Почему она до сих пор не ходит.

 

Полли наотрез отказалась нырять в другие миры, не убедившись, что сможет вернуться обратно.

К. С. Льюис. «Племянник чародея»

 

Но вернемся к наблюдению за детьми в парке. На этот раз объектом нашего наблюдения будет девочка двух лет. Мама ее сидит на скамейке, а сама она играет в песочнице. Девочка садится, встает, поднимает что-нибудь, идет к качелям, возвращается, потом идет к клумбам, снова возвращается.

У всех эти действий есть один общий знаменатель: они всегда начинаются и заканчиваются рядом с мамой. Девочка отходит от нее постепенно, останавливается то тут, то там посмотреть на что-нибудь интересное. Отойдя на определенное расстояние, она решает вернуться, и дорога обратно обычно занимает у нее меньше времени. Максимальное безопасное расстояние, отойдя на которое она поворачивается и спешит обратно, варьируется в зависимости от разных факторов (знакома ли ей обстановка, есть ли поблизости другие люди или животные, просматривается ли это место или маму что-то загораживает) и будет увеличиваться по мере взросления девочки. Зависит это и от того, насколько смела девочка. Рядом с матерью она обычно дольше ходит, а останавливается ненадолго, но по мере удаления от нее переходы становятся короче, а паузы между ними – дольше. А когда девочка решает, что пора возвращаться, она начинает идти быстрым шагом, который замедляется по мере приближения к маме. Иногда такие вылазки заканчиваются тем, что она забирается к маме на колени или прикасается к ней, или играет неподалеку от мамы. Проходит какое-то время, и она снова отправляется исследовать мир.

Доктор Боулби говорит, что мать для ребенка – «надежная база»31, с которой тот отправляется на свои исследования. Боулби сравнивает это с поведением отряда солдат, совершающих вылазки на вражескую территорию. Покуда они поддерживают связь с базой и знают, что в случае опасности всегда могут отступить, они бесстрашно углубляются за линию фронта. Но если линия связи оборвана, если база уничтожена или путь к отступлению перекрыт, солдаты теряют силу духа и из отважных разведчиков превращаются в испуганных, потерявшихся детей.

Эта система безопасности работает сразу с двух направлений: и мать, и ее дитя – обе поддерживают контакт, постоянно смотрят друг на друга и периодически что-нибудь говорят. Это чрезвычайно увлекательное зрелище, все действия отточены, словно партитуры в симфоническом оркестре, хотя свою партию ни та, ни другая не репетировали. Девочка может привлечь внимание матери разными способами: «Смотри, как я делаю», «Смотри, что я нашла»; если мать не обратит на нее внимания или будет занята чем-то другим, девочка станет вести себя более настойчиво. Точно так же, если девочка витает в облаках, мать постарается привлечь ее внимание, по возможности, не пугая («Пока-пока, Соня!», «Ой, смотри, какая собачка!» и т. п.). Отойдя на определенное расстояние, девочка сама повернет назад. Если матери кажется, что та ушла слишком далеко, она может крикнуть, чтобы та возвращалась (как правило, не самая лучшая идея) или, что гораздо разумнее, постараться снова привлечь ее внимание («Иди, посмотри какая красивая бабочка!»). Или же, если это не срабатывает, она пойдет за ней. Если реальной опасности для дочки нет, она, скорее всего, не подойдет к ней вплотную, но остановится на безопасном расстоянии. Это, конечно же, позволит той отойти еще дальше, поскольку безопасная база к ней теперь ближе. В некоторых случаях, когда у ребенка безопасное расстояние больше, чем с точки зрения его родителей – к примеру, когда ребенок без опаски отходит на тридцать метров, а мать начинает нервничать уже на двадцати, – могут начаться довольно забавные догонялки. Некоторые матери в такой ситуации думают: «Вот негодница, припустила, даже назад не оглянулась; не побеги я за ней, точно бы потерялась»; но в большинстве случаев ребенок, не побеги мать за ним, никогда не убежал бы на такое расстояние. Конечно же, ребенок не заставляет нас бегать за ним намеренно. Когда девочка убегает, видя, что мы бежим к ней, она не «блефует», она демонстрирует, что чувствует себя в безопасности.

