Глава 4. Современная Россия.

$ 1. Августовская революция 1991 г.

Революция, которую почти никто не заметил. Но это действительно революция, по своим масштабам и глубине преобразований, оказывающаяся не хуже Великой французской революции или революций 1848 г. Фактически, это третья русская революция. Естественно, её временные рамки не ограничены 1991 годом. Речь идет о серии радикальных преобразований, осуществлявшихся на протяжении нескольких лет.

Августовская революция это особенная революция - она резко отличается от первых двух русских революций. Революция 1905 года была надломом, кризисом старого порядка, восстанием неэлитных классов против господствующей элиты. Революция 1917 года была крахом, обвалом старого порядка. В её горниле не уцелел ни один прежний, старый класс. Революция же 1991 года была по существу радикальной реформой старого порядка, осуществляемой продвинутой частью прежнего, уже господствующего класса бюрократии. «Тайна» третьей русской революции состоит в том, что она была осуществлена господствующим классом. Это хорошо видно на примере тысяч и тысяч «демократических революционеров». Они собирались разрушить и радикально преобразовать старое государство. И государство жаждало этого. В итоге же оно – государство – указало на дверь одним «революционерам» и с удовольствием ассимилировало других. Естественно, этим процессом руководил старый аппаратчик, политарх.

«Бюрократическая революция»^[105], направленная на трансформацию индустрополитаризма осуществлялась по нескольким каналам.

1. Политические преобразования. Демонтаж обанкротившегося «партийного государства» и попытка ввести плюрализм и демократию. Здесь одна часть бюрократии, осознавшая необходимость перемен, вытеснила с политической арены другую часть бюрократии. Причем, весьма любопытен социальный облик этой бюрократии. Советская элита представляла собой партийно-военно-хозяйственную номенклатуру. В результате революции хозяйственная номенклатура изрядно потеснила номенклатуру партийную и военную. Кроме того, этот переворот был переворотом бюрократии среднего звена. Естественно, на уровне феноменов это не осознавалось – демократические перемены воспринимались этой группой бюрократии как блестящая, хотя и рискованная возможность стремительной карьеры.
2. Политические преобразования осуществлялись в форме борьбы за национальный суверенитет. Национальные группы бюрократии столковались с национальной интеллигенцией и, во многом, канализировали недовольство масс в борьбу за национальные суверенитеты. «Центральная» бюрократия просто повисла в воздухе в тот момент, когда республики объявили о своем суверенитете и реализовали его на деле.^[106]
3. Переоформление фактического права распорядителя в юридические права собственника. Это важнейший пункт разложения индустрополитарной формации. Важнейшая черта политаризма – коллективная собственность бюрократии, представляющей «тело» государства. В конце 1980-хх коллективный собственник стал распадаться, и наиболее сметливые номенклатурщики поспешили обеспечить свое будущее. Этот процесс – одна из причин последующего возвышения хозяйственной части номенклатуры. Именно она оказалась в наиболее выгодном положении при «растаскивании» государственного имущества. «Еще при Горбачеве государственные и партийные чиновники, контролировавшие средства производства, начали переоформлять свои фактические права распорядителя в юридические права собственника. Они использовали средства и собственность, которые находились в распоряжении партии и министерств, для создания совместных предприятий с иностранными фирмами, для приобретения высокорентабельных экспортных производств, сдавали в аренду производственные и офисные помещения, занимались городским развитием, особенно восстановлением и реставрацией старого фонда. Первой из «старорежимных» организаций, сумевших воспользоваться новой ситуацией в экономике, был ленинский комсомол, который в условиях резкого падения членства в своей организации начал в середине 1980-х гг. процесс децентрализации и диверсификации, привлекая молодежь к неполитической деятельности, представлявшей интерес для молодых людей. Комсомол стал создавать «центры научно-технического творчества молодежи», где удачные идеи превращались в коммерческие проекты, финансировавшиеся Молодежным коммерческим банком. Вскоре в этот процесс была вовлечена и вся номенклатурная элита, располагавшая несравненно более мощными ресурсами. Она обращала находившуюся в её распоряжении собственность в наличность, использовала свое положение для получения льготных кредитов и вела торговлю с зарубежными странами, делая прибыль на курсовой разнице валют. В своей деятельности внутри России чиновники получали прибыль, играя на различиях между государственным сектором, имевшим доступ к бюджетным средствам и частным, лишенным этого доступа. Так за очень короткий срок сколачивались огромные капиталы. Постсоветская программа приватизации дала новый импульс этому процессу. Законом, принятым в июне 1992 г., директорам заводов и рабочим коллективам разрешалось приобретать 51% акций приватизируемых предприятий по очень заниженным ценам. Это стало обычным способом приватизации, и поскольку директора почти всегда могли впоследствии выкупить у рабочих их долю акций, старая номенклатура снова оказалась на ключевых постах, теперь уже сидя в креслах председателей или членов совета директоров бывших госпредприятий. К 1994 г. половина всех предприятий России была приватизирована, но руководили ими (и уже владели) все те же знакомые лица».^[107]

