Последняя зима в отцовском доме; конец счастливого детства.

Вспоминается мне моя последняя зима в отцовском доме. В ту зиму выпало очень много снега. Помню, перед домом стоял деревянный забор высотой в полтора метра, так к весне он оказался занесён снегом настолько, что только верхушки опорных столбов торчали. Высокие сугробы нанесло и с северной стороны конюшни - почти до самого карниза. Мы, детвора, с этой крыши катались на санках. Наконец, в апреле пришла долгожданная весна. Установились тёплые солнечные дни. Снег почернел, осел и таял прямо на глазах. По улице и двору весело журчали ручейки. Ребятишки пускали по воде бумажные кораблики - сами по пояс мокрые, но счастливые. В такие дни дома не усидишь, тянет на улицу.

Однажды в счастливый весенний день мать позвала меня обедать. Поскольку я явился во всём мокром, она меня погнала переодеваться, а сама стала накрывать на стол. Я скинул промокшую обувь, однако сухих штанов не нашёл, и сел за стол, в чём был. После обеда, конечно, стал тут же собираться на улицу, но тут уж мать заметила, в каких я штанишках, и сказала:

-Ты сегодня на улицу больше не пойдёшь. Или хочешь заболеть? Раздевайся и сиди дома.

Тогда я решил защиту у отца искать. Он в это время стоял у вешалки и натягивал на себя свою длинную шубу. Когда я к нему обратился с просьбой отпустить меня, он на меня посмотрел и говорит:

-У мамы спрашивай разрешения.

-Я у неё спрашивал, она не пускает.

-Правильно делает, что не пускает. Ты на себя посмотри - стоит как мокрая курица.

Я на отцовские слова обиделся, отошёл от него. Папа управился с шубой, но тут у него из одного рукава выпал шарф на пол. Папа обратился ко мне:

-Подними шарф и подай.

Я стою как надутый индюк и думаю: «Сам себе поднимай, раз на улицу не пускаешь».

Папа повторил приказание. Я стою и молчу. Папа в третий раз ко мне обратился. Я молчу. Тогда он, не говоря больше ни слова, снимает с себя шубу, бросает её на стул, вытягивает из своих брюк узкий ремень, кладёт меня через своё левое колено и трижды со всего размаха ударяет по мокрому заду. Конечно, я взвыл от боли и обиды. Но зато эта порка от отца была для меня первой и последней. Её я запомнил на всю долгую жизнь. Ведь я её заслужил и получил по заслугам.

 

А вскоре и кончилось моё всё же счастливое детство в отцовском доме. Кончилось, когда мне было всего пять с половиной лет.

Осенью 1929 года в наш дом пришли какие-то чужие люди, показали папе бумагу, - она называлась «постановление», - потом сделали опись всего нашего имущества: лазали по конюшне, коровнику, амбару и двору, пересчитали скот, сельхозинвентарь, проверили у отца документы на землю. При этом часто звучали совершенно незнакомые слова: ТОЗ, колхоз...Когда чужаки ушли, в доме у нас стало тихо. Все смотрели на папу, ждали, что он скажет. Что он тогда мог сказать?! Он сам толком не знал, что происходит. Папа сел за стол, руками схватился за голову и всё смотрел в одну точку. Мать присела с ним рядом, начала плакать и фартуком вытирать слёзы. Мы, семеро детей, стояли против стола и тоже всхлипывали. Наконец, отец опомнился, встал и сказал: «Хватит плакать. Слезами горю не поможешь. Может, всё ещё и обойдётся. Давайте лучше помолимся». Мы встали на колени вместе с родителями и горячо помолились - просили у Господа защиты и поддержки.

С этого памятного дня ненавистные слова «ТОЗ», «колхоз» уже не сходили с наших уст. Да и всех крестьян по всей России они лишали покоя и сна.

