Отражение атаки на Густавсвеверн

17 июня князь Михаил Дмитриевич представил фельдмаршалу⁵⁵ тот окончательный план, которого он решил держаться после перехода его армии на левый берег Дуная. До тех пор, пока война с Австрией не будет решена, он полагал удерживать в своих руках Большую Валахию от Журжи до Галаца; преждевременно оставлять Дунай ниже Журжи он считал неудобным, так как это давало бы союзникам возможность безнаказанно переправиться через реку и утвердиться в княжествах. Отряд Ушакова не должен был оставлять правого берега Дуная, если не будет вынужден к этому превосходящими силами противника. В случае форсирования турками Дуная в каком-либо пункте оспаривать дальнейшее их движение в Валахию, пока это будет возможно, не подвергаясь быть отрезанными австрийцами.

В случае же объявления австрийцами войны Горчаков решил постепенно очистить Журжу, Ольтеницу, Калараш и Гуро-Яломницу, отводя оттуда войска за реки Бузео и Калматуй. Для принятия же на себя отступающих частей выдвинуться с главными силами из Урзичени и Плоешти.

Если бы вторжение австрийцев последовало одновременно с наступлением союзников, то, оттеснив австрийцев, вступивших в Молдавию, оставаться на Серете, имея в виду отойти в случае надобности за Прут. «Перейдя за эту реку,— кончал князь Горчаков,— мы будем в состоянии отбиваться против всех наших врагов, сколько бы их ни пришло».

Император Николай, получив сведения о переходе нашей армии обратно за Дунай, вполне одобрил расположение князя Горчкова на первый случай ⁵⁶. Государь полагал, что австрийцы могут предпринять наступление из Кронштадта через Темеш на Плоеш-

346

ти, из Германштадта через Ротентурм или вдоль Дуная и, наконец, в тыл князю Горчкову через Окны или Черновиц вдоль Серета. В первом случае наша Дунайская армия находилась бы у них на левом фланге и, по мнению государя, легко могла бы разбить австрийцев, наступавших на Плоешти, до соединения их с правой колонной. Во втором случае он полагал необходимым сначала разбить ближайшую неприятельскую колонну, а потом уже наступавших через Темеш. Наконец, в случае движения в тыл Шабельскому надо было задерживать наступавших от Черновиц, а Горчакову, оставив сильный арьергард, кинуться на колонну, вышедшую из Окны, и, разбив ее, воротиться против вышедшей через Темеш. «По-видимому,— писал государь⁵⁷,— план австрийцев состоит в том, чтобы сначала занять Малую Валахию; ежели они предварят тебя ⁵⁸, ты им отвечать будешь, что ты имеешь мое разрешение впустить их, но не далее Аржиса, но что всякое движение далее или в ином направлении повелено мной тебе считать за открытие военных действий против нас, а потому противиться ему силой оружия».

Если бы дошло до такой крайности, то государь указывал Горчакову стараться всеми силами обеспечить себе при первой же встрече решительный успех; но ежели бы Шабельский не мог удержать колонну, угрожавшую правому флангу Горчакова, и этому последнему пришлось бы отступать, то государь считал излишним останавливаться на Серете, а прямо идти за Прут, откуда уже начать наступление против Австрии по всему фронту.

Для этой цели генерал Лидерс должен был оставаться в оборонительном положении в Бессарабии с 1¹/₂ пехотной и 1 кавалерийской дивизиями, имея в резерве драгунский корпус; князь Горчаков с семью пехотными и двумя кавалерийскими дивизиями, имея в резерве 1 резервный кавалерийский корпус, должен был решительно наступать на Буковину, а граф Ридигер действовать к стороне Лемберга.

Одновременно с этим государем было отдано распоряжение, чтобы в случае входа австрийцев в наши пределы гражданские власти с архивами и казначействами, а также дворяне отправлялись внутрь страны; местные же и сельские магазины вывезти или уничтожить. Народу покидать свои жилища и по возможности увозить с собой все лучшее имущество, причем жителям русских деревень, имевшим оружие, разрешалось уходить в леса и вести партизанскую войну⁵⁹.

Вопрос об образе действий австрийцев сильно занимал и союзных главнокомандующих в связи с выработкой ими планов дальнейших операций. Он служил также предметом дипломатических переговоров между Парижем и Лондоном.

