Культурные аспекты двух синхронных возрождений

 

Теперь нам предстоит с большей точностью определить, в чем заключаются сходства и различия между евреями и арабами в наше время.

Восстановление этих двух народов произошло после продолжительного периода страданий и унижений, периода, в течение которого ни один из них не был нацией в обычном смысле слова. Страдания израильтян и арабов были совершенно разного свойства, таким же было и возрождение их. Рождению Израиля предшествовал долгий и полный превратностей рассвет, он проявлялся медленно и нерешительно, как утро на крайнем севере; арабское возрождение прорвалось внезапно, как яркий свет солнца, которое на юге восходит так быстро после ночной темноты.

Оба возрождения были достигнуты под прямым воздействием Запада. Евреи, которые в большинстве своем жили в Европе на протяжении многих поколений, - фактически их праотцы могли попасть туда прежде тех народов, среди которых они жили, - естественно, подверглись влиянию европейской культуры раньше, в большей степени и более глубоко, чем арабы; в действительности они стали, по существу, европейским народом. Наряду с этим верно и то, что примерно до 1750 г. европейские евреи в основном жили, так сказать, по-восточному и лишь в очень ограниченной мере разделяли духовные и социальные достижения своих соседей.

В то же время следует иметь в виду, что арабский мир никогда не был полностью отрезан от Европы. В прошлом он составлял с нею некое культурное единство, основанное на общем наследии древнего Востока, Израиля и Греции, а, возможно, также и на некотором сходстве характера и ментальности Последний пункт подчеркивали некоторые европейские наблюдатели, например Бертран Томас в своей книге "Арабы". На первой же точке зрения - насчет общего духовного наследия - особенно настаивал д-р Таха Хусейн, один из наиболее выдающихся мыслителей современного Египта, в своей книге "Будущее цивилизации в Египте" (1939), перевод которой подготовил в Нью-Йорке Сидней Глэзер.

Таха Хусейн ограничивает свои рассуждения Египтом, но они приложимы (в разной степени) к арабским странам в Азии.

Настоящий Восток начинается в Индии, и бесполезно было бы бросать в один котелок всё "азиатское". Вместе с тем остается фактом, что современная наука, источник всех великих технических и социальных революций в наше время, была исключительным созданием Европы и Америки. Все другие народы вынуждены были искать синтеза своих собственных культурных традиций с западной наукой.

Из-за большой близости между исламом и иудаизмом задачи, стоящие перед евреями и арабами, очень похожи. Пока мусульманский модернизм не дал еще впечатляющих результатов, насколько можно судить по исследованию Х.А.Р. Гибба "Современные направления в исламе", "Современному исламу" фон Грюнебаума и другим подобным публикациям.

Однако неплохо было бы сравнить арабские достижения в этой области с еврейскими. У арабов пока нет современных религиозных мыслителей уровня Нахмана Крохмаля, или Германа Когена, или Франца Розенцвейга, не говоря уж о многих других, кто писал об иудаизме в современном мире, в частности о тех, кто еще жив. Но было бы несправедливо настаивать, что по сравнению с евреями арабы внесли относительно небольшой вклад в истинно научное и критическое осознание своей истории и литературы (отвлекаясь от всего прочего).

Да, у них не было такого Цунца, Греца или Соломона Шехтера, не говоря уж о Гольдциере, ученом, который создал оригинальную интерпретацию чужой цивилизации. Разумеется, было предпринято много блестящих изданий классических трудов, особенно в Египте, было опубликовано много хорошо написанных книг и очерков на исторические и литературные темы, некоторые даже суперкритического характера. И все же только небольшая часть из них может рассматриваться как подлинный вклад в теологию или историю.

Однако следует помнить, что тесная связь арабов с европейской наукой продолжается не более двух поколений. Один арабский друг, с которым я обсуждал этот вопрос пару лет назад, заметил: "Мы только начинаем".

Но почему бы этому положению не измениться в недалеком будущем? У многих молодых арабов есть способности, есть и средства для длительного, неторопливого обучения в лучших университетах мира, и довольно много замечательных докторских диссертаций по философии уже были опубликованы этими молодыми людьми.

