Дневник поездки китайских послов

Тун Го-гана и Сонготу в Нерчинск и заключения между Китайской и Московской империями мирного договора, лично подписанного уполномоченными в 1689 г., каковой приводится ниже со всеми представляющими интерес обстоятельствами и подробностями

35. Русские предлагают новую встречу

Таково было наше настроение, когда в ту ночь мы отошли ко сну. Только я заснул, как дядя императора, а это он получил известие, разбудил меня громким кликом: «Москвитяне идут, идут москвитяне». Мы вскочили возбужденные и отправились к месту совещания. Их латинский переводчик заявил, что его посол желает третьей встречи, в соответствии, как он сказал, с международным правом, по которому цель первой встречи — приветствие, второй — предложение, а третьей — заключение договора. Наши послы ответили, что будут ждать до утра более приемлемых предложений. Я и мой сотоварищ как только могли убеждали москвитян вернуться с предложением лучших условий, намекая на несколько более приемлемых статей и другие вещи, которые следовало принять во внимание ввиду их большого значения, так чтобы они явились с предложениями, которые соответствовали бы желаниям наших послов и на которые они могли бы согласиться. Я сказал гонцу, что ответ должен быть дан той же ночью, так как утром будет уже поздно. Он хорошо уловил положение и понял всю обстановку. Уезжая, он сказал на прощанье: «Преподобные отцы, помогите нам». Я был чрезмерно рад, во-первых, потому, что оправдались мои надежды, и, во-вторых, потому, что гонец говорил как католик, так как до тех пор он не объявился им, и, если бы он был схизматиком, он не оказал бы нам этими словами такой чести. Я ответил ему: «Конечно, мы сделаем все возможное для всеобщего блага, но и вы должны поступать благоразумно: глядите и хорошо обдумывайте ваши поступки».

Когда он уехал, мы держали совет, благоразумно ли переправляться через реку, как было решено накануне вечером, после этого посещения. Послы считали, что необходимо из-за недостатка пастбищ и из-за несерьезного плана, казавшегося им важным, принять некоторых возмутившихся против Москвы халхасцев, сдавшихся нам и нуждавшихся в нашей помощи, чтобы переправиться на нашу сторону реки.

36. Совет Перейры помогает китайским послам разрешить возникшую перед ними дилемму

Они уже приняли решение, но, поскольку раньше допускали ошибки на своих совещаниях, они, считаясь с моим опытом, обратились ко мне и спросили мое мнение относительно принятого решения переправиться на другой берег. Я ответил, что я монах, что мой институт и религиозная профессия запрещают мне вмешиваться в подобные дела, что император не посылал меня для этой цели, так как хорошо знал, что я монах, то есть человек профессии, чуждой таким делам, и что он послал меня только для мирных переговоров, а это не имеет ничего общего с вопросом переправы через реку (а переправа через реку была очень опасным делом по многим причинам, которых господа послы не могли не знать). Я сказал, что не могу высказаться ни за, ни против, и прибавил, что господа послы получили наказ от императора и должны действовать согласно ему. Мой ответ показался им очень суровым, и они всячески настаивали, чтобы я выразил свое мнение, признавшись, что сами они не знают, как правильно поступить. Мне ничего не стоило бы предотвратить переправу, но оба решения таили в себе равные опасности и не были в духе моего института, так что я повторил свой ответ несколько раз. Мы потеряли не меньше трех четвертей часа в такого рода дискуссии. В конце концов я убедился, что таким людям, как они, надо дать конкретный ответ... Я понял, что за их недоумением таится страх, что их политика может оказаться неуспешной, а также уверенность, и правильная уверенность, что император расспросит меня обо всем, как он в действительности и сделал. Так как они не сомневались в том, что я скажу богдыхану правду, они хотели из осторожности привлечь меня на свою сторону. Поскольку я не должен был ни обидеть их, а этого надо было избежать при всех условиях, ни соглашаться на переправу через реку со всей армией, [719] господь бог, который всегда близок к нужде, пришел мне на помощь, и я дал им понять, что у меня не было задания шпионить или доносить об их действиях. Это удовлетворило их, и они отпустили меня.

37. Китайская делегация переправляется через реку. Русские все еще медлят с предложением новых условий

Спустившись вниз по реке примерно на 3 лиги и держась близко к берегу, они дошли до трех обрывистых холмов, местность вокруг одного из которых показалась удобной для высадки части наших солдат. Послы и остальная свита задержались до утра, выжидая ответа москвитян. Поскольку ответа не было, а наши вооруженные солдаты уже показались на высотах, возвышающихся над городом, переправиться решили и послы, говоря, что переправу так или иначе нельзя удержать в тайне и что никакой ответ москвитян не может более предотвратить ее. Поэтому и мы направились по той же дороге вниз по реке. Несколько человек и животных потонули при переправе, что является обычным обстоятельством при такого рода операциях.

