое? Полное торжество серости и сырости. С удручающей безнадёжностью сыплющийся с неба равномерный поток из миллионов дождинок. Зарядило… на день, на два, скорее всего на неделю, не меньше. Нет, это в городе можно к дождю относиться по-разному. Здесь в ущелье непогода - равномерно давящий безжалостный пресс, не оставляющий никому никаких шансов.

Утром Александр фон Мекк и его спутник, ученый Алексей Дубровин, закутанные в огромные плащи, брели вниз по влажной тропе, стараясь обходить многочисленные лужи. Это было отступление. Не так думал покидать Кавказ председатель РГО. От дождя, который хоть и стал реже, но не давал никаких обнадёживающих признаков, защищал плотный брезентовый капюшон. Но какое-то невероятно болезненное чувство обиды и разочарования, настоящая душевная боль переполняли его. Вернётся ли он в горы, увидит ли вновь их неповторимые краски, вдохнёт ли чудодейственный воздух? А вдруг – нет! Всё кончено, и он так и не увидит своими глазами северный цирк Цейского ледника. Нужно постараться не думать о плохом, сейчас-то всё решено. Скорее вниз, ведь это всё-таки облегчение - отказаться от похода, не занимать голову никакими заботами, можно спокойно отдыхать, не думая о завтрашней погоде, и вообще жить и не ходить в горы, ведь это легче.

 

 

Легче? Смотря для кого.

 

Доктор Витторио Ронкетти

Фон Мекк нашёл свой способ лечения донимавших его болезней. Уйти с головой в исследовательскую работу, закопаться в книги и рукописи так, чтобы с утра до вечера и мысли, и сердце всё целиком уходило либо в далёкое средневековье, в эпоху возрождения, либо в карты, схемы гор, описания маршрутов, в рукописные тетрадки будущих "Ежегодников РГО". Архивы и музеи Болоньи, Флоренции, Милана стали местом его лечения во время поездки в Италию в конце 1910 года. Основной темой исследований была история искусства, рассматриваемая с точки зрения единства мировой культуры, всепобеждающей силы абсолютной красоты. Работа эта давно увлекла фон Мекка, в связи с ней он даже (в сорокалетнем возрасте!) решил получить специальное образование и успешно закончил Московский историко-архивный институт, получив диплом профессионального архивиста.

Сочетание и взаимоотношения красоты, сотворённой руками человека, творений человеческого разума и красоты природной, в которой он на первое место ставил высокогорные пейзажи - одна из любимых тем его размышлений. Горы он не забывал и с горечью думал о том, что больше, видно, не придется совершать настоящих восхождений, без которых он не представлял себе пребывание в горах. Увы, снежные вершины были где-то к северу, оставалось только изредка любоваться зелёными холмами, подступавшими к Болонье с запада.

Переехав из Болоньи в Милан и немного обосновавшись, Александр Карлович отправился в гости к своему давнему знакомому и другу, члену РГО Витторио Ронкетти. Собственно, как исследователь Кавказа этот итальянский профессор-медик начался с переписки с главой Русского Горного общества. Именно фон Мекк посоветовал ему избрать объектом своих исследований восточную часть Центрального Кавказа и в первую очередь Цей. При этом глава РГО оказал итальянцу своими советами неоценимую помощь в организационных вопросах. На пару дней заезжал Ронкетти в Москву, гостил в доме в Обуховом переулке (сейчас Чистый пер.).

 

 

Какое оставил впечатление? Опыта альпинистского, а тем более исследовательского не так много, зато какая завидная энергия! Впрочем, это больше походило на проявление национального темперамента. В первом же путешествии он обещал разрешить все спорные вопросы по Цею. А результаты оказались относительно скромными: первовосхождение на одну не очень приметную вершину и Казбек. Прислал потом письмо с перечислением объективных трудностей, что ж, ясно, что Кавказ - это не Курмайер и не Валлис. Но если быть объективным, то и он, фон Мекк, в девятьсот седьмом спасовал перед такими же трудностями. Важнее другое, Ронкетти взялся за Кавказ основательно: приезжает каждый год, методически осаждая вершины, регулярно присылает в Москву статьи для ежегодника, вместе, кстати, с членскими взносами.

