Национализм энрико коррадини

 

Энрико Коррадини по праву считается предтечей итальянского фашизма. Он был одним из создателей Итальянской националистической ассоциации, издавал еженедельник «Национальная идея». В число его сотрудников входили Вильфредо Парето, Альфредо Рокка и Луиджи Федерцони. В 1928 г. Коррадини становится членом правительства Италии, а в 1931 г. уходит из жизни. Взгляды итальянских националистов до сих пор слабы. Между тем, процесс образования новых государств на национальной основе продолжается, и проблема национализма остается более чем актуальной. Попытаемся проанализировать основной труд Коррадини и итальянский национализм.

В начале своей работы Коррадини отмечает: «Националистическая концепция основывается, прежде всего, на том, что жизнь по своей природе является коллективной» (1). В данном случае Коррадини выступает в качестве наследника идей Платона и Аристотеля, рассматривающих человека как коллективное животное. В то же время Коррадини утверждает: «Националист является индивидуалистом по причине полемики с социализмом. Он индивидуалист в экономических вопросах…» (2). Эти взгляды проистекают из мировоззрения городской мелкой буржуазии, не выдержавшей столкновения со стандартизованным фабричным производством и поэтому исповедующую как индивидуализм частного собственника, так и своеобразный коллективизм банкрота, уповающего на снисходительное отношение общества и государства.

Своими врагами Коррадини считает «интернационализм и гуманизм, представляющие всего лишь две сентиментальные абстракции, которые не являются орудиями, способными построить коллективную жизнь вне нации» (3). Коррадини также подчеркивает свою непримиримую позицию по отношению к социализму: «Социалистический коллективизм исходит из концепции равенств: люди равны, равны орудия труда, одинаковый труд, одинаковые блага; люди по происхождению равны. Точнее сказать, идеалом коллективистского режима мы видим сумму людей, переходящих из поколения в поколение и всегда неспособных построить что-либо сверх возможностей человека. В противоположность этому жизнь развивается исходя из факта различия…» (4). Коррадини вновь выступает здесь как последователь Аристотеля, рассматривавшего людей в качестве существ по природе не равных. Еще одна важная черта национализма – стремление выйти за пределы человеческих возможностей и, для итальянских националистов апеллирование, к античному культу героев. То же было характерно и для идеологов нацистской Германии. Важный фактор, сформировавший эти взгляды – недостаток материальных ресурсов и в Италии, и в Германии, во многом предопределивший поражение последней в двух мировых войнах.

Еще один враг националистической идеи – позитивизм. Коррадини не признает само понятие социального прогресса: «Эта идея произвольная, сентиментальная и грубая, и несомненно является ошибкой, ибо этот неопределенный путь прогресса не существует, а существуют лишь отдельные сферы, в которых человечество прогрессирует или идет назад. Так греки были впереди нас в моральных науках и искусствах, а мы сейчас впереди греков в физических науках и в их приложении к нуждам материальной жизни. Надо на место идеи прогресса поставить идею интеграции. Каждая эпоха, каждое общество, каждый народ, каждая семья народов вносили свой вклад в эту интеграцию человечества, живущую через века» (5). Данные высказывания наглядно иллюстрируют несовпадение терминов «национализм» и «ксенофобия». На деле основоположник итальянского национализма констатирует и поддерживает сближение культур, признавая за ними равную ценность. О. Шпенглер, например, не признавал возможность интеграции культур. Причина этого ‒ сама германская традиция мышления, сформировавшаяся во времена противостояния с славянством и жизни в «осажденной крепости» среди враждебного населения. Коррадини открыто не полемизирует с контовской теорией прогресса как повышения солидарности между людьми. Но он отмечает: «…сегодня идея прогресса идентифицируется с идеей прогресса чувства человеческой солидарности… Это плохая мысль. Мы более или менее цивильны по сравнению с людьми античности. Или лучше, не более и не менее» (6).

