Белый дождь летел в низ , осыпая сидящих в его тени мальчишек.

Легкий ветерок шевелил широкие, жирные листы старого дерева и они трепыхаясь словно крылья гигантских бабочек, раскачивали толстые ветки с проросшими на них пирамидками цветов, похожими на свечи  рождественской ёлки.

Резкое дребезжание и пронзительный скрип не смазанных колёс вывел отдыхающих ребят из медитативного состояния, они взглянули в направлении донёсшегося звука и увидели старика Никанкина, вёзшего старую детскую коляску.

Старик Никанкин был юродивым, ихнего двора.

Он промышлял по помойкам сбором всякой рухляди, не гнушаясь  практически ни чем.

Домой он нес, то что считал более ценны, в подвал дома стаскивал все, что могло быть реализовано в приёмном пункте вторсырья и принести какой то доход.

Соседи его, по коммунальной квартире с ума сходили от запахов доносившихся из его комнаты.

Как только не боролись они с его дурно пахнущим, антисанитарным хобби.

По доброму уговаривали его бросить это «грязное» дело, скандалили с  применением методов силового воздействия, подавали заявление участковому милиционеру с просьбой оказать воздействие на маньяка помоишника, все было бесполезно.

Участковый говорил, что пока он не хулиганит и не кого не убил, сделать он  ни чего с ним  не может по закону, а то что он домой тащит всякую дрянь, так это не преступление, каждый может держать в своей комнате то, что ему нужно.

На учёте в дурдоме Никанкин не состоял, работал дворником, имея в подвале своего дома, законно выделенное помещение.

Милиция с ним сделать ни чего не могла, кроме как оказать моральное давление, методов воздействия у неё на помоишника Никанкина не было.

Правду сказать, методы находились у местных выпивох, считавших того, жадным и не таким как все.

Соседи в отместку за своё  юридическое бессилие, подпаивали кого по крепче из местных пьяниц, науськивая  на применение физического воздействия, к доставшему их до печёнок, Никанкину.

Дворовый народ относился к нему как к полоумной неизбежности, хотя Никанкин дал бы  большинству соседей, фору в смысле ума и сообразительности.

Зимой и летом он ходил в ватных штанах, телогрейке и шапке ушанке. Возраст его, был не определим, вечно не бритый, морщинистый, он казался  Саньке глубоким стариком.

Но бывали в году редкие дни, когда он приводил себя в порядок, брился, причёсывался, одевал старый, но ещё крепкий костюм в коричневую полоску и темно - коричневые ботинки с металлическими подковками.

Наодеколоненный с ног до головы «Шипром», с гармошкой через плечо, он вываливался из своего подъезда, в изрядном подпитии, валясь на рядом стоящую лавочку.

В эти  крайне редкие моменты, его мало кто узнавал из жителей двора. Местные одинокие женщины как то по особенному взирали на него, перешёптываясь меж собой о его волшебном преображении.

Пятнадцать лет слетали с его лица,  будто по мановению его волшебной гармошки!

 Ах, как играл Никанкин!

Гармонист он был великий! С звонкими переливами, с юмором, с лихими переборами жилистых пальцев по пуговкам ладов, играл он на ней.

Мимикой на лице он дополнял каждое своё музыкальное «коленце».

Весь двор приходил к его подъезду, что бы попеть и потанцевать под плясовую, камаринского, трепака, с  вращениями, дробью, переплясом.

Но такие дни были крайне редки!

Увидев Никанкина, Саньке сразу вспомнился давнишний случай, произошедший с дворовым чудаком.

Как –то, он, с приятелями мальчишками сидел возле его подъезда на лавочке.

Натужно и тяжело отворилась дверь  подъезда  и на пороге появился Никанкин, пьянющий в «дрызг»! Пошатываясь он подошёл к пацанам, в руках у него был альбом для марок. В те времена все ребята, что ни будь коллекционировали, марки, этикетки от спичек, раритетные денежные знаки, этикетки от бутылок, открытки с видами заграничных городов и курортов.