Как были раскулачены и загнаны в духовный вакуум мои родители.

После того, как власти покончили с кулаками, пришла очередь середняков, которые не хотели добровольно идти в колхоз.

Если беднота в колхоз шла с 1-2 лошадьми, с 3-5 га земли (а иные и того не имели), то с зажиточного середняка можно было взять 4-6 лошадей, 20-30 га пахотной земли.

Сами середняки в колхоз не пошли бы, потому что считали страшной несправедливостью, что их уравняют в правах с беднотой. Они желали жить единолично, как прежде, когда были сами себе хозяева. Такого же мнения придерживались и мои родители. Но не тут-то было.

Вначале всех единоличников власти обложили непосильным денежным и натуральным налогом. Боясь раскулачивания, они из кожи лезли вон, но выполняли поставленные им требования. Тогда их обложили повторно уже повышенным налогом. И так ещё, и ещё раз, пока единоличные крестьяне не выдохлись совершенно и уже не в состоянии были платить.

Вот тогда власти провели вторую волну раскулачивания - теперь уже середняков. В эту волну попали в 1931 году и мои родители.

После раскулачивания папу и маму насильственно забрали из дому. Нас, детей, однако не тронули: тогда ещё имел действие принцип «дети за родителей не отвечают», вскорости однако отменённый.

Родителей выслали в глухой соседний район в местечко Коровёнки - в 40 км. от нас. Там их поселили в деревянном бараке, где жили такие же высланные под надзор комендатуры эстонцы. Без разрешения коменданта высланные не имели права покидать деревню. По просьбе мамы родителям разрешили взять с собой нашу младшую сестрёнку, трёхлетнюю Лили, и она оставалась с папой и мамой в Коровёнках.

Остальные мои сёстры и братья были кто где. Сестра Мария училась в пятом классе в соседнем селе Константиновка, да там и жила у знакомых. Брат Герман в тот смутный год женился и ушёл жить к жене. Меня и брата Гергарда забрали к себе женатые старшие братья: меня - Герман, а Гергарда - Ваня.

В отцовском доме поначалу ещё жили две сестры - Гольда и Линда. Из всего хозяйства у них оставалась лишь стельная корова и несколько кур. Вдвоём сёстры прожили до начала весны. А ранней весной 1932 года в наш дом опять пришли представители власти вместе с сельскими активистами и предъявили сёстрам постановление о реквизиции отцовского дома вместе с надворными постройками и всем недвижимым и движимым имуществом, вплоть до мебели. Сёстры решили в последний раз подоить корову. Когда Гольда занесла в дом ведро с молоком, женщина-активистка (её фамилия была Гартунг) вырвала ведро из рук сестры со словами: «Это молоко уже не ваше!», вышла во двор и споила молоко телёнку. Плачущих сестёр с узелками личных вещей выгнали навсегда из родного дома. Дом закрыли на замок и опечатали.

Гольду и Линду тогда приютил мамин брат, а наш дядя Теодор Бергштрейсер. Пожив у дяди Теодора около двух лет, обе вышли замуж.

 

Вот так за короткий срок было разорено и разрушено наше большое налаженное хозяйство. Семья оказалась разогнанной, дети пущены голыми по миру.

Такие дела делались по директиве Коммунистической партии, подписанной Сталиным.

 

У коммунистов в их гимне, «Интернационале», есть слова:

«Мы …старый мир разрушим до основанья, а затем

мы наш, мы новый мир построим...»

Да, разрушать-то они были мастера. А вот новый мир построить не сумели.

Коммунисты, безбожники, пели: «Никто не даст нам избавленья,

Ни Бог, ни царь и ни герой...»

Но без Бога и царя у них ничего не вышло. Выходит, без Бога ничего человек не может. И недаром писал великий мыслитель и демократ Джордж Вашингтон: «Невозможно правильно править миром без Бога и без Библии».

 

Уже с начала 1920-х годов коммунисты начали преследовать людей за веру. Ленинским декретом церковь в России была отделена от государства. Этот декрет её как бы поставил вне закона. И хотя прямого запрета верить не было, а вера объявлялась делом добровольным, но собираться группами для молитвы и агитировать за веру декрет запрещал. Да как же верующим можно было не собираться, когда Иисус Христос дал завет совместной молитвы, сказав: «Где двое или трое собраны во имя моё, там я посреди них!» (Матфей, 18, 20). Но власти не ограничились запретом собираться. С начала 1930-х годов они стали закрывать церкви и молитвенные дома. Закрыли и в нашем селе.

Ещё в первые годы сплошной коллективизации нас лишили одновременно и лютеранской церкви, и молитвенного дома. Та самая церковь, что была построена при участии моего деда, Иоганна Андреевича Шмидта, - прекрасное здание в немецком стиле, увенчанное высокой остроконечной башней, - лишилась колокола (его сбросили с колокольни), верхней части башни (её разобрали до слуховых окон), крестов (их всех сняли). И в таком виде, онемевшая и изуродованная, она ещё и подверглась разграблению.

Тогда же были запрещены службы в молитвенном доме баптистов, куда ходили мои родители. Сам молитвенный дом, стоявший в центре села, был превращён в колхозный детский сад, а года через два - в сельский клуб. До того клуб был в бывшей нашей церкви, но кроме комсомольцев туда никто не ходил, так как народ был ещё богобоязненный, и пришлось клуб закрыть, а церковь использовали потом под зернохранилище*.

Преследования за веру стали особенно ожесточёнными в середине и в конце 1930-х годов. Тогда прокатились волны арестов верующих, которых подводили под статью «агитация за веру». И опять эти волны накрыли нашу семью и родню. В 1934 году был осуждён мой отец и три года провёл в тюрьме. В 1937 году его осудили вторично, уже не одного, а вместе со старшими сыновьями. Так власти загоняли народ, в том числе и моих родителей, в духовный вакуум.

___________________

 

* Новая попытка организовать в здании церкви клуб была, кажется, в 1936 году, и уже успешная. А в 1937 году, когда происходили первые в России выборы в Верховный Совет, в бывшей церкви организовали избирательный участок. Помню, агитировали тогда за учительницу Каткову.

 

Глава V11.