Схема выхода самолета Е. Францева на рубеж атаки, маневрирование и торпедный удар по подводной лодке.

Гвардии лейтенант Е. Францев после награждения вторым орденом Красного Знамени.

 

 

Как молоды мы были

Архивные документы раскрывают март 44 года как самый напряженный в боевой жизни Евгения Францева. Приводим некоторые записи из “Журнала боевых действий полка”.

4 марта. Приказ: вылететь на “свободную охоту”. В результате - потоплена подводная лодка неприятеля.

5 марта. приказ: вылетать на “свободную охоту”. Каким образом он был выполнен - неизвестно.

6 марта. 10 часов 14 минут. Взлет самолета № 26 в крейсерский полет на “свободную охоту”. Экипаж - Францев, Галкин, Антипичев. Вернулись из-за плохой погоды. Туман.

8 марта. В этот день Евгению исполнилось 22 года. И в этот день он в паре с капитаном Гусевым повел самолет в район, где воздушная разведка обнаружила немецкий караван. Летчики вышли на него в 19.20 вечера: плотной колонной по водной глади двигалось 12 кораблей. В середине три больших транспортных судна, по бокам семь сторожевых и миноносец, впереди тральщик.

Увидев караван, летчики быстро сориентировались, благодаря низкой облачности и снежным зарядам скрытно подлетели поближе и, выбрав самые выгодные для атаки направления, уже через 6 минут стремительно спикировали на головной транспорт, водоизмещением 8 тысяч тонн. На судах не успели опомниться, как торпедоносцы были уже в полукилометре от цели, одновременно выстрелили торпедами и моментально унеслись в стороны. Затем пролетели над караваном еще раз. Стрельба с кораблей не причинила им вреда. И, как записано в донесении Гусева и Францева: “Экипажи наблюдали после атаки взрыв транспорта. При повторном заходе для просмотра результата атаки видели большой пожар: пламя огня с густым дымом. Противодействие с кораблей: сильный зенитный огонь и стрельба из пушек. У нас повреждений нет.”

13 марта. Время 11.20. Доклад мл. лейтенанта Францева после утреннего полета: дошли до острова Инге. Кораблей противника не видели. Но обнаружили подводную лодку. При нашем приближении поспешно погрузилась.

14 марта. Из доклада командира экипажа самолета № 26 Францева: в пяти километрах северо-восточнее мыса Кельнер атаковали транспорт, водоизмещением 1500 тонн...

Вот что рассказал об этом полете впоследствии (21 апреля 1995 года) Павел Андреевич Галкин. “Залетели мы в коммуникации гитлеровцев не с моря, а с суши. Миновали полуостров Варангер и Нордкап и когда проходили над береговой батареей зенитчиков, то те никак не ожидали советского самолета с юга. Мы пронеслись на высоте 40-50 метров, зенитчики спохватились, начали пальбу из крупнокалиберных пулеметов, но наш самолет уже был недосягаем.

Батарея располагалась на высоком скалистом берегу, и когда мы, оставив ее позади, вылетели в море, то оказались на высоте метров 400. И тут же увидели плывущие впереди, километрах в двух, большой транспортный корабль и два охранных судна: один - тральщик, другой поменьше, сторожевой.

Раздумывать было нечего, и я сразу крикнул Францеву:

- Командир! Быстро снижаемся на боевой курс! Атакуем транспорт!

И сам начал прицеливаться. Евгений стремительно повел самолет к цели, и через несколько секунд мы были от воды уже метрах в пятидесяти, а от кораблей - в полукилометре. Сбросили торпеду, и тут же автоматически сработал фотоаппарат. Наш самолет пронесся над судами под огнем корабельных пушек и береговых зениток, счастливо избежав их “гостинцев”. Находившийся в кабине Антипичев, которому хорошо видно, что делается позади, воскликнул:

- Корабль взорвался! Женя, давай развернемся и сфотографируем что от него осталось.

Ушли из зоны огня. Развернулись и видим издали: транспортное судно окутано большим белым облаком. Вид красивый. Неужели такой мощный взрыв? Подлетаем ближе и что же: облако рассеивается, вырисовываются мачты, затем весь корабль. Вот тебе на! Корабль-то на плаву. Удержался. Так что фотографировать нечего.