Омер-паша вслед за получением известия о снятии нами осады Силистрии приказал всем войскам, находившимся перед Шумлой,

347

придвинуться к Дунаю и направил дивизию Гассана-паши силой в 16 000—18 000 к Рущуку, имея целью завладеть Журжей. Этот пункт привлекал с самого начала кампании особое внимание турецкого генералиссимуса, и первоначально он предполагал даже устроить в нем, на левом берегу Дуная, опорный пункт, который должен был сыграть такую же роль, как Калафат на левом фланге турецкого расположения. Отличные действия в течение зимней кампании генерала Соймонова не дали осуществиться предположениям Омера-паши, и теперь, при начавшемся отступлении русской армии, он вновь обратил свое внимание на Журжу. Усиленные работы по постройке там нами новых батарей не смутили турок, которые видели в этом лишь демонстрацию для облегчения спокойного отхода главных сил князя Горчакова на Серет⁶⁰.

Армия Омера-паши до выяснения обстановки сосредоточилась следующим образом: один корпус, силой в 41 бат., 24 эск. и 60 ор., под начальством Измаила-паши, у Силистрии; второй корпус, силой в 39 батальонов, 12 эскадронов и 61 орудие, под начальством Гассана-паши у Рущука; третий, силой в 27 батальонов, 24 эскадрона и 55 орудий у Гургенли (Gurgenli), в шестичасовом переходе от Шумлы, по дороге на Силистрию, и, наконец, резерв, силой в 9 батальонов, 6 эскадронов и 18 орудий, оставался в Шумле⁶¹. В таком положении, писал Омер-паша, турецкая армия может в самое короткое время собраться в любом пункте на Дунае, предназначенном для развития дальнейших операций.

Что касается армий западных держав, то когда князь Горчаков начал отступательное движение к Урзичени, они еще продолжали сосредоточение к Варне, рассчитывая довершить его к 1 июля нашего стиля. К этому времени маршал С.-Арно предполагал иметь до 70 000 человек⁶², с которыми готов был идти туда, куда «укажет ему обстановка или инструкции, основанные на политических соображениях, ему неизвестных, но которые он рассчитывал получить от своего правительства»⁶³. Впрочем, французского главнокомандующего очень беспокоили в этом его наступательном порыве недостаток продовольствия и полное отсутствие перевозочных средств. Французам удалось собрать в окрестностях Варны лишь 800 маленьких болгарских повозок, за которые они платили за каждую по три франка в сутки наличными деньгами, но и из них в одну ночь дезертировали 150 хозяев со своими повозками; те же, которым это не удавалось, сжигали их на глазах французов. «C’est du fanatisme, activé par la propagande russe»,— писал по этому поводу маршал С.-Арно⁶⁴. О враждебном к союзникам турок отношении жителей с удивлением свидетельствовали также и французские офицеры в своих письмах к родным. Они ожидали, что их встретят как избавителей, а между тем жители разбегались, и союзные войска даже за большие деньги ничего не могли у них купить⁶⁵. Приходи-

348

лось очень сожалеть об отсутствии малых пароходов и легких канонерских лодок, которые, подходя к берегу и входя в устья Дуная, могли бы облегчить проблему с продовольствием наступающей армии; но их не было, а необходимость удовлетворения этого важного требования продолжала, по словам маршала С.-Арно, неторопливо исследоваться в кабинете морского министра в Париже⁶⁶.    Карикатура на Непира

Таким образом, к 1 июля нашего стиля турецкая армия была уже сосредоточена в полном составе на линии Дуная, а армия западных держав довершала свою группировку у Варны. Союзникам необходимо было окончательно остановиться на дальнейшем плане операций. До снятия осады Силистрии инициатива действий принадлежала нам, и союзные главнокомандующие невольно должны были направлять все свои усилия для задержания наступательного движения армии князя Варшавского на Балканском полуострове, чтобы выполнить официальную цель своего вмешательства в дела Востока — оградить Турцию от нашего порабощения. Но отход русской армии к Серету передавал инициативу в руки наших врагов, которым предстояло поставить себе новую цель похода; вернуться назад, нашумев на всю Европу, понеся большие затраты и не сделав ни одного выстрела, нельзя было. Это чувствовалось всеми, и наша уступчивость в тот период кампании не могла повлечь за собой заключения мира.

Вслед за получением известия об отступлении русских войск за Дунай началась усиленная переписка между Парижем и Лондоном, а также переписка обоих правительств с их главнокомандующими о том, что делать дальше.