Девочка автоматически остановится, отбежав на определенное расстояние или пробежав какое-то время; но некоторые факторы могут ускорить ее возвращение. Например, потенциальная угроза в лице собаки или незнакомого человека. Или мысль о том, что мама за ней больше не смотрит; когда к ней подходит и начинает разговаривать подруга, девочка обычно тут же возвращается и начинает требовать внимания. И вновь ошибкой было бы говорить о том, что она ревнует; просто банальная осторожность подсказывает ей, что нельзя уходить далеко, пока мама общается и не смотрит за ней.

Рано или поздно наступает время возвращаться домой. Мама зовет дочку, и та чаще всего не хочет идти. Тогда мать встает и снова зовет ее. На этот раз, видя, что та уже собирается уходить, девочка, скорее всего, пойдет к ней. Мама начинает медленно двигаться в сторону дома и ожидает, что дочка за ней последует. Но этого не происходит. Девочка может сесть на землю и заплакать или подбежать к матери, встать у нее на пути, поднять руки и между всхлипами потребовать: «На ручки!» Она даже может обхватить мамины колени, чтобы та остановилась.

Дальше следует сцена, которую все мы видели десятки раз. Мать умоляет, кричит, приказывает, угрожает, силой оттаскивает ребенка: «Я сказала, ножками», «Ты сама прекрасно умеешь ходить», «Нет, я тебя не понесу, ты слишком тяжелая», «Такая большая девочка, а все на ручки просишься», «Ты меня выводишь из себя». Когда с ребенком приходится возиться обоим родителям, это часто может вызвать легкие разногласия:

– Бедняжка, она, наверное, устала.

– Устала?! Да она только что тут скакала. Она притворяется!

В некоторых случаях ребенок пытается идти вслед за мамой, но по нескольку раз останавливается, отстает или сворачивает в сторону, и матери, которую это все больше и больше раздражает, приходится периодически возвращаться и брать его за руку.

Некоторые матери в конце концов соглашаются взять ребенка на руки и понести (некоторые почти сразу же и с большой нежностью, другие лишь в качестве жеста отчаяния, грубо и только после долгой ссоры); иные берут его за руку и буквально тащат за собой. Про первых говорят, что они портят ребенка, потакают его прихотям, разрешают собой манипулировать; про последних – что они воспитывают ребенка, учат понимать «нет» или «устанавливают границы», «показывают, кто тут главный».

Дети первых успокаиваются тут же или после непродолжительного плача, и уже спустя несколько минут можно видеть, как они, довольные, едут у мамы на ручках, словно ничего и не было; дети последних продолжают упираться, и матери даже могут начать обвинять ребенка в том, что тот «опять устраивает спектакль на людях» (будто это только он один его устраивает).

Если бы мы продолжили наблюдать за двумя этими группами детей (теми, кого «портили», и теми, кого «воспитывали») в возрасте пяти-шести лет, мы бы обнаружили, что и те и другие научились прилежно идти вслед за своими матерями и никто больше не требует, чтобы его носили. Если в детстве родители тащили его силой, окружающие сделают вывод, что это был эффективный способ научить ребенка ходить самому, и похвалят родителей за неутомимость и настойчивость, за то, что они не дали ребенку собой помыкать и успешно подавили детский бунт в зародыше. А что же те, кто раз за разом соглашались носить ребенка? Извинится ли кто-нибудь перед ними? Скажет: «Вы были правы, вы ее не портили, она теперь прекрасно умеет ходить сама»? Нет, конечно! Те, кто твердил им: «Вы ее до совершеннолетия носить будете», не только не изменили своей позиции, они по-прежнему потчуют своей житейской мудростью других, менее опытных родителей. Они никогда не признают своей ошибки – в лучшем случае будут с чувством собственного достоинства молчать или даже попытаются выкрутиться: «Повезло вам, что она научилась сама, а то до сих пор бы ее носили!»