Та искренняя радость, с которой Ронкетти встретил желанного гостя, вскоре однако омрачилась. Пышное угощение, которым хозяин хотел отблагодарить за трогательную заботу о нём в Москве, осталось большей частью нетронутым. Отказался фон Мекк и от предложенного чудесного вина. Как врачу, Ронкетти всё было понятно, по мешкам под глазами и тяжёлому застывшему взгляду, по землистому цвету лица, по отсутствию жизни в той вежливой улыбке, с которой гость отказывался от угощений. Внезапно до итальянца дошёл трагизм, исходящий от этого небольшого, измождённого болезнью человека с редкой бородой и высоким лбом. Физически ему оставалось может быть несколько месяцев, но неутомимый дух ни за что не признающий этой реальности, требовал прежней предельной нагрузки, рассчитанной не иначе, как на вечное существование.

Дань этикету всё же воздали: поговорили о семьях и о погоде, о реформах, правительствах и террористах, но фон Мекку всё же не терпелось перейти к делу, распаковать свой саквояж с несколькими увесистыми папками.

- Переживаем не лучшие времена с изданием ежегодников. Ещё за 1907-ой не издали. Как раз в эти дни в Москве Фёдор Красильников уже должен сдавать в печать это дело. Всё в принципе готово и первой пойдёт ваша статья. Думаю, в начале года порадуем вас свежим томом.

Тут гость развернул первую из его папок с большими цифрами "1908" на обложке. Несколько аккуратно перепечатанных и подколотых вместе с рукописями отчётных статей, протоколы собраний, финансовый отчёт, заметки о прочитанных лекциях, фотокарточки и рисунки, а также множество мелких листков, в которых фон Мекк давал аннотацию всей доступной европейской альпинистской литературе, комментировал восхождения, несчастные случаи. Сверху всего этого лежал большой пакет фотографий, присланных Ронкетти.

- Прошу извинения, но мне не совсем понятен маршрут вашей попытки восхождения на Мамисон-хох в 1908 году.

С этими словами фон Мекк выложил на стол два снимка, на которых были изображены Чанчахи и Мамисон, а также нынешний (тогда ещё безымянный) пик Ронкетти, с неясно различимыми склонами слева по ходу. Увидев их, хозяин быстро встал и направился к шкафу.

- Синьор, что было тогда не стоит и вспоминать. За последние два года я всё досконально изучил и могу дать любую справку по району. Открыв дверцу шкафа, Ронкетти на минуту замолк, ориентируясь в содержимом. Нужные фотографии сразу не находились и поэтому для начала протянул гостю фотографию, которой особо гордился.

- Это, кажется. Гюльчи? – тихо удивился Александр Карлович.

- Да, прелестная вершина. Клянусь Вам, что всё-таки совершу на неё восхождение. Вот, смотрите, путь. Сюда... и по леднику на седловину. Нужен только крепкий парень, чтобы рубил ступени.

 

Витторио Ронкетти

 

Ронкетти опять углубился в содержимое шкафа, но при этом продолжал тему:

- К сожалению, на гидов мне не везёт. Знаете, нет средств нанимать сильнейших. Когда собираешься, думаешь, что не так много от них и зависит. Ведь я сам имею большой опыт беспроводниковых восхождений. А получается иначе: в прошлом году на Мамисон-хохе не поднялись на вершину из-за капризов одного, а в этом году та же история и на Адай-хохе.

И сразу же, предугадав реакцию Мекка, добавил:

- Да, да. На Уилпате, как Вы говорите, конечно. Эта вершина имеет для меня как бы два равноправных имени... Наконец, вот, смотрите.

И как деликатесное блюдо была подана панорама северного цирка Цейского ледника.