Коррадини попытался определить понятие «нация»: «Нация, прежде всего, суть исторические факты, которые развивались и развиваются: нация есть географический факт, климатический факт, этнический факт; можно обсуждать ценность расы в композиции народов, но не стоит рассуждать о смешении крови, о разном сочетании разных кровей, которое создает итальянцев, французов, испанцев, немцев, англичан… нация есть собственно факт исторический, факт языка, факт культуры, факт политики» (7). В данном случае автор заимствует идеи Монтескье о значении климата и географической среды в истории народов, высказанные в книге «О духе законов». Как Ш.Л. Монтескье констатировал, что «власть климата сильнее любой другой власти», так и Коррадини ставит фактор климата на одно из первых мест среди факторов, формирующих нацию.

Сам же процесс формирования нации Коррадини описывает так: «…не стоит верить в союз всех наций. Ибо они возникают не благодаря одной силе, но благодаря двум силам, а именно силе развития к ассоциации и сотрудничеству, и силе борьбы против внешних сил. Более, чем воля людей страны, воля иностранцев формирует нацию войной, нашествиями, набегами, и, вероятно, никакая нация не возникла бы на земле без борьбы с внешней средой, потому что без нее вряд ли когда-нибудь возникла бы потребность в объединении» (8). Здесь автор выступает как продолжатель идей французских историков-романтиков, в частности О. Тьерри, утверждавшего, что государственность начинается с завоевания: «Нации возникают, поскольку имеют антагониста…» (9).

Коррадини не обошел молчанием и вопрос о движущих силах истории: «И вот две силы, постоянно пробуждающие жизнь: сила ассоциации (сближение близких элементов для общей защиты) и сила борьбы» (10). Далее он писал: «Нация есть постоянная реализация закона, сформулированного природой: внутренний мир и внешняя война» (11). В данном случае Коррадини, выступая против позитивистской теории исторического процесса, мыслит именно как позитивист, то есть не задумывается о природе движущих сил истории, задает вопрос «как?», а не «почему?».

Итальянский национализм носил однозначно агрессивный характер. Коррадини прямо заявлял: «Я должен сказать вам, господа, что без войны мы не будем существовать» (12). Рассуждая о закономерностях развития системы международных отношений, Коррадини пишет: «Сущность национализма есть утверждение необходимости международной борьбы. Нации не приобретают, а завоевывают! Завоевывают свое процветание, свое богатство, свою мощь, свое величие, свою славу, свою цивилизованность, свою историю в мире. Нация для интеллектуальности, для силы, для здоровья, для эффективности, других качеств, самой численности населения, для географического положения, для расширения своей территории, для своих чрезвычайных нужд; для международных и исторических комбинаций, для отдельно взятого условия из вышеперечисленных и всех вместе взятых – должна овладеть начальными способностями, чтобы стать процветающей и великой. Наша родина ими овладеет!» (13). Примечательно, что националисты не думали о каких-либо внутренних реформах, а ставили вопрос лишь о моральном преобразовании нации. Агрессивность итальянских националистов во многом была порождена колониальным характером экономики Италии, в значительной степени зависевшей от вывоза вулканической серы, апельсинов и другой сельхозпродукции.

О роли индивида в обществе и истории Коррадини писал следующее: «…человеческая жизнь теряет цену как только мы переходим от индивидуального состояния к коллективному; и моральная неприкосновенность человеческой жизни есть подлинная аморальность, потому что стремится дать ценность тому, что ее не имеет… Если мыслить национально, индивид не имеет важности более, чем капля в отношении к морю, падающий лист в отношении дерева» (14). Взгляды Коррадини несомненно противоречат христианской этике, признающей ценность человека как существа, созданного по образу и подобию Бога. В то же время Коррадини, несомненно противореча сам себе, заявляет: «Несомненно, национализм – это эгоизм. Это эгоизм граждан в отношении нации… Потому что национализм рассматривает нацию как силу, полезную для граждан» (15).

Кстати, от религиозной идеи как таковой Коррадини не отказывался. Он говорит: «Какова наша религия? Это религия волшебная, религия героев и природы» (16). Коррадини рассматривает исторический процесс как борьбу безличных природных сил. Эти взгляды совпадают со взглядами Шпенглера.