Кажется, именно с этого момента русская история перестает являть оригинальность и разнообразие. Здесь уже нельзя говорить о пятом цивилизационном проекте – проекте 90-хх, так же как нельзя говорить о шестом цивилизационном проекте – проекте «вертикали и административного ресурса». Создается впечатление, что последние двадцать лет - это пошлая калька с пореформенной России. Так же как и тогда вновь поставлена задача, создать в России западные общественные отношения. Так же как и тогда процессом заправляет бюрократия. Так же как и тогда половинчатые преобразования замораживаются в охранительном духе. И не дай Бог, если, так же как и тогда дело закончится национальной катастрофой и последующей кровавой баней.

Если же говорить без лирики, то необходимо признать совершенно справедливой характеристику августовской революции: «Революция бюрократии против партмаксимума». На фоне всеобщего развала, под давлением низов часть бюрократии предпринимает перестройку индустрополитаризма с двоякой целью: повышение его эффективности и создание ситуации более благоприятной для индивидуального использования власти, для более свободного пользования благами, даваемыми ей.

Таким образом, современный момент – это попытка ответа на «Вызов» через комбинацию элементов политаризма с элементами капитализма. Буйство восьмидесятых и начала девяностых привели к появлению общества, которое несколько образно можно охарактеризовать так: 60% политаризма, 40% капитализма.

Правда, эти 40% - первое, что бросается в глаза. Они включают в себя наиболее динамичные, наиболее эффективные социальные структуры. Такими их сделала частная инициатива. И именно это грозит им гибелью. Бюрократия с завистью косится на них и громко вопрошает: «Почему всё это не служит народу? Ведь оно когда-то принадлежало ему, и мудро управлялось добродетельными чиновниками». И это действительно несправедливо. Сколько чудных и доходных должностей гибнет под пятой капитала! Почему чиновник, десятилетия верой и правдой тренировавший гибкость позвоночника, не может возглавить богатство, украденное у народа, то бишь у него?! Богатство никуда не исчезло, его можно потрогать, на него можно посмотреть, но возглавить его нельзя. Несправедливо!

Скучно господа, скучно. Нет ничего нового в русской истории. Заглядываем в 16 век и видим, как государь отдает на откуп частной инициативе отрасли вздорные и неприбыльные, и как он же забирает их в госмонополию в тот момент, когда они стали вдруг очень прибыльными, и как при этом «трясут» излишне разбогатевшего купца, отписывая в казну его достояние. Да как же и не отписать, коль он, шельма, как только разбогател, так сразу предался иностранным государям, да и о самодержце отзывался непочтительно. Скучно господа, скучно.

И ныне мы видим тоже. В начале 90-х сферы убыточные или малоприбыльные, чреватые рисками были отданы в руки частного капитала. Отданы зачастую с многочисленными нарушениями и хищениями. Чиновники, отдавшие их, свою мзду получили и укатили заграницу или благоденствуют здесь. В хозяйских руках и благодаря конъюнктуре эти отрасли расцвели. И теперь новая бюрократия жаждет их вернуть. Еще бы, им то мзду за всё это никто не давал!

Так начинается формирование нового «как бы» шестого цивилизационного проекта. Проекта «вертикали и административного ресурса». Суть его состоит в том, что в девяностые бюрократия пожертвовала частью власти ради приобретения возможности более свободно пользоваться благами, даваемыми властью. Ныне же она желает её вернуть.

$ 2. Сегодня: Будущее созидается на наших глазах.

Миллениум ознаменовался откатом, реакцией, движением в сторону реставрации политарных структур с сохранением ряда существенных модернизаций.

