Глава 12: 2204. День рождения чёрной королевы

Катя потянулась губами к мальчику, но он отпрянул. Отвернулся, торопливо ушёл. Она осталась одна.

Много лет спустя: она стоит перед залом полным людей. Сквозь высокие окна бьёт солнце. Катя говорит им что-то доброе. Они отворачиваются и уходят. Зал пустой. Она снова одна.

Катя просыпается. Полутёмный салон космического корабля, светлячки кнопок. Все спят. Катя сквернословит беззвучно под нос — по старой привычке. Этот сон она видит не в первый раз. Иногда он приходит к ней, означая оно и то же: сейчас у неё в жизни что-то не так, но она запретила себе думать об этом. Сон будет мучать её до тех пор, пока она не выпрямит спину и не выстроит жизнь по-своему.

Кто-то скажет, что Екатерина сильная женщина. Женщина с характером. Имея в виду дерьмовый характер. Эти люди не знают про её сон. Правда в том, что у неё просто нет выбора. Сон будет приходить, мальчик будет отворачиваться, по груди будет разливаться тоска. Утром Екатерина встанет, подаст заявление об уходе, подаст на развод, бросит институт. И только потом выпьет кофе.

Not today. Корабль не развернуть. Она летит туда, куда не хочет, чтобы провести там полгода — до первого обратного рейса. Как она дала себя уговорить? Уму непостижимо.

— Тебе надо туда слетать, — сказал ей начальник, — даже так: внезапно нагрянуть.

— Я не умею… э-э-э… нагрянывать.

— Самое время научиться.

— Это не моё. Вы же знаете, мне бы техническую головомку. Покопаться в электронных мозгах.

На этой фразе начальник инстинктивно приподнял руки, будто хотел прикрыть голову пухлыми ладонями. Екатерина любила копаться в мозгах и не только в электронных. Андреевич быстро совладал с собой и перешёл в атаку. Екатерина любила честные и логичные предложения, поэтому он из пришедших на ум аргументов, как из валявшихся на столе скрепок и мятных конфеток, соорудил ей честную и логичную конструкцию. Екатерина хочет новых интересных проектов? Новых сложных головоломок? Быть может, в космос? Ага, ага, я вижу, это, конечно же, интересно. Надо понимать: где большие проекты — там много людей. Людей с амбициями и с характерами. Талантливых — как Екатерина. И не очень талантливых. Людей разных, людей странных. Иногда случайных, иногда ленивых и подлых. С ними со всеми нужно уметь договариваться. Потому что живых людей пока ещё нельзя взламывать и перепрошивать.

— Нельзя? Как это нельзя? — переспросила Екатерина.

Андреевич захлопал глазами, но опять быстро опомнился.

— Вот смотри, у тебя в арсенале ровно один приём: ты шутишь с серьёзным видом, собеседник теряется, а ты выигрываешь время. Так вот лети-ка ты, родная, на эту базу и потренируйся там управлять персоналом в более искусной, так сказать, манере. Кстати, моя крыса доложила, что техническая головоломка для тебя там найдётся.

Екатерина не нашлась, что возразить. Отказаться наотрез — и её поставят в угол как швабру, а интересные проекты будут лететь мимо, как сверкающие автомобили в ресторан. Андреевич умел намёками нарисовать именно такой силы картину. Кроме того, некоторое время назад он выведал у неё, что брат Екатерины — Ани — попал в аварию и уже два года не мог прокормить себя. Екатерина, может быть, и позволила бы себе отогнать начальника палкой от зоны комфорта, но не тогда, когда от неё зависел брат и племянники.

— На базу Р-15? — вздохнула Екатерина. — Но там же раскопали ворота в ад.

— Ты меня не разжалобишь, — Андреевич поднялся с кресла и указал взглядом на дверь. — Нагрянь туда и позаботься о том, чтобы закопали.

— Но… я… подождите. Крыса? Какая крыса?

Андреевич посмотрел на неё как на маленькую и выгнал из кабинета.

 

Шлюз открылся, явив эффектно освещённую стройную фигурку Екатерины. Она стояла, не двигаясь, подняв подбородок и уперев кулаки в бока, пока створки разъезжались в стороны. Потом она ступила одной ногой на поверхность грешного планетоида. Земля задрожала. Начальство базы упало на колени. Екатерина ступила второй ногой, и люди бросились целовать ей сапожок.

Ничего этого не было: таким образом Екатерина представляла себе «нагрянуть». Над настоящим смыслом этого слова она задумалась только когда её — и ещё десяток визитёров — выпустили в обшарпанный приёмный шлюз жилого корпуса. «Ментальная заметка номер один, — подумала Екатерина, — отставить технарскую привычку сперва трогать руками, а потом изучать терминологию. Жизнь — не программа. А «нагрянуть» — значит, явиться без предупреждения. Как следствие, я даже не знаю, где моя комната на этой базе. Да и выделил мне кто-нибудь вообще здесь комнату? И куда мне сейчас идти?»

