Фонема, слог, морфема: контакты и конфликты

Проблема соотношения единиц разных уровней и разного статуса определяется общими принципами подхода к языку как феномену действительности. Основные вопросы, без ответа на которые невозможно приступить к решению данной проблемы, я бы сформировала следующим образом: 1. Насколько тесно связаны языковые уровни в процессе функционирования, а следовательно, что дает учет таковой связи между ними? 2. Какова специфика изоморфизма между элементами языковой иерархии (если мы признаем наличие данного явления в языке)?

Ответ на указанные вопросы зависит от нашего понимания способа организации языковых структур, а это существенно не только с точки зрения представления об онтологических свойствах языка, но и с позиций чисто прагматических, ибо определяет выбор методов исследования языкового материала. По этому поводу Э.А. Макаев отмечает, что важно установить, «какой иерархической градации – восходящей или нисходящей – следует придерживаться при анализе языковых единиц: то есть от единиц низшего уровня к единицам высшего уровня или наоборот» [Макаев, с.51]

На уровне всех ярусов можно обнаружить формальное тождество части единиц двух граничащих подсистем (синтаксической и морфологической, морфологической и фонетической). И это естественно, так как с точки зрения диахронии язык развивается «сверху - вниз» за счет усложнения системы через выделение частей из единиц, функционально более значимых, а не наоборот, так как самые примитивные по форме языковые единицы уже изначально выступали в роли коммуникативных образований.

Именно формирование языковой структуры «сверху - вниз» с пошаговым изменением семантического и грамматического статуса элементов языка «узаконило» изоморфизм и определило специфику контактов единиц разных уровней. Попутно считаю необходимым отметить следующее: изоморфизм, возникший в результате внутренних языковых преобразований в процессе исторического развития, являющийся естественным, природным феноменом, следует отличать от структурного подобия, обусловленного чисто внешним сходством разноплановых единиц, типа слога и предложения, рассматриваемых в качестве изоморфных Е. Куриловичем [Курилович, с.30]. Конечно, и в предложении, и в слоге можно выделить конституирующую часть – сказуемое и, соответственно, гласный и дополнительную – подлежащее и согласный. Однако при таком подходе приходится вводить ряд ограничений: из списка простых предложений исключается номинативное, поскольку оно интепретируется как двусоставное с опущенным подлежащим, что отнюдь признается не всеми лингвистами, слог же рассматривается без учета того, что в ряде языков сонанты выступают в функции слогоносителей.

Нужно также учитывать тот факт, что постепенное структурное усложнение языковой системы в основном обусловлено приоритетностью означаемого над означающим в знаке. Такая оценка статуса составляющих языка помогает понять как исторические процессы в том или ином языке, так и характер взаимоотношений разноструктурных единиц в синхронии.

На первый взгляд, ряд «фонема – слог – морфема» представляется несколько странным, поскольку он объединяет единицы разного статуса. Но эта «разнопорядковость» – результат исторических преобразований.

Данная триада возникла далеко не сразу. В истоках языка, по-видимому, слог и морфема составляли единое целое, то есть имела место семантизированная звукосимволическая синкретическая единица – слогоморфема, в которой согласный и гласный – «ртосмыкатели» и «ртораскрыватели» – объединены общей артикуляцией. Разумеется, что на этом этапе развития не существовало и фонем, ибо фонемы входят в состав морфемы, а не слога. Кстати, в китайском языке сохранилась единая формальная представленность слога и морфемы, не мешающая им быть, разумеется на современном этапе развития, разными единицами, омонимичными, поскольку они выполняют различные функции. Именно благодаря функциональной противопоставленности незначимого слога значимой морфеме возможно говорить о наличии в китайском языке самостоятельных фонем, что признается не всеми последователями [Алексахин, с.72-87].

