Совокупись со мной среди камней

 

 

Пролог

 

Совокупись со мной среди камней

На фоне грязного ночного неба,

Держа в руках кусок сухого хлеба,

Танцуя танец белых лебедей.

 

Часть первая

 

Совокупись со мной, кирпичная стена,

Когда бутылкой я тебя ласкаю

B сыром подвале стылого сарая

C мышами, что скончались от вина.

 

Совокупись со мною на болоте рыхлом,

Где утопает грозный Поликарп.

Как щуку нежит помутневший карп,

Как выпь мохнатая чужим вращает дыхлом,

 

Совокупись со мной в душе твоих осин,

Где пчелы тешатся, вдыхая пар чугунный,

Где падаль источает свет нелунный,

И пот течет из черствых мокасин.

 

Совокупись со мной на дне морском,

Когда мне якорь вспарывает брюхо,

Меланхоличный скат стремит мне в ухо

Попасть вовнутрь обглоданным куском.

 

Совокупись со мною в облаках

Средь грифов, на лету меня клюющих

И с самолетов женщин вниз блюющих

C печатью вечности на сомкнутых устах.

 

Совокупись со мной в глухом аду,

Где дворник подметает прах усопших

И мрачно собирает это в ковшик,

Пригрев пиявку на своем заду.

 

Часть вторая

 

Совокупись со мной в сортире злом,

B шкафу, закрытом сгнившею рукою,

Чтоб не было на кладбище покою

Для хрупких шей, завязанных узлом.

 

Совокупись со мной, погрязши в унитаз,

Чтоб рот один остался над водою

C закушенной седою бородою.

И томно по щеке стекает глаз…

 

Совокупись со мной на пне гнилом,

Трухлявостью пронзающем утробу,

Где филин пережевывал зазнобу.

И баба зычно машет помелом.

 

Совокупись со мной на лезвии ножа,

Что был откован прямо в преисподней.

Не вздумай выходить ко мне в исподнем,

Зажав меж ног прохладного ежа!

 

Совокупись со мной на колесе трамвая,

Избавившись от челюстей чужих.

И сумрачно упав в объятья их,

Вонзится дурно пахнущая свая.

 

Совокупись со мной, мохнатый сельдерей,

Изъятый из кровавых рук Ваала,

Втыкая зубы в зыбкий сок коралла

Вися на жирных щеках меж дверей.

 

Совокупись со мной на фонаре,

Где певчий пес наутро опостылел,

И старый ворон, весь в дегтярном мыле,

Терзает клювом раны на заре.

 

Совокупись со мной на проводах,

Чтоб ржавый провод тебе в зоб воткнулся,

И злой монтер о хладный труп споткнулся,

Посеяв ужас в сказочных плодах.

 

Совокупись со мною подо льдом,

Где рыбы грузные кусаются, как звери,

Которым ухо прищемили дверью,

Когда они вторгались в дом.

 

Совокупись со мной на спутнике Земли,

Держа в руках обрезок арматуры,

Зло вырванный из чьей-то шевелюры

Средь зарослей пахучей конопли.

 

Совокупись со мной на смрадном сундуке,

Где мощи женихов твоих хранятся,

Которые не знают, чем заняться,

Мечтая о слепом бурундуке.

 

Совокупись со мной на хоботе слона,

Влачащего кастрюлю с отрубями,

Которые собрал в помойной яме.

Из бивней звучно капает слюна.

 

Часть третья

 

Совокупись со мной под звон бокалов,

Когда ударит первый майский гром,

И, медленно жуя металлолом,

Постигнешь ты величие анналов.

 

Совокупись со мной на пепелище,

Когда толпа, гонимая ужом,

Пронзит меня заточенным сверлом

И из меня потянется вонища.

 

Совокупись со мной на кончике кнута!

Там так уютно — словно ночью в поле.

Зачем тобой распорядилась злая воля

И ты являешься совою у шунта?

 

Совокупись со мной на «Шарабане»,

Который душным светом озарен.

Пусть не пугает тебя стук знамен

То раки красные купаются в сметане.

 

Совокупись со мной, задрав вуаль,

Что мутный лик твой вечно затеняла.

Пусть голос твой поет, как два марала,

Рогами потными подъявшие скрижаль.

 

Совокупись со мной в багажнике пустом,

Чтоб грудь твоя до грунта отвисала,

Чтобы дорогой в ноль ее стесало,

И новая бы выросла потом.

 

Совокупись со мной, безумный падишах,

Размахивая в ярости фаготом,

Играя марш по нервам, как по нотам,

Закуй меня, сам пребывая в кандалах!