Реакция сопровождает каждую революцию, но причины реакции у каждой революции свои. Вот и у нашей революции есть особые причины для возникновения реакции. И главная из них - сохранение цивилизационной парадигмы. Во-первых, структуры прежнего политарного государства в основе были сохранены. Во-вторых, сохранилась бюрократия старого типа (все «пришельцы» ассимилированы). В-третьих, политарная собственность также сохранилась. Всё ещё существует огромный сектор госсобственности. Иначе говоря, важнейшие сферы общества по прежнему находятся в ведении государства, а люди, работающие в них, бюджетники - почти половина населения России. Они по-прежнему связывают свои интересы с интересами государства. Кроме того, существующая ныне частная собственность не является в полном смысле слова частной. Это «расщепленная» собственность. Официально она частная, но реально полностью зависит от бюрократии.

Здесь особый разговор. Приватизация и последующая деятельность частных предприятий повсеместно сопровождалась нарушениями закона. Да и сами законы были составлены так, что соблюдение их парализовывало частную деятельность. Тому виной и дань традиции, и заинтересованность чиновника в законе с повышенной «взяткоемкостью». Таким образом, ныне почти над каждым частным собственником занесен меч правосудия. И момент, в который оно нанесет удар, зависит всецело от бюрократии, от государства. Кроме того, существует большая произвольность в применении закона. Чиновник произвольно может отнять собственность или довести её владельца до разорения, сам при этом ничем не рискуя. В самом худшем, почти фантастическом случае, максимум, что ему грозит за произвол – перевод на другую, столь же приятную должность, поскольку его действия, как правило, либо инициированы, либо одобрены вышестоящими органами.

Фактически, в России частная собственность – это собственность, делегированная отдельным персонам бюрократией-государством. Распоряжение ею подконтрольно бюрократии и тысячами способов может быть изменено.

К числу «делегированной» собственности можно отнести собственность, которая по виду является частной, но в действительности принадлежит тому или иному чиновнику. Обладание ею непосредственно вытекает из занимаемого положения чиновником, впрочем, как и её сохранение.

Кроме того, к числу бюрократической собственности следует отнести собственность муниципальную – это гигантский сектор. Официально это общественная собственность. Но фиктивность российских процедур муниципальной демократии фактически превращает эту собственность в бюрократическую.

Таким образом, можно говорить о весьма необычной мутации политарной собственности. В течение 1990-х гг. размер этой собственности – собственности коллективного субъекта-бюрократии – внешне значительно сократился за счет перехода в частные руки. В действительности же, произошло латентное «расщепление» политарной собственности с созданием цепочек делегирования владения и распоряжения собственностью. В некотором роде можно говорить, что главный результат августовской революции – «капитализация» индустрополитаризма.^[108] С введением рынка и частной собственности начал формироваться не столько капитализм, хотя эта тенденция и присутствует, сколько произошло воспроизведение старых индустрополитарных структур в новых «одеждах».

И, наконец, в-четвертых, сохранилась прежняя ментальность «подданных» - инфантильное делегирование власти ответственности за свою жизнь и признание за этой властью права использовать почти все средства для её реализации. Даже класс «новых русских», занимающих структурно новую позицию, не преодолел эту ментальность.^[109]

В итоге революция оказалась непоследовательной, незавершенной^[110] и, в конце концов, породила общую неудовлетворенность и ностальгию по прежним порядкам. С 2000 года наметился явный откат. Главный субъект этого движения вспять – «младшие группы» бюрократии, преимущественно «силовики». Они воспитаны в старом духе и ничего не получили при разделе собственности. В другой ситуации они, возможно, ещё долго бы занимали средний уровень управления, если бы старая бюрократия сама не уступила им власть. Бюрократия 1990-хх гг. отдала власть, ибо спешила воспользоваться плодами революции. Она решила, что теперь деньги и собственность и есть ключ к власти. Зачем сидеть в министерском кабинете, когда можно быть «олигархом» и иметь на содержании чиновников. До какого-то момента расчет был оправданным – послереволюционный хаос и слабость государства тому способствовали. Но в России всегда и ныне главной являлась власть, а не собственность. Как только волнение улеглось, очередные выборы привели к обновлению чиновничества. И новое поколение чиновников более не собирается быть на содержании «олигархов». Зачем быть марионеткой, коль можно, используя отработанные методы, экспроприировать олигархов и стать самим хозяевами всего. Именно так, или примерно так думают они на бытовом уровне. На уровне же политического сознания эта потребность выступает как программа возрождения российской государственности. Но поскольку россиянам известен лишь один образец российской государственности – политарный, постольку это возрождение оказывается движением вспять, движением в сторону политаризма.