Охранные суда обрушили на нас шквал огня. Добивать корабль было нечем, и мы полетели домой. Доложили подробно обо всем. Рассказывали и сами недоумевали - как это транспорт остался цел. Взрыв-то был!

Послали разведсамолет. Вернувшись, летчик рассказал, что корабль сильно поврежден, буксир тащит его в порт. Но результат атаки нам все-таки не засчитали, хотя вражеское судно из строя мы вывели. Возможно, навсегда.”

24 марта. Лейтенанту Францеву вылететь в крейсерский полет на поиск и торпедирование кораблей противника. Дойти до о. Инге. ПЛ по маршруту не трогать. Осмотреть место (Ш 70о51’, Д 29o34’). При обнаруживании ПЛ донести по радио.

Вот такая диспозиция!

Ход этого полета в документах не отражен.

Экипаж неразлучных друзей

Зима в Заполярье долгая. В марте еще вовсю гуляют вьюги и обрушиваются снегопады. В конце месяца три дня не прекращалась пурга. Ветер взвихривал снег и валил с ног. Кочующие сугробы то вырастали у землянок и капониров, то исчезали, перекинутые ветром дальше.

Но у пилотов время зря не пропадало. Францев и Галкин нередко бывали вместе, читали, изучали английский язык. Впрочем, свободное время они большей частью этому и посвящали.

“Неразлучные друзья, - говорили про них в дивизии. - Всегда вместе - на аэродроме, в воздухе, в часы отдыха в Доме флота.” У обоих непрекращающаяся тяга к знаниям, постоянная жажда поиска нового, необычного, неожиданного для неприятеля в тактических действиях торпедоносцев.

Галкин, как штурман, дотошно изучал географию побережья Баренцева моря. Под крыльями своего самолета он знал очертания всех фиордов. Возвращаясь из полета, сверял увиденное с картами, анализировал возможности новых маршрутов, искал оригинальные, эффективные ходы. Нередко он обращался за советом к Евгению, и оба увлеченно обсуждали возникший новый вариант крейсерского рейса. Они даже внешне походили друг на друга: оба круглолицые, узкоглазые, с озорными взглядами, задорные в любом деле. Энтузиазм одного заражал не меньшей целеустремленностью и другого.

Галкин чуть-чуть завидовал Францеву в том, что тот - член партии, а Павел еще не состоит в рядах этой гвардии. И понять его не трудно. Молодой офицер, как многие его сверстники, всем сердцем стремился на передний край борьбы и деятельности, как на войне, так и в труде, и, конечно же, вступление в партию коммунистов было для него не только почетно, но, главное, ответственно. У него будто вырастали крылья.

И однажды перед полетом (это было уже в начале апреля) Галкин обратился к парторгу полка Гнетову.

- Я буду коммунистом. Вернусь из полета - подам заявление о вступлении в партию. Рекомендации дают мой командир Францев и комсомольская организация.

Полет в этот день принес экипажу большую победу - пустили ко дну транспорт водоизмещением 8000 тонн.

Галкина приняли в партию. Как и Францев, он стал коммунистом. Это было в духе того времени, было необходимо в те грозные дни, когда вступление в партию для рядовых советских людей, большинство из которых искренне верили в светлые идеалы коммунистического будущего, означало новый важный этап в их жизни, налагавший большие требования и необходимость быть во всем выше обычного человека.

И Галкин действительно определенно изменился.

- Тот, кто не знал близко Павла, - вспоминал лейтенант Лебедев, - может, и не заметил этого. Но от нас, его близких товарищей, не укрылось, что он стал серьезнее, вдумчивее.

- Павел как бы окрылился, - рассказывал Антипичев. - Однажды захожу в землянку, он читает книгу о Зое Космодемьянской. И говорит мне: в дневнике Зои записаны замечательные чеховские слова о том, что в человеке должно быть все прекрасно. Лицо, одежда, душа, мысли. Именно таким быть и должен стремиться коммунист.

