Часть II. Псков XIV–XV вв. в сравнительной перспективе

Глава 3. Псков и различные формы городского синойкизма

Псков и Новгород

Псковские источники позволяют увидеть эволюцию псковских органов управления на протяжении XIV–XV вв. (см. гГлавы 1–2). Если в этот период Псков вошел небольшой крепостью, ограниченной пределами кремля и Довмонтова города, то к началу XVI в. его население и территория увеличились кратно. В этом, вероятно, и стоит искать причины тех изменений, которые произошли с псковскими институтами власти.

Заимствование новгородской вечевой терминологии шло вместе с изменением всей символики Пскова в сторону ее усложнения. По всей видимости, это следствие процессов формирования государства, о котором свидетельствует и создание в этот период писаного права, и ритуализация вступления в должность различных городских магистратов. Одновременно в псковском обществе протекали сложные процессы социальной дифференциации, в результате которых однородное на начало XIV в. общество превратилось к концу XV столетия в сложную систему различных социальных групп. Первыми из общей массы населения выделяются купцы, затем посадники, затем бояре. По мере осмысления социальной дифференциации различные группы начали включаться в «формулы власти» — стандартизированные нарративные конструкции, описывающие структуру псковского общества. Такие формулы встречаются равно, как в нарративных, так и в документальных источниках. Процесс социальной дифференциации достиг своего апогея после постройки стены 1465 г., когда количество псковичей многократно возросло. Это привело к росту социальной напряженности между «старыми» и «новыми» псковичами, что вылилось в открытый конфликт в 1483–1486 гг., известный как «брань о смердах».

В начале Ччасти I был поставлен вопрос о правомерности перенесения новгородских реалий на псковскую почву. Теперь важно выяснить, насколько самобытным было псковское социально-политическое устройство, насколько оно схоже с новгородским.

Прежде всего, Псков и Новгород объединяет «вечевой» характер города. Разумеется, о том, что такое новгородское вече, каким был его состав, происхождение и функции в историографии спорили немало (см. чЧасть I, Гглава 1, § 1.2.). Однако, эти споры, скорее, можно назвать спорами о древнерусском вече в более широком смысле или о феномене веча в Новгороде и Пскове в послемонгольский период, в частности. Выше в соответствующем разделе Гглавы I1 (§ 1.2.) уже рассматривались основные концепции «вечевой» историографии, поэтому здесь ограничимся кратким их упоминанием.

Первая — общинно-вечевая теория, выдвинутая историками XIX в. и сейчас поддерживаемая И. Я. Фрояновым и историками его школы. Согласно этой концепции, которую еще можно назвать «полисной», в вече могли принимать участие все взрослое мужское население не только Новгорода, но и всей новгородской земли, а само вече, таким образом, можно считать неким подобием народного собрания античного полиса.[621] Об уязвимости аргументов сторонников этой концепции уже говорилось выше, кроме того, чрезвычайно убедительный разбор недостатков этой теории был сделан в последней монографии П. В. Лукина.[622]

Вторая концепция — «аристократическое» вече, получившее самое полное развитие в работах В. Л. Янина и его школы. Здесь, напротив, вече предстает очень узким по составу коллективным органом, доступа к которому оказываются лишены не только жители Новгородской земли, но даже рядовые новгородцы, а вече фактически оказывается совещанием представителей боярских семей. «Черные люди» на вече если и допускаются, то их присутствие ничего фактически не решает — они скорее статисты. В подсчетах количества возможных участников веча В. Л. Янин исходил из предположения, что новгородцы на вече сидели, а, следовательно, заключает исследователь, на площади перед св. Софией их вряд ли могло поместиться больше нескольких сотен.[623] Здесь также необходимо признать заслугу П. В. Лукина в деконструировании этого аргумента на основе анализа ганзейских источников и употреблений глагола «сести» в древнерусском языке.