Таким образом, начало XXI века в России ознаменовалось новой попыткой реализовать «политарный проект». Скорее всего, он был бы уже реализован, если бы люди заинтересованные в нем осознавали свою потребность. Но к счастью или к несчастью, они не являются социальными теоретиками. Они полностью находятся во власти «иллюзорного сознания»: они не понимают, чего хотят; они не понимают к чему придут; и они не понимают, что это уже было в России и не однократно заканчивалось катастрофой. В их головах царят идеи великого государства, одухотворенной Руси, противостоящей западному разврату, и отческой власти правителей над добрым, но слишком доверчивым народом, оказавшемся во власти злых сил.

Если бы эти люди были социальными теоретиками и могли выразить свои потребности и намерения в адекватных понятиях, то они шли бы к своей цели прямо и быстро. Но этого нет, и поэтому речь идет о реставрации «вертикали», об активизации «административного ресурса», о шагах по повышению «безопасности», о борьбе с нарушениями закона, означающей в итоге деприватизацию.

Возможна ли полная реализация «политарного проекта»? Скорее всего, возможна. Это уже произошло в ряде республик экс-СССР: Туркменистан, Узбекистан, Азербайджан, Казахстан. И это может произойти в России. Всё дело в наличии «политарного ресурса», то есть, источника способного финансировать «политарный проект». Это может быть либо наличие массы дешевой рабочей силы, либо огромные природные запасы. Сам по себе индустрополитаризм крайне неэффективен и может существовать лишь за счет такого «внешнего» источника. Как и в названных странах, «политарный ресурс» в России есть - нефть. Соответственно, перспектива реализации в России «политарного проекта» напрямую зависит от её цены.^[111] Здесь возможны три позиции: высокая, средняя, низкая. Эти три позиции определяют три возможных сценария будущего.

Позиция первая – цена на нефть аномально высока в течение пяти-восьми лет. Такое возможно. Например, возникает ситуация серьезной нестабильности в одной или нескольких стран экспортеров нефти.^[112] В этом случае поток нефтедолларов позволяет завершить политарный проект на фоне равнодушия более или менее обеспеченного народа. В итоге возникает нечто, что уже было в СССР, но в несколько ослабленном и модернизированном виде. Диктат идеологии отсутствует – она более рыхлая. Отсутствует автаркия и закрытость границ. Сохраняется «фасадная демократия», а рыночная идея и идея частной собственности не подвергаются сомнению, но их реализация допускается лишь в ограниченных секторах экономики.

На данный момент, мы наблюдаем движение именно в эту сторону. Это выражается в целом ряде мер, предпринимаемых элитой в сфере экономики и политики в последние пять лет. Рыночная экономика под контролем государства (независимые эксперты называют госкапитализмом или корпоративным государством): планы правительства в области народного хозяйства на ближайшие пятнадцать лет - 70% госсектора, 30% частной инициативы; частно-государственное партнерство в крупных активах; концессионные проекты под контролем государства; допуск иностранного капитала, но также под государственным контролем; крупные государственные программы; взаимодействие с Западом через частный сектор; крупное финансирование ВПК в целях восстановления статуса великой державы.

После 2000 г. наметилась весьма любопытная тенденция всё более оформляющаяся в новую форму капитализированного политаризма. Хотя, впрочем, она сильно напоминает систему кормлений в Московской Руси. Количество фирм с государственным участием стремительно возрастает, в основном за счет частных фирм, приватизированных в 1990-е гг. Чиновники, сообразно своему рангу, кооптируются в органы управления, соответствующих их положению фирм. Естественно, официально это делается для повышения эффективности контроля над фирмой, в которой заинтересовано государство. Но вознаграждение чиновнику, полагающееся от его фирмы, также оказывается весьма кстати. 