— Я вас провожу, — сказал невесть откуда появившийся мужчина. И представился:

— Алексей.

Он мило улыбнулся. Они зашагали по коридору базы.

— Очень приятно. Екатерина.

— О, я знаю, кто вы. Нам с вами предстоит многое обсудить прямо сейчас.

— Я прямо сейчас готова обсуждать только меню ужина,— по привычке заартачилась Екатерина. Она не была голодна, но не любила, когда разговором управляет кто-нибудь другой. Особенно человек с базы, на которой устроили бардак.

— Боюсь, что время терять нельзя. Иначе на ужин сожрут нас с вами.

— А «мы с вами», собственно, кто? — холодно спросила Екатерина.

Алексей снова приятно улыбнулся. Екатерина мимоходом отметила, что мужчина очень хорош собой, очень опрятно одет и галактике недостаёт закона, запрещающего красивым мужчинам иметь такой маленький рост.

— Моя должность вам ничего не скажет, — ответил Алексей, — но я, как и вы, работаю на заказчика. Нас пять человек на базе. Остальные — подрядчики. И кроме того… — сказал Алексей тихо, — есть несколько обстоятельств, в которые мне надо вас посвятить.

— Вы и есть Крыса, — сказала Екатерина, — Человек корпорации, сидящий на базе, чтобы доносить наверх, если что не так.

Алексей против ожиданий опять приятно улыбнулся, будто бы даже довольный собой.

— Я наслышан о вас. Живи мы в древние времена, барды слагали бы песни о вашем интеллекте. Гусляры пели бы их на улицах. И я бы охотно кидал им монетки. Они пели бы о том, что мы ставим задачи роботам, а роботы иногда ставят задачи нам. О том, что не бывало ещё бунта роботов, но иногда задачи, директивы и правила запутываются в клубок, распутать который, не разрубив, под силу только человеку, искушённому и в технологиях и в психологии.

Екатерина пропустила комплименты мимо ушей.

— А я что-то не наслышана о вас.

— Очень хорошо. Моя работа слушать и тихо шептать.

— Но у вас плохо получается.

— Чем же я заслужил такую низкую оценку?

— To the my best of knowledge, сигналы о том, что на базе бардак, поступили не от вас.

— А от кого же?

— Недавно в головной офис пришла мать откомандированного юноши и устроила скандал. Стала размахивать письмами от сына.

— А в письмах бредни о том, что буровые машины прорыли ход в преисподнюю. Видите ли, это не было новостью для головного офиса. Благодаря осведомителю.

— Тогда какого чёрта я здесь, если вы всё знаете?

— Моё дело собирать информацию. Я не облечён властью наводить порядки.

— Ну тогда почему бы вам не прислать мне файл с полным описанием текущей ситуации? Я почитаю за ужином.

— Увы, Екатерина Михайловна, с этим есть сложности. Подрядчик — семейное предприятие. Считают себя итальянцами, хотя как по мне… — Алексей снова приятно улыбнулся, и в этот раз Екатерина почувствовала раздражение, — их происхождение не столь высоко, сколь самомнение. Они держатся крепко, это надо признать. Крепко и закрыто. Не доверяют людям вне их круга. Поэтому любые проблемы предпочитают решать между собой. И технические сбои разбираются не по протоколам корпорации, а бог его знает как внутри семейного клана. Для нас с вами в этом есть несомненные плюсы и минусы.

— Для нас с вами это означает, что нас с вами не должны видеть вместе.

— Позвольте узнать, почему?

— Быть может, тогда они будут доверять мне чуть больше, чем корпоративной крысе.

— Но что вы будете делать без моей информации?

— А вы не будете меня ей снабжать?

Алексей сделал едва заметное движение головой, как будто уклонился от пущенного ему в голову теннисного мяча.

— По должностным обязанностям я должен снабжать информацией, — он поднял взгляд вверх, — непосредственное руководство. И о ваших действиях тоже, кстати, обязан сообщать. Другое дело, — он заговорил медовым голосом, — если мы договоримся действовать сообща.

— Договоримся? О чём конкретно?

— Мы решаем проблему вместе. Когда настанет время, назовём его так, раздачи наград и почестей, то я не забуду о вашей помощи, а вы не забудете о моей.

— Что вам нужно? Премии, повышение?

— Похоже, мы друг друга хорошо понимаем.

— Понятно. Человек с амбициями, застрявший на скотской должности бог знает, где. Ищет повышения. Знаете, что? Передайте информацию обо мне, — Екатерина посмотрела вверх, — скажите, что мой полёт был нормальным, посадка была мягкой, а при встрече какой-то коротышка попытался втянуть меня в дворцовые интриги. И даже не дал сперва поужинать. Это моя комната?

