Народные сюжеты христианства

№ 405, Был такой святой — Нил Столбенский. Ен обет дал Богу, поселился на острове, построил каменный стол да цепью приковался. А как на коленах стоял, гвозди вбил, где коленки, чтоб не встать была Эсе молился. Теперь там монастырь. Там в Ниловой пустыни камень такой есть, след его там есть. Когда посмотришь с налета — не заметно, а приглядишься — и след какой: стоял он там, говорят (Твер., Осташ., 1991).

№406. Когда была я хорошая [здоровая], ездила в Обретенье все время к намастырю. Девятнадцатого июня Нилу Преподобному. Нил-то, родный наш, жил в намастыре, а потом на одиночество стал проситься. Он сам-то родом со Ржева, Святой такой был, ушел в намастырь. Проситься стал: «Отправьте меня в пустынь». Настоятель-то не благословил его. «Звери, — говорит, — дикие заедят тебя, беси искушать будут, загибнешь совсем». Нил-то тринадцать лет в Красухе жил, в часовенке, а потом удалился в Нилову пустынь. Намастырь там теперь. Бывало, всяк праздник туда на лодке плавали. Приедешь, а там с вядром стоят, деньги собирают. Вот так-то было (Твер., Осташ., Городец, 1991).

№ 407. Уезжаете вы, девки, я благословила вас. Благословение-то мое вы позабудете, а как плохо будет, так обязательно вспомните.

Вот был тут мужик у нас в деревне, не помню, как звали. В партию он первый вошел. А как вошел, так напасти на него всяки: сперва жёнка померла, потом дочка остыла зимой, тожы померла — совсем мужик один остался. А как на войну уходили, так его и проводить-то некому. Всех бабы, дети провожают, на улицу все высыпали, а он один стоит, некому его проводить-то. И вот подходит к нему старушка, старенька така, горбатенька совсем. Пожалела его и говорит: «Бедный ты, бедный! и благословить-то тебя некому». Благословила она его, дала псалом один, говорит: «Носи его, сохрани тебя Бог, святитель Николай тебе тоже поможет». И воевал он потом всю войну, и в плену был, и цел пришел. А в плену, он-то говорил потом, вся шинель у него в щелях-то, а пленных много было, идут они, гонят их, умирают много, кто там падет на дороге, кто что. А тот-то идет все, и ничего ему не делается, сам не знает, откуда силы-то берутся. Вот так и пришел он с войны живой, Не знаю, пошел ли потом в партию, не пошел, Бог его знает. А к бабке-то той, благословила его старушка что, пришел и спасибо говорит. Вот я псалом-то носил с собой, вот Николай-то Чудотворец и помог мне. Вот такой он наш святитель Николай. Он путеводитель, он людей водит (Твер., Осташ., Городец, 1991).

№ 408. На перелеске жил мужик. Здоровый колдун был. Вдруг и заболел, и умер, милая. Вот жена и говорит детям, а у них три сына было: «Ступайте в деревню, чтобы похоронили». Вот двое поехали, а третий остался. Забрались они на печку. Вдруг у мертвеца рука отвалилась. Жена-то боится, она и говорит сыну: «Подними папенькину ручку, положи и скажи: «Папенькина, ручка, лежи. Христос с тобой». Сын так и сделал. Вот сидят они дальше. Вдруг у мертвого нога отвалилась. А страшно. Жена опять говорит сыну: «Подними папенькину ножку, положи и скажи: «Лежи, папенькина ножка, Христос с тобой». Сын опять так сделал. На третий раз колдун сам встает, к печке идет, за опушину * берется. Тут жена и говорит: «Хоть бы нас Господь спас, я бы 9 раз к Соловецким [в Соловецкий монастырь] сходила». А ён уж на печку, только сказала, будто священник зашел да крестом по лбу колдуну как дал. Он и пал. Тут жена взмолилась: «Миленький ты мой, подожди, не уходи, пока мои не вернутся». Ей ведь страшно, что колдун-то на полу лежит. А священник ей отвечает: «Благочестивая женщина, положи его, он не встанет». Она снова взмолилась, не уходи, да не уходи. А он ей: «Не бойся ничего, скоро твои придут. А там беда еще больше, там меня ждут». И только сказал, как мужичина и два ее сына в двери вошли (Волог., Белоз., Олькино, 1988).