Первое распоряжение было получено лордом Рагланом из Лондона от 29 (17) июня, в котором указывалось «se bien garder d’entrer dans la Dobroudja et de poursuivre les russes au delà du Danube». Это краткое телеграфное сообщение разъяснялось более подробными указаниями на необходимость сохранить все силы и средства для попытки сделать высадку в Крыму и осадить Севастополь. Великобританское правительство считало возможным отказаться от этой операции лишь в том случае, если лорду Раглану удастся получить неопровержимое доказательство большой несоразмерности сил обороняющегося с атакующим; главнокомандующему ставилось на вид при этом, что такая несоразмерность может чрезмерно увеличиться, если экспедиция не будет произведена безотлагательно. Маршал Вальян, узнав об этих инст-

349

рукциях, отправил по повелению императора Наполеона 1 июля (19 июня) маршалу С.-Арно следующую телеграмму: «Restez dans le voisinage de Varna et ne descendez pas au Danube: on veut que l’armée soit toujours prête à être emportée par la flotte».

Однако маршал Вальян не склонен был принять такое определенное решение о немедленной экспедиции в Крым, как это было сделано по ту сторону канала. Он решил до отправления категорических инструкций маршалу С.-Арно выяснить, как далеко отступит наша армия, а также выждать, пока не определится окончательное отношение между Россией и Австрией и возможность совместных действий союзников с этой последней. Французский военный министр считал необходимым не допустить одних австрийцев действовать в княжествах, а, как только будет получено известие о том, что они собираются переходить границу, быстро двинуться на Силистрию или Рущук, перейти там Дунай и войти в линию с австрийцами, составив их правый фланг. В каких силах предпринять эту операцию, должно показать будущее, в зависимости от численности австрийских войск и той помощи, которую они могут потребовать, но во всяком случае не следовало посылать туда незначительных частей и следовало поставить себе конечной целью откинуть русских за Прут и вторгнуться в Бессарабию. Маршал Вальян полагал, что, действуя таким образом, союзники заставят Россию беспокоиться за Крым, на который он всегда смотрел как на цель экспедиции и на который в конце концов должны были обратиться все усилия союзников. Вальян не отказывался при исполнении изложенного плана от мысли направить Шамиля вдоль Черного моря, чтобы он угрожал Крыму с востока. Союзный флот при такой комбинации должен был выполнять двоякую задачу: поддерживать движение Шамиля и снабжать через устья Дуная необходимыми запасами французскую армию в Молдавии и Бессарабии.

При обсуждении общего плана наступления в наши пределы англичане предполагали кроме Крыма направить удар на Тифлис, возложив его на турецкие войска при содействии союзных отрядов, и на Перекоп с целью отрезать Крымский полуостров от остальной империи; эту последнюю операцию хотели возложить исключительно на турецкий отряд. Французский военный министр сочувствовал движению на Тифлис, но без помощи союзников, так как это чрезмерно удаляло бы их от австрийцев, и, наоборот, полагал рискованным поручать операцию против Перекопа одним туркам, считая необходимым присутствие там союзных отрядов ввиду важного значения этого пункта.

Вообще маршал Вальян свои предположения строил на совместных действиях с австрийцами, считая неудобным отсутствие французских знамен там, где должен решиться жребий войны между Австрией и Россией; английское же правительство, напротив, ста-

350

вило себе задачи, исключительно направленные на умаление нашего значения на Черном море и на Кавказе⁶⁷.

Поведение Австрии должно было решить направление дальнейшего хода операций; но эта держава играла роль сфинкса не только для нас, но и для западных кабинетов. В конце июня она окончательно решила стать в число наших открытых врагов и вела переговоры в Париже⁶⁸, а также на месте, в Варне, с союзными главнокомандующими⁶⁹ о совместных действиях австрийских войск с морскими державами. Однако в последнюю минуту удовлетворивший Пруссию ответ русского правительства на июньскую ноту заставил Австрию отложить разрыв еще на два месяца. За это время обстановка изменилась, союзники все свои усилия направили на Крым, и, таким образом, Австрии пришлось бы одной на нашем Западном фронте вести борьбу со своей соседкой, на что она так и не решилась до Парижского мира.