Наконец, третья, концепция наиболее полно представлена в последнее время в трудах П. В. Лукина. Согласно ей, вече — собрание всех новгородцев, разного социального статуса, составлявших вместе единый «политический народ» — своебразный коллективный сюзерен всей Новгородской земли. Сам характер псковского и новгородского материала, кроме того, в данном случае схож. И там, и там мы видим «весь Псков» и «весь Новгород», или псковичей и новгородцев, принимающих решения на вече. Причем они очевидно противопоставлены «волощанам» и «пригорожанам», а в псковском случае еще и «посажанам», т. е. всем, кто не жил внутри кольца городских стен. В Пскове, в отличие от Новгорода, не было вплоть до второй половины XV в. выраженной социальной дифференциации населения. То есть, если применительно к Новгороду еще можно было бы предположить, что вече было неи чем иным, как совещанием узкого круга городских элит, то в Пскове в период, когда вече уже несомненно существовало, т. е. в XIV–начал — начале XV вв., элита еще попросту находилась максимум в стадии формирования, а «весь Псков» или «мужи псковичи» выглядят социально монолитными.

Тем не менее, вслед за Ю. Гранбергом, и вопреки мнению П. В. Лукина, нам не кажется оправданным представление о том, что именно вече воспринималось современниками как носитель власти, как в Новгороде, так и в Пскове. Им выступал «весь Псков» или «весь Новгород», а вече было скорее обстоятельством принятия решений, своеобразной отсылкой к легитимности политических собраний. П. В. Лукин полагает, что вечевой суд в Новгороде как таковой не существовал, а имела место легитимная расправа на вече, реликт архаичного «потока и разграбления» эпохи Русской Правды. На псковском же материале, напротив, суд на вече, пусть и несколько ограниченный ПСГ, был именно судом со всеми присущими ему атрибутами процесса. Это противоречие уже, отчасти, разбиралось выше в соответствующем разделе Гглавы 1, но дополнительные аргументы в пользу нашей позиции будут приведены далее в Гглаве 4 с привлечением сравнительного материала.

Таким образом, кажется, что и для Новгорода, и для Пскова был одинаково характерен условный «вечевой» строй, что, несомненно, их сближает, однако есть существенные различия в нюансах. Во-первых, по чисто топографическим причинам Новгород не был един, а «политические» новгородцы были разъединены Волховом. Этот топографический дуализм хорошо прослеживается и в источниках, где мы неоднократно наблюдаем противостояние Софийской и Торговой стороны. Даже вече в Новгороде могло собираться и на Ярославовом дворище (Торговая сторона) и на площади перед св. Софией (Софийская сторона). Ничего подобного в Пскове не было, «весь Псков» предстает перед нами монолитным целым, а псковское вече нам известно только на Персях перед св. Троицей. Однако, такая своеобразная многосоставность «всего Новгорода» в сравнении со «всем Псковом» не объясняется только топографическими причинами. Кончанско-уличанское деление Новгорода, при всей сложности вопроса о времени возникновения отдельных концов и улиц, не имело аналогии в Пскове. Там концы пусть и фиксируются, но довольно поздно — в последние десятилетия псковской самостоятельности, и возникают они, как мы предположили, развивая идею А. Е. Мусина, вследствие необходимости административно упорядочить сильно увеличившееся население города. То есть, если в Новгороде концы — естественно сложившиеся на раннем этапе развития части города, то в Пскове они результат вторичного административного деления. Соответственно, в Новгороде нам известны отдельные кончанские веча, в то время как в Пскове с его изначальной приходской и сотенной структурой такого не было. Одним словом, политический народ Новгорода — «весь Новгород» был разделен на концы, которые, конечно, сходились на общее вече, но могли принимать участи и обособленно, т. е. были в некотором смысле «городом в городе». В Пскове же на всем протяжении эпохи самостоятельности политический народ был един, что хорошо видно и в том, что даже конфликты на вече возникают здесь только во второй половине XV в., в то время как Новгороду они известны с XIII в.