Далее Коррадини пишет: «Весь мир является империалистическим…и нынешний империализм пролетариев именуется социализмом. Весь мир является империалистическим, и государство, объединившее весь земной шар, будет не чем иным, как империализмом людей над животными и над вещами… Весь мир является империалистическим, потому что весь мир является строителем во времени и в пространстве… Империализм – это состояние нации… Это состояние переизбытка жизненности, силы, труда и производства, промышленности, коммерции, денег» (17). Во многом национализм Коррадини продиктован инстинктом самосохранения одинокого индивида, утратившего земельный надел и ищущего защиты от рыночной стихии в создании империи: «Национализм и империализм суть две истинные формы жизни, принадлежащие современному гигантскому миру, все более обширному, мощному и быстрому. Этот великий инструмент человеческой истории, нация, призван создать более великую историю в пространстве современного мира… Земля увидит империи, и такие, каких еще не было» (18).

Коррадини видит исторический процесс как явление природное и иррациональное: «Нация возникает как сложение двух инстинктов объединения и защиты» (19). Здесь вновь можно видеть повторение взглядов Платона и Аристотеля.

Противоречие между коллективистским и эгоистическим характером национализма было у Коррадини не единственным. Он отмечал: «…классицизм является естественным для нас, италиков, глубоко эллинизированных сначала и романизированных после» (20). Далее он пишет: «Италия, в общем, до недавнего времени не существовала как нация» (21). Иными словами, Коррадини не знал, когда возникла итальянская нация.

Националистическое государство Коррадини определил таким образом: «Наша смешанная система, демократическая и вместе с тем аристократическая, является демократической в признании постоянного обновления ценностей… но она является аристократической в концепции государства, которое разрабатывает свои цели внутри себя» (22). В данном случае Коррадини вновь предстает как продолжатель Аристотеля, сформулировавшего когда-то идею тимократии – государственного строя, объединяющего черты демократии и аристократии.

Цель националистов Коррадини формулирует следующим образом: «… развивать в государстве государственное мышление, состоящее в том, что государство живет для государства, что нация живет для нации, что Италия в общем живет для Италии… Не для индивида, но для Италии; не для свободы индивида, как говорят либералы, но для Италии; не для демократии, как говорят радикалы, но для Италии…» (23). Очевидно, что данные слова противоречат взглядам Коррадини на национализм как на идеологию индивида-эгоиста.

Коррадини позиционировал себя как защитника национального рынка: «…иностранная промышленность и искусство прекрасных иностранных городов порождают в нас рабский дух… и мы обречены нести в мир душу эмигранта. Напомню о нашествии иностранных капиталов, о том, что изделия нашей промышленности побеждены в нашем доме иностранными товарами» (24). Стоит отметить, что национализм Коррадини носит здесь вполне буржуазный характер.

Интересы итальянского национализма не касаются внутренней политики: «… для истинного националиста, для человека, вдохновленного истинным национальным сознанием, внутренние вопросы нации не существуют» (25). Именно отсутствие у националистов внутриполитической программы стало причиной замены национализма на фашизм. Тем не менее Коррадини не обошел вниманием проблемы внутренней жизни страны: «Наш долг – работать для внутреннего умиротворения, в целях возрастания богатства и мощи нации как средств достижения высших национальных целей в мировом конфликте. Сейчас, работая над этим, национальная партия будет антагонистом социализма, который представляет международный пацифизм…» (26). Иными словами, развитие страны рассматривается не как самоцель, а лишь как средство внешней экспансии.

Коррадини не рассматривал итальянскую нацию как нечто исключительное. Но он выделил некоторые ее особенности: «… существуют пролетарские нации, так же как существуют и пролетарские классы; нации, чьи условия жизни поставили их ниже других наций, подобно классам… Национализм должен прежде всего сражаться за эту истину: Италия есть нация материально и морально пролетарская. Она является пролетарской в период, предшествующий подъему, т. е. в период младенческий, с жизненной слепотой и жизненным слабоумием» (27). Единственным доказательством своего тезиса Коррадини считает факт эмиграции большого количества итальянцев, забывая, что в то время эмиграции были подвержены практически все страны Европы, которые на этом основании тоже можно было бы объявить пролетарскими.