- Чанчахи-хох! - итальянцу, чувствовалось, давно хотелось поделиться своими впечатлениями. - Красивейшая вершина, мне сразу вспоминается Червино, не правда ли? А Дубль-пик? Ну совсем, как Пти-Дрю из Монтанвера, грандиозная крутизна. А Бубис?

И тут почти хором:

- Брайтхорн!

- Когда Кавказ будет популярен, как Альпы, на Бубис будут подниматься ежедневно десятки туристов и любоваться и Чанчахи, и Уилпатой, и Караугомом. С него наверняка будет виден и Казбек, и Дыхтау, а может и Эльбрус. Ведь с Эльбруса я видел район Караугома.

- Откуда Вы снимали?

- С бивака под склонами Уилпаты. Знаете, проход через перевал Хицан, Вами подсказанный, удивительно хорош. Подъём хотя и крут, но безопасен, а спуска почти и нет. Оттуда пересекли ледник и нашли площадку для палатки. А Мамисон-хох, что он Вам напоминает?

- Э-э, может быть Эгюий-Вер или Ле Друа.

-Пожалуй, посложнее. Не думаю, что кто-нибудь решиться отсюда на него подниматься. Да и гребень труднопроходим.

- Но ведь именно по нему поднимались Деши и Бургенер. Деши он напомнил гребень Вайсхорна, но сложнее. По-моему, в районе нет больше ничего похожего.

Ронкетти, как и Фрешфильд, считал, что Деши поднимался на Уилпату, по какому маршруту точно не представлял. Спорить с Мекком ему не хотелось, и он предпочёл перевести разговор на следующую фотографию.

- Эгюий дю Цея. Когда-нибудь взберутся на каждую из его игол и каждой дадут название, как в Шамони.

-Да, Цейский хребет чем-то напоминает иглы Шамони, и так же отходит от главной вершины.

Затем была развернута топографическая карта. И Ронкетти начал рассказывать о своих восхождениях.

- Мне всё больше нравиться вершина, на которую мы с Коломбо поднялись в 1907-м, в первое моё путешествие. (* сейчас носит имя пик Ронкетти) Любуюсь ею с любой точки и не без гордости. Выбрались наверх по скальному гребню часов в одиннадцать. Ветер буквально сбрасывал нас, видимости никакой, мы так и не дождались прояснения. Начали спускаться, по скалам показалось не так не только тяжело, но и холодно. Увидели уходящий влево узкий канал и пошли по нему. Опасно, конечно, в Альпах я предпочитаю так не ходить. Да и там, едва мы вышли на пологий склон, как по кулуару сошёл порядочный камнепад. Если бы задержались на 5 минут, досталось бы от разгневанной горы.

А в 908-м все планы сломала погода. Мы пережили страшную ночь на леднике. Вот здесь - Ронкетти показал на карте западный цирк ледника, спускающегося с пика, носящего сейчас его имя.

 

 

 

- Поставили палатку под защитой большого камня. Нанятый носильщиком грузин из Кутаиси проклял всё на свете, пережив с нами эту ночь. Ветер, казалось, подхватит нас, завёрнутых в материю, и сбросит в бездну. Утром всё же попробовали выйти. Я и Коломбо. Забрались на водораздельный хребет и пошли в направлении вершины. Прошли мы немного, как я сейчас понимаю, а тогда не было понятно ничего. Потому, что ничего не было видно. Сплошной туман. Спустились по своим следам и всё.

- Это и есть в Вашей статье. А вот о девятом годе, Вы писали, что...

- Да, конечно, признаю, я давно был обязан выслать рукопись - Ронкетти уже успел достать и приготовить её - Я позволил себе довольно обширный топографический очерк.

- Думаю, это только украсит наше издание.

Фон Мекк взял в руки листки с текстом и, откинувшись в кресле, начал их просматривать. Чтобы не мешать, Ронкетти вышел на время из кабинета, где происходила их беседа.

"Утром 20 июля 1909 года в 4 часа я покинул казарму близ Калаки и Пётр Дабаев, тамошний казак, мой старый знакомый, так я 3 года не оставлял его без визита, находя всегда с его стороны необычайную любезность и добросовестность, проводил меня, пожелав счастливого пути.