Политико-правовые институты также реформируются. Укрепление властной вертикали, то есть фактически реставрация административно-командной системы: сворачивание демократических институтов; продуцирование новых бюрократических формаций; концепция «управляемой демократии»; парализация механизма референдума; реформа партийной системы; формирование «новой» номенклатуры; создание «государственной партии»; сворачивание прав и свобод граждан посредством «управляемых СМИ»; принятие новых законов и подзаконных актов, направленных на осуществление большего контроля над частной жизнью граждан. Институт прописки не только не отменен, но и активизирован, посредством новых законов и актов о регистрации и гражданстве. В этом же свете следует рассматривать ограничение свободы собраний, ограничение свободы вероисповедания, наступление на право частной собственности через вновь вводимые подзаконные акты. В итоге – выхолащивание демократии, когда на поверхности европейские институты, а по сути – политарные структуры.

Посредством всех этих мер, правящая элита рассчитывает укрепить и возвысить Россию. Но итог их как всегда будет плачевным.^[113] Вновь воссозданное политарное общество пожрет самое себя. Огосударствление нефтяного сектора приведет к резкому снижению его доходности. Он более не сможет выступать в качестве «ресурса политарного проекта». В какой-то момент этот внутренний дефект будет многократно усилен падением цены на нефть. Результат – неизбежное падение режима. Катастрофическое падение доходов от нефти будет означать резкое снижение уровня жизни и рост социальной напряженности. Её невозможно будет нейтрализовать силовыми методами, поскольку финансирование аппарата подавления также будет неуклонно снижаться. Если элита окажется дальновидной, то при первых же признаках кризиса она начнет «мягкий демонтаж» политарного режима. Если же она попытается нейтрализовать кризис репрессивными методами, то обвал будет внезапным и кровавым, а «возмездие» – жестким.

Относительно дальнейшего сценария между авторами существуют разногласия. Д.Е. Краснянский рассматривает вариант националистической диктатуры как маловероятный. Я же полагаю, что именно в этом русле будет канализировано общее недовольство. В тот момент, когда все рухнет, и общество будет искать виновников происшедшего, для социальной мифологии окажется наиболее приемлемой указание на зарубежные происки и внутренних национальных врагов. Поскольку коммунистический и либеральный проекты полностью дискредитированы, наиболее популярным, скорее всего, окажется проект националистический. О последующих же событиях и думать и писать просто не хочется.

Позиция вторая – цена на нефть резко падает в ближайшие 2-3 года.

Резкое снижение доходов бюджета и падение уровня жизни. Становление «политарного проекта» мгновенно сворачивается. Свершается «бархатная революция». Общество и представители государства разочаровываются в проекте правящей элиты и выталкивают наверх новую политическую силу, которая вольно или невольно осуществляет реформы капиталистического характера с сопутствующим восстановлением демократии.

Позиция третья – цена на нефть через два три года падает до среднего показателя. В этом случае возможны два варианта. Первый – он совпадает со сценарием №2, то есть мгновенное сворачивание политарного проекта. Второй – за счет использования ресурсов накопленных за предшествующие годы политарный проект все-таки реализуется. Но постепенное убывание ресурсов приводит к его банкротству.

Есть и еще один сценарий развития событий – весьма маловероятный. Благодаря стабильности, обеспеченной нынешним режимом, элементы капитализма получают дальнейшее развитие и успевают «переварить» политарные структуры.

Будущее темно и туманно. Но некоторые вещи можно увидеть уже сейчас. Скорее всего, мы стоим на пороге крутых преобразований и больших потрясений. И здесь можно лишь надеяться на то, что они не будут катастрофическими. Но уже сейчас можно признать следующее:

C конца XX века Россия бесповоротно включается в орбиту западной капиталистической цивилизации.^[114] Попытки реставрации старой российской цивилизационной парадигмы возможны, но не долговременны. Они способны пустить по ветру множество экономических и политических бонусов, порожденных конъюнктурой, еще более увеличить отставание России от Запада. Но они неспособны, явить полноценную альтернативу «западному» пути развития.

 

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ:

Трудности изучения российской истории.

 

Я счел полезным высказать несколько замечаний относительно проблем изучения российской истории.

А проблемы здесь есть. Очень серьезные проблемы.

