Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской. Конец июля 1979"

Конец июля 1979"

 

Дорогая Лидия Корнеевна!

Очень прошу Вас не отвечать на мои письма, пока «кровоснабжение правой половины», т. е. то, что в мире называют «энергетический кризис», не восстановится. Прошу только в двух словах писать мне о Вашем здоровье. Отдыхайте, ради бога, и «пусть Вас не волнует этих глупостей», как говорил Беня Крик.

Ваши слова о «Свободном стихе» для меня очень важны. Вы знаете, в чем мы с Вами схожи? В каждом из нас есть шампур. Только в Вас — штык острый и сияющий, а во мне шампур, на который нанизано мясо разного качества. И я его, по гаргантюэлевскому устройству, съедаю, и не без удовольствия. Зато мне совершенно чуждо покаяние. Формула — «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься» — не моя. Я не считаю, что покаяние есть способ спасения. Я за грехи готов отвечать. А каяться не желаю.

Покаяние, как способ спасения, глубоко противно мне в Р[ае]. (И [в] ее работе о Хемингуэе.) Вы спрашиваете, сообщил ли я ей свое мнение. Сообщил, в довольно резкой форме, после кислого комплимента, что вообще это интересно. А покаяние глубоко претит моему литературному вкусу.

Л[ев] — человек несколько иного ряда. Он тоже съедатель разных шашлыков, но ест с таким завидным удовольствием и так жаждет новых, что вызывает порой восхищение. А покаяние его — просто литературный прием.

Два стихотворения памяти М[арии] С[ергеевны] (второе и третье) я, возможно, напечатаю в «Новом мире». Ариша1 дала на это согласие. Напишу я и предисловие к переводам М.С. для «Иностранной литературы». Стихи мои о М.С. ни на что не претендуют. Это мое ощущение ее смерти (2-е и 3-е). Написал я еще одно. Вместо первого.

О Толе. Писатель ли он? Конечно, писатель. Но из тех, что прекрасно пишут о литературе. А другого я не знаю.

Дорогая Лидия Корнеевна, ради бога, будьте здоровы. Я очень люблю Вас. Это, кажется, мое последнее признание в любви.

Никогда не сердитесь на меня и не огорчайтесь, если я пишу не то.

Купил Вам пластинку модернистской музыки (Шенберг).

Будьте здоровы.

Ваш Д.

1 А.П. Головачева— дочь М.С. Петровых.

 

Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову

Августа 1979

 

Дорогой Давид Самойлович. Уже давно написала Вам в уме множество ответов на Ваше письмо от… но датой Вы писем не удостаиваете. Ну, в общем, на Ваше письмо о шампуре. Здоровье мое получше, но худо.

Моя радость — музыка. Спасибо за обещанную модерную пластинку. Но я и Моцарта уже научилась слушать и любить. Вот с Бахом труднее.

О шампуре. Между мною и Вами — увы! — сходства нет, и не по причине разного к[акого]-н[ибудь] отношения к разным периодам истории, а гораздо глубже, и, я сказала бы, «физиологичнее». Я — от природы, от рождения не люблю того, что условно называется «жизнь». Не та или другая; не то или другое десятилетие, или тот или иной возраст — а вообще. У меня к ней аппетита нету — и не было ни в 7, ни в 17, ни в 27 и т. д. Объясняется это, наверное, чем-нибудь очень простым — пороком сердца с детства, базедовой с 8 лет, tbc с юности, а потом нарастающей слепотой и т. д. Бессонницей. Гаргантюаизма ни грана. Маяковский, жалуясь, писал:

 

В детстве может на самом дне

Сносных найду 10 дней.

Нет, я 10 сносных не найду. Мне ближе фраза Достоевского (кот[орого] я не очень люблю): «Целая минута блаженства — да разве этого мало хотя бы и на всю жизнь человеческую». Да, вот минуты счастья за 72 года — они набрались. Ими жива.

Покаяние я признаю, но не как профессию и не как литер[атурный] прием — а как момент душевной жизни, краткий и пронзительный. Когда же начинают нянчиться со своим покаянием — тоже не люблю. Елей, ханжество.

Л[ьва] я разлюбила в тот день, когда поняла, что к нему применима Ваша строка: «Но в толчее и на торгу»1. Я не выношу ни толчеи, ни торга, они для меня и добротой не искупаются.

О Толе. (Опять о Толе! И так будет всегда: он неотступен в своем отсутствующем присутствии): когда я утверждаю, что он писатель, я не имею в виду: беллетрист и поэт. Я этим словом утверждаю: ему критикой было заниматься, созданием литературы о литературе, а не «наукой», не «литературоведением». Не диссертацию о Пастернаке писать, а эссе. Не для структурализма он был создан, а — Вы написали, для чего.

 

Он создан был, чтоб воздавать…

(что, по-моему, не исключает и то, что Вы отрицаете в первой строке, но тут уж другая тема).

В Переделкине меня навестил — зашел от соседей — Бёлль2. Милый он человек. Он очень переменился за 4 года: у него тяжелый диабет. Он пришел, когда в доме у меня не было ничего, кроме каши, супа и кефира: т. е. тех ед, кот[орые] мне дают с собою из города. Но, к счастью, он только что пообедал. Мы просто посидели на лавочке возле дома. Фотографов и прочего неприличия, состоявшегося за день до этого «в толчее и на торгу» — к счастью и гордости моей, разумеется, не было.

В нем есть лучащаяся сосредоточенность, чем-то родственная А[ндрею] Д[митриевичу].

Ну вот, теперь я устала.

Привет Гале. Надеюсь, все у вас здоровы. Пишите мне.

Л.Ч.

9/VIII 79

1 Строка из нового варианта «Прощания» — см.: Д. Самойлов. Снегопад. М., 1990, с. 175.

2 Генрих Бёлль (1917–1985), немецкий писатель.