Москвитяне задержали ответ, так как мнения их разошлись, также и потому, что они убедили своего посла, как я уже говорил, не соглашаться ни на какие наши условия для того, чтобы посмотреть, как мы поступим, — большая ошибка, когда ведешь переговоры с незнакомой тебе нацией. Московский посол, убедившись в создавшейся ситуации, которой он при свойственном ему благоразумии избежал бы, если бы поступал так, как считал нужным, и на него не оказывал бы давление воевода и многие предубежденные лица, теперь ясно представил, куда завели его его же люди. Он сделал то, что должен был сделать раньше: взял в свои руки дело, на которое был полностью уполномочен, сделал воеводе выговор за уже принятые решения и указал ему на допущенную ошибку.

38. Латинский переводчик русской делегации привозит наконец новые предложения. Китайские послы объясняют причины, по которым они пересекли реку. Русские просят, чтобы оба иезуита были посланы в их лагерь

Он и послал своего переводчика с новыми предложениями, который, убедившись в том, что мы снялись со стоянки, повернул обратно и встретил нас на восточном берегу холма на расстоянии в пол-лиги от Нерчинска. Увидев его, я обрадовался, так как мои ожидания оправдались, а я ожидал успеха. Очень возбужденный, я поскакал к нему по неровной горной тропе. Появились мужество и сила, необходимые для непривычно быстрого аллюра. Я засыпал его вопросами и, взяв за руку, повел к нашим послам, которым его приезд был тем более приятен, что он был неожиданным. Ему поручили выяснить разные вопросы, с помощью которых нужно было скрыть их страх перед нами. Не изменяя выражения лица, он спросил, с какой целью мы переправились через реку. Я сразу же посоветовал нашим послам отвечать благоразумно и осторожно, если они не хотят поставить все наше дело под удар. Они ответили, что единственная причина их переправы состояла в том, что на противоположной стороне реки не было больше пастбищ, а им нужен корм для лошадей и других животных. Он продолжал настойчиво расспрашивать: «Если причина только в этом, то почему вы в броне?». Они ответили, что таков их обычай, а также знак личного достоинства, не влекущий никаких враждебных намерений. «Если это так, — продолжал переводчик, — то почему ваши отряды заняли все высоты на горах?». На это наши послы ответили, что, поскольку они незнакомы с местностью и поскольку они не могли чувствовать себя в безопасности среди обрывистых гор, кишащих халхасцами, они выслали вперед солдат занять подходящее для лагеря место. Москвитянин был удовлетворен этим ответом и попросил, чтобы меня и моего сотоварища послали вместе с ним для выяснения некоторых условий. Наши же послы, отличавшиеся подозрительностью, не могли, однако, довериться москвитянам в тех делах, в которых вина лежала на них самих. Не доверяя москвитянам ввиду собственного невежества и чувствуя себя виноватыми за организованную переправу, они вообразили, что москвитяне поступят так же, как поступили бы и они. Так в третий раз все казалось безнадежно потерянным в результате их глупого недоверия.

39. Китайские послы не хотят отпускать обоих иезуитов, и в конце концов Жербийон отправляется один

Я потерял почти час, стараясь убедить наших послов в том, что мы ничем не рискуем, если удовлетворим просьбу москвитян, к тому же москвитяне, если судить по тому, что они пережили, имели гораздо больше оснований не доверять нашим послам. [720] Если в дальнейшем мы будем продолжать в таком же духе спорить о том, доверять друг другу или нет, мы никогда не перейдем к более существенным делам. Наши послы выдали свой страх при втором ответе, который заставил меня расхохотаться: «Мы не рискуем послать вас к русским, потому что боимся, что они задержат вас как заложников, не позволят вам вернуться и тем самым заставят нас принять нежелательные для нас условия или же поставят нас в затруднительное положение, тогда что мы скажем императору?». С внутренней усмешкой я объяснил им, что опасность эта мнимая, ибо, если бы москвитяне и поступили так, этого было бы достаточно, чтобы весь мир не признал их гуманным и культурным народом, назвал бы варварами, недостойными человеческого обращения, варварами, способными обманом сделать пленниками тех, кто готов служить им и общему благу и кто по чести и дружбе доверил им себя. Я привел эти и многие другие аргументы, которые не стоит повторять здесь, так как каждый может себе их представить, но не смог преодолеть их страх и недоверие. Даже москвитянин, который прислушивался к разговору, хотя и не понимал всего, заметил: «Видимо, они колеблются, посылать ли ваши преподобия». Я ответил, что не следует обращать слишком много внимания на наших неопытных в международных делах послов. Я продолжал убеждать послов уже без надежды на успех и пришел в такое раздражение, что все это заметили, а раздражен я был потому, что переговоры вновь находились под угрозой срыва. Когда они устали слушать меня, а я устал от своего крика, мне пришел в голову компромиссный вариант, и я сказал: «Господа послы, а может быть, вы согласитесь отпустить одного из нас?» Дядя богдыхана сразу же согласился и сказал: «Хорошо, но кто из вас поедет?». Я ответил, что все равно кто, и предоставил решить ему. Он сказал: «Ваш сотоварищ моложе, пусть он едет. Вы же при императоре находились много лет. Вы общественное лицо. Император, лично издав публичный указ, рекомендовал мне вас, и я за вас в ответе. За вашего сотоварища в ответе вы, а поскольку вы не боитесь, что москвитяне задержат вас как заложников, вы и будете за него в ответе перед императором, так же как я за вас, если что-либо случится».

