Поиск значения повести для революционной борьбы

 

Одной из первых статей, рассматривающих произведения Куприна с точки зрения их пригодности для революционной борьбы, была работа В. В. Воровского «Куприн», впервые опубликованная в 1910 г. Её любопытно разобрать особенно внимательно потому, что, во-первых, это один из первых разборов творчества Куприна с социалистической точки зрения; во-вторых, это единственная рассмотренная мною статья этого метода, в которой Куприн признаётся лишним, полностью бесполезным с политической точки зрения. В этой работе критик рассматривает творчество Куприна в целом, выделяя в том числе и общие элементы его произведений, некоторые особенности его творчества. Однако, основное внимание в статье всё же уделено разбору творчества Куприна с точки зрения его сопричастности классовой борьбе.

 

Воровский последовательно проводит мысль об аполитичности творчества Куприна, не отказывая ему при этом в прогрессивных и полезных идеях. Так, критик говорит, что в произведениях Куприна перенесён «центр внимания с внешней жизни человека на внутреннюю: поэтому <…> и порабощение и освобождение человека трактуется с внутренней, духовной, эстетической стороны, а не с внешней, материальной, политической», что, разумеется, не является достоинством для творчества с точки зрения социалистической идеи. По мнению Воровского, произведения Куприна «свободны от элементов публицистики», что позволяет обозначить их как исключительно художественные[45]. После проверки этого тезиса на рассматриваемом мною «Поединке», возникает вопрос: как повесть, лишенная публицистических аспектов, могла вызвать такой резонанс в военной среде и стать катализатором реформы царской армии?

 

Возможно, такой вопрос возникает из-за спорности понятия публицистики как такового. Если говорить о публицистике как о произведениях, являющихся исключительно политическими памфлетами, которым характерны обличительная эмоциональность, то можно согласиться с Воровским в том, что произведения Куприна «аполитичны». Того же мнения придерживается и советский литературовед А. А. Волков в своей монографии о писателе, прямо говоря, что Куприн не публицист, так как он, «как правило, не выступает с прямой оценкой»[46]. То есть очевидно, что под публицистикой данные исследователи подразумевают наличие эмоционального аспекта. Однако, можно говорить о публицистике и как об «общественно-политической литературе на современные актуальные темы»[47]. Тогда получается, что политический аспект в данном произведении не просто присутствует, – он немаловажен (учитывая общественную реакцию), даже если и подчинён чисто эстетическим задачам и не является первостепенным. «Обличая кастовый дух, антиобщественные настроения царского офицерства, Куприн сближался с передовой публицистикой того времени»[48].

 

По поводу сути повести существует и мнение, с которым согласиться труднее: что «Поединок» был задуман как политический памфлет, что он весь пропитан «ненавистью к бесчеловечному строю»[49] монархического государства. Однако, сложно говорить о ненависти, когда сам автор не даёт в своём произведении оценочных характеристик чему-либо и так обрисовывает явление, что оно «предстает в своей внутренней правде и само <…> дает ответы на жгучие вопросы жизни».[50] То есть, безотносительно личных чувств самого Куприна по поводу старого строя, его произведениям, в том числе и «Поединку», не свойственен ярко «выраженный пафос гнева и разоблачения»[51].

 

Возвращаясь к статье Воровского: несмотря на то, что критик не признаёт в творчестве Куприна публицистики, он приводит и причины, по которым произведения писателя всё же заслуживают внимания с политической точки зрения. Он говорит, что «Куприн всей душой сочувствует борьбе угнетенных классов за освобождение от гнета», обладает «жаждой освобождения человеческого чувства от «цепей рабства и пошлости» и оправдывает враждебный социализму индивидуализм в творчестве писателя (его рупор в «Поединке» это, конечно, Назанский), говоря, что эти идеи у него особой разновидности: «индивидуализм потребления, а не производства». То есть обособление людей друг от друга происходит только по принципу разрешения личностям «индивидуально переживать и наслаждаться»[52].

 

Далее критик говорит о художественной силе Куприна в изображении уродств армейской жизни, «порочности <…> командующих классов»[53] и указывает на эту среду как на причину падения даже для самых сильных и лучших, опираясь в основном в своих суждениях на «Поединок». Художественную силу Куприна подметил не один Воровский, многие исследователи и критики обращали на внимание на «беспощадную правдивость»[54] писателя при описании армейского быта. Так, Луначарский пишет: «Но гдѣ г. Купринъ является бытописателемъ, тамъ онъ прелестенъ, очень наблюдателенъ, правдивъ, превосходный разсказчикъ»[55]. Так же считает и Паустовский, говоря о том, что «сила «Поединка» в превосходном знании армейской среды и в точности ее изображения»[56].