 

Эпилог

 

Совокупись со мной в трубе газопровода,

Чтобы наружу голос не проник…

 

Дм. Кривцов, Ф. Торчинский

 

 

Сергей Есенин

Летние каникулы

 

— Меня зовут Анни. Родилась я в семье лесника. Дом наш, где мы жили, находился в глуши, вдали от проселочной дороги, и до 16 лет мне редко приходилось видеть посторонних людей. Моя жизнь и учеба проходили в закрытом женском конвете. Только раз в год, на летние каникулы, меня забирали домой, и я в течении двух месяцев пользовалась полной свободой в лесу. Жизнь текла однообразно: учение, молитва, и тяжелый труд на поле. в течении 10 месяцев никого, кроме монахинь мы не видели. Родителям не разрешалось нас посещать. Мужчин в конвете не было ни одного. Так однообразно протекали наши молодые годы. Мне исполнилось 16 лет, когда во время пожара погибли мои родители. Меня до совершеннолетия взял на себя дальний родственник матери — дядя Джим. Благодаря строгому режиму и физическому воспитанию я была хорошо развита: мои подруги с завистью смотрели на мою фигуру, у меня небольшие красивые груди, хорошо развитые широкие бедра, стройные ноги, а все тело мое было очень нежным. Пришло время каникул, и за мной приехал мой дальний родственник дядя Джим. Это был красивый мужчина 40-лет. Приехав в его большое имение, расположенное в живописном уголке, я познакомилась с его племянником — Робертом, в это время гостившим у дяди. Роберт был старше меня на 3 года. Моим знакомым стал духовник дяди Джима — брат Петр. Он жил в двух милях от имения, в монастыре, ему было 35 лет. Время проходило быстро и весело. Я каталась на лошадях дяди Джима, которые были запряжены в прекрасную упряжку, купалась в пруду, иногда проводила время в саду, собирая ягоды и фрукты. Я очень часто ходила в сад, ничего не надевая на себя, кроме платья, так как было очень жарко. Однажды, это было недели через две после моего приезда, сидя под деревом на корточках, я почувствовала укус какого то насекомого на месте, покрытом курчавыми волосиками и через мгновение ощутила зуд. Я тут же присела на траву, прислонившись к стволу дерева, приподняла платье, и пытаясь посмотреть укушенное место, инстинктивно провела указательным пальцем вверх и вниз по укушенному месту между двумя влажными губками. Меня словно ударило током от прикосновения моего пальца к этому месту, которое я раньше никогда не трогала. Я вдруг почувствовала сладкую истому, и забыв об укусе, начала нежно водить по своему розовому телу, и ощутила не испытанное мною до сих пор наслаждение. Из-за охватившего меня ощущения я не заметила Роберта, тихо подкравшемуся к тому месту, где я сидела, и наблюдавшему за мной. Он спросил: — Приятно, Анни? Вздрогнув от неожиданности, я мгновенно опустила свое платье, не зная что ответить. Роберт следил за мной, потом сказал: — Я все видел, тебе было очень приятно? С этими словами он придвинулся ко мне, обнял меня за плечи и сказал: — Тебе будет еще приятней, если то, что ты делала буду делать я! Только дай я тебя поцелую, Анни. Не успела я сказать и слова, как его жаркие губы впились мне в рот. Одна рука, обняв мои плечи, легла на грудь и начала гладить, другая рука прикоснулась моего колена и не торопясь начала приближаться к влажному углублению. Я как бы случайно потянулась, к низу разняв нежные губки. Мягкие пальцы коснулись моего влажного рубинового тела. Дрожь прошла по всему моему телу. Роберт языком разжал мои зубы и коснулся моего языка. Рука его, лежавшая на моей груди, проскользнула под платье, нашла соски и начала их приятно щекотать, затем его два пальца гладили мое розовое тело, принося неистовую мне до сих пор сладость. дыхание мое участилось, и видно почувствовав мое состояние, Роберт участил движения своего языка, отчего мне стало еще сладостней. Не знаю сколько это еще бы длилось, но вдруг во мне все напряглось до предела, я вздрогнула всем телом, почувствовав как все мышцы расслаблены, и приятная нега разлилась по всему моему телу. Дыхание Роберта прекратилось, он замер, а затем осторожно выпустил меня из своих объятий, некоторое время мы сидели молча, я чувствовала полное бессилие и не в состоянии была сообразить что со мной произошло. Вдруг Роберт спросил: — Тебе было приятно, правда, Анни? — Да, но я ничего подобного до сих пор не испытывала. Роберт, что это такое? — А это значит, что в тебе проснулась женщина, Анни. Но это еще не полное удовольствие, которое при желании ты можешь получить. — Что же это может быть? — спросила я в недоумении. — Давай встретимся в 5 часов вечера и я научу тебя кое-чему, хорошо? После этого