Вообще то, что Новгород, в отличие от Пскова, был разделен не только на сотни, но и на концы и улицы, т. е. его условно административное деление было двойственным: сотенное и кончанско-уличанское, — это, конечно, результат особенностей его социального-экономического развития, для Пскова нехарактерного. Еще В. Л. Янин предположил, что кончанско-уличанское деление Новгорода связано с господством крупных боярских патронимий.[624] В Пскове же даже в последние годы самостоятельности крупное боярское землевладение отсутствует (см. Ччасть I, гГлава 1, § 1.1.; г Глава 2, § 2.1–2.3), а социальная дифференциация псковского населения не достигла такого уровня как в Новгороде: по крайне мере, археологически в Пскове не прослеживаются крупные усадьбы, подобные новгородским.[625] Влияние на это, среди прочего, не могло не оказать количество земель вообще, бывших в распоряжении псковичей и новгородцев. Очевидно, что размеры Новгородской земли во много раз превосходили размеры Псковской. И с учетом относительной сопоставимости размера населения самих городов во второй половине XV в. на душу условного «псковича» получалось гораздо меньше пахотной земли, чем на душу «новгородца».

Вместе с тем, необходимо признать, что на вторую половину XV в., по крайней мере, в Пскове уже сформировалась своя землевладельческая элита, пусть средний размер владений и был сравнительно невелик. Как было показано в Ччасти I, ее появление отразилось в усложнении терминологии, происходившем синхронно в разных типах независимых друг от друга источников. Кроме того, конечно, статьи ПСГ, регулирующие споры о земле ( № 9 — (11)–13 ), отношения господина с изорником, огородником и кочетником (№ 42–44, 51, 63), являются прямым свидетельством развитости или, по крайней мере, развития земельных отношений в Пскове XV в.

При этом нельзя счесть Псков просто лишь менее богатым и, соответственно, менее развитым в социальном отношении вариантом Новгорода. Их развитие протекало асинхронно, как заметил еще Ю. Г. Алексеев в своей статье «Черные люди Великого Новгорода и Пскова»,[626] построенной на сравнении развития формуляра новгородских и псковских актов. В первой части настоящего исследования его наблюдение было продолжено на базе сравнения не только актов, но и летописного материала. Мы пришли к выводу, что на начало XIV в. псковская община была относительно однородной по своему составу, а те процессы социальной дифференциации, которые протекали в Новгороде как минимум с XIII в., начались в Пскове только в XIV–XV вв. У нас сохранилсяась еще не использованный аргумент, который поможет проиллюстрировать этот тезис на основе сравнения двух юридических памятников: Псковской и Новгородской Судных грамот.

Новгородская Судная грамота (далее — НСГ) сохранилась дошла до нас лишь в виде небольшого, даже по сравнению с ПСГ, отрывка, время создания которого также дискуссионно. Оба эти памятника отражают долгий процесс складывания правовых норм. Однако в окончательном виде они были кодифицированы, очевидно, уже в XV в., и, вероятно, мы имеем дело с примерно синхронными московскими редакциями ПСГ и НСГ.

Рассмотрим в сравнении две статьи:

 

ПСГ	НСГ
Статья 3. А которому посаднику сести на посадниство, ино тому посаднику крест целовати на том, что ему судить право по крестному целованию, а городскими кунами не корыстоваться, а судом не мстится ни на когож, а судом не отчитись, а правого не погубити, а виноватого не жаловати, а без исправы человека не погубитини на суду на вече.[627]	Статья 1. Нареченному на архиепископство Великого Новгорода и Пскова священному иноку Феофилу судити суд свой, суд святительский по святых отец правилу, по манакануну; а судити всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека.[628]

 

На первый взгляд статьи ничто не объединяет. В ПСГ речь, по-видимому, идет о клятве посадника, даваемой им при вступлении в должность, в НСГ — о суде архиепископа. Есть только одна общая деталь: обе статьи содержат требование осуществлять справедливый суд. При этом обращают на себя внимание различия: НСГ уточняет, что судить нужно справедливо всех — и «боярина», и «житьего», и «молодчего», в то время как ПСГ не знает такой социальной стратификации, ограничиваясь упоминанием просто «человека». Это можно было бы объяснить случайностью или различным характером статей, если бы не прослеживаемая дальше закономерность.