 

Впрочем, подмечая способность Куприна видеть и описывать картины зла в обществе, Воровский всё-таки делает акцент, что взгляд писателя на революционную борьбу в обществе – «чисто эстетический», что хоть он и «сочувствует реальной борьбе и борющимся», но в творчестве своём это никак не отражает. Опираясь на то, что классовая борьба для Воровского – первый приоритет, можно сделать вывод, что он скорее делает неутешительный вывод насчёт творчества писателя и его самого как человека, говоря, что тот отстал от современности и всего самого «животрепещущего», что он подмечает «только самопожертвование отдельных героев», игнорируя ту «материальную силу», массу, толпу, которая, по мнению критика, является основным движущим элементом современной жизни. Воровский выносит Куприну приговор: «Он одинок в нашей жизни»[57].

 

Прежде чем приступать к дальнейшему анализу, стоит отметить, что работе Воровского уделено столь много пристального внимания, поскольку её автор анализировал конкретного писателя в то время, когда ещё не установилась советская власть, поэтому сложно представить, чтобы кто-то ему диктовал, что писать, а что нет. Диктовали ему только его убеждения и взгляды, поэтому сложно усомниться в искренности того, о чём он говорил, в отличие, скажем, от воспоминаний Чуковского, изданных в 1962 г., когда тоталитарный режим уже накрепко утвердил свою власть.

 

Воспоминаниям писателя в целом характерны живость и, очевидно, искреннее чувство к тому, о ком он вспоминал, поэтому на этом фоне особенно сильно выступают такие выражения (в сущности одни и те же, только перефразированные): «столько было в нем ненависти к бесчеловечному строю», «ненависть к старому строю» или «сохранил непримиримую ненависть к «свинцовым мерзостям» российской действительности и продолжал обличать их со свойственным ему сосредоточенным и сокрушительным гневом»[58]. На протяжении всего рассказа о Куприне – подобные вставки, ощущающиеся как необходимая дань своему времени для того, чтобы, возможно, писатель мог напечататься без проблем. Поэтому следует подвергать подобные суждения особенно тщательному анализу, проверяя их основательность, прежде чем использовать их для характеристики творчества писателя.

 

Возвращаясь к остальным работам рассматриваемого метода: несмотря на суждения Воровского об оторванности Куприна как художника от политической жизни страны, многие советские критики в дальнейшем находили в творчестве писателя немало полезного для революционной борьбы. В «Поединке» Куприн всё же обнажал все недостатки и бесчеловечность института армии при царском строе, что не могло быть не принято во внимание противниками монархии. Вот что пишут разные люди о повести: «Правда о царской армии несла в себе приговор и тому строю, который армия призвана была охранять»[59], «картина разложения, которым поражена не только российская военная машина, но страна в целом, вся ее государственная система»[60], «тяжелейшая пощечина политическому строю царской России»[61], «порожденный стремлением Куприна разоблачить пороки армейской среды, которые он справедливо рассматривал как одно из уродливых проявлений жизни русского буржуазно помещичьего общества в целом, «Поединок» был ошеломляющим ударом по всем порядкам царской России»[62], «разоблачение одной из темных сил, охранявших царское самодержавие»[63]. Очевидно, что при такой трактовке «Поединок» можно однозначно считать революционным произведением.

 

Помимо упомянутого выше, Волков в работе «Творчество А. И. Куприна», в которой подробно рассматривает творческий путь писателя, пишет о значении критического реализма, которого придерживался Куприн: «Создание образа главного героя современности — носителя социалистических идеалов — было не под силу писателям — критическим реалистам, ибо они не понимали, что восходящий класс — пролетариат — является главной силой, ведущей весь народ к коренным общественным преобразованиям. Тем не менее писатели-реалисты на пороге первой русской революции делали большое и важное дело. Создаваемые ими образы людей, протестующих против жестокой и несправедливой жизни, как бы подготавливали появление в литературе героя, видящего историческую перспективу, имеющего ясную социальную цель»[64].