Проблема здесь, скорее, духовного порядка: вопрос в том, найдутся ли в арабском мире моральные силы, которые осуществят долгожданные объективные исследования в поисках истины, не зависящие от чисто утилитарных целей или от пропаганды.

В прошлом у арабо-язычного населения Ближнего Востока была сильная ученая традиция. Было бы интересно знать, возродится ли эта традиция под воздействием современной науки, приведет ли она в конечном счете к ренессансу среди арабов научной деятельности, сравнимой с той, созданной тысячу лет назад под влиянием Греции.

Что касается Израиля, его интеллектуальные связи с Западом несколько отличаются от подобных связей ислама. То, чего достигли евреи на пути современной интерпретации своего исторического и духовного наследия или в науке в целом, они достигли как один из компонентов европейской культуры.

Когда "Аль-Китаб", ведущий египетский ежемесячник, в обзоре, посвященном первой половине этого столетия, упоминает двух евреев - отмечая, что это евреи, - среди двадцати человек, которые служат образцом XX в., он вовсе не намерен видеть в этом именно еврейское достижение.

Государство Израиль, с этой точки зрения, просто кусочек Европы, перенесенный на восточный берег Средиземного моря. Оно, конечно, не обладает ни людскими резервами, ни природными богатствами арабских стран. Однако оно может до некоторой степени полагаться на умы и материальные ресурсы еврейского народа в целом, и "Тора ле-шма" - "учение ради учения" все еще остается реальным идеалом для его молодых мужчин и женщин. Очень ободряет то обстоятельство, что в сегодняшнем Израиле послевоенное поколение студентов, выросших в Палестине, своим рвением или интеллектуальными способностями не уступает предшествующему поколению, в основном воспитанному в старых центрах еврейской, учености в Западной Европе.

В общем, кажется, что у Ближнего Востока блестящие перспективы для возрождения интеллектуальной деятельности, сравнимой с тем временем, когда рядом с еврейскими академиями в Палестине процветали знаменитые храмы науки - Александрия, Бейрут и Антиохия или когда шестьсот лет спустя знаменитые ученые, принадлежащие к трем монотеистическим религиям, могли совершенно свободно обсуждать в Багдаде самые тонкие вопросы греческой философии.

Проблемы, с которыми столкнулся Ближний Восток - социальные, религиозные, сельскохозяйственные, промышленные, биологические, - настолько специфичны и многообразны, что можно без преувеличения сказать: его вклад в науку будет иметь совсем особенный, порожденный этим краем характер.

В области литературы воздействие западной цивилизации на возрождение евреев и арабов было не менее полным, чем в области науки и философии. Не будь этого влияния, по-настоящему современный еврейский или арабский автор и строчки не мог бы написать. Использование традиционных литературных форм, таких, как арабские маками или еврейские хасидские рассказы, картины не меняет, так как они употребляются в современном ключе.

Конечно, истинно великий писатель достигает столь совершенной внутренней гармонии, что читатель может забыть об источнике его вдохновения. Например, у пишущего на иврите Ш.И. Агнона европейское влияние скрыто, но действует оно тонко и поэтому более сильно. Европейское влияние присутствует во всех аспектах современных еврейской и арабской литератур, в мотивах, формах, самом подходе к предмету и, наконец, что не менее важно, в языке.

Лингвистический аспект европейского воздействия особенно важен. Здесь дает о себе знать общность духовного наследия Ближнего Востока и Европы, о которой мы уже говорили ранее. Как "восточный" библейский стиль не мог не повлиять на языки Европы, так - и в значительно большей степени - греческая наука и философия обогатили арабский язык многочисленными абстрактными терминами и выражениями, часть которых даже вошла в разговорную речь.

Средневековые еврейские и арабские авторы, жившие в мусульманских странах, как правило, пользовались арабским, когда они писали на философские или научные темы. Но поскольку их сочинения имели очень большой спрос у европейских евреев, которые не знали иного литературного языка, кроме древнееврейского, их почти сразу же переводили на этот язык.

