Лучше защищать, чем исправлять

 

Всегда старайся ты в делах

Честь и потребное вершить,

Но защищать, не исправлять, Удачливому надлежит.

Гильен де Кастро. «Юность Сида»

 

Родителям обычно советуют, приняв решение, никогда не идти на попятную. Стоит один раз поддаться ребенку, и потом всю жизнь придется ему поддаваться. Он больше не будет вас уважать. Ни при каких обстоятельствах нельзя прислушиваться к его возражениям или опускаться до того, чтобы оправдывать свое право отдавать приказы.

По логике авторов этого мифа, отец, уступающий закатывающему истерику ребенку, – плохой родитель, слабовольное, жалкое существо, делающее хуже самому же себе, а уж ребенку и подавно, потому что показывает тому, что криками можно добиться своего. Отец, поддающийся на крики ребенка, подобен – с чем бы это сравнить? – работодателю, поддающемуся на требования забастовщиков, или правительству, вступающему в переговоры с демонстрантами.

Нет, конечно же, нет. Работодатели обязаны прислушиваться к справедливым требованиям сотрудников, и правительства обязаны внимать гласу народа, выраженному в освященном законом праве на публичное выражение протеста. Правительство, которое ни разу не поддавалось, ни разу не отменяло своих решений, никогда не вступало в переговоры и не прислушивалось к требованиям демонстрантов, было бы антидемократической неэффективной диктатурой. Во всем мире наибольшей лояльностью и уважением граждан пользуются именно те правительства, которые умеют вести переговоры, прислушиваться к мнению несогласных и идти на компромисс, тогда как наибольшему риску оказаться свергнутыми всегда подвергаются именно наиболее жесткие лидеры, у которых, кажется, всё и всегда под контролем.

Так почему же с детьми все должно быть иначе? Почему то, что в политике считается тиранией и авторитаризмом, в родительстве считается добродетелью?

Фернанд Николай72 со знанием дела описывал, насколько опасно поддаваться на уговоры детей:

– Мам, можно мне абрикос?

– Да что ты такое говоришь, девочка моя! В своем ли ты уме? Ты же еще не выздоровела, и доктор строго-настрого сказал: никаких фруктов. Так что забудь об этом.

Девочка протестует.

– Протестовать бессмысленно! Я же сказала: нет. Ты меня услышала?

Ребенок начинает протестовать громче, и тон матери меняется: она смягчается.

– Но, дорогая моя, ты же не хочешь и дальше продолжать болеть, ведь так? Поверь мне, вреднее фруктов летом ничего нет!

Сцена продолжается, в дело идет шантаж, игра на эмоциях и крики – с обеих сторон; мать соглашается на половину абрикоса, ребенок хочет весь, наконец мать соглашается отдать ей весь абрикос:

– На, держи свой чертов абрикос; ну что, достаточно, или тебе два, три хочется? Да хоть всю корзинку съешь, мне без разницы. Надеюсь, ты лопнешь, и поделом тебе!

Современному глазу ничего не кажется странным? По мне, так сразу несколько моментов: что за болезнь, при которой нельзя есть абрикосы? И что такого в том, чтобы есть фрукты летом? Они что, все лето без фруктов живут?

Автор пытался описать «ужасные» последствия отсутствия дисциплины: мать, которая неспособна поддержать свой авторитет, девочку, которая добивается своего. В наши дни большинство согласилось бы с общей идеей, хотя конкретный пример наверняка выглядел бы ровно наоборот:

– Давай, ешь фрукты, ты же знаешь, доктор сказал, они очень полезные и в них много витаминов.

– Я не хочу!

– Ладно, не хочешь, не ешь. Вот выпадут у тебя все зубы или ослепнешь – поделом тебе будет!

Поскольку две эти матери говорят диаметрально противоположное, как минимум одна из них обязана заблуждаться. Может, они и обе неправы. Но во имя какого принципа морали или педагогики могут эти родители навязывать ребенку свое мнение (даже тогда, когда они неправы), а сам он обязан им подчиняться (даже тогда, когда он прав)? Слепое подчинение старшим могло считаться логичным в XIX веке, но свободные граждане XXI века могли бы стремиться и к чему-то большему.