№ 409. У двоюродной сестры две коровы было, так она их поутру выпустила. Другие домой пришли, а их нету. Искали, искали. Легла, говорит, а мне и снится Никола-то Угодник, точно на иконе. Перед сном-то я молилась: «Никола-кристе, Господи Божи, скажи, где коровушки, приснитесь-покажитесь». Пришел, говорит: «В уроцище * они, в этой полянки-то». Они [хозяева коров] еще до солнышка побежали. Пришли, а коровы стоят. Как туда зашли, не знаю. Нашли их, а то нигде не промыргали.* А на вторую ноць Никола ей и сказал: «Большы так не выпускай. Ты их, наверно, поругала, сказала: «Понеси вас леший», — тетка Маня рассказывала (Арх., Карг., Хотеново, Митрофаново, 1989)

№ 410. Жила старушка. Ночью во сне сказал Господь, что в гости придет. Утром стала готовиться, пироги печь. Нищий к утру пришел, она его не пустила, сказала, что некогда. Второй раз к ней нищий пришел днем, она его опять не пустила в дом. К ночи пришел нищий в 3-й раз, она опять сказала, что некогда, отправила в соседний дом. Ночью пришла к ним и спросила про нищего. Ей сказали, что за печкой спит. Она поглядела, за печкой нет никого. Господь может в разные виды превращаться, вот и тут превратился в нищего (Волог., Кирил., Благовещенское, 1979).

№ 411. В Старой Руссе есть икона, большая такая, Старорусской Божьей Матери. Вси ходили на ею молиться. А в войну немцы хотели ею увезти, у их икон-то нету. Погрузили, так только до Новгорода довезли, а там как встала, так с места ею не скрянуть.* Тягали, тягали — ничего, так и оставили.

А раз засуха была, так в поля вывозили икону эту, молебен служили, батюшка по дворам ходил, а то скот горазд пал (Новг., Старорус, Гривы, 1990).

№ 412. В Маркови, где церковь, в икону кто-то выстрелил, и он закаменел, парализовало его. В войну это было (Новг., Старорус, Чижово, 1990).

№ 413. Низина у нас была, все говорили, там когда-то проваливши была церковь. Раз идем перед Рождеством с дедушкой в церкву, а мороз горазд сильный был. Дедушка уши опустил, уши в шапке. А мне кажется, как певчие поют. Я говорю деду: «Дедушка, послушай, что там в елках». Дедушка стал, уши поднял у шапки, постоял, послушал, потом перекрестился», завязал шапку, меня за руку взял. «Пойдем, — говорит, — внученька». И мы ушли с того места. Слышал он, аль не? (Новг.,. Старорус, Святогорша, 1990).

№ 414. Проваливша церковь была у нас. Меня раз туда черти завели. Они лошадям обернулись и вели меня. А про церкву-то говорили, что была Литва какая-то, безобразили в церкви, на лошадях въезжали, вот она и провалилась (Новг., Старорус, Гривы, 1990).

№ 415. Два Бога было, первый-то Бог Саваоф, а второй Иисус Христос. Саваоф все сдал, что сотворил, Христу — и лес, и небо. Да, два Бога было (Твер., Осташ., Новая Скрибель, 1992).

№ 416. Легенда об исходе иконы Михаила Архангела из-церкви, которую потом сожгли.

У нас в Носовицах церковь была, Михаила Архангела, деревянная. Дьячок напротив жил, а у него зять коммунист был. Вот этот зять и еще двое в деревне согласились, взяли обобрали церковь. Крест золотой аль серебряный, я уж не знаю, чаша там была, иконы. Спасителя взяли, Мать Богородица, Михаила Архангела взяли. Взяли обобрали и подожгли. Так уж так горела, что вишь свечка. Ничего там, чтобы искра или что. Не ахти там было построек, четыре дома там было, четыре или пять, никого не затронуло, никто не сгорел. Чисто как свечечка горела, как свечечка.

Его-то, вишь, весной сожгли, а зимой вот было дело. Лопатино, а там Гридино. Мужчина из Лопатана ехал с дровам. Едет он, едет, наверно, часов в 12 так едет. Господи! Что это такое! Несут! Весь он так и сияет, так и сияет, как весь в огнях или в золоте! А второго несут, темный такой, как в гробу: Темный, темный такой. А впереди этого идет мужчина. А этому мужчине, который с дровам, говорит: «Возьми в сторонку! Станьте в сторонку!» Я, говорит, встал в сторонку. Так и несут. Так какая ужасть-то! А это Михаила Архангел выходил оттуда в Оселок, на Лопатино в Оселок. И такой страсти-то! И говорит, сильно много народу, много народу-то.

Приехал в Носовицы, стучится: «Петр Иваныч! пусти ты меня, пусти!» — «Что с тобой, Иван, что ты такой?» Он лошадь распряг, зашел, его так и колотит. Ему потом ничего такого не было, чтоб его показнили или что.

Светлый — это Михаил Архангел, а это темный царь, темный царь.

Это было зимой поране, а церковь сгорела весной, в мае, наверно, девятого. Это знать давали.

