Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской

Вторая половина июля 19801

 

Дорогая Лидия Корнеевна!

Радуюсь Вашей премии и поздравляю Вас. Действительно ли много важных упущений во французском издании? У меня в этом смысле характер совсем не похож на Ваш: было бы дело сделано в целом, а детали — Бог с ними.

А вот здоровье Ваше очень огорчает. Операция глаза — скверная штука. У меня их было четыре.

И все же помогает.

Надо, наверное, начать ходить к Кацнельсону2. Хорошо он понимает в своем деле.

Хотел бы написать Вам что-нибудь веселое, но ничего отрадного не происходит. Я совсем, было, скис после юбилея. Но приехали приятные люди. А я ведь умею отвлекаться. Читаю (правда, медленно) разные книжки. Перечитал рассказы Замятина. «Серебряный голубь» Андрея Белого. Многое от него в нашей прозе пошло. Он как-то загнул линию Лескова и приспособил к XX веку. Пильняк и проза 20-х годов чуть не вся от него. И все же последней симпатии к Белому у меня нет. К тому же читаю «Гамаюн» — книгу В. Орлова о Блоке, где Белый довольно противный. «Гамаюн» читается хорошо и вообще нужна такая читабельная биография Блока. Я[кобсон] в своей работе о Блоке всех свалил в одну кучу3 — и приличного Орлова, и славную Минц, и неприличного Соловьева — за то, что, дескать, не все сказали. Но двое первых старались сказать правду. И за то им спасибо.

Мне три журнала заказывали статьи о Блоке (к юбилею). Но я отказался. Только ответил на короткую анкету. На большее пороху не хватает.

Написал небольшое предисловие к стихам М.С. для тартуской университетской газеты. Есть несколько новых стихов. Мне чем-то они не нравятся, оттого не посылаю.

Об «Избранном» моем ни слуху, ни духу.

А насчет телефона — Вы угадали! — я так и сказал Феликсу Кузнецову: — Вы лучше меня не приветствуйте, а телефон поставьте.

Может, и поставят в этом году.

Вот Вам краткий отчет о моих делах и занятиях.

А Шостаковича я тоже очень люблю, особенно симфонии (почти все: 1, 2, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 13, 14-ю), фортепьянные концерты, скрипичный (2-й) и многое другое. Но все же при слушании его музыки больше требуется усилий, чем для Моцарта или Бетховена.

Расписался я длинно, забыв, что надо беречь Ваши глаза.

От Гали Вам привет. А от меня — Люше.

Будьте здоровы.

Ваш Д.С.

«Приложил» Вас Кривицкий!

1 Пометка Л.К.: получено 26.7.80.

2 Лев Абрамович Кацнельсон, известный офтальмолог, профессор в институте им. Гельмгольца.

3 Работа А. Якобсона о Блоке «Конец трагедии» была опубликована сперва за границей (Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1973), и почти через 20 лет — в России (1992).

 

Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

Июля 1980

 

26/VII 80

Дорогой Давид Самойлович.

Спасибо за длинное письмо. Отвечаю не сразу только потому, что, по причинам летних отпусков, оно достигло меня с опозданием.

Не могу принять Ваших слов о моей премии. Сейчас постараюсь объяснить. Представьте себе, что в одном из московских альманахов Вы прочли, за Вашей подписью, такие стихи:

 

Двадцатые и роковые!

А также и передовые!

Рассвет в окошки бьет оконные

И перестуки перегонные.

Известия — и все смертельные!

Так что и радости постельные

Не радуют, хоть все мы юные

И даже очень многострунные.

……………..

Война гуляет по Италии…

Фашисты — гнусные ракалии!

 

Вы схватились бы за перо, чтобы заявить, ну, не знаю, куда! — в «Известия», в «Советскую Россию», в «Культуру и жизнь», что, хотя фашисты действительно гнусные ракалии и действительно Великая Отечественная Война совпала с Вашей юностью, но что это — не Ваши стихи и Вы требуете сурового наказания для тех, кто их сочинил и под Вашим именем напечатал. Но не успеваете Вы опустить свое письмо в почтовый ящик, как слышите по радио («Маяк»), что Д. Самойлов удостоен премии «Свобода» (впервые учрежденной) за стихотворение «Двадцатые и роковые», после того, как в столичных советских газетах и журналах на это стихотворение появилось 18 восторженных рецензий, высоко оценивших Ваш патриотизм и поэтическое мастерство.

Что бы стали Вы делать? Послали бы свое письмо — тем самым, оскорбив 18 знаменитых литераторов + трех знаменитейших членов жюри? Разорвали бы его? Запили бы? Заболели?

Я — разорвала свое письмо и заболела. Выздоровею тогда, когда моя книга выйдет по-русски в неизувеченном виде. Я истратила на нее в общей сложности 17 лет (правда, отрываясь для других книг). Я не заинтересована ни в славе, ни в деньгах, а только в том, чтобы она явилась перед читателем в том виде, в каком я ее из последних сил и последних глаз написала.