Мать из первого примера действительно совершает несколько ошибок, но речь вовсе не об уступке дочери. Первой ошибкой (за которую она, кстати, никакой ответственности нести не может, так как это была рекомендация врача) было вообразить, что ребенок может заболеть, если поест фруктов (современные матери совершают противоположную ошибку, также по вине врачей: думают, что дети заболеют, если не будут есть фрукты), вторая ошибка – что она не уступила девочке раньше. Конечно, следовало бы сказать, что она находилась под давлением авторитета врача, который предупредил ее об опасностях употребления в пищу абрикосов. Но в таком случае она вообще не должна была соглашаться. Если вы абсолютно уверены в том, будто что-то всерьез навредит вашему ребенку, нельзя согласиться на это, даже если тот устроит по этому поводу сто истерик. Разве вы позволите ребенку напиться хлорного отбеливателя или прыгнуть с балкона, лишь бы тот перестал плакать? Женщина эта поддалась на требования дочери не в надежде на то, что та, как она от злости выразилась, «лопнет», но именно потому, что знала, что ничего такого не произойдет. В глубине души она знала, что предупреждение о нешуточной опасности поедания фруктов в летнее время года было преувеличением и что риск (даже если таковой и присутствовал) был весьма незначителен. Так к чему же тогда была вся эта морока, если это не было вопросом жизни и смерти, если сам повод в конечном счете был ерундовым? Если вы думаете, что в данном случае можно согласиться с ребенком, делайте это как можно скорее и не провоцируйте споры.

Третьей ее ошибкой было то, что она не смогла сдаться красиво. Что мешало ей, вместо того чтобы опускаться до грубых реплик («Надеюсь, ты лопнешь!») или менее грубого, но от этого, быть может, еще более коварного манипулирования («На, съешь свой абрикос. Но знай, что ты меня очень расстроила и, что главное, разочаровала. Ты очень плохо себя повела»), повести себя чуточку вежливее, выбраться из неприятного положения, но при этом не потерять лицо и не уронить достоинство («Хорошо, вот тебе абрикос. Не знала, что они тебе так нравятся»)?

Фернанд Николай был французским мировым судьей и мыслителем, автором книги «Испорченные дети»72, пользовавшейся в свое время большой популярностью: экземпляр, попавшийся мне, был двенадцатым изданием на испанском языке, переводом двенадцатого издания на французском. В книге не значится дата первого издания, и хотя обложка может указывать на 1940-е годы, сам язык книги оставляет впечатление более раннего текста, ведь в нем не упоминаются ни автомобили, ни радио, ни телевидение, ни аэропланы. Я поискал в Интернете и нашел кое-что об авторе. В каталоге Французской государственной библиотеки значатся пятнадцать его работ, опубликованных в период с 1875 по 1922 год, в том числе три переиздания «Испорченных детей» – от 1890, 1891 и 1907 гг. Указание на то, что это уже двенадцатое по счету издание, содержится в издании от 1891 года.

Г-н Николай утверждает, что его идеи – не просто лично мнение автора, а экспериментально доказанные научные выводы, ведь он собственноручно выписал на одном листке бумаги список известных ему послушных детей, а на другом – список детей испорченных («список же этот был премного пространен и бесконечен») и затем сравнил методы, которые применяли их родители. Он с множеством подробностей и на протяжении нескольких глав описывает траекторию движения по жизни этих дурно воспитанных детей, каковые, по его утверждению, составляют большинство населения Франции обоих полов.

В возрасте трех лет эти дети выказывают «непоколебимое непослушание», «всем в доме заправляет ребенок», ест он только то, что ему хочется. В десять лет «он становится еще нахальнее», «начинает кричать еще громче», и родители, думая, что их ребенок – особенный, не смеют ему ни в чем отказывать. В пятнадцать «первобытная невинность уступает место идиотическому самомнению», он насмехается над невежеством родителей и ведет себя как грубиян. В двадцать «весь дом исполняет прихоти юного господина», он превращается в никчемного негодяя и тунеядца. Став взрослым (то есть старше 20), он являет собой образец «бесполезного мота, праздного и честолюбивого, бессердечного распутника».

В одном абзаце я пересказал содержание свыше 90 страниц, и вся книга от корки до корки – в том же духе. Его описание испорченного трехлетки удивительно напоминает творения наших современников:

В последние несколько лет люди начали замечать у детей склонность делать все, что те захотят. <…> Я часто слышу: «У современных детей ни к чему нет почтения». (Ланжи, 1996) 2

И тут-то мы с вами и приходим к самому главному: тому, ради чего я так старался выяснить, в каком же году писал г-н Николай. В последние несколько лет, говорите? Ой ли? Дети, о которых писал Фернанд Николай, – это не наши дети, они наши прабабки и прадеды. Да-да, прабабки и прадеды, которых безнадежно испортили прапрабабки и прапрадеды. И затем прадеды эти испортили ваших дедов, деды – отцов, а отцы выросли в тех самых «бесполезных мотов, праздных и честолюбивых, бессердечных распутников», которые в свою очередь испортили и нас самих. И как вы теперь будете оправдывать все эти мифы («Мы-то своих родителей уважали!», «В прежние-то времена была дисциплина!», «Нам-то все так просто с рук не сходило!»)? Ведь, согласно г-ну Николаю, подавляющее большинство детей были испорченными еще 100 лет назад.