Искренне, с душой, Галкин принял партийное поручение - помогать молодому пополнению осваивать боевой опыт старших, воспитывать дух патриотизма, разжигать отвагу. И, надо сказать, выполнял это умело и вдохновенно. Его беседы и рассказы на собраниях проходили интересно, непринужденно. Без сомнения, в Галкине проявились способности вести разговор от всей души и убедительно доказывать. Однажды на комсомольском собрании он создал атмосферу такого откровенного и горячего обсуждения, что оно превратилось в митинг-исповедь и мало кто из присутствующих остался равнодушным, все буквально клялись яростно сражаться с врагом.

У Францева была небольшая библиотека: несколько десятков книг, среди них немало о моряках и летчиках. Галкин перечитал все до одной. А потом, как и Евгений, при случае, пополнял библиотеку. Между прочим, оба они, по очереди, иной раз и вместе штурмовали учебник для начального чтения на английском языке.

21 марта в газете “Североморский летчик” были опубликованы статьи капитана А. Черняева “Гвардеец - образец порядка и организованности” и передовица “Железная дисциплина - основа победы над врагом”. Газета начала такой разговор не без причины.

Дело в том, что в первый день марта Францев летал по заданию в паре с летчиком Власенко. Далеко в море самолет Власенко наскочил на ведущего - Францева. К счастью, все кончилось благополучно. Когда вернулись на аэродром и разобрали случившееся, Францев, как опытный летчик, определил причину и объяснил ее Власенко. А причина оказалась самая простая - ошибка в пилотажном маневре из-за невнимательности и неосмотрительности летчика. Следствие недостаточной внутренней дисциплины. Проще говоря, летчик выполнял разворот небрежно.

В связи с этим случаем состоялась конференция на тему “Боевой вылет гвардии лейтенанта Францева 1 марта 1944 года”. Присутствовал весь летный состав 2-й эскадрильи. Речь шла не только о случившемся 1 марта, а также о других происшествиях, - о разнообразии летных ситуаций, в которых главное условие успеха - железная дисциплина.

В газетной статье тема дисциплины была еще больше расширена. Для нас статья интересна тем, что весь ее материал основывается на нравственном и духовном багаже нашего героя - Евгения Францева. Вот, к примеру, некоторые выдержки.

“У Францева после тяжелого полета или напряженной работы короткий отдых. Но если раздается телефонный звонок в землянке и его требуют на аэродром, он быстро собирается и спешит на КП. Однако в части не все такие исполнительные.

Сосед Францева, штурман Грачев, наоборот, не торопится. Его медлительность, а точнее расхлябанность, вызывает раздражение даже у товарищей по экипажу.

Четкость и дисциплинированность Францева сказываются во всем и хорошо влияют на товарищей, на тех, кто летает или работает вместе с ним. В первую очередь - на боевых друзей по экипажу. Дисциплина для них, особенно в боевой обстановке, - закон. Галкин и Антипичев отлично дополняют действия командира при решении боевых задач, потому что точно и согласованно выполняют его распоряжения.

И не только в обстановке сражений с неприятелем. Антипичев постепенно заразился принципиальностью командира по отношению к нерадивым и нарушителям дисциплины. Не постеснялся раскритиковать на собрании своего близкого товарища младшего лейтенанта Везденя за не совсем достойное для офицера поведение.

Антипичев по собственной инициативе (никто его не просил) решил вести воспитательную работу среди младших командиров, предложил себя в агитаторы. И что же? Его беседы и читки, как и занятия товарища по экипажу, штурмана Галкина, проходили так интересно и необычно, что им можно было позавидовать.

А командиру этого славного экипажа Евгению Францеву партийные соратники подразделения доверили пост вожака - парторга эскадрильи.”

 

Евгений Францев и Петр Гнетов тоже были большими друзьями.

 

Война войной, а жить-то хочется

 

 

Но что интересно, Францев, несмотря на это доверие, свои достоинства оценивает весьма скромно. Читаем запись в его дневнике за 27 марта.

“Письмо от Катюши получил. Катенька, родная! Когда я тебя увижу! Но я еще не заслужил этого. Не то, что ты: уже секретарь райкома ВЛКСМ, а я - только рядовой-пилотяга. Хотя и назначили командиром звена, парторгом эскадрильи, но ведь другие ребята быстрее растут! Вот Рассадкин, Бурматов героями скоро будут. А у нас редко кто доживает до тех пор, когда присвоят это звание. По-моему, даже те, кто побывал только в трех атаках, достойны большого уважения. Это смелые, особые люди. Ведь каждая атака - море огня. И кто выходит из него целым, испытывает второе рождение, как бы воскресает из смертельного шквала.”