Алексей молча кивнул.

Екатерина отвернулась, чтобы проверить доступ в комнату и настроить замок на себя. Потом, не поворачиваясь к Алексею, сказала:

— Сотрите галантное выражение с лица. Вы, наверное, считаете, что делаете карьеру обаятельного манипулятора. Но походите только на робота-официанта. Вежливость упала в цене с тех пор, как её автоматизировали. Я инженер, а не политик, и буду решать проблемы по-своему.

— Екатерина, видите ли, есть нюанс. Эти люди будут с вами любезны, будут показывать, что любят русских. Даже «Евгения Онегина» будут цитировать. Но вы должны быть с ними…

— Катитесь к чёрту.

Екатерина резко повернулась к Алексею, чтобы посмотреть, как улыбка сползает с его лица. Но тот хорошо держал удар.

— Как скажете. Пойду к чёрту. Говорят, здесь уже откопали вход в его кабинет.

И с приятной улыбкой пожелал удачи Екатерине.

 

«Кажется, у подрядчиков тоже есть своя Крыса» — подумала Екатерина, усаживаясь в кресло. Директор фирмы, которую наняли выгрызать руду из планетоида, жил на базе. Когда она постучалась в его кабинет, оказалось, что к её визиту были готовы. Насчёт семейного подряда Алексей говорил правду — за столом сидели смуглые мужчины, которые явно приходились друг другу роднёй и говорили по-русски немного странно. И хотя никто из них не подал виду, что Екатерину ждали, в сборе была вся верхушка фирмы, и она была в полной боевой готовности. Если Крыса уворачивался от вопросов, как от мячей, то подрядчики отбивали любой. У каждого в руках было по ракетке. Екатерина не успевала атаковать.

— Так почему электростанция выдаёт мощность сверх нормативов, несмотря на прямые указания сократить добычу?

— Мы врезались в слой руды класса А+. Вам ли не знать, что мы не можем мгновенно остановить реактор.

— То есть, ситуация штатная?

— Предсказуемая и предсказанная.

— Были сообщения о панике среди персонала.

— Нам совсем не известно о панике среди персонала.

— Вы не будете возражать, если я нанесу визит на линию выработки?

— Будем добро пожаловать. Не забудьте надеть защитный костюм.

— Я бы хотела напомнить, что речь идёт не только о деньгах, но и о здоровье людей.

Гендиректор цокнул и покачал головой.

— Мы здесь все семья, — сказал он с чувством, — разве стал бы я молчать, если бы в опасности оказались мои братья?

«Кто тебя знает» — подумала Екатерина — «Что для тебя дороже, здоровье семьи или её честь». Но промолчала. Такой вопрос можно было задать роботу, но не человеку Она подумала, что Крыса, возможно, избрал мерзкую, но верную тактику, и попробовала добавить любезности:

— Если возникнут проблемы с робототехникой, вы всегда можете обратиться ко мне. Я здесь, чтобы помочь вам.

— О, непременно.

Лицемерный ответ на лицемерное предложение. Екатерина не знала, что ещё сказать. В комнате молчали и смотрели на неё. Она чувствовала, что ещё немного, и подрядчики начнут разочарованно расходиться, как публика в финале того самого сна, который её постоянно преследует.

— И непременно мы понимаем, что вы переживаете за деньги корпорации, — сказал директор, — мы тоже переживаем за ваши деньги. Поверьте нам сильно, что мы действуем очень, очень открыто. Ваш бухгалтер может подтвердить.

Директор, не глядя, указал массивной ладонью на пустое кресло.

— Бухгалтер? — глупо переспросила Екатерина. Она знала, что бухгалтер от корпорации на базе есть, но не успела разобраться, зачем живого человека посадили за задачу, с которой справляется любой компьютер.

— Непременно обязательно, — ответил директор. — Корпорация любит следить за деньгами живыми глазами. Это очень рациональный подход, не так ли, Дмитрий?

Директор поднял взгляд в направлении, на которое показывал рукой, и понял, что кресло пустует.

— Dove è Dimitry? — удивился он.

— Опаздывает как всегда, — буркнул кто-то.

Дверь распахнулась.

— А вот и он! Benvenutto. Дмитрий, расскажите нашему инспектору, как мы с вами хорошо живём.

Екатерина почувствовала, что холодеет. Сон, который она видела по пути на базу, снова начал прорываться в реальность. В комнату зашёл человек. Когда-то давно этот мужчина был мальчиком. Мальчиком, которого она хотела поцеловать, но он отвернулся от поцелуя.

 

«А не прорыли ли они действительно дверь в ад?» — подумалось Екатерине. Она ходила коридорами базы вторую неделю — совершенно бесцельно, но напуская занятой вид. Это было лицемерием, но выбора не оставалось. Возможно, это и было тем навыком, который должен был к ней прилипнуть — по замыслу Андреевича, опустившего её в этот муравейник.