Нет, уступая детям, идя с ними на компромисс, признавая наши ошибки, мы не теряем в их глазах авторитет; наоборот – мы его приобретаем.

Уступая детям, мы их самих учим уступать 44.

Давным-давно, когда мне было 13 или 14, отец отчитал меня ни за что. Ну или я уже не помню, по какому поводу это произошло. Явственно помню я то, что подобная невероятная несправедливость вызвала во мне глубочайшее негодование. Спать я и тот день лег в слезах и с глубоким чувством обиды на отца. К моему изумлению, он пришел пожелать мне спокойной ночи и извинился за свое поведение. Отец извинился перед сыном! Разве не это – кратчайший путь к полной утрате отцовского авторитета, а заодно и сыновнего уважения? Ровно наоборот. В тот момент я простил ему все его прегрешения – и былые, и настоящие, и будущие.

 

Вовремя данная затрещина

 

Не бывает детей, слишком нежных для порки – они как жесткий бифштекс, чем крепче их бьешь, тем они нежнее.

Эдгар Алан По. «Пятьдесят мыслей».

 

Я не пропагандирую физическое наказание, но я считаю, что оно менее вредно, чем продолжительное глухое раздражение. Шлепнув ребенка, вы отведете душу, и все станет на свои места.

Доктор Спок «Ребенок и уход за ним».

 

Шлепок воспет не одним психологом и педагогом.

В Испании число маленьких детей, подвергающихся насилию со стороны родителей, с 2001 по 2005 год выросло с 2600 в год до 6400 (объясняется это, вероятно, большим числом обращений в полицию, а не обострившейся проблемой). За тот же период от руки родителей погибало от 8 до 16 детей в год. Статистика эта была предоставлена полицией и собрана исследователями из Центра по изучению насилия под покровительством королевы Софии92. Однако цифры эти включают в себя лишь те случаи, которые посчитали достаточно серьезными для вмешательства полиции, и не включают дела, которые рассматривала полиция автономных регионов Страны Басков и Каталонии. В США в 1995 году было зарегистрировано 1185 смертей – прирост немногим более 10 % за 10 лет73. И при этом пары никак не связанных друг с другом убийств, совершенных подростками, достаточно, чтобы поднялась волна истерии («Неужели мы растим монстров?»), словно это дети регулярно издевались над своими родителями. Я слышал по радио выступление одного эксперта: он утверждал, что всему виной вмешательство государства в дела семьи, потому что за год до этого был принят закон, запрещавший бить детей. Вовремя данная затрещина, оказывается, могла предотвратить эти убийства! Восьмилетний ребенок, получив хороший подзатыльник, понимает, что конфликты можно разрешать насилием и что сильному позволено навязывать свою точку зрения слабому. Не вижу, как подобные усвоенные в детстве уроки и этот блестящий пример могут помочь удержать ребенка от убийства.

Давайте разберем конкретный пример. Хайме считает себя хорошим мужем и терпеливым отцом, но иногда он выходит из себя. У Сони очень трудный характер, она никогда не делает, что ей говорят, и вечно спорит. Она «забывает» убрать постель, даже если ей об этом по десять раз напоминаешь. Она привередничает из-за еды; если что-то в тарелке ей не приглянулось, она даже в рот это не возьмет. Выключаешь телевизор – она включает его снова, даже не взглянув на тебя. Она берет деньги из твоего бумажника, даже не спросив. Она вечно влезает в разговор. Стоит ей разозлиться (а случается это часто), она заливается слезами, убегает в комнату и хлопает дверью. Иногда она запирается в ванной; в такие моменты она вообще не слушает никаких аргументов и ничем ее не успокоишь. Однажды, чтобы выгнать ее из ванной, Хайме вообще пришлось выбить дверь. Но особенно его приводит в бешенство, когда она показывает, что ни капли его не уважает. Вот, к примеру, вчера вечером Соня взяла со стола лист бумаги порисовать.