Когда и почему произошел распад слогоморфемы? Если обратиться к истокам языка вообще, то следует сказать, что само появление одноэлементных (V) и двухэлементных самостоятельных морфем (CV) – результат потребности языка в передаче новых смыслов, с которыми жесткая, ограниченная по составу, синкретическая слогоморфемная структура не справлялась. Консонантные и вокальные части слога в морфеме приобретают самостоятельность, это увеличивает степень подвижности, гибкости новой семантизированной единицы. Собственно самостоятельность функционирования морфемы начинается тогда, когда становится возможным перестройка внутри слогоморфемы. Поскольку с артикуляционной точки зрения согласные в большинстве языков имеют большие возможности для разного рода модификаций, то их количество неуклонно растет, количество же гласных, как правило, снижается, и таким образом закон сохранения энергии в системе (языковая система продолжает пребывать в состоянии неустойчивого равновесия) сохраняется. При этом совсем необязательно, чтобы изменения слоговой структуры (слоговых границ, в первую очередь) были столь же активны, как и морфемные преобразования. Ведь именно слог (как и вообще план выражения) является гарантом стабильности системы.

Таким образом, слог континуален, а морфема дискретна. Может показаться, что континуальность слога делает его более лабильным, податливым к воздействию среды. Однако это не так. Для того чтобы произошли изменения в такой устойчивой однообразной структуре как слог, то есть для того чтобы слог перестроился, нужен толчок извне.

Если от истоков развития праязыка перейти к истории древнерусского, то такой подход к соотношению слога и морфемы даст нам возможность объяснить причины падения редуцированных. Слабым местом в теории, согласно которой и современный русский слог является открытым, многие лингвисты считают именно падение редуцированных. И рассуждают они приблизительно так: «Коль скоро редуцированные исчезли, значит и запрет на образование закрытых слогов перестал действовать».

Думаю, что падение редуцированных потребовалось языку не для того, чтобы сделать слог закрытым, а было вызвано очередной необходимостью усилить подвижность морфемы, повысить значимость составляющих ее элементов, в первую очередь, согласных: комбинаторные возможности согласных в результате падения редуцированных резко возросли, поскольку количество информации обратно пропорционально встречаемости. Слог же продолжал и продолжает оставаться открытым, и если прямое свидетельство тому – результаты экспериментальных исследований, то косвенным можно считать представление лингвистов о том, что начало и конец текста – сильные позиции. Слог – своеобразный мини-текст на уровне означающих языка: он имеет свои функции в системе, обеспечивающие процесс порождения речи.

От истории языка вернемся к его современному состоянию и повнимательнее присмотримся к выделенной мною триаде. С позиций системы языка (с точки зрения ее имманентных свойств) такой триады в данное время не существует. Слог континуален и незначим, морфема же дискретна и имеет значение. В системном отношении слог не членим. Выделение гласных и согласных при фонетическом транскрибировании – вещь условная. Восприятие грамотного носителя языка позволяет ему определить звуки в слоге, однако это результат неверной фонемной обработки слоговой структуры. В каком-то смысле такого рода операция порождена ложным изоморфизмом между дискретной фонемой и недискретным слогом.

Исходя из вышеизложенного, нельзя говорить о том, что слог состоит из фонем, более того столь же неверным будет сказать, что слог состоит из аллофонов, ибо аллофоны составляют морф, а фонемы входят в состав морфемы. Отсюда вполне логично заключить, что выражение «фонемы реализуются в звуках», постоянно используемое в фонологии, не более чем метафора. Фонемы не могут реализоваться в звуках, поскольку эти единицы входят в разные структуры. Ведь никому не придет в голову сказать, что при определенных условиях кошка может реализоваться в мышке. В процессе порождения речевой континуум формируется от слога – к фразе с рядом промежуточных звеньев: ни фонемы, ни морфемы при порождении не востребованы. Напротив, восприятие имеет дело с фонемно-морфемно-текстовым составом языковых единиц. Принято считать, что в непринужденной обстановке порождение и восприятие на родном языке происходят спонтанно. С этим, конечно, можно согласиться, но при условии, что учитывается качественная разнородность этих процессов. Уровень спонтанности при порождении несравненно выше, текстообразование гораздо «крупноблочнее» текстовосприятия. Возможно даже, что за порождение и восприятие отвечают разные участки мозга.