Дважды она заходила на производственную линию. Операторы делали вид, что всё штатно, но от её взгляда не ускользнул человек, резко сорвавший шлем с головы. Выглядел он очень испуганно.

— Что случилось? — спросила Екатерина.

Парень сделал вид, что не понимает, и пробормотал на своём языке, что у него всё нормально.

Екатерина осмотрела шлем — это была обычная нейроконсоль: интерфейс компьютер-человек. Провод, идущий от мозга оператора к расположенной где-то далеко на поверхности планеты электростанции. Как водится, эффективности ради, электростанция управлялась не рычагами и кнопками, а мускульными командами, идущими из моторной коры мозга к механизмам. Так что человек орудовал бурами и экскаваторами как собственной рукой, сливаясь в одно целое с машинами, добывающими руду.

Операторы лежали в креслах, мысленно шевеля бурами с лёгкостью и уверенностью, с которой застёгивали молнию на брюках, а машины вгрызались в плоть планеты, следуя командам. Другие машины извлекали энергетически ценные крупицы, а третьи запускали реакцию, физику и химию, которой Екатерина не понимала. Возможно, — думала Екатерина, — никто на самом деле толком её не может понять. А тот, кто утверждает, что смог, тот врёт. Быть может, понимание доступно только самому дьяволу, который и прогневался вторжению на свою территорию.

Впрочем, она старалась держаться рациональности.

Парень, сорвавший шлем, мог просто перепугаться визита начальства. Но возможно — она додумалась до этого не сразу — он увидел что-то страшное в своём шлеме. Шлем не только принимает сигналы из мозга, но и работает в обратную сторону: транслирует картинку происходящего внутри машины. Возможно, где-то на обогащении руды или внутри реактора происходит нечто очень нехорошее. Но что?

Ей стало тревожно. Не взлетит ли вся станция на воздух вместе с ней? Екатерине пришла идея, не потребовать ли разрешения самой надеть шлем и осмотреть электростанцию. Впрочем, что бы она смогла понять из увиденного?

Она почувствовала себя подопытной мышью в лабиринте. Трёх недель не прошло, а она уже устала от стен. Сверившись с картой, она пошла в комнату отдыха, в которой, если верить плану, должен был быть прозрачный потолок. Хотя Екатерина и не любила смотреть на звёзды.

Войдя в комнату, она вспомнила, почему. В комнате был Дмитрий — это из-за него Екатерина недолюбливала звёздное небо. Сегодня они встретились в первый раз со дня совещания у гендиректора. Дмитрий молча кивнул вместо приветствия.

— Так значит, бухгалтер? — спросила она, тоже не поздоровавшись.

— И астроинженер.

— Смотришь на звёзды?

— Телескопы смотрят на звёзды. Компьютеры собирают данные. Я смотрю на данные. Если в нас полетит осколок астероида, я узнаю первым.

— А есть такая опасность?

— Хм. Я думаю, главная опасность в головах у итальянцев.

— Ты что-то знаешь?

— Чуть больше, чем Крыса. Пару раз я встречал операторов, у которых крыша слегка не на месте после рейса. Что-то там с электростанцией не в порядке. Но электричество идёт. Что там за жуть такая, что даёт электричество? Муссолини трёт эбонитовой палочкой усы Гитлера? Не знаю. Но думаю, ты разберёшься.

Екатерина вздохнула и опустилась в кресло.

— Я не знаю, Дим. Рада тебя видеть на самом деле. Очень.

— Я тоже рад. Не переживай. Ты умнее их всех вместе взятых.

— А ты?

— А что я?

— Ты был одним из лучших на потоке. Я помню.

— Неужели?

— Конечно. Все парни из школы были идиотами. Кроме тебя. Ты был тихий и умный. Может, слишком тихий. Но ты мне нравился. Поэтому я стала с тобой встречаться. И ты блестяще закончил школу, но… — Екатерина оглядела комнату, — сидишь в этой дыре на бесполезной должности. Считаешь деньги, которые на самом деле считают компьютеры. Изучаешь звёзды, на которые на самом деле смотрят компьютеры. Почему?

Дима взглянул вверх сквозь мутноватое стекло. В их последнюю встречу они тоже смотрели на звёзды — в школьной обсерватории. Екатерина поняла, что Дима это помнил.

«Почему он ушёл тогда?» — подумала она. И выпалила вслух.

— Почему, Дима?

— Тебя до сих пор это беспокоит? — он понял вопрос.

— Да. Как заноза, — призналась Екатерина. И рассказала про сон.

Дима вздохнул и начал грызть большой палец, но одёрнул себя.

— Дело не в тебе, — сказал он после долгой паузы, — Дело во мне. Ты мне нравилась. Но мне надо было уйти. Извини, я не готов рассказывать, почему. Слишком привык скрывать.