По этой причине новый стиль в иврите формировался в соответствии с арабским и по его моделям. Таким образом, арабский язык сыграл по отношению к ивриту роль латыни для европейских языков: арабский передавал ему греческую терминологию и средства выражения, без которых невозможно абстрактное рассуждение.

Общим итогом всего этого процесса стало то, что еврейский и арабский языки, с одной стороны, и европейские, с другой, получили в распоряжение огромную общую базу, еще до того как воздействие современной западной литературы на два семитских языка сделало их столь европейскими по характеру.

Этот новый европеизированный стиль особенно заметен в языке газет. Мне часто приходилось читать газеты на иврите, арабском и английском все подряд; так вот с точки зрения лингвистической психологии (не касаясь внешних сторон написания, словаря и грамматики) эти три языка фактически являются одним. В качестве любопытной детали я хотел бы отметить, что некоторые библейские выражения проникли в арабский через посредство английского или французского языка.

Обращаясь к современной арабской и еврейской литературе, мы, естественно, для последней ограничимся произведениями, написанными на иврите. Проблема еврейских авторов, писавших на немецком или других европейских языках, таких, как Гейне, Кафка, Стефан Цвейг (все они, кстати, привлекали большое внимание арабских литературных критиков), не говоря уж об американских еврейских писателях, выходит за пределы этой работы.

Современная еврейская литература, которая полностью отражает реальную жизнь и служит ее проводником, возникла в течение последних тридцати лет девятнадцатого века и поэтому полностью синхронна современной арабской литературе (в отличие от современного еврейского мировоззрения и исторических исследований, которые предшествовали арабским) на протяжении примерно трех поколений.

Более того, получается, что современная арабская литература вроде бы намерена стать интерпретатором арабской реальности в той степени, которая уже достигнута еврейской литературой по отношению к еврейской жизни. Несколько современных арабских писателей получили общее признание в странах, где читают по-арабски, - и не только там.

Из старшего поколения можно упомянуть следующих: Тауфик аль-Хаким, равно владеющий французским и арабским (его "Жезл правосудия" был недавно переведен на английский г-ном Абба Эвеном); Махмуд Теймур, многие короткие рассказы которого, написанные частично на классическом, частично на разговорном арабском, были опубликованы в европейских переводах; Михаил Нуайме, ливано-американский автор коротких рассказов и очерков; Салама Муса, копт, недавно опубликованная автобиография которого заслуживает английского перевода; и конечно, Таха Хусейн, чьи правдивые зарисовки сельской жизни египтян составляют только малую часть его богатой литературной продукции.

В целом наиболее характерная черта современной арабской литературы в том, что ее ведущие деятели не замыкаются в рамках какого-то одного жанра, а выступают как поэты, авторы коротких рассказов, романисты, драматурги, эссеисты, журналисты, ученые-исследователи, а иногда также политики в одном лице.

Литературная производительность одного человека, например египтянина аль-Аккада, просто изумительна, и такие же результаты показывал ряд других египетских литераторов, умерших за последние десять лет: Мухаммад Хусейн Хейкаль (как Таха Хусейн, бывший министр образования), или поэт Абу Шади, или Ахмад Амин (бывший ректор Каирского университета). Серьезный и плодовитый ученый Абдаррахман Бадави одновременно является известным поэтом, то же можно сказать о некоторых сирийских и ливанских авторах, которые с успехом разрабатывают литературную и историческую тематику. Однако если рассматривать нарративную прозу в качестве репрезентативной формы художественного выражения современного человека, то младшее послевоенное поколение романистов, работающих в этой области, следует считать авангардом арабской словесности.

Конечно, нельзя сказать, что все аспекты еврейской жизни уже нашли адекватное отражение в современной еврейской литературе. Существует ряд романов о жизни в кибуцах, общинных поселениях, но, несмотря на определенные достоинства, нельзя считать, что они воздают должное этому величайшему палестинскому эксперименту.

Наряду с этим, я полагаю, справедливо будет сказать, что современная еврейская словесность не создала произведения, которое можно было бы сравнить с двенадцатью томами романов и рассказов Ш.И. Агнона, заключающими в себе целый мир, свою жизненную философию, тонкий артистизм и вместе с тем являющимися надежным путеводителем по разным периодам и аспектам той жизни, какую они описывают или символизируют.