Восприятие человека сфокусировано не на форме, а на семантике: для реципиента «что» более значимо, чем «как», поскольку первое в большей степени связано с ориентирующей функцией языка, ответственной за выживание. Одно из проявлений склонности человека к семантизации формальных составляющих языка – интуитивное слогоделение. Интуитивный слог – это перцептивная единица, которая выделяется взрослым грамотным носителем в качестве слога. В русском языке в процессе порождения образуются последовательности открытых слогов (Ма-шка е-ла ка-шку), во всяком случае, именно так лингвисты интерпретируют показания приборов. Восприятие же преобразует открытые слоги в закрытые, если имеются стечения согласных внутри слов (Маш-ка е-ла каш-ку). Такая перестройка слоговых границ происходит по вполне понятным причинам: наиболее значимая морфема – корень – чаще выступает в форме закрытого слога, в сознании носителей языка незначимая единица подменяется значимой.

Ориентация на морфему, при всей несхожести теоретических позиций, наблюдается в фонологических концепциях сторонников МФШ и ЛФШ. Как известно, эти школы определяют фонемный состав языка через его связь с морфемами и, хотя само отношение «морфема – фонема» понимается ими по-разному, ни то, ни другое направление не вступает в противоречие с логикой. Поскольку язык изначально формировался как коммуникативная система и развивался через постепенное усложнение этой системы с одновременной ее уровневой дифференциацией, то неизбежно возникала межуровневая омонимия, ведущая к формальному совпадению единиц разных ярусов. Поэтому единица нижеследующего уровня изоморфна одноэлементной морфеме. «Ленинградские» фонологи как раз и опираются при определении состава фонем на это свойство языка. Однако им приходится «добирать» инвентарь фонем, обращаясь к иным процедурам, так как обратное неверно: не всякая фонема имеет в качестве аналога морфему, что и понятно, ибо эволюционирование уже сформированной системы осуществляется по несколько иным законам.

«Московские» фонологи определяют фонему через состав звуковых единиц в сильных позициях в пределах морфемы, что с принятой здесь точки зрения считаю вполне обоснованным, но при соблюдении следующих допущений. Указанные звуковые единицы, как уже отмечалось выше, не следует смешивать с физическими составляющими слога. Мы снова сталкиваемся с явлением изоморфизма, но иного порядка, чем изоморфизм фонемы и морфемы, ибо фонемы и морфемы – дискретные единицы разных уровней, но они объединены принадлежностью к системе языка, составляющие же слога и единицы в составе морфем (даже в слабой позиции!) – природно различны. (Я специально несколько под иным углом зрения повторяю уже сказанное, чтобы точнее выразить свою позицию). Что же представляют собой при такой трактовке морфемно-слоговых отношений означающие морфем? Чтобы не смешивать их с составляющими слога, я бы не стала называть эти единицы ни звуками, ни аллофонами. При предлагаемом мною подходе в морфемном составе языкового кода содержатся только фонемы. Параллельно в коде языка отражены слоговые структуры. Где находится этот код? По-видимому, в интеллекте человека, но не на осознаваемом уровне (можно назвать его локализацию областью подсознания, но уж очень термин этот неопределенный). Важно отметить, что исторически сложившийся в интеллекте человека код лишен индивидуальных черт личности, в этом смысле он объективен и «системоцентричен». Порождение реализуется за счет использования слоговой организации речи, морфемные структуры здесь не нужны. При восприятии, напротив, актуализируется морфемно-фонемная система языка. Таким образом, независимо от того, придерживаемся ли мы взглядов МФШ, ЛФШ, концепции С.К. Шаумяна, Н.С. Трубецкого и т. д., фонемы и морфемы мы можем отыскать либо в языковом коде, разумеется, только с помощью создания конструктов, или же анализируя процесс восприятия. При таком подходе ни одна из концепций полностью не выдерживает критики. Так, если сравнивать МФШ и ЛФШ, то невооруженным глазом видно, что первые ориентированы на языковой код, а вторые – на восприятие, однако, у «москвичей» наряду с сигнификативной» функцией фонемы присутствует перцептивная, «ленинградцы» же, проявляя «принципиальность» в синтагматике, отходят от принципа ориентации на носителя при определении состава фонем языка.

В заключение мне бы хотелось сказать следующее: во-первых, любой частный вопрос нужно решать с позиции общетеоретических представлений о языке; во-вторых, не так уж были не правы структуралисты, выделяя в качестве основных структурных единиц фонемы и морфемы; в-третьих, неплохо бы с указанных здесь позиций при анализе языковых явлений разграничивать код языка, порождение и восприятие, причем не только в рамках психолингвистического подхода, но и при «традиционном» системном анализе.

Контрольные вопросы