С целью приберечь силы моему проводнику Бернардо Конфортола, мною был договорён сын Дабаева донести мешок до ледника. Быстрым шагом прошли мы проезжую дорогу и в 5 1/2 часов утра подошли к долине Мамисона. Наскоро пересекли пастбище, усеянное каменьями и камешками от периодических наводнений и потоков и стали карабкаться по морене. Около 7 1/2 носильщик возвратился, а мы продолжали ещё короткое время взбираться по острой морене; далее, обвязавшись верёвкой и действуя ледорубами, пошли по льду".

 

 

Стараясь явственно представлять себе происходящее, фон Мекк поймал себя на мысли, что не может соединить воедино знакомый по фотографиям вид верховий этой долины с теми ощущением, которое вызывало у него само упоминание о раннем выходе на восхождение. Вспоминались лишь каменисто-травянистые склоны Барткорта, да тяжёлый утренний туман над Цейской долиной.

"Леденистая часть была преодолена без всякого затруднения и немногие встретившиеся трещины не причинили нам вреда. Погода благоприятствовала как нельзя более: ни одного облачка!" Как и у него на последнем восхождении на Казбек, с утра видимость была идеальной, ясность атмосферы абсолютная.

"Мы держались слишком сильно налево и скоро заметили это, когда поднявшись над снежными полями с левой стороны (от нас) долины и, держась в направлении к разделу на высоте 3539 м., увидели внезапно выступающие сзади хребта две упомянутые чудесные вершины (Чанчахи и Мамисон).

Остановившись на на полчаса для первого завтрака, мы продолжали путь и в 10.10 достигли водораздела между долинами Мамисона и Чанчахи на высоте в 3625 м. Переход по хребту очень приятен: один только раз пришлось спуститься на снежные поля со стороны Мамисона, чтобы обойти кругом скалистый выступ с трудным проходом."

Прервав чтение, фон Мекк нашёл на карте водораздельный хребет, которым поднимался Ронкетти.

"Мы продолжали свой путь не спеша - хотелось подольше насладиться несравнимой панорамой при блеске солнечного дня и при безоблачном небе. С нами было провианта дня на четыре и потому мы расположились на несколько бивуаков в горах".

Далее Ронкетти описывал технические трудности, встретившие их на гребне. Было не очень хорошо понятно и фон Мекк с трудом "переваривал" довольно путаное описание. Наконец всё прояснилось:

"Продолжая идти в этом направлении с полчаса, мы в 4 ч. 30 мин. по полудню должны были остановиться. Анероид показывал 4085 м. Здесь судьбе угодно было уготовить нам конечный предел.

Воспроизведённый снимок даёт только слабое представление массивного корпуса Мамисон-хоха, представшего перед нами. Его отделял от нас крутой высокий выступ, совершенно недоступный спереди: обойти его со стороны Цея не представлялось возможным, так как пришлось бы упереться в скалы подножья корпуса: скалы же эти, как нам казалось, положительно были неприступны. Я предложил моему проводнику расположиться бивуаком на хребте, в предположении на следующий день утром рано, чтобы избежать опасности от падения камней, пройти снежные уклоны подножья скального корпуса Мамисон-хоха со стороны Чанчахи и, достигнув холма между Чанчахи-хохом и Мамисон-хохом, разыскать дорогу или по хребту, или со стороны северной ветви Цейского ледника. Но проводник ни за что не хотел согласиться с этим, и таким образом пришлось спуститься к южной ветви Цейского ледника".

Дотянувшись до фотокарточки с панорамой, Мекк попытался определить, есть ли путь со стороны Северного цирка. Однако на снимке не было ясно видно даже саму вершину Мамисона, закрытую расположенными впереди жандармами.

Спуск в Южный цирк итальянцам представлялся сверху крутым и опасным, если бы не настойчивость проводника, Ронкетти предпочёл бы ночёвку на гребне.