Для многих все, что они видят, доказывает вину девочки: и громкий плач, и то, что еще минуту назад она прекрасно ходила сама, и то, как быстро она утешается, стоит взять ее на руки; нет никаких сомнений в том, что все это было притворством. Специалисты, однако, объясняют все это совершенно иначе. Доктор Боулби11 проанализировал результаты исследований, которые проводили Андерсон в Великобритании и Рейнгольд и Кин в США. Доктор Андерсон наблюдал за группой детей в возрасте от года и трех месяцев до двух с половиной лет и пришел к выводу, что так ведут себя практически все дети. Наблюдения убедили его в том, что дети в этом возрасте просто не способны следовать за своими матерями. Свою защиту детей Боулби основывает ровно на тех же фактах, что и те, кто их обвиняет:

Данные Андерсона делают возможным предположение, что примерно до трех лет <…> это [перемещаться, находясь на руках у матери] соответствует особенностям адаптации человека. Правомерность такого предположения подтверждается тем, с какой готовностью и удовольствием дети данного возраста соглашаются на это. Они тянут вверх руки, чтобы их подняли и несли, а иногда решительно и резко требуют этого.

Описывая, как ребенок внезапно встает на пути у матери, так что та едва ли не спотыкается об него, Боулби замечает:

Тот факт, что ребенка это не обескуражило, очевидно, показывает – его действие было инстинктивным и вызванным видом движущейся матери.

Что же касается второго исследования, Рейнгольд и Кин провели систематическое наблюдение за более чем 500 детьми в парках и на улице и обнаружили, что 89 процентам детей в колясках или на руках было меньше трех лет (в равных долях тех, кому было меньше года, от года до двух и от двух до трех лет). Однако детей в возрасте от трех до четырех лет среди тех, кто не ходил сам, было всего 8 процентов, а тех, кому было уже от четырех до пяти – лишь 2 процента. Напротив, большинство детей в возрасте от трех до пяти ходили, держа родителей за руку, одежду или держась за ручку коляски, но только дети старше семи лет имели привычку ходить самостоятельно. Вывод: данный процесс развития зависит от возраста ребенка. Дети в возрасте до трех лет не могут ходить за своими матерями, даже за руку, разве что недолго и очень медленно. А после трех – могут.

Хотя исследования, на которые ссылается Боулби, проводились больше сорока лет назад, большинство специалистов по воспитанию детей до сих пор о них не слыхали или не поняли, какой вывод из них следует. Нежелание ходить самостоятельно до сих пор выставляется как одно из наиболее ярких проявлений детского непослушания и противления. Ланжи приводит это как главную иллюстрацию первого из своих «тринадцати признаков того, что вы стали рабом своего ребенка»:

Ребенок постоянно плачет, чтобы его взяли на руки, даже тогда, когда он уже прекрасно умеет ходить довольно продолжительное время, не уставая. Это – его капризы 2.

Далее он называет это классическим примером странного, свойственного исключительно детям занятия – проверкой запретов на прочность и отыскиванием малейших слабых мест в защите родителей:

Девочка тянет маму за юбку и раз за разом требует, чтобы та ее понесла. Уставшая от настойчивых просьб мать гневно приказывает ребенку идти рядом. Девочка продолжает дергать ее за юбку, и мать повторяет свою команду, а затем неожиданно решает взять ее на руки. На то, чтобы добиться своего, ребенку потребовалось менее пятнадцати секунд.

По мнению доктора Феррероса, «если ребенок отказывается идти и устраивает типичную сцену», то это один из немногих случаев, когда мы ни за что не должны брать ребенка младше двух лет на руки:

В конечном счете, лучше не обращать на его дурное поведение внимания и, не говоря ни слова, решительно взять за руку и заставить идти, даже если поначалу он сопротивляется» 32.