И неудивительно, что другая его запись в дневнике дышит утомленностью от бесконечных воинских дел, зачастую смертельно опасных, в которых человеческая воля держится только на беспредельной, можно сказать, фанатичной вере в необходимость и правоту действий.

“Устали мы здорово, - читаем далее. - Ведь уже целый месяц (это был март) с утра до вечера на аэродроме. Встаем в пять утра, а возвращаемся в восемь вечера. Обедаем на аэродроме, где условия для этого плохие, как в конюшне. Еда холодная, перемешанная, пролитая. И почему-то больше всех достается нам с Гарбузом. И дежурим вместе, и “охотимся” по 4-5 часов. Только все равно переносим все спокойно. Привыкли. А молодых жаль! Как переживают гибель товарищей, как трусят перед первой атакой. Вспоминаю, как дрожали Сушицкий и Николаев, когда поступил приказ на вылет и никто не знал, что это всего лишь учение. И даже Литвинов сильно побледнел, потом с досады матерился.

Что же трусите, друзья? Учитесь умирать спокойно. Но зря жизнь не отдавать, бороться за нее из всех сил - умом, смелостью, а главное умением стремиться побеждать в любых условиях. Если же погибнуть, то геройски, загнать в гроб столько врагов, сколько их будет перед глазами. Но как молодым ребятам вкоренить все это в сознание? Впрочем, они все понимают, но... все равно боятся.”

Пытается Францев разобраться и в своем состоянии. С грустью отмечает:

“Чувствую себя физически неважно. Все внутри побаливает; появилась усталость, вялость.

А мне ведь только 22 года. Был на медкомиссии. Сказали, надо отдохнуть, написали даже заключение: в отпуск. Но в нашей дивизии не отпускают тех, кто работает, не жалея себя. Вытуривают подхалимов и комбинаторов, таких как Вездень, Петренко, прикидывающихся неумехами или дурочками. Что с них взять?

Ну, а я просить об отпуске не буду. Было заикнулся, а мне в ответ - жди очереди. Что ж, подожду очереди. Но куда? На дно Баренца - не хочется, а домой - не пускают. Ладно, может, боевыми делами заслужим. Да и перед ребятами неудобно - в такое время уезжать в отпуск. Сейчас каждый экипаж на счету.”

К этому времени, то есть к весне 44 года, Евгений не только стал опытным и умелым летчиком торпедоносца, но и полностью вжился в быт аэродромного лагеря, свыкся с привычками и правилами, царствующими в среде летчиков.

В одном из писем Екатерине рассказывает.

“Я не думал, что землянку, в которой мы живем, можно сделать такой уютной и красивой, как дворец персидского шаха. У нас здесь баян, гитара. В свободное время играем, поем, вспоминаем родных, любимых девушек.”

В другом письме откровенно сознается, что стал курить. Рассказывая о себе, рассуждая, вставляет: “что-то папироса гаснет второй раз - неужели сейчас ты меня вспоминаешь?”

Через несколько строчек прибавляет: “опять потухла, черт бы ее побрал!” И, наконец, еще раз возвращается к гаснущей папиросе: “Ну, это уже интересно - вновь огонек пропал! Значит, точно вспоминаешь обо мне. У нас так курильщики считают. Я недавно научился курить, а уже привык. Как тебе это нравится? Да теперь уж все равно, нравится или не нравится.”

И не только курить. Не миновала Евгения и спиртная чаша. Впрочем, иначе и быть не могло. Хотя он во многом отличался от сверстников, но во многом был как все. В естественных увлечениях и даже слабостях таких же, как он, молодых парней.

Сознается, правда, что всего лишь чуть-чуть научился пить водку. С наивной откровенностью в письме заявляет: нам положено по 100 граммов после полета. Не выплескивать же их!