О положении рабочих в националистическом государстве Коррадини писал: «Война есть высший акт, но утверждение необходимости войны включает в себя и признание необходимости подготовки к войне, данная подготовка является методом техническим и методом моральным. Это метод национальной дисциплины. Это метод для создания ужасающего и непререкаемого чувства необходимости национальной дисциплины. Это метод для создания… чувства долга. Это метод для того, чтобы возобновить семейную солидарность между классами итальянской нации… Нужно вбить в мозг рабочих мысль о том, что они заинтересованы в сохранении солидарности с их хозяевами и прежде всего с их нацией и послать к черту солидарность с их товарищами из Парагвая или из Кохинхины» (28). Здесь чувствуется влияние теории идеального государства Платона с массовой индоктринацией населения. Взгляды Коррадини представляли собой неосознанную негативную реакцию на средневековье (период политического упадка и культурного расцвета Италии), и поэтому идеолог итальянского национализма искал свой идеал в античности.

О современной ему демократии Коррадини отзывался критически: «В общем… демократия масонская, демократия аристократическая, выборная, демократия журналистов, демократия деловых людей и других тружеников капитала, вот она! Вся современная демократия имеет криминальную природу. Ее криминальность состоит в ее характере, альтруистическом, народном, пролетарском, социалистическом, гуманитарном, прогрессистском и цивильном, в ее природе, представляющей эгоизм и эгоистическое бесплодие. Такова демократия настоящего исторического периода: демократия бесплодия, индивидуального паразитизма» (29). Коррадини здесь выступает не против системы прибыли и частной собственности вообще, а против крупного капитала. В вышеприведенных высказываниях проявилось недовольство лавочников и ремесленников, разоряемых крупной стандартизованной промышленностью.

Коррадини не оставлял без внимания вопросы морали и сформулировал основные моральные принципы национализма: «… часть подчинена целому, то есть, индивид подчинен нации, или лучше, нация возвышается над индивидом. Итак, идея самопожертвования вместо идеи утилитаризма. Долг вместо потребностей. Иерархия вместо анархии. Дисциплина вместо агитации. Нация рассматривается как цель индивидуального совершенствования. Нация подчиняет себя саму в том, что ее превосходит – в цивилизации» (30). Коррадини – противник индивидуалистической морали. Это можно объяснить прежде всего традициями средневековой городской культуры с ее цеховыми традициями, где каждый ремесленник имел неоспоримое и законное право на свой сегмент рынка, но и не мог развивать свои предпринимательские амбиции вне этого сегмента. С другой стороны, национализм был во многом идеей тех людей, которые не могли найти свое место в экономике тогдашней Италии с ее перенаселенностью и нуждавшихся в поддержке общества и государства. Высказывание Коррадини примечательно еще и тем, что он вводит в оборот слово, ставшее сутью и символом фашистского режима и названием главного фашистского журнала – «иерархия». Лишь впоследствии это слово присвоил и монополизировал Муссолини. Стремление итальянского мыслителя к иерархическому государству продиктовано не только его неоплатонизмом, но и крахом многочисленных независимых мелких городских ремесленников, уничтоженных фабричным производством с его иерархическим строем.

Об идеальном «националистическом человеке» Коррадини говорит: «Он идет умирать за единственную вещь, которая составляет его идею – за свой энтузиазм. Никакого воздаяния, ни на земле, ни на      небе» (31). Эта борьба, по мнению Коррадини, направлена на обогащение мировой цивилизации, которая является даже большей ценностью, чем нация: «Это моральное совершенствование предусматривает шкалу ценностей, превосходства класса над индивидом, нации над классом, цивилизации над классом, человечества над цивилизацией…» (32). Приблизительно так же трактовал сущность европейской цивилизации французский историк-романтик Ф. Гизо. Однако Гизо считал ядром европейской цивилизации Францию, а Коррадини допускал возможность равного вклада разных наций в мировую цивилизацию: «…нация есть средство совершенствования всего великого сообщества людей на долгие века и средство совершенствования мира. Это мощнейшее средство, по величию и по силе. Некоторые великие абстракции переходят из века в век и от народа к народу. Это идеи справедливости, братства, порядка, мира. Новые доктрины по своей сущности рассматривают нацию, рассматривают нации как средства, как инструменты, имеющие целью приближение реальности к этим идеям… То есть нации являются величайшей силой морализации мира» (33). Примечательно, что, упоминая «братство», Коррадини опустил «свободу» и «равенство». В своей речи, посвященной годовщине поражения итальянской армии при Адуа, Коррадини заявил: «Кто нас победил? Анархия. Анархия, которая называется волей народа, анархия, которая называется спасением родины, анархия, которая называется монархия, анархия, которая называется крайняя левая…» (34).