В добавление к "классикам" современной еврейской литературы есть много других авторов различного качества, увлекательно и поучительно написавших о тех группах и классах, к которым они принадлежат или которые имели возможность изучить. Это, например, И. Бурла (сефарды и восточные общины) или Моше Смилянски (старые еврейские колонии в Палестине). Эти двое, как и покойный И.Шами, уроженец Хеврона, также написали много хороших рассказов о жизни арабских феллахов, бедуинов и горожан, большинство которых, насколько я могу судить, вполне соотносится с арабским материалом на эту же тему.

Рабочий класс второго поколения йеменских евреев хорошо представлен одним из них, М. Табибом, тогда как X. Хаззаз, совершенно оригинальный автор, посвятил пять из двенадцати опубликованных им томов старым выходцам из Йемена. Военные годы принесли богатый урожай пьес и рассказов, среди которых, пожалуй, наибольшее впечатление производят короткие повести С.Ицхара, который представляет полный строгой самокритичности, почти воинственный пацифизм лучших ребят "Пальмаха" - "командос" Хаганы.

Еврейский народ пережил глубокое социальное и культурное возрождение, прежде чем добился своей политической независимости; арабским странам первая половина двадцатого века принесла государственность и политическую автономию; но их социальная интеграция еще впереди. И нет сомнений, что будущие социальные перемены, каким бы путем они ни были достигнуты - плановыми реформами или насильственными переворотами, - обязательно принесут новые веяния и в арабскую литературу.

 

Дальнейшее развитие

 

Шестидневная война июня 1967 г. оказала огромное влияние на общественную и культурную жизнь евреев и арабов, равно как и на их политическое и военное развитие. Она также способствовала быстрой и полной реализации некоторых тенденций, которые начали возникать несколько раньше.

Израильской стороне нелегко было забыть огромное напряжение и угрозы уничтожения, которые предшествовали войне и способствовали ее началу. Они усиливали и углубляли недоверие и стремление укрепить свои границы. Парадоксально, но когда сочли, что эти границы под надежной охраной, возникло и широко распространилось сверхоптимистическое чувство безопасности, ставшее, пожалуй, характерной чертой национального склада.

Воссоединение Иерусалима, как и завоевание Западного берега (Западный берег реки Иордан, до 1967 г. находился под контролем королевства Иордания), сектора Газа и Синайского полуострова привели к тесному физическому и экономическому соприкосновению больших масс евреев и арабов. Старый Город Иерусалима посещали сотни тысяч евреев, чтобы помолиться, осмотреть достопримечательности и сделать покупки. Широкое распространение получили туры по библейским местам на контролируемых территориях, включая Синай. Подобным же образом еврейские прибрежные города были наводнены арабскими визитерами с Западного берега Иордана и из других арабских регионов, которые приезжали туда отдохнуть, в поисках работы или просто из любопытства. Десятки тысяч арабских рабочих ежедневно устремлялись в еврейский сектор, где находили применение, в основном, в строительной индустрии, на сельскохозяйственных работах и в гостиничном бизнесе. Экономическая кооперация не ограничивалась использованием труда арабов. Она находила выражение и в высших сферах партнерства и капиталовложений. И наконец, поразительная политика летних посещений Израиля гражданами арабских государств, формально находящихся в состоянии войны с Израилем, начало которой было положено в 1971 г., дала возможность ста тысячам арабам в год своими глазами увидеть Израиль.

Однако названные физические и экономические контакты не привели к снятию социальных и эмоциональных барьеров, которые разделяли эти два сообщества. Это вполне естественно. На Ближнем Востоке различные общины жили бок о бок в течение многих веков, их экономические структуры были тесно переплетены, но их общественная жизнь протекала совершенно раздельно. Судя по затруднительной ситуации, складывающейся между евреями и арабами в настоящий момент, можно ожидать именно такого положения. Однако следует отметить, что есть случаи, когда отдельные члены двух этих общин поддерживают личные отношения друг с другом.