Он замолчал, разглядывая ладонь. Екатерине вспомнилась картина Шиле, висевшая у её подруги: скрипач, плачущий над своими сломанными пальцами. Молчание затянулось и стало ощущаться, что кроме них двоих в комнате есть робот-прислуга и чёрный космос, нависающий сверху. Екатерине показалось, что Дима сейчас опять уйдёт из комнаты, но он — к счастью — сам заговорил.

— Наверное, тебя не устраивает такой ответ.

— Если бы меня устраивали такие ответы, я бы ничего не добилась в жизни.

— А ты всегда знала себе цену, — улыбнулся Дима.

— Да. Но ты меня тогда заставил сильно сомневаться в себе. Учти, мой психотерапевт считает, что два моих неудачных брака лежат на твоей совести.

— Э нет, это уже слишком.

— Давай так. Здесь есть шахматная доска…

— Ты хочешь мне ей врезать?

— Нет, — Екатерина дала команду и робот-помощник молниеносно расставил фигуры. — Мы играем партию. Выигрываешь — проси, что хочешь. Хочешь, я добьюсь для тебя повышения?

— А если проиграю?

— Рассказываешь правду о том свидании. И… и я тебя поцелую.

Она с вызовом посмотрела на него, чувствуя, что заливается краской. Дима не ответил на взгляд. Он подошёл к шахматной доске и, не поднимая головы, пристально осмотрел поле.

— Никогда не любил игр, в которых есть противостояние. В детстве я играл шахматными фигурами, но представлял, что они занимаются чем-то мирным. Празднуют день рождения королевы… пешки разъезжают на конях, все кричат «Ура!»…

Он взял белую пешку с поля «Е2».

— Катя… я не готов. Потом, быть может, наберусь смелости. Извини.

Она вздрогнула. Никто не называл её Катей уже много лет. Дима положил пешку в карман пиджака и вышел. Катя осталась сидеть, смотря на доску, лишённую одной фигуры. Ей хотелось расплакаться, но потом, как это часто бывало в её жизни, к ней в голову пришла хорошая идея.

 

Про себя она назвала этот план «День рождения чёрной королевы». Обычно она готовилась к вечеринкам из рук вон небрежно, но тут пришлось повозиться. Главным образом потому, что ей потребовался ящик. С этим возникла неожиданная проблема, потому что на этой базе, гори она огнём, не нашлось ни одного приличного вида и размера ящика или даже картонной коробки.

В итоге Катя украла у робота-уборщика красивое чёрное ведро.

Ведро она поставила прямо на стол возле своего бокала шампанского. Когда очередной итальянец видел его, то у него неизменно взлетали брови, потом он встречался взглядом с Катей и придавал лицу невозмутимое доброжелательное выражение. Кате было так весело, так что вечеринка по её мнению удалась ещё до того, как все приглашённые расселись по местам. А приглашённых было столько, сколько мог вместить зал.

Директор поднял тост за Екатерину Михайловну. Екатерина Михайловна витиевато поблагодарила в ответ и дала понять, что ведро стоит не просто так, а для подарков. Итальянцы переглянулись недоумённо, но принесённые подарки стали класть в ведро. Вид красиво упакованных коробочек поднял Кате настроение, но отвлёк её от размышлений: надо было делать следующий шаг, и она не могла выбрать момент.

Помог Крыса.

Он перебил её, когда Катя рассказывала про Анну Австрийскую. Анна Австрийская подозревала заговор. Чтобы разоружить заговорщиков, она наградила каждого из них. Кому-то пожаловала звание эрцканцлера, кому-то — герцога. Кого-то наградила пенсионом. И предложила заговорщикам сдаться. В качестве наказания она забрала все подарки, но не стала никого казнить. Таким образом в глазах всей Австрии она сохранила лицо, наказав бунтовщиков. Но при этом позволила им уйти живыми, не толкая их на крайние меры.

— Хитроумно, — сказал Крыса, — но это неправда.

— Да, — не стала отпираться Екатерина, — я плохо знаю историю. Что-то ещё, Алексей?

— Ещё сегодня не день вашего рождения. На самом деле он двенадцатого декабря, а сейчас июнь.

За столом замолчали. Катя с сожалением заметила, что тишина вышла не очень-то драматичной, потому что её портил гул какого-то механизма, слышимый по всей базе. Этот гул заставлял дрожать каждый атом душного воздуха станции, так что иногда казалось, что духота и звук — это одно и то же.

— Верно, — сказала Катя, — Сегодня не день моего рождения. Я собрала вас здесь, чтобы сделать предложение.

Директор подрядчиков подобрался и заинтересованно посмотрел на Катю.

— Но давайте сперва удалим вот его, — Катя показала пальчиком на крысу и добавила: «Пожалуйста».