Роберт ушел. Собрав полную корзину слив я последовала за ним. За обедом я была очень рассеяна. После обеда я с нетерпением стала ждать отъезда дяди Джима. Наконец я услышала шум отъезжающей кареты Я бросилась к окну и увидела как дядя Джим с братом Петром выезжали за ворота. Было 17 часов. Я незаметно вышла из дома, пробралась через сад и вышла в рощу. Сразу же я увидела Роберта, сидящего на старом пне. Роберт встал, обнял меня за талию и повел меня в глубину рощи. по дороге он несколько раз останавливался и крепко прижимал меня к себе, нежно целовал мои глаза, губы, волосы. Придя к старому дубу мы сели на траву, оперевшись спинами о ствол могучего дуба. — Видела ли ты голого мужчину? — после некоторого молчания спросил Роберт. — Нет, конечно — ответила я. — Так вот, чтобы тебе все стало ясно и понятно, я тебе сейчас покажу, что имеет мужчина, предназначенное для женщины. Не дав мне ничего сообразить, Роберт ловким движением расстегнул брюки и схватив мою руку, сунул себе в брюки. Мгновенно я ощутила что-то длинное, горячее, и твердое. Моя рука ощутила пульсацию. Я осторожно пошевелила пальцами. Роберт прижался ко мне, его рука как бы невзначай проскользнула по моим ногам и пальцы коснулись моего влажного рубинового тела. Чувство блаженства вновь охватило меня. Уже знакомая ласка Роберта повторилась, так прошло несколько минут. Все во мне было напряжено до предела. Роберт, уложив меня на траву, раздвинул мои ноги, завернул платье высоко на живот, и встав на колени между ног, спустил брюки. Я не успела как следует рассмотреть то, что впервые предстало моим глазам, как Роберт наклонился надо мной и одной рукой раздвинув мои пухлые губки, другой вложил свой инструмент между ними. затем просунул руку под меня. Я вскрикнула, сделала движение бедрами, пытаясь вырваться, но рука Роберта, схватившая меня, держала крепко. Рот Роберта накрыл мой, другая рука его была под платьем и ласкала мою грудь Роберт то приподнимался, то опускался, отчего его инструмент плавно скользил во мне. Все еще пытаясь вырваться я шевелила бедрами. боль прошла, а вместо нее я начала ощущать знакомую мне истому. Не скрою, что она мне теперь была гораздо сладостней. Я перестала вырываться и обхватив Роберта руками еще теснее прижалась к нему. Тогда вдруг Роберт замер, а потом движения его становились все быстрее и быстрее, во мне все напряглось. Вдруг Роберт с силой вонзил свой инструмент и замер Я почувствовала как по телу разливается тепло и обессилела, но не успев опомнится, над нами раздался строгий крик и я с ужасом увидела наклонившегося над нами дядиного духовного брата Петра. — Ах вы негодники, вот вы чем занимаетесь! Роберта мгновенно как ветром сдуло. Я же от испуга осталась лежать на траве, закрыв лицо руками, даже не сообразив опустить платье, чтобы прикрыть обнаженное тело. — Ты совершила большой грех, — сказал Петр. Голос его как бы дрожал. — завтра после мессы придешь ко мне исповедоваться ибо только усердная молитва может искупить твой грех. Теперь ступай домой и никому ничего не говори. Дядя ждет тебя к ужину. Не ожидая моего ответа он круто повернулся и зашагал в сторону монастыря. С трудом поднявшись на ноги я побрела домой. Придя домой я отказалась от ужина и поднялась к себе. Раздевшись, я увидела на ногах капельки засохшей крови. Потом пошла принять ванну. Холодная вода немного успокоила меня. Утром проснулась поздно и едва успела привести себя в порядок что бы успеть с дядей Джимом к мессе. Во время молитвы меня не столько занимали молитвы, сколько мысль о предстоящей исповеди у брата Петра. Когда кончилось богослужение, я пошла к брату Петру, сказав дяде Джиму, что останусь исповедоваться. Брат Петр жестом велел следовать за ним и вскоре мы оказались в небольшой комнате, все убранство которой состояло из кресла и длинного высокого стола. Войдя в комнату, брат Петр сел в кресло. Вся дрожа, я остановилась у двери. — Войди, Анни, закрой дверь, подойди ко мне, опустись на колени! — один за одним раздавались его приказы. Страх все больше и больше охватывал меня. Закрыв дверь, я опустилась перед братом Петром на колени. Он сидел широко расставив ноги, которые закрывала, касаясь пола, черная сутана. Робко взглянув на брата Петра, я увидела устремленный на меня пристальный взгляд, не выдержав его, снова опустила глаза. — Расскажи подробно, ничего не утаивая, как произошло с тобой все, что я видел вчера в роще, — потребовал брат Петр. Не смея ослушаться, я рассказала о тех чувствах, которые неожиданно вспыхнули во мне после укуса насекомого и дойдя до происшествия