Арабский мир, как и Израиль, испытал двойной эффект - немедленный и длительный - июньской войны 1967 г. Прямым следствием поражения были замешательство, стыд и депрессия. С течением времени это привело к более реалистичной и критической оценке обоих противников и собственной позиции арабов. Если до сих пор образ Израиля формировался исключительно ненавистью и поэтому был совершенно нереальным, то, чтобы открыть секрет израильского успеха, требовалась правдивая и объективная информация. После Шестидневной войны к этому стремились не для установления мира и добрососедских отношений, но чтобы лучше подготовиться к следующему раунду. Однако само появление трезвых и основанных на фактах арабских отчетов об Израиле, хотя бы и негативно настроенных и немногочисленных, в конечном счете, должно было дать благотворный результат.

Время показало, что обвинения и самокритика, которые сначала воспринимались как слабость арабского внутреннего фронта, были конструктивными. Нет сомнений, что перемена в настроениях тотчас проявила себя. Это были трудные годы, и потребовалась война 1973 г., чтобы убедить арабов, а вместе с ними и весь мир, что критический анализ событий после 1967 г. был не напрасным.

И в Израиле, и у арабов были свои сложности с отсутствием единства, но не стоит преувеличивать их. Кроме непрерывных экономических затруднений, для Израиля внутренние проблемы создавали состав его населения и недостатки парламентской системы. Ранее (см. гл. I, разд. 2) подчеркивалось европейское происхождение большинства основателей Израиля. В результате мощного наплыва беднейших частей еврейских общин из мусульманских стран состав населения Израиля стал социально односторонним, а также совершенно отличным от большинства еврейских общин во всем мире, принимая во внимание, что эти евреи из Азии и Африки в настоящее время составляют почти половину всех израильтян. Естественно, потребовалось время, чтобы социально обделенная группа смогла обеспечить себе равную долю во всех возможностях, имеющихся в распоряжении общества. Но следует помнить, что многие "восточные" старожилы в Израиле и немалое число недавних иммигрантов из Азии и Африки являются столь же экономически состоятельными и хорошо образованными, как многие выходцы из Европы - а часто даже более того. Это не "этническая", а социально-экономическая проблема.

Количество браков между "восточниками" и "западниками" составляет около 18 процентов, что на удивление много, так как для человека естественно выбирать себе пару из собственного окружения. Точно так же модели голосования "восточников" не отличаются существенно от моделей "западников". Не существует значительных политических блоков по этническим направлениям. Все это объясняется тем, что "восточники" и "западники" не образуют двух отдельных структур, а свободно смешиваются. Не существует двух Израилей.

Население, состоящее из сильно отличающихся элементов, конечно, создает серьезные проблемы, но это непрерывно меняющаяся и улучшающаяся ситуация, которая, однако, могла бы показаться довольно угрожающей приезжему из Соединенных Штатов, так как тот невольно сопоставил бы ее с внешне похожей, но по сути иной ситуацией у себя на родине.

Возможно, большее беспокойство вызывает опасное состояние израильской государственности. Этот недуг Израиль разделяет со многими другими нациями, как демократическими, так и тоталитарными, и особенно - со своими арабскими соседями. Но Израиль, маленький народ на географически ограниченной территории с небольшими естественными ресурсами, содержит в числе своих главных активов моральную стойкость, единство и стабильность, а кроме того, конечно, интеллект и трудолюбие своих обитателей. Израиль черпает внутренние силы в обращении к национальным и общечеловеческим идеалам, которые восходят к его основанию (см. гл. I). Эти идеалы несколько потускнели - по той простой причине, что они были в значительной степени реализованы: теперь (в мае 1974 г.), на двадцать шестом году существования, нация обретает форму государства.

Это в значительной степени "государство всеобщего благосостояния", вдохновленное социализмом, которое оставляет отдельному гражданину мало стимулов (и денег) для личных пожертвований на благо общины, как это бывало в до-государственный период. Старые идеалы достаточно содержательны, чтобы превозмочь разъединяющие силы материализма, узкого своекорыстия и борьбы за власть. Но они требуют новых формулировок и адаптации к современному состоянию нации и мира. В сегодняшнем Израиле непрерывно идут искренние искания, переосмысление прежнего, несмотря на постоянное военное положение (или, может быть, по причине его). Это будет медленный процесс, но результат может оказаться значительным.