– Я сказал тебе не брать бумагу без разрешения? – говорит Хайме.

– Да кто ты, чтобы мне приказывать?! – возмущается Соня. – Хочу и беру!

– Не смей со мной так разговаривать! – орет Хайме и дает ей затрещину. – Сейчас же извинись.

Но Соня не только не извиняется, она вскакивает и дерзко отвечает:

– Это ты тут должен извиняться!

Хайме снова влепляет ей затрещину.

– Придурок! – орет она и убегает.

Только титаническим усилием воли Хайме заставляет себя не погнаться за нею. В такие моменты лучше всего мысленно считать до десяти. А Соня, конечно же, до конца недели будет под домашним арестом.

Вот такая история из жизни. А теперь представим, что Соне семь лет и Хайме – ее отец. Что скажете о такой ситуации? Разве это не один из тех случаев, когда любой может сорваться? Разве не помогла та затрещина Хайме отвести душу, как это выразительно сформулировал доктор Спок? Как бы в такой ситуации поступили все эти фанатики, запретившие бить детей? Потащили бы отца в суд за то, что он стукнул дочку, которая, между прочим, сама на это напрашивалась? Разве не лучше было бы предоставить семьям самим разрешать подобные конфликты, без постороннего вмешательства? Возможно, вы даже думаете, что пара вовремя данных затрещин – и девочка эта вообще никогда не выросла бы настолько непослушной и дерзкой? Похоже на типичный случай ребенка, испорченного вседозволенностью, ребенка, чьи родители не умеют устанавливать границ, не поддерживают в доме необходимый уровень дисциплины: сегодня они что-то терпят, а завтра из-за того же срываются, и в результате ребенок не знает, что и думать, и глубоко несчастен.

А что если я скажу вам, дорогие мои читатели, что Хайме действительно отец Сони, но лет ей не семь, а семнадцать? Меняет ли это что-нибудь? Перечитайте историю в свете этих новых фактов. Не покажется ли вам, что ей, возможно, уже многовато лет для того, чтобы давать ей затрещины, выключать телевизор или требовать просить разрешения взять банальный лист бумаги? Думаете, прилично отцу выбивать дверь ванной, если там заперлась его взрослая дочь? Не начинает ли вам казаться, что Хайме – домашний тиран, зацикленный на собственном авторитете и агрессивный и что дерзкий ответ дочери логичен и реакцию ее вполне можно понять?

И если так, то что же вас заставило так переменить свое мнение? Давайте-ка задумаемся над тем, по каким критериям мы судим о поведении отца и его дочери. Считаем ли мы, что маленькие дети должны обращаться с вещами взрослых более уважительно, чем подростки, стараться лучше запоминать, безропотно и с улыбкой исполнять просьбы родителей, вести себя покладистее и почтительнее, даже если злятся, прикладывать больше усилий к тому, чтобы сохранять спокойствие, не плакать и не закатывать скандалов? Закон подобных требований к несовершеннолетним не предъявляет. Наоборот: чем ребенок младше, тем меньше ответственности за ним признают судьи и тем снисходительнее их приговор (если до такого вообще доходит). Кто же прав – «вмешивающееся в дела семьи» государство, которое не считает ребенка ответственным за свои действия, или «здравомыслящий и благоразумный» отец, исправляющий поведение своего ребенка, пока тот еще юн? Быть может, вместо соцработников, педагогов, судов по делам несовершеннолетних и исправительных заведений для несовершеннолетних правонарушителей нужно завести колонии строгого режима и вернуть пытки для малолетних преступников?

Но остается последний, еще менее комфортный вариант. Что если я вам скажу, что Соне 27 и что Хайме на самом деле – ее муж? Нет, я не передергиваю. Перечитайте мою историю и убедитесь, что я нигде не утверждал, что Соня приходится ему дочерью. Думаете, нормально для мужа выключать телевизор посреди ее передачи, «потому что ей уже достаточно», или приказывать жене убрать постель, или заставлять есть все, что он и дает, или запрещать брать бумагу со стола, или давать ей затрещины? Кажется ли вам по-прежнему, что Хайме – хороший муж и это у Сони трудный характер, что это она его провоцирует на вспышки гнева? Разве муж не вправе исправлять и формировать характер своей жены – при необходимости наказаниями («жестокость из милосердия»)? Разве она сама перед алтарем не обещала уважать и слушаться мужа? Можно ли государству вмешиваться в сугубо частное дело?