40. Перейра стремится убедить китайцев доверять русским. Его пари с Сонготу

Все страдавшие недоверием люди одобрили это нелепое решение, как ни неразумно оно ни было. Во всяком случае, все присутствовавшие, увидев, что дело, казавшееся совсем загубленным, вновь ожило, выразили восхищение тому упорству, с которым я успешно противостоял им. Они сердечно поздравили меня, чего я не заслуживал. Когда мой сотоварищ, снабженный необходимыми для дела указаниями, отправился в путь, все ждали и гадали, вернется он или нет. Тогда я сказал: «Господа, нельзя отказывать в доверии, которое присуще всем народам. Если мирный договор будет заключен, а я надеюсь, что он будет заключен, нам придется подписать его с надеждой, что он будет выполняться. Несомненно наступит день, когда мы будем вынуждены доверять им; если же нет, на что мы будем опираться, когда все условия будут договорены и клятва дана? Когда они подпишут документ, чему мы должны будем верить и на что полагаться? Когда они приложат печати к договору, станет он действителен оттого, что есть печати, или недействителен, если их нет? Только вера в партнеров делает соглашение действительным, и мы не можем поставить все под удар, отказывая им в доверии, которого заслуживают даже дикари, а это категория, не включающая москвитян. В самом деле, если бы сам дьявол, приняв человеческое обличье, пытался бы лгать и обманывать нас, он не смог бы вложить в это столько вероломства, сколько, по нашему мнению, присуще москвитянам». На это у них не нашлось ответа. Пока мы ждали возвращения моего сотоварища с новостями, один из наших послов, не утратив подозрительность до сих пор, дядя престолонаследника Сонготу, предложил мне пари по поводу заключения мирного договора. Если договор будет подписан, он отдает мне доброго коня: если же нет — я отдаю ему большие часы. Я сказал, что у меня нет таких часов, посол прервал меня, сказав, что я могу рассчитаться, когда получу их. Я дал ему понять, что конь должен быть превосходный, достойный нашего пари и его владельца, так чтобы люди, которые слышали о нашем договоре (а таких людей было больше сотни), не могли бы считать, что посол меня обманул. Он согласился. Все захлопали в ладоши, и он сказал, что рад был бы проиграть. Я ответил, что рад буду выиграть и что единственная вещь, которой мне недостает, это конь.

41. Жербийон возвращается со сводкой русских предложений, которые должны служить условиями мира

Когда мой сотоварищ вернулся с ответом, содержавшим сводку условий, я с чувством обнял его, и при молчании послов мы выслушали его сообщение. По этому случаю я объяснил им (может быть и не нужно было этого делать) причину моего былого раздражения: «Господа, кто я? Я чужеземец. Если я скажу, что меня почитают, это [721] недействительно, так как это зависит от вас. С другой стороны, если я скажу, что я человек низкого происхождения, я знаю, что вы, господа послы, относящиеся ко мне с большим почетом, не поверите. Таким образом, у меня не было никакого повода кричать, как я кричал, и озлобляться на вас, которым я обязан всей оказываемой мне честью. Глупо животному брыкаться против бодца. Я хочу сказать, что, если я кричал, несмотря на разницу в нашем положении, у меня была на то уважительная причина. Это лучше всего доказывается тем фактом, что за все долгие годы, что я вас знаю, я до сих пор не смел отважиться этого делать. По моему мнению, это оправдывается обстоятельствами. Господа послы, вы видите сами, что, если бы я этого не сделал, наши переговоры провалились бы». С этим они согласились и сказали, что у них больше оснований просить извинения, чем у меня. Они и на самом деле показали, что они исправились, так как стали более доверчивыми и отказались вести переговоры о чем бы то ни было, не посоветовавшись предварительно со мной и моим сотоварищем.