У меня, муж, этта, был рыбак. А я пошла с рыбой в Лопатино. На ночь, думаю, пойду, рыбу продам, утром приду, на работу. Пошла, помолилась на церковь: «Михаила Архангел, поможи мне, Господи». Я иду оттуда утром: «Слава тебе, Господи, дошла». Смотрю, как ништо не так. Я перекрестилась, чтой-то такое! А я и в голову не взяла, грешница. Прихожу, мать-то моя плачет. «Что с тобой, маменька?» — «Пашенька, беда-то какая у нас. Михаила сожгли, Михаила Архангела нашего сожгли!» Вот как было, век не забуду, никогда! (Твер., Осташ., Глубокое, 1993).

№ 417. Легенда о старичке-предсказателе.

Вариант I.

Был у нас старичок, Максимушка. В лесу в изобке жил. Печечка маленька, иконки у него были, лампадочка теплится. А уж чем питался, уж не знаю. Старичок старенький, к нему ходили спрашивать, он присказывал. Жил в Ботове, болотничка там, досочки положены. А другие говорили, что не было у него печки. В избе камни большие. Если замерзал, начинал камни ворочать. И зимой тоже. Как холодно, он камни ворочал, ему и тепло. Жил-то он один.

Максимушка говорил не явственно, потом уж догадывались.

Отец болел, пошли к нему. А он говорит: «Поправится. У церкви стоит дом, от всего лечит. А там никакого дома не стояло, погост был. Отец и помер.

Спрашивали, жениться — не жениться, как неприятность али что. Два парня пошли к Максимушке, жениться или нет, какую судьбу скажет. Шли по дороге, один другому: «Что нам Максимушка поболтает?» Вот пришли. Максимушка говорит: «Проходи, ребята». «Ты, Максимушка, скажи судьбу». А он вышел в сени, потом входит с квашней, молчит и так ее болтает. Так они и ушли.

Я-то маленька была, не ходила, а сестра Катя ходила. Только уж чего спрашивала, не знаю. Катя собирается, говорит, ему заплатить надо. А мама (маму Марфой звали) говорит, нету у нас денег, вот возьми пять копеек. Раньше деньги были ведь настоящие, не то что нынешние эти тыщи проклятущие, разве ж это деньги! Встречает хорошо: «Заходи, заходи, матушка, садись». Катя спросила, поговорил он, а потом говорит: «Денежку домой неси, мне не надо, нету ведь денег у вас дома». А пять копеек он не видел, так знал.

У нас на хуторах был мужчина, четверо детей у него, а жонка померши. В деревне была женщина, он посватался, она согласилась. Она уж пожилая такая была. Она пошла к нему, к Максимушке, прежде чем согласилась, выходить — не выходить, ведь все-таки четверо. Он ей говорит: «Ожерелье, ожерелье, ожерелье». А что это «ожерелье», мы и не знаем. Она еще трех или четырех от него родила, вот и «ожерелье».

Потом убили его. Пускай присказывал, зачем кумунисты убили. И присказывал всю правду, он никому худого не говорил, только хорошее. Церковь в городе, Илья-Пророк, теперь разрушена, там он похоронен. И все только хорошее присказывал (Твер., Осташ., Глубокое, 1993).

Вариант II.

У одного мужика в избушке в лесу одни камни были, ни стола, ничего, настоящая заимка.* Мать и одна баба пошли к нему спросить его, он судьбу говорил. Шли и думали, надо ему что дать или не давать. Мать не пожалела ему что дать, а другая пожалела. Пришли, мужик и сказал той: «Не надо мне ничего, уходи. Не надо мне твово». Это такой гадатель есь (Тверь., Осгаш., Жар, 1994).

№ 418. Перед войной ходил Омеля. Где камень на камень положит, то шкуру на палку или венец из березки сплетет, а в войну сколько здесь погибло.

У кузнеца дочка была больная, бегала все по ночам, им было не удержать. Так она с ним, с Омелюшкой, и ушла. Много предсказывал, а открыто ничего не говорил.

Раз парень болел чахоткой. Надел новую шубу, пошел к Омеле, а тот взял веник, макнул в канаву да покадил, как поп, что умрет. А парень рассердился на него, пришел домой и говорит: «Никого он мне не сказал, только обрызгал меня грязью, шубу спортил». А через несколько дней парень и умер.

Много Омелюшка предсказывал, да понять его не каждый мог (Новг., Срарорус, Хорошево, 1990).

№ 419. Это было сто лет тому назад. В Маркове находят икону на сосне. Отнесли в другую деревню, она опять явилась. И так три раза было. Тогда решили, это Богородица хочет, чтобы храм здесь был. И построили нашу церковь, вот она и стоит с тех пор. В четырнадцатом году сто лет было.