с Робертом, я заметила вдруг, что сутана брата Петра как-то странно зашевелилась. Дерзкая мысль о том, что шевелится такой же инструмент как у Роберта, заставила меня умолкнуть. — Продолжай, — услышала я голос брата Петра и почувствовала, как его рука осторожно легла мне на голову, чуть притянув к себе. Невольно коснувшись рукой сутаны, я почувствовала что-то твердое и вздрагивающее под ней. Теперь я поняла и не сомневалась, что он есть у каждого мужчины. Ощущение близости инструмента пробудило во мне вчерашнее желание, я сбилась и прервала рассказ. — Что с тобой, Анни? Почему ты не продолжаешь рассказывать? — спросил брат Петр. Голос его был нежен, рука гладила мне голову, касаясь шеи и левого плеча. Краска стала заливать мне лицо и я в смятении призналась о вновь охватившем меня желании вчерашнего чувства. — Огонь, зажженный в тебе Робертом, как видно очень силен и его надо непременно остудить. Скажи мне, желаешь ли ты повторить случившееся вчера? — спросил брат Петр. — Этот грех очень приятен, если можно, я бы хотела избавиться от него. — Это действительно большой грех, Анни, ты права, но ты права в том, что он приятен и можно не расставаться с ним, только огонь, который горит в тебе сейчас, нужно потушить. — Будет ли это похоже на вчерашнее? Если да, то я очень хочу этого, воскликнула я. — Конечно, — сказал брат Петр, — но только я освящу течение огня и тем самым избавлю от огня и греха. Встав с кресла брат Петр вышел с комнаты. Во мне горело желание и я забыла страх с которым шла на исповедь. Нисколько не сомневаясь что последует после возвращения Петра, я сняла трусики и положила их в карман платья, стала ждать, горя желанием брата Петра. Он отсутствовал недолго, войдя, в руках он держал какую-то баночку, закрыл дверь на задвижку и подошел ко мне. — Сними с себя все, что мешает тушить пожар— прошептал он. — Уже готово — ответила я, впервые улыбнувшись. — О, да ты догадлива, садись быстрее на стол и подними платье. Я не заставила его долго ждать, мигом села на стол и как только обнажила ноги, приподняв платье на живот, брат Петр распахнул свою сутану и я увидела его инструмент. Это была копия того инструмента, что я видела у Роберта, но этот был несколько больших размеров и более жилист. Брат Петр открыл коробочку, смазал головку своего инструмента, этим-же пальцем провел по моим влажным губкам и розовому телу, взял меня за ноги, подняв их положил себе на грудь, отчего я вынуждена была лечь на спину на стол. Инструмент брата Петра вздрагивал, касаясь моих пухлых губок и рубинового горячего влажного тела. Наклонившись вперед и взявшись за мои плечи, Петр осторожно начал погружать свой инструмент, раздвинув пухлые губки в горячее и влажное углубление, касаясь рубинового тела. Боли, испытанной вчера от Роберта уже не было, а меня охватило неистовое желание, инструмент, пульсируя, погружался все глубже и глубже, и вскоре я почувствовала как комочек под инструментом приятно щекочет меня своими волосами. На какое-то время инструмент замер, а потом так же медленно стал покидать меня. Блаженство было неописуемое, я прерывисто дышала, руки мои ласкали лицо Петра, я обнимала его плечи, стараясь прижать его плотнее к себе. Платье мое распахнулось, обнажив левую грудь с торчащим набухшим соском. Увидев это, Петр впился в него страстным поцелуем, вобрав в рот половину груди, мурашки пошли по моему телу. Инструмент начал двигаться все быстрее и быстрее. От полноты чувств я плотнее прижималась к нему и нежно шептала: — Быстрее, быстрее. Брат Петр следовал моему призыву, мне казалось что я вот-вот потеряю сознание от блаженства и вдруг вздрогнула, почувствовав приятную теплоту и бессилие разливается по телу: брату Петру это передалось и он вздрогнул, задрожав всем телом и вонзив в меня свой инструмент, набухший и пульсирующий, замер. Я почувствовала как из инструмента Петра с большим напором брызнула струя теплой влаги, и раздался стон Петра. Несколько минут мы не шевелились, затем я почувствовала, как инструмент начал сокращаться и выходить из меня. Брат Петр выпрямился и поднял голову, я увидела небольшой, обмякший и мокрый инструмент. Шатаясь брат Петр отошел от меня и сел в кресло. Опустив ноги на пол я почувствовала как теплая влага стекает по ногам. — Ну как, Анни, понравилось? — спросил брат Петр. — Очень было приятно, — восторженно ответила я. — Ты еще многого не умеешь и не знаешь, Анни, хотела бы ты знать и научиться тушить огонь с большим чувством? — О, да! — воскликнула я и подойдя к брату Петру села ему на колени. — Почему ваш инструмент