Крыса успел то ли буркнуть что-то, то ли икнуть, когда его сдавили с боков и вывели.

— Так вот, — объявила она, — каждому из вас я выписала большую премию. Формальный повод — перевыполненный план по энергии. Акционеры не придерутся. Кроме того, каждый из вас может получить должность в головной корпорации. И если вся история, в которой мы оказались, закончится плохо, и акционеры потребуют крови, то у вас отнимут те самые премии и должности. Но в целом вы ничего не потеряете. Как видите, я плохо знаю историю, но неплохо знаю арифметику. А ещё я очень хорошо разбираюсь в технике. Поэтому если вы мне расскажете, что не так с электростанцией…

Подрядчики молчали, сохраняя каменные лица.

— Ну что ж, — сказала Катя, — я оставлю это ведро у двери своей комнаты. И выключу камеры слежения. Если кто-нибудь захочет подбросить мне информацию, он сможет сделать это анонимно. Быть может, здесь уже что-то есть? — Катя вытянула шею и заглянула в ведро — Кто-то положил подарок со смыслом, но поскольку все коробочки одинаковые, то никто не узнает, кто именно…

Мужчины за столом заёрзали и закашляли.

— Коварная женщина, а? — Дмитрий явно наслаждался происходящим. — Ещё немного и она проникнет в мозг каждому на этой базе. Выкачает информацию как через нейроинтерфейс.

— Нейроинтерфейс… — небрежно сказала Катя — чтоб вы знали, модель «Соникс», которую носят ваши буровики, я изобрела.

Второй раз за столом бубнение сменилось на молчание и гул.

— Ну не я одна, — поправилась Катя, — там с полсотни человек в команде было, но я была замом главного инженера, а по факту спроектировала эту «кепку» практически в одну голову.

За столом произошло непонятное движение. Несколько человек громко заспорили, но их прервал голос главного.

— Я принял решение.

 

Ей дали шлем. Точнее позволили подобрать как бы случайно. В одном из отладочных чипов сохранилась копия потока данных. Катя поняла это так: «Если такая умная, разберёшься».

И она, конечно, разобралась.

 

«Бур на 12. Щуп на 50. Allora. Поехали. Как-то тревожно, не рванёт ли? Да нет, не должно рвануть. Почему-то тревожно. А что с зарплатой? Дадут ли? Конечно дадут. Не могут не дать, почему я вообще беспокоюсь. Но хватит ли денег? Джорджия опять будет жаловаться, что я пропадаю по полгода на вахте, а эти жадные русские не платят как следует. Хватит ли денег сбережений накоплений монет серебра золота? Эти холмы высокие. Эти цены высокие. Эти цены высятся как горы надо мной как укоризненный взгляд Джорджии. Ещё раз: как укоризненный взгляд девушки, на которой я женился. Ещё раз: как взгляд девушки, с которой я связал жизнь клятвой и кольцом? Правильно? Хватит ли денег? Принесёт ли долина руда денег денег серебра, монет, цифр на счёте, в банке на счёте, цифр на счёте?

Цифры на счёте это цифры на могильной плите. Я вижу, как смерть встаёт из земли. Из влажной пахучей земли. Костлявая встаёт из влажных и тёмных, пахнущих перегноем и прахом, вечерним запахом, коричневых комочков земли.

Нет, это руда, я вижу, что это руда, что мой щуп на 50, но выключил ли я кофе? Кофемашина прольёт, мой кофе зальёт стол и нет это глаза заливает пот, мой пот, мои усилия, мои деньги, мои деньги на счёте, мои цифры на могиле, господи как страшно, как страшно господи, не трогай щуп, не врывайся, не касайся…

Не мигай, как гирлянда, если не Новый год.

Не встревай под скорый поезд, если не созрел плод.

Не ходи, прохожий, в город, если родился в лесу.

Боже, что я несу? Боже, что я несу?

Да что это я? Какой кофе? Какой поезд? Мне надо бурить. Щуп на 50. Бур на 12. Координаты-то верные? Ага, сбились. Так, перешагиваем на 60 сантиметров в направлении полтретьего. Перешагнули? Allora. Ma poi ch'i' fui al piè d'un colle giunto là dove terminava quella valle

но к холмному приблизившись подножью,

которым замыкался этот дол,

мне сжавший сердце ужасом и дрожью,

я увидал, едва глаза возвёл,

что щуп на 50 стоит тревожно,

а бур на полночь стрелки перевёл.

Почему мне страшно? Потому что это годы жизни на могиле, вот что. 50 и 12. И в могиле я. Меня хоронят.

За-жи-во.

Заживает живот.

Зажимает рот.

Нажимай, урод.

Созревай, плод.

Я плод. Я младенец. Я плод в утробе мамы. Мама! Щуп на 50, мама!