Подобным образом высказывается о «Поединке» И. В. Корецкая, отмечая, что повесть является «высшим достижением критического реализма в демократическом искусстве эпохи первой русской революции». То есть критический реализм конца ХIX – начала XX века воспринимается исследователями как промежуточное звено на пути к социалистическому реализму, своеобразной базой, почвой для рождения нового героя. Следует полагать, принимая во внимание этот тезис, многие советские учёные, хоть и не без оговорок, положительно оценивали творчество Куприна. Одной из таких оговорок, своеобразным камнем преткновения по отношению к «Поединку» являлся один из героев повести, поручик Назанский, носитель идей, по большей части противоположных социалистическим. Интересно то, что писали исследователи насчёт этого героя, чей образ играл «в повести чрезвычайно важную идейно философскую роль»[65], так как именно он вызвал наиболее резкую реакцию и оценку у литературоведов марксистско-ленинского метода.

ПРОБЛЕМА ОБРАЗА НАЗАНСКОГО

 

Итак, Назанский. С ним велись ожесточённые идеологические войны, все сторонники революции спорили с его идеями, опровергали, стремясь к обесцениванию этого героя. И понятно почему, его проповеди слабо уживаются с социалистическими идеями, к тому же в «Поединке» его монологи занимают значительное место и никак не опровергаются повествователем, даже наоборот, принимаются с сочувствием. Советские критики и литературоведы взяли на себя этот труд – показать несостоятельность его идей на пути к лучшему будущему для человечества.

 

Наиболее ожесточённым критиком Назанского я нахожу Луначарского, который в своей работе «О чести» очень подробно и не без иронии вскрывает все особенности мировоззрения Назанского, которого считает выразителем «повидимому <…> воззрѣнія самого автора». Критик говорит, что в речах Назанского «ереси <…> скрываются за взглядами»[66], похожими внешне на воззрения самого Луначарского и его идейных соратников, поэтому, видимо, он и проводит такой подробный анализ взглядов этого героя. Я частично привожу ниже этот анализ с целью выявить наиболее показательное и опорное для многих других советских критиков мнение об этом немаловажном герое.

Революционный деятель обращает внимание, что за внешней пламенностью речей поручика скрывается «трусливая судорога»[67]; он обвиняет его в том, что он предпочитает даже страх – «подлѣйшее чувство» – смерти. «Это уже что-то для насъ совсѣмъ непостижимое»[68], – замечает Луначарский. Критик отмечает, что по факту, под внешне индивидуалистическими идеями, скрываются «мѣщанскія мысли»[69], что настоящий индивидуалист, «человѣкъ могучей, интенсивной и экстенсивной жизни»[70] мыслит не категорией «после меня – хоть потоп», а пониманием, что сознание – только часть его «я», часть чего-то большего, что останется и когда он умрёт. Луначарский высмеивает склонность Назанского судить других своей меркой: «узенькій Назанскій судитъ по своему маленькому сердцу о сердцѣ людей вообще»[71]. Критик разносит Назанского по всем фронтам, пренебрежительно высмеивая его трусость и не признавая за его словами никакой правды, в отличие от некоторых других критиков и исследователей, нашедших в этой противоречивой фигуре не только безвольный эгоизм.

«Речи Назанского сильны своим критическим пафосом. В них как бы подведен итог всему тому, что сказано в повести о царской армии. Назанским вынесен ей окончательный приговор, с горячим сочувствием встреченный Ромашовым»[72], – пишет Волков. С ним солидарен и Паустовский, считающий что именно словами «доморощенного ницшеанца Назанского»[73] Куприн дал наиболее точный комментарий о состоянии царской армии. Так же считает и Корецкая: «В его речах против царской военщины, против одряхлевшего самодержавия, в его предчувствиях "огромной, новой, светозарной жизни" слышен голос самого Куприна»[74].

Тем не менее, в самом мировоззрении Назанского, единодушно охарактеризированном советскими исследователями как противоречивое («этическая программа Назанского заключала в себе глубочайшие противоречия»[75], «логические несообразности Назанского»[76], «программа эта крайне запутанная, эклектическая»[77], «программа Назанского содержит ряд ошибочных положений»[78]), пожалуй, только Волков находит и «блёстки ярких и жизненных мыслей». «Устами Назанского писатель осуждает скудость духа, мещанскую ординарность, славит подлинное мужество», – не худшая характеристика, но в этой же «блёстке» заключается и проблема Назанского, по мнению Волкова: «разрыв между словами и делами». Он не способен «к живому делу»[79], его проповеди самоцельны и не переходят в активные действия.