стал таким некрасивым и мягким? — Он отдал тебе всю свою силу, Анни, но ты не унывай, пройдет немного времени и он снова станет упругим и твердым, красивым. Прошло 15 минут в течении которых Петр нежно ласкал мои груди, целовал их, а затем прильнув к одному из сосков, почти втянув всю грудь в себя, взял мою руку и положил на свой инструмент. Раздвинув мои ноги и пухлые губки, взял пальцем горячее рубиновое тело и начал нежно и приятно ласкать его. Нежно гладя его инструмент, я вскоре почувствовала как от моей ласки он увеличивается в размерах и становиться тверже. От ласки Петра моего рубинового тела, от прикосновения к инструменту, который стал твердый и длинный, желание возбудилось во мне. Угадав мое состояние, так как я стала потихоньку шевелится у него на коленях, Петр выпустил изо рта сосок и прошептал: — Сядь ко мне лицом, Анне. Чувствуя что-то новое, я быстро пересела, прижавшись животом к инструменту, чувствуя его теплоту и упругость, мое желание стало нестерпимым. Петр крепко обнял меня и чуть приподняв со своих коленей, опустил От неуловимого движения бедер, головка инструмента оказалась между пухлыми губками, косаясь горячего розового зрачка. Взявшись за мои плечи, Петр резко нажал на них вниз, колени мои прогнулись и инструмент, как мне показалось, пронзил меня насквозь, войдя в углубление во всю свою длинну и толщину, распоров мои пухлые губки. Минуту мы сидели не шевелясь, я чувствовала как инструмент упирается во что-то твердое внутри меня, доставляя мне неописуемое блаженство. Я почувствовала что скоро потеряю сознание от этого. Сквозь тяжелое дыхание Петр прошептал: — Теперь поднимайся и опускайся сама, Анни, только не очень быстро. Взяв меня за ягодицы, он приподнимал меня со своих колен так, что инструмент чуть не выскакивал из меня. От испуга потерять блаженство я инстинктивно опустилась вновь на его колени, почувствовав как головка инструмента что-то щекочет внутри меня, затем я сама без помощи стала приподниматься и опускаться. Сначала я два раза сумела приподняться и опустится медленно, но на большее у меня не хватило сил, так как головка все сильнее щекотала что-то внутри меня и мои движения стали все быстрее и быстрее, как сквозь сон я услышала голос Петра: — Не торопись, продли удовольствие, не так быстро. Однако я была в экстазе и не обратила внимания на его просьбы, так как не слышала их, будучи в полуобморочном состоянии и двигалась все быстрее и быстрее. Скоро я почувствовала как нега разливается по всему моему телу и я резко опустилась на инструмент, замерла, теряя сознание, обхватила Петра за шею, тесно прижалась к нему. Петр, глядя на меня, не шевелился и только инструмент нервно вздрагивал во мне. Это удивило меня. Немного погодя, придя в себя я вопросительно посмотрела на Петра, а он словно угадав мой вопрос улыбнувшись сказал: — Ты торопилась, милая Анни, мой инструмент еще полон сил, отдохни немного и как только желание вновь проснется в тебе, мы повторим все сначала. Не помню сколько времени прошло, мы молча смотрели друг на друга, вдруг Петр взял меня за ягодицы и начал медленно приподнимать и опускать меня на свой инструмент, после нескольких таких движений меня вновь охватило желание. Теперь Петр сам руководил движениями — то приподнимая, то опуская, то заставляя меня делать бедрами круговые движения. Когда инструмент был полностью во мне, упираясь и щекоча что твердое внутри, он давал мне блаженство и шептал: — Быстрее, быстрее. Петр участил свои движения, возбуждение начало достигать предела, я почувствовала как бессилие приходит ко мне и я начала терять сознание от полноты чувств. Вздрагивая, я обхватила Петра руками и ногами, затем, теряя сознание, замерла в таком состоянии. Петр тоже несколько раз вздрогнул, качнул инструментом вверх и вниз, прижался к моему соску и замер. Приходя в себя я чувствовала вздрагивание инструмента внутри себя. Это было приятное наслаждение и блаженство, продлевавшее мое бессилие. В таком положении, прижавшись друг к другу, мы просидели некоторое время и я почувствовала как теплая влага вытекает из меня, скатываясь по курчавым комочкам Петра, течет по моим волосам к отверстию ниже углубления, в котором торчит инструмент, и капает на пол. Петр приподнял меня и ссадил на пол. Я взяла свои трусики, намочила их и привела в порядок инструмент Петра, который от моих прикосновений к нему им от теплой воды начал понемногу набухать, приласкав его немного я пошла к раковине. Сняв туфлю, я поставила одну ногу на раковину и стала приводить себя в порядок мыть в углублении