Ну конечно, теперь-то я все понял! Как я мог быть таким идиотом, что соглашался взять на руки отказывавшегося идти ребенка! Гораздо логичнее заставить просящегося на ручки ребенка идти самому и брать на руки того, который хочет идти сам. Так мы точно оба испортим друг другу настроение и разыграем на людях знатный спектакль. Почему бы тогда не подождать свою дочь-подростка после школы и не взять ее на руки на виду у всех ее друзей? Она, несомненно, будет в восторге (только лучше предварительно походить в спортзал, а то можно спину сорвать).

Ошибка, которую совершают эти авторы (а также многие врачи, психологи и родители), – это думать, что «ходить» – действие однородное: если ребенок уже «ходит», значит, он может и должен ходить всегда и везде.

Но это не так. Хождение включает в себя целый комплекс действий. Никто не станет спорить с тем, что забег на короткую дистанцию и марафон – два совершенно разных испытания, и ни один спортсмен не помыслит тренироваться для участия сразу в обоих. Так же для ребенка: ходить вокруг матери, когда та сидит на одном месте, или идти вслед за ней – два совершенно разных действия. В последнем недостаточно просто переставлять ноги и стараться не упасть, нужно также ориентироваться, где ты находишься, где находится мама и как лучше добраться из одной точки в другую, причем ни одна из этих точек не стоит на месте.

Одно время считалось, что дети никогда не смогут ходить сами, если их этому не научить. Доктор Штирниман инструктировал матерей, как и в каком возрасте должно начинаться такое обучение, и советовал применять для этого специальный массаж и упражнения33. Возможно, теперь, дорогие мои читатели, вы поймете, отчего некоторые ваши бабушки приходили в шок от того, что вы не «учите детей ходить». В их время подобное учение считалось обязательным; сегодня, однако, почти каждая мать и педиатр знают, что хождение зависит не от обучения, а от развития самого ребенка. Если ребенок получает достаточно любви и внимания и ему не мешают, пеленая или выводя гулять на шлейке, он сам начнет ходить тогда, когда нужно, где-то после года (или немного раньше). Его этому не нужно учить. Точно так же от развития ребенка зависит и то, когда он станет добровольно ходить, держа вас за руку или совсем самостоятельно – тогда, когда он будет к этому готов, приблизительно в три и семь лет соответственно.

Ожидать от ребенка, что он пойдет по улице, только потому, что вы видели, как он переходит с места на место в парке, – все равно что сажать его за руль на трассе, потому что вы видели, как славно он уже умеет рулить игрушечной машинкой.

Конечно же, все эти изменения происходят не в одночасье. Довольно продолжительный период ребенок уже будет в состоянии ходить, но лишь какое-то время, или когда ему этого очень хочется, или когда он в хорошем настроении. На днях мимо моего дома прошла мама с двухлетним ребенком. Судя по времени суток, она только что забрала его из детского сада. Она изо всех сил побуждала его идти самостоятельно: «Ну смотри, сейчас сделаешь маленький шажочек, как мышка, во-о-от, очень хорошо!» (малышка делает крошечный шажок). «А теперь – огромный, большой шаг, как слон!» (девочка делает большой шаг), сейчас – как кенгуру!» (малышка прыгает). Ребенок с удовольствием играл в эту игру, но я никак не мог отделаться от мысли, что, если дом их кварталах в четырех, дойдут они до него уже только в сумерках.