Стоит сделать небольшую ремарку. То, что Волков считает «блёсткой яркой и жизненной мысли», приведённой выше, Берков находит лишь «более изящной, претендующей на философскую глубину формой»[80], перефразированием монологов Осадчего и Бек-Агамалова, славящих жестокость. Таким образом, мировоззрение Назанского, с подачи Беркова, оказывается близким к кровожадным инстинктам офицеров. Однако, мнение Волкова на тот же счёт оказывается всё же, по-моему, ближе к правде, чем Беркова, с которым исследователь, вероятно, полемизирует, как делал и в других частях его работы. Волков проводит грань между философией Осадчего (и Бек-Агамалова) и Назанского, говоря о том, что Осадчий с Бек-Агамаловым воспевают войну как таковую; смелость, сила нужны им «лишь для кровавой военной оргии», в то время как Назанский прославляет сильных и гордых людей прошлого, противопоставляя их «жалким, трусливым и слабым людям»[81] современности. Вернусь к дальнейшему разбору героя исследователями.

«В его [Назанского] уста Куприн вложил страстные тирады о человеческой мысли, которая дарит «величайшее наслаждение», о красоте жизни, о «жарком, милом солнце» — тирады, возникшие, очевидно, не без влияния вдохновенных горьковских гимнов в честь свободного и гордого Человека», – ещё одна «блёстка», проповедь, которая, однако, переходит в «ущербную, пессимистическую». Волков тоже выделяет преобладание ницшеанского аморализма, наравне с декадентским мироощущением в мировоззрении Назанского («Назанский впадает в ницшеанский аморализм, приходит к культу эгоизма, к культу автономного «я», которое воспевали декадентские писатели. <…> Любовь у него безумное блаженство, никогда не притупляющееся именно потому, что она безнадежна, не утоляется ответным чувством. Человек, так чувствующий, постоянно находится в состоянии любовного экстаза, полубезумного транса. <…> Здесь уже начинается декадентское мироощущение»[82]). Однако, проявления некой мысли социалистического толка у Назанского, которые Луначарский иронически высмеивает («онъ идетъ на борьбу, — только потому, однако, что „наслаждаться" сейчасъ не совсѣмъ удобно»[83]), Волков объясняет тем, что герой приходит «к пониманию необходимости коллективных действий», подчёркивая, однако, его неспособность к подобной борьбе, замкнутость на себе и, как следствие, «духовный распад»[84].

Как видно, в целом Волков настроен более позитивно по отношению к Назанскому, чем все остальные исследователи: он обращает внимание на зачатки здравых (для социализма) мыслей в нём и силу их обличительности. Литературовед лишь считает ошибкой Куприна попытку «наделить образ Назанского героическим ореолом» и недостаточность критики в отношении этого героя, что, по его мнению, «в значительной степени ослабляет художественную цельность этого яркого и интересного образа»[85]. Исследователь, однако, объясняет это тем, что образ Назанского очень тесно связан с личностью самого Куприна, являясь во многом отражением противоречивой натуры самого писателя. Такого мнения придерживается не один Волков; что Назанский частично является выразителем купринского мировоззрения, считает и А. Г. Соколов («Назанский в известной мере выражал и этическую концепцию самого автора»[86], «в его критических речах <…> слышится голос самого автора», «Это мысли самого Куприна, для которого высокая чистая любовь – праздник в жизни человека, едва ли не единственная ценность в мире, его возвышающая»[87]).

Волковым отмечается, что хоть и образ Назанского «полностью отражает противоречивость мировоззрения самого Куприна», он всё равно «не является рупором или alter ego автора»[88]. Однако, если первый тезис можно подтвердить по крайней мере обращением исследователя к биографии самого Куприна, отсутствием в «Поединке» непосредственного развенчания и опровержения идей Назанского, то второе утверждение (причём того же Волкова) оказывается на этом фоне прямо противоположным и не аргументированным вовсе. Конечно, сложно наверняка судить о степени связи автора с его героями, однако, понятно, почему советским исследователям важно было определить эту степень или хотя бы попытаться сделать это. Ведь по отношению к любому автору и его творчеству использовалась в первую очередь политическая, а не эстетическая мерка. Хотя к Куприну после 1937 года и так отношение было положительное, он считался «своим», складывается ощущение, что Волков в 60-е годы старался, насколько возможно, ещё более «обелить» писателя, находя зёрна социалистических идей в глубоко индивидуалистических проповедях Назанского и делая не особо обоснованные утверждения о том, что герой вовсе и не «alter ego» автора. При этом Волков не мог совсем уж полностью «оправдать» Куприна с точки зрения «правильного» мировоззрения, поэтому работа и не лишена критических аспектов.