Мама даёт щуп на 50, мама ставит бур на 12.

Мама молоко.

Ещё раз. Мама кипятит на плите молоко, как в детстве, когда у меня была простуда.

Ещё раз. Мама кипятит на плите молоко, как в те подёрнутые зыбким туманом воспоминаний времена, когда я, нашалившись на морозе без шарфа, оказывался прикован к постели с больным горлом. Простудный жар заволакивал мой детский разум и в уютную домашнюю реальность прорывались проры-вы-авы-выавы ])} закрывающая скобка.

Ах, вот оно что, у меня просто жар. Надо срочно разворачиваться. Надо сказать Андреа, что у меня жар. Странно, откуда вообще на закрытой базе вирус гриппа. Быть может, его завезли последним рейсом. А что, вполне может быть. Но мы же тогда все тут перезаразимся друг от друга и заболеем. Чёрт, нехорошо это, тревожно. Тревожно. Заболеем, будем кашлять, кровью быть может кашлять, кровью друг на друга, потечёт кровь, по стене потечёт, по полу по полу по половине руки о господи кровь кровь

И капает чужая кровь

На ту, чей вид напомнил смутно

Ему забытые черты.

«Скажи мне, князь, не знаешь ты,

Кто там в малиновом берете

Так жадно открывает пасть,

Клыки в два ряда обнажая

И капает с них кровь чужая?

Князь на Онегина глядит.

— Ага! давно ж ты не был в свете.

Постой, тебя представлю я. —

«Да кто ж она?» — То смерть твоя

Это неправильные стихи, и это ไม่ถูกต้อง мёд и это неправильные пчёדבורים. Пчёлы у меня под шлемом. Сейчас ужалят ужалят ужалят ужалят. Ужалят!!».

 

— Что это? — Дмитрию было не по себе.

— Это их первое путешествие в ад, — ответила Катя. — Бедный мальчик. Такого насмотрелся.

— Я не понимаю. Что там происходило?

— На электростанции был взрыв. Ну не взрыв, а пережгли руду. Мелкая неприятность. Технически это пустяк. Так, охладить реактор, подкрутить кое-что. Если бы не одна загвоздка. Эти лихачи… Вот, посмотри на схему. Видишь?

— Катя, я не технарь, объясни по-человечески.

— Это схема устройства шлема-нейроинтерфейса. Того самого, который я проектировала. Они его модифицировали: раздвоили шину данных вот здесь и вот здесь. Чтобы не только видеть электростанцию, но и чувствовать её.

— Как? Телом?

— Душой. Идея классная. Просверлить скважину как почесаться. Не глядя. Ты ощущаешь, где у тебя зудит и тянешь руку… только не руку, а бур. И если всё идёт хорошо, то ты чувствуешь, что это хорошо.

— Ага. А когда плохо?

— Ну, видимо, это ощущалось как дискомфорт.

— Пока не бахнуло?

— Пока не бахнуло. Мне так видится, что вся станция стала как раненый пёс, который рычит и не позволяет врачу дотронуться до раны.

— Ох…

— Вот именно: ох. Я бы даже сказала, O Dio! Оператору нужно было пробурить канал в долине для выхода раскалённой лавы, а электростанция отвечала на это диким страхом. Ей нельзя заранее «объяснить», что на оборудовании стоит новая термозащита, такой нет в её модели. А если и сгорит бур, ничего страшного — новый поставят. Но она это «видела» так, как будто к ней приближается доктор с огромной такой иглой. И по каналу обратной связи в мозг оператора шёл страх. Оператор его ощущал, но не знал, как интерпретировать, поэтому в его голове возникали эти образы. Сигнал был такой интенсивности, что мозг только и мог, что заниматься его обработкой, и образы множились и усложнялись. В конце концов, парень просто выключился.

— Он не выключился, — подал голос главный технолог, который мрачно сидел в углу, слушая Катю, — он сорвал шлем.

— И до сих пор не в себе? — спросил Дима. — Тот парень с родинкой?

Главный технолог посмотрел на директора. Директор кивнул.

— Всё верно излагаете, — сказал он. — Думаю, не имеет смысла дальше скрывать. Дайте нам вариант решения. Как вы очень понимаете, мы не можем выключить электростанцию. Это невозможно, а если было бы возможно — реактор бы разнесло. Аварийная защита не справляется с реакцией. Гасит её, но не полностью. У нас осталось три оператора, которые могут управлять процессом механически. Естественно, мы пускаем их теперь только «вслепую». То есть без эмоциональной обратной связи от станции. И они пытаются наладить, но без привычной «картинки», процесс идёт очень долго… И пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говорите нам, что модифицировать шлем было безответственно и незаконно. Мы это уже много раз сказали друг другу. Только вас не хватало.