Так отчего же, когда вы впервые прочли эту историю, вы решили, что Соня – ребенок? А оттого, что Хайме кричал на нее и бил. Подсознательно вы подумали: «Если он так с ней обращается, должно быть, она – его дочь». Нам и в голову не приходит, что она может быть взрослым человеком – точно так же, как, видя в газете заголовок «Расисты напали на прохожего», мы не подумаем, что жертвой мог быть швед.

Насилие кажется нам более приемлемым, если жертва – ребенок, и чем он младше – тем нам легче.

Давайте разберем другой пример. Продуктовый магазин; Педро – шесть лет, он просит жвачку. Майте делает вид, что не слышит его. Педро настаивает:

– Можно мне жвачку, пожалуйста?

– Нет.

– Но я хочу жвачку!

– Я же сказала: нет!

– Я хочу жвачку!

– Ты мне на нервы действуешь! Сколько раз говорить: не будет тебе никакой жвачки! – кричит Майте, хватает ребенка руку и тащит его к выходу.

Кому такая сцена не знакома! Легко представить, как мать в такой ситуации выходит из себя.

Но что если Майте – не мама Педро? Что если мама Педро – вы, дорогая моя читательница? Вы дали сыну денег на жвачку и отправили в магазин (он прямо в вашем доме, на первом этаже), а Майте, работница магазина, вот так с ним там обошлась. Разве вы не нажалуетесь на нее? Да вы вообще больше в этот магазин ни ногой!

Мы с большей готовностью терпим насилие по отношению к ребенку, когда агрессор – родитель или учитель, чем когда это посторонний. Более того, постороннему вы вообще никогда не позволите подойти к вашему ребенку на улице и ударить.

Ну а сам ребенок, какое насилие будет терпеть с большей готовностью он? Затрещина от незнакомого человека – это больно и страшно. Но от родных папы и мамы! Это не только боль и страх, это еще и шок, смятение, чувство, что вас предали, и чувство вины (да-да, вины; вам это может показаться невероятным, но дети склонны думать, что если им влетело, значит, они в чем-то виноваты; так думают даже те, кого избивают родители-алкоголики). Посторонние причиняют только физическую боль, родители – еще и боль душевную.

Теперь представьте, что ваш десятилетний сын подрался в школе. Сначала один другого пихнул, потом тот его толкнул, пара оскорблений – и вот они уже катаются по полу. Итог: слезы, испачканная одежда, поцарапанная коленка. Пойдете ли вы в школу писать жалобу или попытаетесь поговорить с родителями агрессора, а то и с ним самим? Скорее всего, нет, если только это не очередной случай в череде конфликтов или если сын не сильно пострадал. В конце концов, мальчишки всегда останутся мальчишками. К тому же многие отцы – и немало матерей в придачу – в такой ситуации посоветуют ребенку перестать вести себя как маленький мальчик и дать хулиганам сдачи.

Ой, погодите – я что, сказал «десятилетний сын»? Я имел в виду – тридцатилетний муж! Он поругался с коллегой по работе, и тот его отправил в нокаут, а приятели все хохотали и подначивали их: «Давай, врежь ему!» Есть разница?

Конечно, есть. Подобное поведение мы считаем неприемлемым. И конфликту такому, для того чтобы считаться неприемлемым, даже не требуется быть неединичным или закончиться сломанными костями. Вас и за меньшее по судам затаскают. Когда один взрослый подает на другого в суд за нападение, это не считается трусостью, это считается отстаиванием своих прав. И при этом дети обязаны молчать и никому ничего не говорить – ну прямо как в мафии, а тех, кто жалуется взрослым, сверстники – и даже учителя – в лучшем случае презирают74.

Мы можем выдумать сотни оправданий, но факт остается фактом: наше общество осуждает любое насилие, кроме насилия по отношению к детям. Если жертва – ребенок, а агрессор – другой ребенок, учитель или тем более родитель, мы регулярно терпим, а иногда даже и приветствуем невероятное число актов насилия. Американский социолог Дэвид Финкельхор, подробно исследовавший насилие в семье, приводит три основные причины, по которым жертвами насилия так часто становятся дети75:

1. Дети слабы и зависят от родителей.

2. Закон недостаточно защищает детей, а общество не осуждает акты агрессии по отношению к ним.

3. Дети не выбирают круг общения: они не могут по желанию сменить родителей, школу или район.