Сила старых идеалов подтверждается долговечностью израильских лидеров, которые их воплощали и продолжали удерживать власть на протяжении почти сорока лет. Эти лидеры, преимущественно мужчины и женщины, которые в молодости, увлеченные идеями социализма, национализма и гуманизма, эмигрировали из Западной Европы в Палестину, где некоторое время занимались физическим трудом - в кибуце и за его пределами, стали функционерами различных социалистических партий и в конце концов сформировали политическую элиту страны. Их позиция была вполне достойной, но она изжила себя. Смена караула, происходящая в настоящее время, воспринимается в Израиле с энтузиазмом и одобряется друзьями этой страны.

Арабов критиковали (на мой взгляд, несправедливо) за их неоднократные попытки объединения, которые либо не были реализованы, либо оказались нежизнеспособными. Этих попыток было слишком много, чтобы перечислить их все. Упомянем лишь некоторые, которые могли бы иметь значение для будущего. В начале 1950 г. оживленно обсуждался план Великой Сирии, целью которого было объединение этой страны с Иорданией и Ираком.

В 1958 г. была образована Объединенная Арабская Республика (ОАР), состоявшая из Сирии и Абдельнасеровского Египта; но когда египетское преобладание стало слишком тягостным, Сирия расторгла этот союз. Долгое время Египет продолжал официально называться ОАР, пока не стал в 1972 г., при Садате, Арабской Республикой Египет. Но незадолго до этого, 1 сентября 1971 г., была создана Федерация Арабских Республик, включающая Ливию, Египет и Сирию. Однако из-за домогательств ливийского богатыря Каддафи это новообразование не получило полного воплощения. Попытка убрать Садата весной 1974 г. даже приписывалась махинациям ливийского лидера. Еще более странной выглядела совместная декларация Каддафи и главы правительства Туниса, возвещавшая о слиянии двух стран, - только для того, чтобы вскоре объявить о его отмене.

Тех, кто знаком с историей ислама, такие неудачи не смущают. Ведь именно в то время, когда Арабский халифат утратил свое естественное географическое единство, обрели наибольшую силу идея и реальность исламского мира. Сегодня есть много организаций, работающих на арабское объединение, не только политических, военных и экономических - таких, как Лига арабских стран, Арабское верховное командование и Организация стран экспортеров нефти, - но также и культурного плана, таких, как ассоциации, газеты и конференции писателей, ученых, врачей, инженеров и т.д. Несмотря на множество препятствий к арабскому политическому объединению, эта идея сохраняет большую власть над воображением арабов и укрепляет их собственный воображаемый образ и чувство идентичности.

Во всяком случае, политическая раздробленность по всем географическим направлениям, кажется, не наносит арабскому миру серьезного вреда, и современное положение может в любой момент измениться. Границы устанавливаются людьми и отменяются другими людьми. Более серьезным представляется деспотический характер современных арабских властей. Все арабские государства за исключением Ливана, у которого есть свои собственные серьезные проблемы, управляются либо главой однопартийной республики, либо более или менее абсолютными монархами. Утверждают, что Ближний Восток привык к автократической форме правления.

Это не совсем верно. Сирия и особенно Египет имели значительный опыт парламентского правления, хотя и не всегда удачного. Более важно то обстоятельство, что мы сейчас живем в двадцатом веке, когда широко распространилось начальное, а в значительной мере и высшее образование, при изобилии средств массовой информации и разоблачении как демократических, так и тоталитарных форм правления. В конце шестидесятых годов у арабских газет и журналов стало модным обсуждать "кризис интеллектуалов", то есть свое скрытое разочарование в достижениях различных революций и смене правительств, недостаток свободы и усилившийся конформизм, а в целом - эрозию морали и интеллектуальных ценностей.