Так, в заглавиях ПСГ и НСГ сказано:

 

ПСГ	НСГ
Ся грамота выписана из великого князя Александровы грамоты и из княж Костянтиновы грамоты и изо всех приписков псковъских пошлин по благословению отец своих попов всех 5 съборов, и священноиноков, и дияконов, и священников и всего Божиа священьства всем Псковом на вечи, в лето 6905-е.[629]	Се покончаша посадникы Ноугородские и тысяцкие ноугородскые, и бояре, и житьи люди, и купци, и черные люди, все пять концов, весь государь Великий Новгород на вече на Ярославле дворе.[630]

 

Мы наблюдаем то же самое явление: там, где НСГ упоминает различные категории населения, ПСГ их не приводит. В очень кратком сохранившемся тексте НСГ «бояре» и «житьи» упоминаются по восемь раз (в преамбуле, в статьях №№ 1, 6, 17, 18, 26, 36, 38),[631] «черный» — один раз — в преамбуле, «молодчий» — два (в статьях №№ 1, 6), ПСГ ни одного из этих понятий не знает вообще. Отсутствие в ПСГ этих терминов вряд ли случайно. В псковских источниках они есть, но появляются не ранее второй половины XV в. (см. гГлава II2).

Заметим, что, наблюдаемая при сравнении ПСГ и НСГ картина, полностью соответствует выдвинутому Ю. Г. Алексеевым тезису о том, что Псков и Новгород развивались асинхронно.[632] Различия ПСГ и НСГ не ограничиваются терминами, относящимися к социальной стратификации. Так, в НСГ несколько раз упоминаются «концы» и «улицы», причем в контексте, не оставляющем сомнений в том, что речь идет о реальном административном делении. Намного более пространный, по сравнению с НСГ, текст ПСГ этих понятий не знает.

Различия в социальной структуре и в динамике ее развития не могли не отразиться на собственно политических системах городов. В Пскове, по-видимому, гораздо позднее, чем в Новгороде, возникли механизмы смены посадников: первые известные нам псковские посадники правили пожизненно. Со временем посадничество в Пскове трансформировалось в патрициат закрытого типа, подобный новгородскому боярству, а из среды этого патрициата уже стали выбираться «степенные посадники», бывшие уже сменяемым городским магистратом. В Новгороде же боярство существовало до появления института посадничества и собственно его и породило. Таким образом, такого переноса значения с должности на представителя элитыпринадлежность к элите, как в Пскове, в Новгороде не произошло. В последнем посадники, несмотря на постепенное увеличение их количества, оставались именно магистратами.

Новгородская политическая система, вообще, была гораздо более сложной, чем псковская. Так, обращает на себя внимание то, что в Пскове не сложился институт тысяцких, который в Новгороде развивался параллельно с институтом посадничества, причем схожим образом: увеличение количества тысяцких, а затем появление особых степенных тысяцких. Представляется, что у этого различия есть несколько причин. Во-первых, псковское население не составляло, по-видимому, изначально тысячу, а было в начале XII вв. одной из «городских» сотен Новгородской земли. Затем количество сотен увеличивалось, но к появлению тысяцкого это так и не привело. Кроме того, во-вторых, тысяцкий и посадник в Новгороде — отражение на политическом уровне двух систем организации новгородцев: сотенной и кончанско-уличанской. В Пскове, как уже говорилось, такого дуализма не было, поэтому рядом с фигурой посадника здесь нет равновеликого ему тысяцкого. Посадник в Пскове уже представитель всего населения, разделенного только на сотни. Да, рядом с ним появляются сотские, однако, не следует, думается, видеть в них некоего «коллективного тысяцкого». Псковские сотские, в отличие от новгородского тысяцкого, стоят в иерархии ниже посадника. Первые сотские, как мы предположили выше (Гглава 2II, § 2.3.), были, вероятно, тем институтом, из которого вышла первая псковская «посадничья» элита. Это объясняет то, почему со второй половины XIV в. почти на столетие исчезает из псковских источников упоминание о сотских: увеличивающийся количественно институт посадничества вобрал в себя сотских. Во второй половине же XV в., когда после постройки стены 1465 г. количество «мужей- псковичей» резко увеличилась, возникла необходимость разделить их на новые сотни, во главе которых встали новые сотские, которые уже не были связаны со старой элитой, что объясняет их очевидно подчиненное степенному посаднику положение.