Хочу ли я сказать, что никогда, ни при каких условиях нельзя бить ребенка? Да, именно это я и хочу сказать. Как же тогда поддерживать дисциплину в доме? А вы представьте, что ваш ребенок продолжает вести себя точно так же, но он уже на пятнадцать лет старше. Вы уже больше не сможете его ударить, потому что он стал сильнее вас (и это, давайте будем честны сами с собой, – главная причина, по которой с возрастом мальчиков перестают наказывать). Так как же вы тогда будете разрешать конфликты? Начинайте готовиться заранее.

Я согласен с доктором Споком71, когда он говорит о том, что некоторые родители прибегают к еще более вредоносным формам насилия – унижению, постоянным крикам, насмешкам или издевкам. Как и во многих других случаях, тут все относительно, и ежедневно оскорблять ребенка или насмехаться над ним, может быть, хуже, чем время от времени дать ему легкий подзатыльник. Но для меня это – не оправдание подзатыльников.

Должна ли полиция арестовывать родителей, которые бьют своих детей? Или, мысля глобальнее, плохи ли те родители, что бьют своих детей иногда, или только те, что бьют их часто? Будет ли мой ребенок всю жизнь страдать от психологической травмы из-за того, что однажды двенадцать лет назад я вышел из себя и ударил его?

Конечно, полиция и суды должны вмешиваться там, где речь идет о серьезном насилии и жестокости; чуть менее серьезные случаи должны быть юрисдикцией психиатров и соцработников. Но неправдой было бы и утверждать, что бывают родители, которые ни разу в жизни не поднимали на своего ребенка руки или голоса.

Супруги, родственники, друзья и коллеги тоже иногда (а может быть, и часто) не на шутку ругаются, оскорбляют или высмеивают друг друга и даже доходят до рукоприкладства, но при этом умудряются затем мириться и мирно жить дальше. Несомненно, во многих случаях незначительного насилия как в семье, так и за ее пределами вмешательство полиции и судебной системы лишь усугубит конфликт и осложнит примирение.

По моему мнению, насилие в отношении детей отличает от любых других форм насилия именно то обстоятельство, что общество его оправдывает, и это я считаю невыразимым позором. Значительная часть населения, а также бесчисленные эксперты и интеллектуалы, во всем остальном образованные, добрые и снисходительные люди, по-прежнему утверждают, что своевременная затрещина не только допустима, но и желательна, что это полезный «педагогический» инструмент, которым мы помогаем жертве исправиться. Пострадавшему говорят: «Это для твоего же собственного блага» или даже – вершина бесстыдства – «Мне самому это больнее, чем тебе». Никто – ну или, по крайней мере, никто из жителей современных демократических стран – не посмел бы подобным образом оправдывать насилие по отношению к взрослому человеку.

Не нужно, подобно журналистам, искать экстремальные примеры с ожогами от сигарет и сломанными костями. Детей ежедневно бьют за то, что те спорят со взрослыми, на них кричат, высмеивают или оскорбляют за совершенно невинные поступки, наказывают за случайности или ненамеренные ошибки, часами держат взаперти в своих комнатах, не разрешают гулять на свежем воздухе или играть. И все это – в соответствии с неписаными законами и правилами, нормами, задним числом выдуманными и примененными полицейскими, свидетелями, судьями и палачами в одном лице, без стенограмм судебных заседаний, адвокатов и без возможности обжаловать приговор (возражения обычно приводят лишь к большей его строгости). Происходи все это не дома, а в тюрьмах, будь все эти жертвы не детьми, а преступниками и террористами, их жалобами уже давно занимался бы парламент.

Я предлагаю положить конец самооправданиям, то есть перестать думать о том, как мы поступаем, а начать поступать так, как мы думаем.

Если мы срываемся на ребенка, давайте поступать точно так же, как мы поступили бы, будь на его месте коллега или наш взрослый родственник:

• Стараться, чтобы это больше не повторялось.

• Признавать, что мы поступили плохо, и стыдиться этого.

• Просить прощения.

 

Специалист по битью детей

 

Я не мог закончить эту главу, не рассмотрев аргументы тех, кто выступает в защиту шлепков. Есть традиционные аргументы, которые цитирует Миллер35:

Удары, наносимые ребенку, обязаны быть не просто шуточными, но должны являть ему, что вы – его господин. <..> Однако вы должны с особым прилежанием следить за тем, чтобы во время порки вы не дозволяли гневу возобладать над вами. Ибо ребенок достаточно проницателен, чтобы узреть вашу слабость и принять за следствие гнева то, что ему должно считать свершением над ним правосудия. (Дж. Г. Крюгер, 1752)

Среди современных мне писателей никто, на мой взгляд, не сравнится по силе убеждения с Кристофером Грином, австралийцем, эмигрировавшим из Северной Ирландии, автором книги «Как обуздать младенца»76.