рубиновое тело. Очевидно моя поза возбудила его. Не успела я снять с раковину ногу и вытереть углубление и ноги, как Петр, подойдя ко мне, попросил меня чуть отставить правую ногу. Думая, что он хочет помочь мне, я отставила ногу. Петр немного перегнулся и я почувствовала, как инструмент плотно входит между пухлых губок. Поза не позволяла мне помогать ни бедрами, ни чем. Тогда нагнувшись еще ниже я стала ласкать комочки Петра, а другой рукой плотно сжала вверху углубления пухлые губки, еще плотнее обтянув ими инструмент. Двигая инструментом взад и вперед, Петр доставал им что-то твердое внутри меня еще сильнее, чем до этого, головка щекотала меня внутри. Но вот я почувствовала, что скоро потеряю сознание, Петр ускорил движения, потом вдруг застонал, вонзил инструмент и замер, теряя сознание, я бросила сжимать губки и выпустила комочки, начиная терять сознание. Петр подхватил меня, не спуская с инструмента, давая мне кончить. Придя в себя я чувствовала как инструмент, упершись в твердое во мне, щекочет меня. Петр почувствовал, что я очнулась, осторожно снял меня с инструмента, а потом с раковины, а так как я не в состоянии сама была идти, он меня и усадил в кресло. — Отдохни, Анни, я поухаживаю за тобой, — взяв мои трусики и смочив их теплой водой, поднял меня на ноги, протер углубление и ножки. Развалившись в кресле я блаженно отдыхала, а Петр, подойдя к раковине, стал мыть обмякший инструмент и комочки под ним. Одев меня, и сам одев сутану, он сказал: — Анни, меня ждут монастырские дела. Продолжать наши уроки мы не смогли и расстались с ним, договорившись встретится завтра после богослужения и продолжать уроки. На другой день, придя в монастырь, я не столько слушала богослужение, сколько искала глазами брата Петра и думала о предстоящих уроках с ним. Но вот окончилась служба и не найдя брата Петра я разочарованно пошла к выходу. И в этот момент меня кто-то остановил за локоть, я остановилась и повернулась. Передо мною стоял красивый монах лет 28–30. Он назвался Климом. Улыбнувшись, он подал мне письмо. Развернув письмо я поняла, что оно от брата Петра. Он извинился, что неожиданно уехал по делам, и не может продолжать со мной уроки, но добавил, что тот, кто передаст это письмо мне, вполне может заменить его и дать мне полезные уроки. Я посмотрела на Клима, он улыбнулся и спросил: — Ну как, Анни, ты согласна? Глядя на него и его стройную фигуру я убедительно кивнула головой, он взял меня за руку и повел в одну из монастырских комнат. Войдя в комнату, он нежно прижал меня к себе. Я очень отчетливо почувствовала его стоящий инструмент. Клим взял меня на руки и подойдя ближе к скамье поставил меня на пол, затем сбросил сутану и то, что открылось моему взору превзошло все мои ожидания. Инструмент был какой-то не такой как у Роберта и Петра. Длиной он был около 22 см, головка блестела, а чем дальше к основанию все толще, образуя как бы конус. Лаская меня, Клим попросил меня нагнуться и опереться на скамью. Сгорая от любопытства и желания, я нагнулась и одной рукой взялась за инструмент, а другой подняла платье, стараясь направить инструмент в углубление. Почувствовав тепло и нежность, Клим не дав мне направить инструмент, начал быстро двигать им между ног. Он проходил между ног и упирался в живот. Нагнувшись, я увидела как он вздрагивает и скользит мимо углубления. Тогда и прогнулась и направила его рукой, благодаря чему он стал скользить по моим нежным губкам. В этот момент инструмент Клима был огромен, его основание было сильно утолщено. Почувствовав инструментом влажную щель, Клим направил свой инструмент во внутрь ее, но не стал вгонять его со всего разгона, боясь причинить мне боль, делая малые движения взад и вперед постоянно всовывал его все глубже и глубже. Наконец утолщение прикоснулось вплотную к моим губкам, растягивая их, а огромная, блестящая головка сильно упиралась во что-то твердое внутри меня. Я почувствовала это и пошире расставила ноги, а руками сильно раздвинула натянувшиеся губки, давая возможность инструменту войти еще глубже, хотя мне было немного больно. От быстрых толчков утолщение инструмента погрузилось в мое тело и я с блаженством почувствовала как сильно растянувшиеся губки плотно обхватили утолщение. В этот момент инструмент почти с силой выйдя из меня вонзился вновь, щекоча что-то внутри меня. От полноты чувств ощущения блаженства я стала терять сознание, но Клим плотно держал меня за бедра, как бы надев меня на кол. В этот момент наступило бессилие. Очнувшись, я почувствовала как что-то теплое пульсирует во мне. Мы