Многие дети на этой стадии развития проявляют удивительную чуткость: один и тот же ребенок может с плачем просить родителей понести его, а с бабушкой или дедушкой совершенно спокойно ходить самостоятельно, потому что знает, что у тех уже не хватает сил или гибкости, чтобы брать его на руки. Некоторые дети соглашаются идти, если видят, что родители несут тяжелые сумки. Нередко слышишь, как бабушка говорит своей взрослой дочери: «Вот видишь? С тобой она притворяется, но я-то ее научила ходить!». Такие бабушки несправедливо ставят себе в заслугу то, что дети, видя, как тем тяжело, самоотверженно решают идти сами. И – учитывая, как часто в награду им за это достаются упреки или сарказм («Ага, теперь, оказывается, ты ходить умеешь, а с мамой устраиваешь сцены?») – делают они это не ради награды или похвалы, но из чистого великодушия, потому что у них уже есть совесть и они хотят всегда, когда это возможно, поступать хорошо.

 

Почему он ревнует?

 

Взрослые ревнуют к соперникам того же пола, а дети ревнуют к своим братьям и сестрам. Что общего между этими ситуациями? Почему мы реагируем на них сходным образом и называем их одним и тем же словом?

Ревность встречается не у одних только людей. Животные типа львов, где самец остается с самкой и защищает детенышей, обычно прогоняют возможных соперников. Самец, защищающий своих детенышей, скорее обеспечит передачу своих генов дальше (при условии, конечно, что детеныши от него и гены у них именно его). С точки зрения эволюции присматривать за чужими детенышами не очень выгодно. Инстинкт следить за своим потомством лучше передается в паре с инстинктом ревности к конкурентам.

Самки таких проблем обычно не испытывают. Они не сомневаются, что детеныши – именно их, и им наплевать, чем занимаются самцы в свободное время. Но продолжительность периода взросления человеческих детей заставляет матерей рассчитывать на то, что отец будет рядом. Если ваш муж начнет заигрывать с другими женщинами, может статься, что однажды помогать вам присматривать за детьми будет уже некому. У нас ревность испытывают как мужчины, так и женщины, и всем не нравится, когда их любимые засматриваются на других.

Так почему же молодые пары, у которых нет детей, тоже испытывают приступы ревности? Ревность не является рациональной, осознанной реакцией. Вы испытываете ревность не потому, что думаете: «Если муж меня бросит, мне будет трудно сводить концы с концами»; точно так же, вы испытываете голод, не потому что думаете: «Для поддержания обмена веществ мне нужно 1 800 килокалорий». И ревность, и голод – сами собой возникающие глубинные ощущения, которые побуждают нас совершать те или иные действия.

Ревность к братьям и сестрам работает иначе: детям внимание и забота родителей нужны, чтобы выжить. Если родители уделяют их одному ребенку в ущерб другому, последний начнет страдать. Вот почему, когда у него рождается братик, самой логичной реакцией ребенка будет изо всех сил напоминать родителям: «Эй, про меня тоже не забывайте!» – то есть требовать их внимания. Это не осознанное действие; трехлетка не думает: «Так, чтобы родители обратили на меня побольше внимания, надо начать писаться в постель, устраивать истерики и заикаться». Нет, факт в том, что на протяжении тысяч лет дети, которые вели себя подобным образом, имели больше шансов выжить и передать дальше свои гены.

Ревнующий ребенок демонстрируют любопытную смесь моделей поведения. Он ведет себя как маленький, чтобы вызвать симпатию, но при этом старается вести себя как взрослый, чтобы показать, что он лучше своего братишки. Он реагирует на родителей со смесью «приставучей» нежности и враждебности. Демонстрирует по отношению к младшему ребенку преувеличенную, граничащую с агрессией нежность, когда чуть ли не душит его, обнимая изо всех сил. Иногда старается его ударить, но чаще высмеивает («Ха-ха, он не умеет ходить, он какает в штаны!»); также он может страдать от приступов раздражения или гнева, словесно или физически нападать на родителей, чьего внимания пытается добиться. Подобное поведение может показаться нам странным, но по сути оно не отличается от поведения мужчины, который подозревает, что его жена увлеклась другим: он то плачет и умоляет, то разыгрывает из себя идеального мужа, моет посуду и осыпает жену подарками; то он внимательный и нежный, то норовит придраться и устроить сцену или высмеять своего соперника; случается, что он нападает на него или даже на свою жену.