— Хорошо, не буду, — ответила Катя, — но почему бы просто не поставить фильтр на сигнал? Отключаете тревогу и оперируете себе спокойно.

— Не получилось. Как только оператор касается щупом грунта, весь сигнал от электростанции превращается в сплошную тревогу. Убираем тревогу — вообще сигнала нет.

— Ну да, ну да, — сказала Катя, — тут бы полосу пропускания пошире и адаптивный фильтр. Эх бы мне мою старую команду, мы бы собрали отличный шлем на такие случаи. Но это, конечно, месяц работы…

— И огласка, — нервно сказал директор.

— Стоп! А если фильтровать уже в мозге? Небольшая доза транквилизаторов?

— Весьма пробовали. Оператор уснул. Дали дозу поменьше — она не смогла заглушить тревогу.

— Здесь нужен человек со стальными нервами.

— Такого не нашлось? — спросил Дмитрий.

— У нас был Альберто. Никто не мог сказать, что Альберто трус. Альберто вызвался надеть шлем и отправиться в долину. Но… понимаете, мы простые буровики и инженеры. Мы не первопроходцы. У нас нет специальной психологической подготовки.

Итальянцы замолчали.

Катя напряжённо думала.

— Здесь не нужен смелый человек, — сказал Дима.

Итальянцы покосились на него, но молча. Катя переспросила.

— Почему? Давай, рассказывай свою идею.

— Здесь нужен не смелый человек, а человек, который умеет справляться с тревогой. Это разные вещи. Страх возникает в лимбической системе. И если он возник — не важно, почему — то поведение человека определяется не силой страха. А тем, смогут ли эволюционно новые структуры мозга работать. Скажем так, имеет значение, умеете ли вы управлять взбесившейся лошадью, а не спокойная ли у вас лошадь обычно. Я понятно излагаю?

— Не очень, — сказала Катя, — но тебе придётся объяснить, откуда ты это знаешь.

Дима вздохнул.

— У меня тревожное расстройство. С детства. Со мной происходит вот такая же дрянь — он кивнул на запись со шлема — только без всяких нейроинтерфейсов.

— Тревога? — спросил технолог. — Без причины?

— Без причины. В самый обычный день я работаю, лежу в кровати или говорю по телефону, и на меня накатывает ужас. С тошнотой, головокружением, дрожью и прочим. Иногда, кажется, что вот-вот умру. И постоянным фоном беспокоит здоровье, деньги, работа. Всё одна сплошная тревога. Потные ладони... Бывает трудно глотать, дышать, идти.

— Как же ты живёшь?

— Плохо. Чуть не упал в обморок на своей свадьбе, — Дмитрий невесело рассмеялся. — И так по жизни. Сбегал со свиданий, уходил с экзаменов, впадал в панику на собеседованиях.

— Что-то мы этого не замечали за тобой, — сказал директор.

— Перед каждым совещанием я принимаю пять таблеток дуостаниума и сто граммов водки. Это позволяет мне держаться. Кроме того, у меня есть целый ряд психологических приёмов. Дыхательные техники, например.

Катя нахмурилась.

— Значит, ты нам можешь помочь, — сказала она. Дима кивнул:

— Похоже на то.

Все замолчали, смотря на Диму.

— Сколько-сколько таблеток? — переспросил технолог.

 

Они шли по коридору вдвоём. Дима получил инструктаж, принял дозу транквилизаторов и настроился на поход в ад — подключение к электростанции.

— У меня клаустрофобия, боязнь высоты, потери сознания, микробов, сыра, выступлений, рвоты… А в классе седьмом у меня появилась новая фобия — боязнь поперхнуться. Мне стало трудно глотать. Это называется дисфагия. Я стал бояться есть. Перестал обедать в школе. Чем труднее мне было глотать, тем больше меня это пугало. Потом стало тяжело глотать даже слюну. Я сидел на уроке истории с полным ртом и боялся, что сейчас меня вызовут — и я либо поперхнусь, либо залью слюной парту. Я стал носить с собой бумажные платки и потихоньку сплёвывать в них, чтобы не глотать. К перемене у меня накапливались полные карманы мокрых платков. Всё это дело проливалось на штаны. И как раз в этот период ты позвала меня на свидание. Первое и последнее свидание, которое у меня было в школьные годы. Это потом мне подобрали транквилизаторы, которые не превращали меня в зомби, и при этом снижали тревогу так, что я мог нормально общаться с людьми. А в тот вечер…. Когда ты потянулась ко мне с поцелуем, я отвернулся, испугавшись, что меня сейчас вырвет от эмоций. После такого позора я даже не мог отвечать на твои звонки.

Катя тёрла виски.

— Ты упоминал свадьбу. Ты женат?

— Уже нет, увы. Жена не выдержала возни со мной. И я в поисках более или менее спокойного места сбежал сюда.

Дима огляделся и добавил:

— Не угадал, впрочем.