Во время войны иконы по домам разбирали, чтоб от немца спрятать. А был церковный староста. Ему дали деньги для школы, а он их пустил в другое, ну, для себя что-то. Вот со Старорусы привезли икону сюда, старосту подвели под икону, а он как будто помертвел. Так и стоял долго, пошевелиться не мог. И деньги потом отдал (Твер., Осташ., Марково, 1990).

№ 420. Маленькая птица на окно садится — худая, бояться надо. Маленька птица гвоздей Иисусу Христу принесла, когда распяли. Никто не принесли, а она принесла.

А муха Исуса Христа спасла. Ему гвозди забили в руки и ноги, когда распинали, и в сердце хотели забить, чтобы кончился. А муха села на это место, как будто гвоздь. Видят, гвоздь будто забит уже, и не стали. Так муха Христа спасла (Арх., Мез., Жердь, 1986).

№ 421. Всегда надеюсь на Бога и его угодников. Уж как из-дома выхожу, обязательно скажу: «Спаситель впереди, Николай-Чудотворец позади, попутчики мне во всех путях-дороженьках. Верни меня, Господи, на родную землю, в родной дом живую и здоровую». Три раза надо сказать, а «аминь» говорить не надо (Волог., Череп., Григорьево, 1987).

№ 422. Привидение было. Когда мужика моего убили, я лежу и плачу. Ребенок спит. Взглянула — старичок небольшой, в кафтане, глаза красноваты, волосы пострижены. Мне говорит: «Ты не плачь, твово мужа прямо осколком в голову убило». Сказал так и исчез. Я говорю Коли, сыну: «Сходи за огоньком». Он принес огоньку-то, зажег лампу. Так и лежали, все закрыто и заложено. Так и сказало. В самом деле бывает. Я потом послала за мужчиной, что в Верколи в монастыре. Он пришел и говорит: «Это тебе, Анна, очень хорошо, он тебя утешить пришел, не кажному он показывается. Это Микола Милостивый приходил, он от Бога к тебе приходил и утешил, сказал ведь, как мужик твой убит» (Арх., Карпогор., Лавела, 1985).

№ 423. Господь повелел нам животных кормить. Уж так-то я их жалею, не могу, как!

Одна бабка напекла блинов, ребенок покакал, она блином подтерла. Господь рассердился. Раньше-то колосок от самой земли в зернах был, а Господь стал его вверх по стебельку тянуть. Вот зернышки только наверху и остались. А кошка и собака взмолились: «Что мы есть будем!» Раньше-то они от земли зернышкам питались. Вот Господь и повелел человеку животных кормить (Твер., Осташ., Овинец, 1991).

№ 424. Осенью Ивану отсеченье головы. То ли десятого, то ли пятнадцатого, ну, в этих числах. Нельзя капусту сечь, дрова рубить, ничего нельзя: считается, его голову отрубишь — большой грех.

А вот что люди-то говорят про Ивану отсеченье головы. Жили два брата, и чего-то они не поладили, и один другому голову отрубил. Грех кочаны в этот день рубить, и суп с капустой есть тоже грех (Новг., Старорус, Кривец, 1990).

№ 425. Легенда о Михаиле Клопском

Преподобный Михаил, Михайло Клопский, тут жил, в етом монастыре. Он и строил. Он как святой. Он добрый был, все раздавал бедным. Давал меру ржи, а принимал на донышке. Монахи и обиделись на него, мол, ты бедным раздаешь. Он сказал: «Миряне, не завистуйтесь, у вас не убудет». Его и погнали с дому, монахи выгнали его. Как он ушел, так их засеки * в монастыре пусты стали, в их засеках не хлеб, а угли. Дошел до Ильменя, там два мужика жали, Петр и Павел. Он им говорит: «Отдохните». Они говорят: «Мы пить хотим». Он взял да и торнул посохом землю, там вода и выкипела,* чистая такая, живая вода. И дошел до Раком, там тоже торнул. А два ключа, родника, есь до сих пор. Вода горазд хороша, прыскали ее, И, главное, бежит вода с кряжа.* Там часовенка была, так теперь сожжена. Она сгнивши была, дак председатель нову поставил, чистеньку таку.

Не знаю, куда дошел. Он дальше был прошедце. И в Ильмене шел. Он в Ильмене в часовенке жил.

В монастыре пошел беспорядок. Его, значит, братья: «Что ж мы сделали!» И вернули с крёстным ходом. С девяти церквей просили, чтоб вернулся, с херувимами,* и иконы брали с собой. И он вернулся, и пошло все по-старому. А потом он здесь до смерти. И так он здесь и похороненый. Прах евоный там, под плитой. Шестого июля он вернулся. Празднество теперь происходит, с херувимами и хорухлями.* Молиться ему тропарчик есть, и в церкви тропарь есть. А праздник — так прихоженье его (Новг., Новг., Песчаное, 1994).