Ваша фраза: «У меня в этом отношении характер совсем не похож на Ваш: было бы дело сделано в целом, а детали — Бог с ними», — мне непонятна.

Видите ли, Давид Самойлович, так можно рассуждать о чем угодно, только не об искусстве. Конечно, и в искусстве существуют «мелочи» и можно ими пренебрегать. У А.А. было написано: «Столицей распятой Иду я домой»; она заменила (временно!) «За новой утратой Иду я домой». Но вообще, «было бы дело сделано в целом, а остальное — Бог с ним» — формула для меня загадочная. «В целом» собор построен, но одна колонна не там, и купол слегка набекрень… Я не выношу чужих рук в своем тексте — хотя очень внимательно выслушиваю чужие замечания и стараюсь исполнить. Но кто смеет врываться сапогами в мой дневник — то есть в мою жизнь?.. Я имела наглость употребить слово «искусство». Да, осмеливаюсь думать, что «Записки», хотя это всего лишь дневник, — отчасти также и искусство. (Иначе — что бы я делала с ними 17 лет?) И я предпочитаю небытие — базарному, приспособленному для рынка, изданию.

 

А премия-то мне, собственно, зачем? Деньги? Я их все равно не получу, п[отому] ч[то] дубленками не торгую.

 

Андрея Белого я не перечитывала лет 20, и не тянет… Я его никогда не любила. Вы правы: от него пошла проза 20-х гг., Пильняк и др.; всё так; но я ведь читатель, а не исследователь, я и Пильняка не люблю, пусть каждый идет от кого хочет, мне не легче. Удивляюсь Вам, что Вы в силах читать «Гамаюн» — мне кажется, это такое нестерпимое опошление Блока и такое наглое со стороны Орлова обворовывание других авторов — напр., К. Чуковского, чью «Книгу об Александре Блоке» я люблю. Действительно, Орлов читабелен — но не для меня. Я очень жду двух томов «Лит[ературного] Насл[едства]» — блоковских, — они скоро выйдут (в частности там будет Люшина работа «Письма Блока к Чуковскому»). В «Лит. Насл.» будет, конечно, много дубового, много наукообразной мертвечины, но будет и подлинное… Поговаривают и о грядущем ахматовском томе. За него надо бы хвататься скорее, пока не вымерли все ее сверстники.

Кстати о сверстниках: в Переделкине, у Пастернаков, гостит мною любимая дама, Н[адежда] Я[ковлевна] М[андельштам]. Но т. к. я не выхожу из дома, то невстреча нам обеспечена.

Очень рада, что Вы, именно Вы, написали о М.С. Пожалуйста, пришлите… И она была бы рада прочесть Вашу статью о ней.

Перечитываю Фета. Перечтите-ка, например, «Не нужно, не нужно мне проблесков счастья», «Ель рукавом мне тропинку завесила», «Я болен, Офелия, милый мой друг», «Измучен жизнью, коварством надежды», «Снова птицы летят издалека» — и еще многое, многое. Какую надо смелость, чтоб написать:

 

…каким сиротливым,

Томительно сладким, безумно счастливым

Я горем в душе опьянен

или

Смолкает зарей отрезвленная птица…

 

После Фета противно поминать о Кривицком, но я очень польщена: ведь это подлец редкостный, подлец с головы до ног, от природы — а не применительно к обстоятельствам… Что же касается его любви к Пастернаку, то она запечатлена мною выразительно и документально — думаю, он это знает и потому и поспешил разразиться своими комплиментами мне1.

 

Ты и живых клеймишь людей,

Да и покойников порочишь2.

 

Что касается Симонова, то он, вопреки Кривицкому, действительно пытался покровительствовать Пастернаку. Но Кривицкий быстро это прекратил.

Будьте здоровы. Пишите! Когда Вы приедете в Москву? Когда, наконец, явится Ваше «Избранное» и книга М.С.? Как хорошо, что Вы умеете отвлекаться — я нисколько; напротив, чтобы вырваться из хандры, мне нужно на ней сосредоточиться.

Привет Гале!

ЛЧ

1 Лидии Корнеевне было известно, что Кривицкий успел прочесть в рукописи 2-й том ее «Записок об Анне Ахматовой», где рассказано, как он препятствовал печатанию стихов Пастернака в «Новом мире» (см.: Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 2. М.: Согласие, 1997, с. 406–408). Впервые Т. 2 «Записок» был напечатан в 1980 году в парижском издательстве «ИМКА-Пресс».

2 Неточная цитата из эпиграммы П.А. Вяземского на Ф.В. Булгарина и его биографию А. Грибоедова. У Вяземского «Ты и живых бранишь людей…».