Коррадини вывел закон возвышения и падения наций: «Итак, вот закон: когда люди добиваются собственности и богатства, они теряют производительную энергию, и когда они теряют производительную энергию, они теряют собственность и богатство. Эта биолого-экономическая связь является постоянной, что доказывает древняя история, современная история, как истории всех народов. Так и история любого отдельного народа» (35). С точки зрения Коррадини, Франция переживает депопуляцию и военно-политическое ослабление благодаря своему богатству и демократии, а Италию благодаря ее бедности ждет возвышение. Правда, с этой точки зрения невозможно понять, почему бедные африканские государства так и не создали мировые империи.

Для взглядов Коррадини характерен мистицизм, и это мистицизм не христианского толка. Итальянских националистов не могла удовлетворить католическая идея, ставившая авторитет папы выше авторитета нации. Коррадини писал: «Высший закон ставит избранных людей в центр их национальной формации и век за веком продвигает их, вдохновляет их, возвеличивает их и ведет их к созданию Империи. Когда возникает Империя, нация поступает на службу мировой цивилизации. Люди этого не знают и не должны знать, они сражаются, ведут завоевание за завоеванием и верят, что служат лишь своему эгоизму.               Но служат… расширению прогресса, развитию просветленного мышления» (36). Коррадини выступает здесь как позитивист, верящий в теорию прогресса. В то же время идея избранности свыше великих людей в интерпретации Коррадини явно восходит к Г.В.Ф. Гегелю. Вера в историческую всемогущую судьбу является рудиментом античной исторической мысли (Геродот и Полибий ставили волю судьбы выше воли богов). Догматика католицизма с его теорией свободы человеческой воли для националистов неприемлема. Негативная реакция итальянских интеллектуалов на антинациональную позицию католической церкви         в XIX в. привела их к своеобразному язычеству: «Является фактом, о граждане, что Италия не принадлежит более силам разрушения, но находится под благодетельным руководством волшебных сил, которые гармонически ее развивают и расширяют» (37). Ранее он отмечал:          «Что является нашей религией? Это волшебная религия богов и природы» (38). Следует отметить, что раньше Коррадини был противником теории гармонического прогресса. А вот теперь пришел к точке зрения Дж. Вико на историю как на поступательный прогресс наций.

Концепция национализма, сформулированная Энрико Коррадини, носила эклектический характер. Она представляла устремления разных социальных слоев. В сущности, национальное унижение само по себе не является причиной появления национализма. Двумя важнейшими предпосылками национализма являются незавершенность процесса формирования нации, расколотой на множество субэтносов, а также разрыв в развитии между городом и деревней.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Corradini E. Il nazionalismo italiano. Milano, 1914. P. 5.