Дискомфорт, ощущаемый нашими арабскими современниками, это не выдумка интеллектуалов. Не слишком приятно жить в авторитарном государстве, где закон и конституционные права личности постоянно находятся в опасности, а свобода действий человека ограничена. Зажженный Насером энтузиазм по поводу национального величия заставил большинство людей позабыть или простить жесткость его режима и допущенные им ошибки, такие, как долгая и дорогая война против братьев мусульман в Йемене. (Посредством войны 1967 г. Израиль косвенным образом принес мир Йемену.)

Преемнику Насера Садату удалось смягчить гнет авторитарного правления, а Асад в Сирии, который пришел к власти примерно в то же время (в 1970 г.), создал подобие стабильности в стране, известной своей раздробленностью и буйством. Никакая политическая теория или сила не способна и не готова свалить эти режимы, кажется, приближающиеся к концу, однако, смена персоналий, а также, возможно, и руководящих группировок, может произойти в любое время. Другой вопрос, как это сохранение авторитарного правления отразится на духовности и характере арабских народов.

Здесь надо сказать несколько слов о современном развитии арабской литературы, противопоставив его тому, что происходит в ивритской словесности. Я думаю правильно будет считать, что современная арабская литература, хотя корни ее и уходят в XIX век, достигла совершеннолетия к 1930-м годам, когда вечно растущее поколение интеллектуалов, получивших арабское (а не французское или английское) образование и воодушевленных сильным национальным чувством, стало искать поддержки и вдохновения в трудах арабских авторов.

Таким образом арабская литература обеспечила себе место в жизни, на которое она прежде едва могла бы претендовать. Она добилась этого благодаря своему новому содержанию: своей растущей озабоченностью жизнью и проблемами арабского общества, особенно в Египте. Классическим произведением этого периода был "Дневник сельского стряпчего" Тауфика аль-Хакима (1937, переведен под названием "ТЬе Маге оГ 1из11се"; см. ранее, с.228). М.М. Бадави, профессору арабской литературы в Оксфордском университете, пришлось так сказать об этой книге: "Как роман социального протеста "Дневник..." пока еще не превзойден ни по своему яростному негодованию, ни по отчаянной жажде восстановить основы человеческого достоинства в социальных, правовых и политических институтах" (Тоигпа1 оГХУогИ Н1з1огу, 14, 1972; см. Библиографию).

Годы, непосредственно предшествовавшие революции 1952 г., отмечены вспышкой таланта, посвятившего себя критическому или, по крайней мере, жизненно правдивому изображению реалий египетского общества. Именно в эти годы Нагиб Махфуз, несомненно ведущий арабский романист в настоящее время, написал свои всеобъемлющие романы о смене времен и последовательности поколений в своем родном городе Каире, которые принесли ему славу по всему арабскому миру и за его пределами. (Блестящее исследование о нем опубликовал в 1973 г. Сассун Сомех, профессор арабской литературы университета Тель-Авива.)

То, что было подлинным стимулом в созидательные годы перед революцией, вскоре превратилось в литературную моду.

Боевым кличем дня стало слово "долг" - подразумевался долг перед социальной революцией в ее различных видах: чистом и простом марксистско-коммунистическом, арабском социалистическом или панарабистском, сопровождаемом социальной реформой. От писателя требовалось присоединиться к силам "прогрессивного движения". Старая гвардия, возглавляемая старейшиной арабской словесности Таха Хусейном, возражала против литературы как средства для достижения цели. Но поле боя осталось за многочисленной толпой более молодых писателей, поборником их выступил недавно (в 1953 г.) основанный в Бейруте журнал "Аль-Адаб" ("Литература"), который открыто представлял идейных писателей и скоро сделался ведущим голосом в арабской литературе.

Ранее (см. с. 138) уже говорилось о расхождении между литературным и разговорным арабским и вкратце обсуждались серьезные последствия этого для духовного благополучия арабских народов. И в этом отношении также - т.е. в использовании разговорного языка в серьезной литературе - революционный прорыв произошел примерно в 1950-х годах.