оба были в оцепенении сладострастия, движения прекратились, мы некоторое время стояли неподвижно, не имея сил двинуться, наслаждалась этим явлением. Приведя в порядок свою щель и инструмент Клима, мы оделись. Клима отозвали в приход и наши занятия с ним закончились. Больше я не виделась с Климом. Так, как брат Петр отсутствовал, то я проводила время в прогулках по саду и за чтением книг, думая об инструменте Клима. В один из жарких дней я читала в жаркой гостиной книгу и незаметно уснула, а так как было очень жарко, я была совершенно голая — укрылась только простыней. Проснулась я от ощущения на себя чьего-то взгляда. Осторожно приоткрыв глаза я увидела дядю Джима, стоящего надо мной и пристально смотрящего на меня. Взгляд его был устремлен не на лицо. Проследив за ним, я заметила, что простыня сбилась, обнажив мое тело до живота. Однако дядя Джим не видел что я проснулась и наблюдаю за ним. Мгновенно поняв, что это прекрасно, я как бы во сне сделала движение ногами и широко расставила их, давая возможность дяде Джиму увидеть всю прелесть между ног. В полумраке я увидала, как дядя Джим вздрогнул, но не пошевельнувшись и присмотревшись я увидела что дядя Джим одет в жилет, который на животе как-то неестественно оттопырен. Поняв, что это топыриться готовый инструмент, сознавая прелесть своего тела и желая еще больше развлечь дядю, я движением руки сбросила с себя простынь, обнажив полностью свое тело. Постояв в неподвижном оцепенении, дядя Джим не спуская взгляда с раздвинувшихся губок, из которых выглядывал нежный розовый глазок, развязав пояс своего халата и выпустив на свободу свой инструмент вдруг стремительно бросился ко мне и к моему удивлению прильнув и раздвинув шире губки своими губами к влажному рубиновому глазку, втянул его в рот и начал ласкать языком. Ни с чем не сравнимое чувство охватило меня. Первые минуты я не шевелилась, но по мере того, как от ласки дяди желание во мне все возрастало, я несколько раз тихо шевельнулась, желание возросло так, что я забыла про осторожность, прижала голову дяди к себе сильнее. Почувствовав мое прикосновение, дядя Джим смело протянул руки к моим грудкам и найдя набухшие соски начал их нежно ласкать. Охваченная сильным желанием и страстью, движением бедер я начала помогать ему ласкать языком свое нежное тело, жар истомы необычно медленно возрастал, делая ласку сладострастнее, чем движение инструмента, но к моему большому желанию это не могло длиться слишком долго и дойдя до предела кончилось моим бессилием. Конец был таким бурным, что лишаясь сознания, я прижала голову дяди еще сильнее к углублению. Втянув влагу нежного тела и сделав глоток, Джим снова поднялся с колен и лег рядом со мной. Увидав его инструмент, полный сил, который вздрагивал, я повернулась к его груди, обхватив его бедро нежным телом. Обхватив меня он прильнул нежным поцелуем. Так мы пролежали довольно долго. Джим давал мне отдохнуть, лаская мои соски языком и я вновь почувствовала желание. Обхватив руками голову Джима, оторвав его от груди я в порыве страсти начала целовать его лицо, его губы нашли мои и он страстно впился в них. Языком раздвинув зубы он проник в мой рот и начал ласкать мой язык. Не в силах больше оторваться, Джим повернул меня на спину и лег на меня. Я широко раздвинула ноги, подогнув колени. Джима эта поза не удовлетворила, он велел поджать ноги на живот и придерживать руками. В таком положении пухлые губки раздвинулись и рубиновый глазок манил к себе инструмент, оставляя щель открытой для инструмента. Увидав это, Джим ухватился руками за спинку дивана и его красивый инструмент вошел наконец в меня. Вогнав его во всю длину, Джим не вынимая его начал делать круговые движения бедрами и большая головка инструмента уперлась во что-то твердое во мне — в такой позе я могла помогать ему, от этого ощущение было потрясающее. — Быстрее, быстрее, — шептала я. На мой призыв Джим ответил яростным движением бедер. Я чувствовала что не в силах сдержать настоящую истому и шептала: — Джим, милый, я теряю силы. И как раз в этот момент его тело судорожно забилось и он вогнал инструмент с силой, потом замер… Стараниями Джима я в течении бурной ночи обессилела шесть раз. Так необычно хорошо окончились мои занятия, прекрасные занятия в эту ночь. Утром я не могла выйти к завтраку, чувствуя слабость во всем теле. Мне казалось, что в моей щели торчит что-то толстое и огромное, мешая мне передвигать ноги, но к обеду все прошло, я окрепла и помеха между ног исчезла. В течении пяти дней, неутомимо лаская меня, Джим проводил со мной каждую