Кроме того, важное отличие связано с фигурой князя. В Пскове со временем появляются князья-наместники, которые, с одной стороны, инкорпорируются в псковскую политическую структуру, с другой, будучи ставленниками великого князя, проводят удобную Москве политику. В Новгороде отношения с княжеской властью складывались по-другому. В XIV–XV вв. новгородским князем был сам великий князь, который, очевидно, прямого влияния на внутреннюю новгородскую политику не имел, будучи скорее не частью новгородской политической системы, а ее контрагентом. Да, и в том и в другом случае —, и это объединяет Новгород и Псков —, власть князя была ограничена, но обращают на себя внимания способы ее ограничения: князя и новгородцев связывал письменный договор, доокончание, в то время как в Пскове князь приносил псковичам клятву устно при посажении его на псковский стол. Это различие хорошо объясняется с учетом вышеуказанной разницы в характере княжеской власти в Новгороде и Пскове. В первом случае князь по большей части физически в городе отсутствовал, отсюда и письменная форма договора — недаром в ряде случаев до нас дошли парные грамоты,[633] в Пскове же князь непосредственно присутствовал, поэтому понятно, почему он устно приносил клятву: тем самым он как бы скреплял себя и псковичей в единую общину.

Наконец, нельзя не отметить ту особую роль, которую играл в Новгороде архиепископ, фигура, которой в Пскове просто не было. Помимо чисто политической роли, которую играл новгородский архиепископ, нельзя не отметитьважно и  символическое значение его кафедры, второй по значимости после митрополичьей. Псковичи, подчиненные новгородскому архиепископу в делах церкви, стремились к автокефалии, однако, так свою кафедру до конца периода самостоятельности и не получили. В периодически возникавших конфликтах с архиепископом, а также в других своих политических действиях псковичи пытались опереться на собственно псковский клир, взятый купно. Так, благословение всех «святых отцов» содержит преамбула ПСГ,[634] однако, вряд ли можно считать, что совокупность псковского духовенства могла стать полноценной заменой кафедре, тем более что, мы видим в ряде случаев, что интересы клира шли вразрез с интересами мирян.[635]

Нужно сказать, что социально-политические системы Новгорода и Пскова были весьма различны. Это, несомненно, не позволяет механически переносить новгородские реалии на псковскую почву и наоборот. Но зададимся вопросом, могут ли рассмотренные выше различия в политической и общественной структурах могут быть основанием для отнесения Новгорода и Пскова к двум совершенно разным типам городского устройства?различия? Думается, что нет. Определяющим все же следует признать «вечевой» характер обоих городов. В обоих случаях «вечники», т. е. горожане, жившие в пределах городских стен, составляли «политический народ», управлявший всей землей, население которой политических прав было лишено. Они утверждали в должности магистратов, приглашали и изгоняли князей. Это, а так же, разумеется, и то, что Новгород и Псков существовали в рамках единой культурно-политической общности, позволяет говорить о некой общей модели вечевого города, разными вариантами развития которой были Новгород и Псков. Необходимо понять, была ли эта модель уникальна, специфична только для Северо-Запада Руси в определенный исторический период, или же ее возможно сопоставить, а то и включить в другие известные историографические модели премодерного города.