42. Группы халхасцев восстают против своих русских сюзеренов и хотят поддаться под китайскую руку. Перейра советует китайцам непринимать их

Возвращаясь в хорошем настроении в наш лагерь, расположенный в 3 лигах от Нерчинска, мы встретили много халхасцев, по крайней мере 6 или 7 тысяч, которые выступили против москвитян, а теперь пришли сдаться нам. Среди нас были неопытные ичестолюбивые люди, готовые принять этих халхасцев и помочь им. Они запросили мое мнение. Осторожно и почтительно я ответил, что богдыхан послал меня не за халхасцами, а для заключения мирного договора и что, если я вернусь с договором, он будет доволен, но, если я приведу халхасцев вместо договора, он доволен не будет. Помочь халхасцам — это значит провалить мирные переговоры. Услышав это, они отделались от халхасцев лишь обещаниями. Этот инцидент позже значительно помог установлению мирных переговоров. Халхасцев этих вел лама. Ламы — это священники, которых халхасцы, как я уже упоминал, глубоко почитают. Хотя ламы по одежде и привычкам самые грязные люди на свете, но среди этих пастухов они считают себя в высшей степени чистоплотными. Из чистоплотности они носят деревянную чашку в мешочке и никогда не пьют молока из чужой. Они любят сырое мясо, но вообще не привыкли есть из чашек, а только пьют из них. Они лакают жидкость, как собаки, засовывая свой язык в чашку, а напившись, кладут чашку обратно в мешочек. От них исходит такой запах, что вызвал бы головную боль даже у наших мужиков, отсюда можно заключить, насколько чистоплотны те, кто считает чистоплотными лам. Но я не собираюсь говорить о них больше, потому что все это уже описано в книгах, как, например, в биографии члена нашего ордена отца Аидраде, написанной другим его членом, отцом алегамба. Андраде познакомился с монголами по дороге в Тибет. Их телесная нечистоплотность такова, что я стесняюсь описывать ее из скромности, которой им недостает.

43. Латинский переводчик русских привозит новые предложения относительно протокольных отношений, которые должны соблюдаться в будущих дипломатических отношениях между обеими сторонами. Возникновение новых трудностей, вызванных предложением китайцев провести границу между обеими империями через гору Нос ²³

29 числа (19 августа.) приехал латинский переводчик и привез много предложений, касающихся титулов и церемоний, которые должны соблюдаться в будущем. На это наш посол ответил, что у нас нет никаких инструкций о включении их в мирный договор. Думаю, что москвитяне настаивали бы на этих предложениях, если бы не восстание халхасцев. Но даже и в этом случае они надеялись, что после усмирения халхасцев им удастся договориться с нами по вопросам протокола, что было бы им выгодно. Они не сомневались, что в конце концов добьются своего и договорятся с нами. Пока же москвитяне объявили, что, если к их великому князю не будут относиться как к равному, они будут отвечать тем же, так что, если китайцы не хотят, чтоб честь их богдыхана была порушена, пусть поостерегутся.

30 августа (20 августа.) каждая из договаривающихся сторон письменно изложила свои условия мира. Татары полностью игнорировали то, о чем говорилось накануне. 31-го(21 августа.) мы передали свои условия, а 1 сентября (22 августа.) москвитяне подняли вопрос о трудностях. [722] главная из которых касалась хребта Нос, расположенного на 75 градусе северной широты и простирающегося до полюса ²⁴. 2 сентября (23 августа.) москвитяне заявили, что они не могут уступить территории до хребта Нос. Письменный протест, врученный москвитянами нашему послу, был искренним, благоразумным, в нем не было ни приниженности, ни надменности. В твердой и прямой ноте они приводили веские основания для своих возражений. Нота была проникнута величием и христианским духом, — к сожалению не католическим, — и в ней не было ни фальшивого смирения, ни иллюзий величия. Думаю, что лучше всего было бы привести здесь ноту полностью, чтобы читатель мог ознакомиться с ней. Московский посол прислал эту ноту, потому что татары твердо настаивали на хребте Нос, и он уже отказался от всякой надежды на успех переговоров. Поэтому в течение суток он сильно укрепил свой город, если принять во внимание его военные силы и их уменье, и, когда подготовка была закончена, прислал следующую ноту протеста.