ночь. Кроме неоднократного повторения из пройденных уроков, я приобрела новые знания. Мы решали задачи лежа, меняясь местами — то, то Джим были на верху, в последнем случае, сажая меня на инструмент, Джим предоставлял мне возможность действовать самой, оставаясь неподвижным. Это давало возможность продлить блаженное состояние, а так как бессилие наступало при таком положении быстро, то я, оставаясь на инструменте, продлевала блаженство, а потом валилась рядом с Джимом, предоставляя ему ухаживание за моим углублением и за своим обмякшим инструментом. Он брал чистое полотенце и смочив его водой вытирал опухшие губки, а потом, раздвинув их пальцами, вытирал рубиновый глазок и мокрое углубление. Как то поутру, когда я, утомленная ночными занятиями крепко спала, свернувшись калачиком, спиной к Джиму, он сумел вонзить мне инструмент так далеко, что я проснулась, почувствовав легкую боль, но это не помешало мне два раза впасть в полуобморочное состояние, пока Джим трудился над одним. На пятую ночь он попросил меня стать нп колени на край кровати и положить голову на постель, пообещав мне новый вид ласки. Я, согнув колени и немного раздвинув их, стала на край кровати, упершись локтями в постель, положила голову как он мне сказал. Джим встал на пол сзади и крепко взял меня за бедра. Ничего не подозревая, я ждала нового урока, чуть прогнулась и подалась назад, чтобы облегчить ему направить инструмент в открывшуюся щель. Джим буквально с силой надел меня на инструмент и сделал несколько обычных в этой позе движений, вдруг вынул его из меня, и вонзил в отверстие, которое в моей позе находилось чуть выше влажного углубления и одновременно вместо инструмента вонзил два пальца. От неожиданности я чуть дернулась, но Джим не шевелясь крепко прижал меня к себе. Пальцы в углублении зашевелились и я почувствовала — моя тонкая пленка отделяет их от инструмента. Вскоре инструмент медленно задвигался. От двойной ласки ощущение было непередаваемое, потрясающее. Бессилие, наступившее у Джима, было несколько бурным, что не удержавшись, он рухнул на пол. Я же успела в это время обессилеть дважды, пока Джим трудился над одним уроком. Последнее бессилие было настолько сильным, что я машинально протянула руку между своих ног и пожав Джима за отвисшие клубочки в экстазе сильно сдавила их рукой Джим от боли перестал шевелится и в этот момент я обессилела. Поднявшись с пола, Джим намочим полотенце, хорошо протер оба мои отверстия, так как я не в силах была даже пошевелится, потом крепко уснула. Мне этот урок очень понравился и я попросила Джима повторить его в следующий раз. Утром, придя к завтраку я узнала, что Джим на рассвете уехал по делам и вернется только к ночи. Бесцельно проведя день, я рано поднялась к себе и легла спать. Меня разбудил приход Джима. Как обычно он пришел в халате и быстро сняв его проскользнул в постель прямо в мои объятия. Обняв меня одной рукой и прижав к себе, другой потянулся к ягодицам и вместо голого тела он нащупал трусики. Удивленный столь необычным явлением, он спросил: — Что это значит? Я улыбнулась, объяснила почему я в трусиках. — Жаль, Анни, что я не знал об этом раньше, я с нетерпением ехал домой в надежде решить с тобой несколько уроков. Посмотри как он хочет тебя ласкать, — и откинув простыню он показал мне вздыбившийся с огромной головкой инструмент. — Мне и самой хочется тебя приласкать! Что мне делать? — спросила я и протянула руку, начала нежно гладить головку и весь инструмент. — Меня радует твое желание, и ты его можешь удовлетворить, посмотри на свое состояние. — Что я должна делать? — Поцелуй его, — прошептал Джим, выпустив меня из объятий, он лег на спину, широко раскинув ноги, я скользнула вниз и углубилась между ними так, что мои губы оказались как раз над инструментом. Взяв его в руки, я поцеловала в огромную блестящую головку. Незнакомый, но приятный вкус, чуть солоноватый, ощутила я от этого поцелуя. Джим взял мою голову в руки и прошептал: — Открой, Анни, рот и приласкай его языком. Едва я успела выполнить его просьбу, как он пригнул мою голову, инструмент, упершись мне в горло, заполнил весь рот — нечем было дышать, я интенсивно отклонилась, не выпуская его изо рта. — Продолжай ласкать его языком, — прошептал Джим. В моем рту поместилась огромная головка и часть инструмента. Держа его в руке, я начала медленно водить языком по головке и под ней. Сквозь прерывистое дыхание и стоны Джим не переставал шептать: — О, какое блаженство, о какое неописуемое блаженство, сильнее сожми губы, быстрее ласкай языком. Он чуть опу