Я – не историк, и тем более не специалист по русской истории. Время от времени я читал научные тексты на этот счет, но лишь недавно систематически обратился к этой теме. И первое, с чем я столкнулся – печальное положение отечественной исторической науки: громадный фактический материал, собранный за последние несколько столетий, втиснут в убогие рамки нескольких теоретических схем, навязанных не столько самим этим материалом, сколько политической волей или ценностными предпочтениями. Более того, часто политический или ценностный интерес провоцирует многочисленные умолчания и искажения. И эти умолчания и искажения относятся не только к новейшей истории России, но и к древности. Так, например, крупнейший советский историк Б.А. Рыбаков трактует дань, выплачиваемую вятичами и радимичами хазарам, как ежегодную выплату за провоз товара, по ходу замечая, о недоступности лесных племен хазарам.^[115] О других же племенах и вовсе не упоминает. В итоге складывается весьма лестное представление об изначальной независимости славян от хазарского каганата и подтверждается сомнительное утверждение Рыбакова об очень раннем возникновении русского государства. Но первое же обращение к источникам опровергает Рыбакова: «Идее Олег на северяне, и победи северяны, и възложи на нъ дань легъку, и не дасть им козаром дани платити, рек: «Аз им противен, а вам не чему».^[116] «…посла к радимичем, ръка: «Кому дань даете?». Они же реша: «Козарам». И рече им Олег: «Не дайте козаром, но мне дайте». И въдаша Ольгови по щълягу, яко и козаром даяху».^[117] «В. Н. Татищев сообщает о покорении радимичей с некоторыми подробностями, отсутствующими в Повести временных лет: «Послал Олег к родимичем, глаголя: «Кому дань даете?». Они же отвесчаша: «Даем козаром». И рече им Олег: «Не давайте козаром, но мне; ежели ж козары на вас придут, аз вас обороню». И они дали Ольгу по шлягу от плуга, яко же и козаром давали».^[118]

Как видим, речь не идет о выплатах за провоз товара, поскольку Олег мог защитить славян от нападения, но не властен был освободить их от таможенных пошлин в хазарском каганате.

Книга Рыбакова наполнена умозрениями и искажениями. А ведь это – официальное лицо советской науки.

В этом отношении весьма характерен ответ одного историка. Когда я обнаружил массу вопиющих ляпов у Рыбакова по норманнской проблеме, обратившись за информацией к курсу истории Ключевского, я спросил знакомого историка: «Так кому же верить?» «Конечно, Ключевскому!» - ответил он. Это очень плохой признак для отечественной исторической науки: более достоверным оказывается историк второй половины XIX в. – начала ХХ века. В здоровой науке все обстоит прямо наоборот.

Фактически, за исключением нескольких десятилетий, российская историческая наука не могла развиваться свободно. Она с самого своего возникновения подвергалась мощнейшему давлению власти. В итоге – многое, слишком многое должно быть пересмотрено и изменено. Но, судя по всему, это возрождение состоится не скоро. Молодые историки воспитаны старыми «зубрами», которые не склонны что-либо менять. И часто попытки отойти от старых схем воспринимаются как бунт против власть имущих в науке. А такой бунт может крайне затруднить научную карьеру. Всякий, кто знаком с нынешними нравами академической среды, знает, сколь пышным цветом здесь цветет местничество, патернализм и кумовство.

Воспитанники этой среды достойны своих учителей. Вот еще один пример. Разговорился с молодым историком об использовании истории в целях патриотического воспитания молодежи. Мой собеседник настаивал на том, что история призвана воспитывать, прежде всего, патриотизм. Он настаивал на том, что русские всегда были горячими патриотами. Я усомнился в этом и упомянул, что и в первую мировую войну, и во вторую, Россия лидировала по количеству сдавшихся в плен – этот показатель характеризует уровень патриотизма. Историк уличил меня в незнании истории первой мировой войны, утверждая, что большинство сдалось в плен в конце войны из-за кризиса российского государства. Я несколько растерялся и попросил его предоставить мне цифры. По прошествии нескольких недель, не дождавшись цифр, я сам обратился к литературе и обнаружил, что в первую мировую войну 2 400 000 русских солдат оказалось в плену. Большая часть из них была пленена в первую половину войны. Например, с мая по сентябрь 1915 г. русская армия потеряла 976 000 человек пленными. Для сравнения:

В 1914 году в русской действующей армии было 3 341 000 солдат. Пленными потеряли: Германия – 617 922; Австро-Венгрия – 2 220 000; Франция – 446 000; Англия -192 000.^[119]

Как видите, с фактами и историей оказался не в ладах профессиональный историк. Но самое интересное впереди. К радости от собственной правоты у меня примешивалось беспокойство: как сказать историку, что его посрамил в знании истории философ? Как-то неудобно. Но мучения мои были напрасны. Наш историк спокойно выслушал мое сообщение, улыбнулся и ответил: «А Вы, Сергей Никитович, все равно не правы!»