Вскоре из района приехали к нам начальники. Был организован общий сход деревни, а на сходе приезжие поставили вопрос об организации колхоза. Было дано разъяснение, что такое колхоз, как будет объединено имущество крестьян (земля, зерно, лошади, коровы, сельхозинвентарь, машины сдаются в колхоз на общее пользование), что останется в личном пользовании (оставляется по 30-50 соток придомового участка под сады и огороды), как будет устроена жизнь в колхозе (всё будет общее, работать предлагается по способности, получать по труду).

В первую очередь в колхоз стали записываться лодыри, пьяницы, воры, то есть те, кто рассчитывал прожить за чужой счёт. У самих у них за душой почти ничего не было, так что терять им в случае неудачи было нечего. Богатые и зажиточные крестьяне от вступления в колхоз воздерживались: им не нравилась уравниловка. А бедняки что могли сдать в колхоз, сдали, но оказалось, что семян собрано очень мало, тягловой силы – лошадей - и того меньше, сельхозинвентаря и машин -почти ничего, - ведь это всё было в руках у крепких хозяев. Стало ясно, что без крепких крестьян ни один колхоз существовать не сможет. Вообще по всей стране колхозная затея оказалась под угрозой срыва. Вот тогда у лидеров этого дела родился замысел насильственно отобрать всё необходимое - реквизировать - у «врагов колхозного строя». Это был настоящий узаконенный правительством страны грабёж народа среди бела дня. И руководила этим делом в России партия коммунистов во главе с бывшим конокрадом Сталиным.

В нашей деревне, как и повсюду, были заготовлены списки зажиточных единоличников, не желающих вступать в колхоз. Нашлись и активисты из бедноты, которых власть вооружила винтовками и наганами и отправила реквизировать у «врагов» зерно, крупный рогатый скот, машины, сельхозинвентарь, лошадей... Всё это свозилось и сгонялось на общий колхозный двор. А порядка, дисциплины и организованности в колхозе в первое время не было вовсе, каждый член колхоза делал, что хотел. Вот и получалось, что обобществлённый скот по двое-трое суток стоял не кормленый, не обихоженный. Коровы громко мычали - ведь их никто не доил, и у многих из вымени капало молоко. Некоторые жалостливые хозяева не выдерживали, тайком по ночам подкармливали своих бывших питомцев. И тут кто-то умышленно пустил слух, будто бывшие зажиточные крестьяне - их прозвали кулаками - собираются напасть сообща на колхозный двор и забрать свой скот. Это послужило поводом для травли таких людей. Но по-настоящему стали сживать кулаков со свету ещё не тогда, а немного позднее, в 1930 году, с началом кампании по раскулачиванию.

Опять же по всей России проводилась такая кампания. У коммунистических лидеров возникла в тот год чудовищная идея: «ликвидировать кулачество как класс», то есть отобрать у так называемых кулаков последнее имущество вместе с домами, а их самих выслать на вечное поселение в холодные края - в Сибирь и на Север.

Из нашей и соседних с нами деревень выселяемых отправляли на Север. Таково было, как нам объявили, решение Правительства. Выселяли вместе с жёнами, малыми детьми. Лишь женатым детям, жившим отдельно от кулаков-родителей, разрешалось остаться в родной деревне. Было также объявлено, что в день отправки все раскулаченные обязаны, согласно имевшегося списка, явиться к сельскому Совету с личными вещами и продуктами питания на 10 дней. А кто не явится - подлежит аресту и тюремному заключению.

В день отправки вся деревня собралась у сельсовета: родственники, соседи, друзья пришли проводить своих родных и односельчан в дальний недобрый путь. Сколько там было горя и слёз, пером не описать и словами не рассказать. После проверки списков выселяемых посадили на подводы и под охраной конной милиции отправили на железнодорожную станцию. Там их, как мы позднее узнали, посадили в закрытые товарные вагоны и под усиленной охраной повезли на Север, в Архангельскую область, где им предстояло поселение навечно.

 

 

Глава V.