Разумеется спорадически разговорный язык использовался уже в XIX в. (и даже раньше), а в наши дни к нему по временам прибегают такие уважаемые писатели, как Махмуд Теймур и Тауфик аль-Хаким. Но настоящим поворотным пунктом стала постановка в 1956 г. пьесы Нумана Ашура "Люди на дне", показывающей самый низшие слои египетского общества. За Н. Ашуром последовали другие драматурги, также облекающие социальный протест в одежды народного языка.

Однако вскоре в арабской литературе возникла столь же новая тенденция, которая стала особенно влиятельной в шестидесятые годы: некоторое разочарование в результатах революций, смене режимов, в социальных реформах и соответственно - частичный поворот от проблем социального прогресса и общества в целом к великим вопросам о судьбе личности и смысле жизни. Экзистенциалистские, пессимистические и даже абсурдистские (по-арабски 1а-та^ш, буквально "иррациональные") пьесы и рассказы начали заполнять рынок. Показательным примером произведения такого типа может служить знаменитый рассказ Нагиба Махфуза "Под прикрытием". В нем совершенно очевидно преобладающее влияние современной европейской литературы.

За исключением того, что написан рассказ по-арабски и что верблюды и бедуины порой возникают на заднем плане, там нет ничего специфически ближневосточного: все принадлежит миру современного западного интеллигента и литературных чувств.

Это кошмарный рассказ о группе людей, становящихся свидетелями серии ужасных и бессмысленных сцен, пока они укрываются от дождя под козырьком автобусной остановки: какого-то вора настигает разъяренная толпа, но ему удается спастись, он обращается к своим преследователям с проникновенной речью, разоблачается и вместе с ними начинает исступленный танец, который продолжается на протяжении всей сцены, несмотря на ливень.

В результате страшного столкновения погибают и сгорают пассажиры двух машин; мужчина, которому удалось выползти из-под обломков, умирает, но никто не приходит ему на помощь; какая-то голая женщина опускает голову на его труп и какой-то голый мужчина занимается с ней любовью; прибывает группа горожан и кочевников-бедуинов, которые устраивают пикник, не обращая внимания на неприглядный вид кругом; каменщики быстро возводят мавзолей и погребают жертв автокатастрофы вместе с любовниками, все еще в объятиях друг друга; и т.д. Наконец появляется человек с подзорной трубой, раздающий приказы, и некоторые из группы под навесом принимают его за "режиссера" - "так как все это имеет смысл, только если это шоу". Вдруг вкатывается отрубленная голова, из которой все еще ручьем льется кровь. Во время всех этих происшествий рядом стоит полицейский, покуривая сигарету, но ничего не предпринимая. Когда люди из-под козырька остановки просят его вмешаться, он требует у них документы, обвиняет в нелегальном сборище и расстреливает всех.

Этот рассказ был написан на исходе 1967 г. и не исключено, что в нем как-то отразилось мрачное настроение, которое преобладало в арабском мире после разгрома в Шестидневной войне. Но Нагиб Махфуз пишет еще такие же призрачные, символические и жуткие рассказы, и другие писатели - тоже. Это некий жанр современной литературы, который арабы подхватили в определенной духовной ситуации и который, мне хотелось бы думать, окажется недолговечным. Исходя из конформистского характера, особенно египтян, следует ожидать, что провозглашенные цели государства: социальный прогресс, модернизация и панарабизм - обеспечат главные направления и содержание литературы. Будет интересно понаблюдать, как это удастся согласовать с внутренними проблемами тоталитарного государства - строгой регламентацией жизни и отсутствием свободы, с их последующим отчуждением - и, конечно, с невзгодами современного человека вообще.

Современная еврейская словесность развивается по сходной кривой, но порядок литературных течений и противотоков, естественно, несколько иной. Об этом говорит само название одной из последних книг покойного Баруха Курцвайля, выдающегося литературного критика, "От мечты к абсурду" (1966). Поворотным моментом было основание государства Израиль (1948 г.), которому предшествовал Холокост, жестокое уничтожение евреев Центральной и Восточной Европы, одних из наиболее одаренных детей человечества. Оба эти события получили немедленное и длительное отражение в еврейской литературе, проявились в смене состава, в подъеме новых поколений авторов и в глубокой внутренней трансформации, заметной у признанных старших писателей.