2. Ibidem.

3. Ibidem.

4. Ibid. P. 7.

5. Ibid. P. 8-9.

6. Ibid. P. 9-10.

7. Ibid. P. 10-11.

8. Ibid. P. 11.

9. Ibid. P. 12.

10. Ibidem.

11. Ibidem.

12. Ibid. P. 48.

13. Ibid. P. 46-47.

14. Ibid. P. 14-15.

15. Ibid. P. 28-29.

16. Ibid. P. 22.

17. Ibid. P. 16-17.

18. Ibid. P. 17-18.

19. Ibid. P. 12.

20. Ibid. P. 18.

21. Ibid. P. 42.

22. Ibid. P. 140.

23. Ibid. P. 138-139.

24. Ibid. P. 59.

25. Ibid. P. 60-61.

26. Ibid. P.76.

27. Ibid. P. 67.

28. Ibid. P. 68-69.

29. Ibid. P. 92.

30. Ibid. P. 234.

31. Ibid. P. 232.

32. Ibid. P. 237.

33. Ibid. P. 234-235.

34. Ibid. P. 254.

35. Ibid. P. 216-217.

36. Ibid. P. 259.

37. Ibid. P. 259.

38. Ibid. P. 22.

С.И. Ворошилин

ТОПОНИМИЧЕСКИЕ ВОЙНЫ В МИРЕ − НАСИЛЬСТВЕННАЯ СМЕНА ТОПОНИМОВ ВСЛЕДСТВИЕ ВОЙН, РЕВОЛЮЦИЙ И КОЛОНИЗАЦИИ

(Часть 1)

 

Войны и революции всегда наносили ущерб культуре. Разрушались памятники архитектуры, гибли учителя и ученые, горели книги, но самым тяжелым последствием была утрата памяти о прошлом народа. Часто это происходило стихийно, когда население постепенно усваивало культуру победителя и забывало собственную. В других случаях победитель сознательно уничтожал культуру побежденного. Легенды утверждают, что император Цинь Шихуанди после победы над всеми отдельными независимыми царствами древнего Китая, которые он объединил в своей империи, повелел уничтожить все книги, написанные на языках побежденных государств, а всех ученых, носителей их культуры, утопить (в нечистотах). Римляне разрушили Карфаген и запретили восстановление на его месте города под прежним названием. Часто запрещалось официальное использование языка побежденных, который в официальной жизни должен был быть заменен языком победителя. Так, в Австрийской империи к началу XIХ века почти исчез чешский язык, и его пришлось восстанавливать искусственными методами, как позднее воссоздавался заново в Израиле иврит. Завоевателями часто накладывались ограничения на исполнение обрядов религии побежденных, а верующие облагались дополнительным налогом, что должно было способствовать переходу верующих из своей веры в веру победителя (экономя деньги). Такой налог в странах ислама налагался на всех иноверцев, а в России он налагался на старообрядцев, и был отменен лишь в царствование Екатерины Второй. Часто завоеватели меняли письменность. Этим постепенно осуществлялось стирание различий между победителем и побежденным и поглощение побежденного народа народом победителем или хотя бы культура побежденного заменялась культурой победителей.

Самым жестоким методом истребления побежденного народа были полное его уничтожение (геноцид). Но это осуществлялось редко, тем более, что часто было невыгодно. Живые приносили своим трудом доход. Или они могли быть проданы как рабы. Женщины могли быть взяты в гарем. Более мягким проявлением геноцида было изъятие детей из семей завоеванного народа и воспитание их государством-гегемоном на своем языке, или навязывание смешанных браков с требованием воспитания детей на языке господствующего народа. Первое делали турки в Османской империи, второе – китайцы в КНР времен Мао Цзедуна.

Разновидностью геноцида является этноцид – политика уничтожения этнической или национальной идентичности, самосознания народа. Народы, ставшие жертвами этноцида, теряют историческую память или значительную ее часть, а в ряде случаев также свое самоназвание, культуру, вероисповедание, и ассимилируются, либо занимают подчиненное положение в отношении победителей, которые подвергли их этноциду.  

Проявлением этноцида (геноцида культуры) является уничтожение или искажение информации о прошлом народа, что осуществляется уничтожением летописей, их «исправлением» с внесением добавлений, искажающих истину в интересах победителя или прямой фальсификацией, прекращение преподавания истории народа или ее искажение, вытеснение народного искусства.

Еще одним проявлением этноцида издавна были топонимические войны – насильственное изменение топонимов − географических названий. Топонимы – это названия рек, гор, иных географических объектов и ориентиров, названия населенных пунктов. Люди присваивали какие-то наименования всему, что их окружало. При смене населения названия географических объектов часто веками оставалось неизменным, так как пришельцы сначала узнавали эти названия от прежних аборигенов, а потом сами продолжали ими пользоваться. В результате в настоящее время часть географических названий продолжает носить имена прежних жителей, покинувших эти места, уничтоженных или ассимилированных.