- «Но, позвольте, а как же цифры?!»

- «Ну, что цифры?! Все равно не правы!»

И ныне он ходит довольный собой и пеняет мне за мой субъективный, предвзятый взгляд на историю России.

И это не единичный случай – это правило. Так что, если вы собираетесь ознакомиться с русской историей в ее аутентичности, то вам придется самому проводить расследование - имея дело с обобщающими трудами по этому предмету, никогда нельзя поручиться, что перед вами не очередной миф.^[120]

 

В этом отношении вполне уместен вопрос: «Отчего же столь плачевно положение отечественной исторической науки?

Я позволю себе высказать ряд соображений на этот счет.

1. Историческая наука в России почти никогда не была свободна от мощнейшего полицейского давления. Это очевидно и общеизвестно. Посему говорить об этом здесь нет смысла.

2. Ментальность. Наука – это не плод хитрого ума, которым может пользоваться, и который может свободно развивать любое общество. Наука – необходимое порождение западного общества, его структуры, его потребностей и его менталитета. Пересадка науки на иную почву возможна, но она будет тем более успешна, чем более модернизирована данная страна. Наука прижилась в России в той мере, в какой здесь удалось провести «западные» преобразования. Но они не полны и не радикальны. И если их еще хватает для процветания естественной науки, то их явно не достаточно для процветания наук социальных. Помимо всего прочего, здесь ряд установок ментального характера оказывает парализующее воздействие на социальную мысль. Это монологизм мышления, сильнейшая ориентация на ценности религиозного, политического и национального характера, мышление в стиле подданного деспотического государства со всеми вытекающими отсюда последствиями: ксенофобии; равнодушия к человеческой жизни; милитаризованного сознания; слияния своего Я с государственным целым и т. д.

Все перечисленные выше черты мышления отчасти свойственны и многим представителям западной науки, но в России они обостряются чрезмерно. Здесь большинство гуманитариев оказывается зараженными так называемым «патриотическим» духом. Горячая же любовь к родине является прекрасным мотивом для поиска исторической истины, но – большим препятствием для её обнаружения.

3. Есть и еще одна причина. Но она носит скорее универсальный, нежели региональный характер. К несчастью, историческая наука – любимое пристанище интеллигента «средней руки». Наука – это огромный мир теоретического мышления. До идей и понятий высшего порядка добираются немногие. Большинство же усваивает, как основные и исходные, понятия и идеи низшего порядка, то есть те, которые непосредственно граничат с чувственно-конкретной реальностью. Наиболее популярны в этом отношении идеи, связанные с этнической и религиозной общностью или различием. Причем, религиозная идея здесь оказывается полностью подчиненной идее этнической, и потому выхолощенной и сведенной к внешней своей стороне. Именно таким образом множатся православные христиане, воспевающие Сталина или Ивана Грозного, или язычники, обнаруживающие русское племя в ключевых событиях трехтысячелетней давности.

Эти люди создают невозможный шум и гам в исторической науке, преследуя не поиск истины, но лучшее обоснование своих любимейших, заветнейших идей. Им повсюду видятся враги, которые вздумали покуситься на жизненную основу нашего народа – на его дух и историю. Они не спешат на поля сражений, они не отправляются чиновниками в области, где шалят разбойники и террористы, они избирают путь служения отчизне наиопаснейший и наитруднейший – сидят в кабинетах и кропают труды, призванные отразить идеологическую агрессию. И власть, и общество благоволят им, ибо никому не нужна истина, но нужен миф, способный «воспитать» последующие поколения.

Это давление на науку столь велико, что ныне, в ситуации относительной свободы научной мысли, во множестве плодятся учебники всех видов, претендующих на объективность взгляда на историю. Рецепт такой объективности прост – эклектика, реверансы то в сторону истины, то в сторону мифа, поддержанного властью и обществом.^[121]

 

Приложение №2.

 

Чухлеб С.Н.