Разумеется, аэродромно-казарменная жизнь, боевые вылеты, каждый из которых мог закончиться трагично, страшное психологическое напряжение требовали расслабления, хотя бы короткого отдыха...

“Вчера рано ушел из клуба, - пишет в одном из посланий Евгений. - Был сильно навеселе, отмечали последние победы наших именинников. Танцевали. И я немного. Потом смотрел кино “Парень из нашего города”.

В следующем письме.

“Праздник октября отмечали весело. Пировали. Потом, в 4 часа сели за стол, с шумом и смехом стали забивать козла. Совсем не поэтично? А что делать, если здесь уже в 16.00 темно. Полярная ночь.”

Вот еще строчки из письма.

“Часто выпивать не хочется, но ради товарищей, мой первый тост: “За Индию!” Просто по привычке, запомнил из какой-то картины. Вместо того, чтобы прочитать:

Так наливай, брат, наливай,

Да все до капли выпивай.

Вино, вино, вино,

Оно на радость нам дано!

И, правда, оно веселит в хорошей, дружной компании боевых товарищей.”

Интересно и такое высказывание Францева в дневнике 27 марта 1944 года. “Вчера сказал Тоне, чтоб меня не тревожила и не распускала сплетни. Вот баба пристает. Надоело, что ли с генералом путаться, так нас, грешных, хочет окрутить.”

Конечно же, почти машинально Евгений отдавался обычной жизненной атмосфере своих боевых товарищей, но во многом все-таки был не таким как все, выделялся как в бою, так и на отдыхе. Его друг по экипажу, штурман Павел Галкин, вспоминая впоследствии, заявил: когда я сейчас представляю Евгения, то вижу его либо за штурвалом, либо за книгой.

Страстное увлечение чтением самых разных книг, появившееся у Евгения в юности, не уменьшалось и в суровые военные годы.

“Почти все свободное время Францев уделял чтению. - рассказывал Галкин в статье, опубликованной 31 января 1945 года в газете “Североморский летчик” - И мы, жившие с ним в одной землянке, не могли не подражать этому. А он старался, чтобы прочитанные им книги заинтересовали и нас. Был инициатором обсуждения этих книг. Как-то, прочитав повесть Горбачева “Непокоренные”, спрашивает у меня:

- А ты читал?

- Нет.

Евгений почти торжественно вручает мне эту книгу и говорит:

- Прочитай внимательно. Это одно из лучших литературных произведений последнего времени.

Мне повесть тоже понравилась, и потом Евгений делился о ней впечатлениями.

Помню еще, что наиболее интересные места прочитанных книг Евгений переписывал в тетрадь. И с таким увлечением рассказывал о понравившейся повести или романе, что в землянке не оставалось никого, кто бы не прочитал их. Он даже на аэродром являлся с книгой подмышкой и устраивал читку среди летчиков и техников.

Правда, кое-кто из офицеров на предложение Евгения прочесть ту или иную книгу отвечал:

- Сейчас не до романов. В условиях войны нет надобности увлекаться литературой, не относящейся к специальности. Достаточно занятий и мероприятий, которые проводят командование и политработники. А если выпадет свободная минута - надо отдыхать.

Евгений от души досадовал на такие ограниченные суждения. Горячо доказывал:

- Офицер обязан быть не только хорошим военным специалистом, но и высококультурным и образованным человеком.

И с улыбкой добавлял.

- А чтобы лучше отдохнуть не только физически, но и психологически, сбросить напряжение после тяжелого полета, почитайте интересную книгу, какой-нибудь роман для души. И будьте уверены, вы расслабитесь, отвлечетесь и морально прекрасно отдохнете.

Но вместе с тем Евгений нередко повторял, что читать надо и другую литературу. Не только для отдыха и развлечения, то есть художественные романы и повести, а также научные и политические книги. Необходимо вдумчивое, серьезное отношение к чтению исторических и военных исследований, научно-популярных книг, даже философских произведений, говорил, он. Это необходимо для расширения военного и общего образования офицера.

Я тоже увлекался интересами Евгения. Вместе с ним следил за всеми новостями, как политическими, так и научно-техническими. Пожалуй, мы с ним всегда были первыми читателями всех журналов на эти темы, которые поступали в библиотеку клуба.”