Труд свой г-н Грин начинает с уверения в том, что он «ни в коем случае не одобряет избиения, чрезмерного насилия или издевательств над детьми». Далее он обвиняет «отдельных деятелей, лоббирующих запрет на телесные наказания», в том, что те

…Пользуются своим положением и неправильной информацией, с тем чтобы понапрасну пугать хороших родителей, большинство из которых не имеет ничего против того, чтобы иногда давать своим детям подзатыльник.

Неясно, хороши ли эти родители, несмотря на то, что иногда дают детям подзатыльник, или благодаря этому. Поразительно, как автор разворачивает ситуацию на 180 градусов: виноваты теперь не отцы, дающие детям подзатыльники, а те неправильно информированные лоббисты, кто бедных родителей (вот, оказывается, кто тут жертвы!) понапрасну пугает. А может, вовремя испугать родителей – полезно для их воспитания?

Автор разбирает несколько примеров неверного использования телесных наказаний: когда родителям не хватает последовательности (их мучает совесть, и они поддаются); когда они терпят до последнего (терпят целую череду поводов и затем срываются из-за какой-то мелочи); когда есть шанс, что ребенок даст сдачи; когда ребенку все равно:

Некоторые дети уже в юном возрасте проявляют недюжинные сценические дарования. Получая подзатыльник, они мужественно стоят, как Рэмбо на допросе, упорно глядят вам прямо в глаза и высокомерно заявляют, что им не больно. Конечно же, им больно, но они знают, что своим упрямым ответом они взбесят родителя; это их способ наказать взрослого, который посмел прикоснуться к столь важной персоне.

Речь идет о детях в возрасте до четырех лет. В этом возрасте (и даже старше) дети на получаемый иногда подзатыльник реагируют шоком, фрустрацией и безудержными слезами. Ребенка, который сдерживает слезы и заявляет, что ему не больно, должно быть, уже предварительно «закалили» десятками подзатыльников. И вновь виноватой оказывается сама жертва, ребенок, которого ударили, – он высокомерен, он актерствует, он считает себя важнее всех, он «наказывает» взрослого.

Должны ли мы из этого сделать вывод, что отец, регулярно бьющий своего трехлетнего ребенка – не пренебрегающий своим ребенком лживый или спесивый тип, а, наоборот, добрый, искренний и смиренный родитель?

Если вы терпите, когда вам достается, – вы притворяетесь; но берегитесь: если вы все-таки плачете, доктор Грин видит вас насквозь – вы манипулируете обидчиком:

«Каждый раз, стоит мне повысить голос, он заливается ручьями слез». Знакомая ситуация, когда правильное и соразмерное взыскание оборачивается против самих же родителей, так что это они оказываются наказанными, смущенными и виноватыми. <…>

Они знают, что противопоставить им нечего, так что используют слезы как козырь против вас.

Слово «козырь» не может передать всего великодушия доктора Грина по отношению к детям – ведь употребленный им английский глагол to trump означает не только «использовать козырь», но и «сфабриковать, обмануть». Так что, дорогие читатели, если отец бьет вас, не плачьте слишком сильно (не то он почувствует себя виноватым), но и не сдерживайте слезы (потому что это приведет к тому же пагубному результату). Хорошие дети, которые всегда стараются уберечь родителей от психологической травмы, в ответ на побои должны тихонько, но недолго поплакать и тем выразить, что они всецело понимают их озабоченность и стремление вернуть собственное чадо на путь истинный.

А дальше доктор Грин объясняет, как нужно правильно шлепать детей. Да, любезный читатель, в Испании (и в иных цивилизованных странах) издаются руководства о том, как бить детей, и книги эти не запрещают к продаже, а авторов их не предают публичному осуждению. Можете себе представить, какой скандал поднялся бы, если бы вышло служебное руководство для полицейских «Как обуздать подозреваемого», где объяснялось бы, как правильно бить заключенных? Доктор Грин утверждает, что лучше всего шлепать маленьких, двухлетних детей и что удар по попе оказывает незамедлительное воздействие, устанавливает четкие границы, предотвращает эскалацию конфликта, выводит ситуацию из тупика и вообще это – крайне удобный способ отучить ребенка делать что-либо опасное.