Обычно, при одновременном проживании на одной территории двух и более народов, у объектов оказывалось несколько названий. Так, высочайшая вершина планеты – получила от английских географов наименование Эверест, от жителей Тибета – наименование Джомолунгма, в Непале она именуется Сагарматха, а китайцы называют ее Чогожи (на китайской латинице пиньин − Qogori) или Шенгму Фенг (Shengmu Feng). Впрочем, с 2002 года Китай принял тибетское название, которое на китайской латинице пишется, как Qomolangma. Таких примеров можно найти множество.

Но в наибольшей степени зависят от времени и от правителей названия стран и населенных пунктов, а также ориентиры внутри них – улицы, площади, районы. Завоеватели или переселенцы, появившись на новой территории, чаще всего сначала пользуются наименованиями своих предшественников. Населенные пункты получают названия по именам рек, озер, гор и иных ориентиров. Исторически наиболее стойко сохраняются в исторической памяти гидронимы – политически нейтральные наименования водных объектов – рек, озер, морей. На территории собственно России (Великороссии) почти все гидронимы являются не славянскими (Нева, Москва, Исеть, Днепр, Дон, Терек, не говоря уже о гидронимах Сибири). В северной части страны они носят угро-финские названия, на юге тюркские, на северном Кавказе они носят названия на языках различных народов этого региона. На севере Европейской и Азиатской части России, в Восточной Сибири – это названия на языках аборигенов этих земель, а на Дальнем Востоке к последним добавляются китайские, корейские и японские названия. Но если первые поселения чаще носили наименования аборигенные, то в дальнейшем новые поселения обычно начинают получать названия языка переселенцев. Кроме того, как правило, часть исконных названий искажалась пришельцами из-за неправильного их произношения и неправильного восприятия произношения аборигенов. Анализ топонимов позволяет получать информацию о том, когда какие народы ранее заселили те или иные земли.

В Западной Европе, где всегда имела место более высокая плотность населения, можно было видеть более агрессивное обращение с исконными названиями. Особенно агрессивно себя вели германские государства. При включении в свой состав территории, населенной другими народами, они немедленно переименовывали на германский лад прежние наименования населенных пунктов и географических объектов. Так, в восточной части Германии, заселенной славянами, которых потом вытеснили германцы, славянские наименования были массово изменены или искажены, приобретая германский характер – Бранибор, к примеру, стал Бранденбургом. В XIX и XX веках политика искажения первоначальных названий приобрела еще более целенаправленный характер.    

Особенно активно германские переселенцы переименовывали географические названия в славянских и балтийских землях – на Балканах, в Чехии, Польше, на территории Курляндии, Лифляндии и Эстляндии. На немецкий лад были переделаны все чешские и словацкие названия, многие хорватские и словенские названия в Габсбургской Австрийской Империи. После включения в ее состав польских земель Краков стал именоваться Кракау, а Львов получил наименование Лемберг. Все населенные пункты в Курляндии и Эстляндии (теперь Латвия и Эстония) были названы по-немецки (правда, практически все города на этой территории были основаны немецкими переселенцами и носили немецкие названия с их основания). Все улицы в городах назывались немецкими именами. После включения этих областей по Ништадскому      миру 1721 г. «на вечные времена» в состав Российской империи города не переименовывались, но все улицы в этих городах стали иметь двойные названия: русские и прежние немецкие.

Шведские наименования получили все поселения в Финляндии.

После окончания Первой мировой войны в связи с распадом Австро-Венгерской, Германской и Российской империи Европа пережила эпидемию массовых переименований. Ставшие независимыми государствами Польша, Чехословакия, Хорватия, Словения осуществили массовое переименование населенных пунктов, или, возвращая исторические национальные названия, если они были − модифицируя прежние германские названия на свой национальный лад. Теперь на картах мира не найти Аустерлица, где было знаменитое сражение Наполеоновских войн, – теперь это чешский город Славков-у-Брна. Также теперь не найти города Брюнна, в котором открыл свои законы наследственности Грегор Мендель. Германоязычный Брюнн превратился в славянский Брно. Не найти исторические Карлсбад или Мариенбад, где отдыхали русские аристократы и писатели. Их заменили Карловы Вары и Мариенски Лэзни. Всего только в Чехии было переименовано более 311 населенных пунктов.

 

Таблица 1.