Например: ребенок лезет через перила балкона. Что может отучить его от этого лучше, чем, как выражается доктор Грин, «крепкая затрещина»? У меня есть с десяток предложений! Во-первых, ребенок двух-трех лет не сможет влезть на балконные перила, если только не допустить ряд упущений в безопасности: на балконе не должно быть горшков с цветами, по которым можно взбираться, перила с горизонтальными перекладинами давно следует запретить законодательно, а ребенка в таком возрасте вообще нельзя оставлять на балконе одного. Стоит на секунду отвлечься – ребенок уже карабкается по перилам. Ударив его в такой ситуации, мы его не «учим» – мы наказываем его за то, в чем явно виноваты мы сами. Однако все мы – люди, и людям свойственно ошибаться, так что рано или поздно ребенок угодит в опасную ситуацию, когда мы не смотрим: на балконе ли, переходя ли улицу, в кухне или же просто сунув пальцы в розетку. Очевидно, что в таком случае недостаточно будет просто сказать: «Дорогой, ну нельзя же трогать плиту!» Но логичной, естественной реакции родителей в подобной ситуации – с самым серьезным видом закричать, чтобы тот немедленно остановился, сказать, что кухня – это «ай-ай-ай», и быстро выставить его оттуда, захлопнув дверь, – обычно достаточно, чтобы любой не приученный к шлепкам ребенок тут же разразился слезами. И если ему уже достаточно лет (скажем, четыре), этой реакции хватит для того, чтобы он больше никогда уже не трогал ручки на плите. Если же ребенку полтора года, вам лучше следить за ним в оба, потому что – шлепайте его, не шлепайте – он наверняка еще не может понять, что газовая плита – это опасно.

Другой специалист по битью детей – на этот раз испанец, доктор Кастельс – по профессии детский психиатр77. Он среди прочего предлагает для шлепков поистине оригинальное применение:

Когда ваш ребенок принимается безутешно плакать без причины, лучше ему ее предоставить – к примеру, хорошенько шлепнув его по попе.

Плачут ли дети без причины? Вот вы, дорогие мои читатели, плакали когда-нибудь без причины? Ребенок плачет, потому что ему холодно, хочется есть, больно, он устал, раздосадован или зол, но в любом случае он плачет из-за чего-то. Ближе всего к плачу без причины люди подходят, когда у них депрессивное расстройство личности, и насколько мне известно, от депрессии взрослых лечат вовсе не шлепками. Но на всякий случай, если у меня когда-нибудь будет депрессия, клинику одного психиатра я буду обходить стороной.

Родителям предлагают не обращать внимания на слезы детей или ругать за них, не пытаться их успокоить, утешить, обнять, выслушать, узнать, в чем дело, или хотя бы побыть рядом с ними. К чему беспокоиться о детских страданиях, к чему пытаться разделить их бремя, когда намного проще шлепнуть ребенка, и все тут же станут счастливы.

Если сын не желает учиться, потому что это вы его заставляете, если он плачет, дабы бросить вам вызов, если он вредит вам назло – короче, если он настаивает, чтобы все было по его воле, выпорите его как следует, пока он не возопит: «О, нет, папа, умоляю вас, нет!» (Крюгер, цит. по Миллер) 35.

Тем, кто предпочитает иной, более трудный путь – использовать слова, а не шлепки, по нраву придется другая, весьма отличная от вышеуказанных книга, авторы которой, Кьюбелс и Рикарт, по профессии – педиатр и детский психолог соответственно44. Начинают они с базовой предпосылки:

Забудьте о шаблонном утверждении, что если ребенок плачет, значит, ему этого хочется. Чтобы плакать, нужно сначала что-то испытать.

Кстати, любопытно, что сторонники телесных наказаний нередко ощущают необходимость отстаивать свое доброе имя:

Позвольте мне прежде всего однозначно заявить, что я не испытываю энтузиазма по поводу телесных наказаний (Грин) 76.

Сказав это, мы не хотели бы, чтобы у читателей создалось впечатление, будто мы садисты и убежденные сторонники избиения младенцев (Кастельс) 77.

Боже упаси! Нам бы такое и в голову не пришло. Одной из ужасных черт насилия по отношению к детям является то, с какой легкостью оно передается из поколения в поколение. Кастельс сам ясно это описывает (потому что факт этот ученым прекрасно известен, и ни один психиатр не может тешить себя по этому поводу иллюзиями):

Равным образом, нам известно, что многие родители ревностно пропагандируют телесные наказания, потому что сами регулярно подвергались им в детстве 77.