Маршалу С.-Арно не особенно улыбалось движение за Дунай и преследование русской армии. Наступление к Дунаю, писал он⁷⁰, по местности опустошенной, без перевозочных средств и в отдалении от своего флота, может быть предпринято лишь в видах крайней политической или военной необходимости. Переход же чрез Дунай и преследование отходящей на свои резервы русской армии неизвестно когда и чем могли окончиться. Поэтому союзные армии решили до выяснения того положения, которое примет Австрия, не начинать наступательного движения, оставив турецкую армию сосредоточенной в трех группах на Дунае.

Но через три дня после приведенного решения союзных главнокомандующих разыгралось, неожиданно для них, у Журжи кровопролитное дело, возгоревшееся по личной инициативе командира корпуса Гассана-паши.

Князь Горчаков уже с первых чисел июня начал, при существовавшем в то время в главной квартире тяготении к отступлению на левый берег Дуная, стеснять активную деятельность генерала Ушакова, начальствовавшего войсками на нижнем Дунае и занимавшего Бабадагскую область. Удержание в своих руках устьев Дуная для нас имело весьма важное значение, так как этим мы препятствовали вторжению неприятельской флотилии в эту реку, да, кроме того, после отступления из Силистрии только отдел генерала Ушакова продолжал владеть обоими берегами Дуная. Казалось бы, что эти соображения должны были заставить нас удерживаться до последней крайности в Бабадагской области, а крутой поворот Дуная на север и обеспеченные у генерала Ушакова переправы позволяли ему сделать это без особого риска.

351

Однако неосновательный страх немедленного наступления сильных отрядов англофранцузов в направлении на нижний Дунай производил, как мы видели уже, совершенно беспричинно какой-то магический гнет на главную квартиру и заставлял ее думать только об одном — уходить от призрака морских держав. _{Карикатура на Непира}        Князь Горчаков еще 3 июня ре-

шил отказаться от правого берега Дуная и предписал генералу Ушакову принять меры отстаивать только левый берег этой реки, так как ежели неприятель двинется с европейскими войсками в Бабадагскую область, то сделает это с такими силами, против которых генералу Ушакову невозможно будет устоять⁷¹. Но этот последний, хорошо знакомый с положением своих войск и осмотревший всю Бабадагскую область, был иного мнения и высказал князю Горчакову свое глубокое убеждение, что он со своим отрядом может оказать упорное сопротивление даже превосходящими силам противника и на правом берегу Дуная⁷². Действительно, генерал Ушаков своими разъездами освещал местность на 30 верст к югу от Троянова вала, а бригада его кавалерии была эшелонирована между Трояновым валом и городом Бабадагом, к северу от которого находилось очень удобное для обороны дефиле, образуемое болотистой речкой Лозова. За речкой начиналось ровное и открытое плато, очень удобное для действия кавалерии. Генерал Ушаков считал возможным здесь со своими четырьмя кавалерийскими полками, конной и ракетной батареями сильно замедлить наступление неприятеля на протяжении 15 верст вплоть до опушки исакчинского леса. Этот лес, приведенный в оборонительное состояние, представлял собой, по словам генерала Ушакова, такую сильную позицию, что он ручался за успешное отражение с имевшимися у него 12 батальонами даже 20-тысячного отряда европейских войск, поддержанных иррегулярными турецкими полчищами.

Впрочем, это разногласие во взглядах между трезво смотревшим на дело и ответственным на своем участке генералом Ушаковым и князем Горчаковым не имело существенного значения, так как союзники, как изложено выше, не могли и не предполагали двинуться в больших силах против нашего отряда на нижнем Дунае. Июнь прошел лишь в нескольких ничтожных демонстрациях против Кюстенджи и кордонов в устьях Дуная⁷³.

В то время как князь Горчаков волновался за участь отряда генерала Ушакова, опасность грозила с другой стороны, а именно со

352

стороны Рущука. Против этого пункта около Журжи был, как известно, расположен отряд генерала Соймонова, состоявший из бригады его дивизии и 8 эскадронов; в ближайшем резерве, в Бухаресте, находилась другая бригада его дивизии. Главные силы князя Горчакова оканчивали свое сосредоточение к Урзичени.

С 10 июня к Рущуку начали сосредоточиваться войска корпуса Гассана-паши, и, по сведениям, полученным от болгар, к 21 июня там собралось свыше 30 000 человек. В действительности турецкий корпус имел 20 000 пехоты, 4 кавалерийских полка, около 60 орудий и несколько сотен башибузуков⁷⁴. Участившийся огонь с крепости, попытки турок против очищенного нами острова Макана и, наконец, сведения, получаемые из Рущука через перебежчиков, давали повод предполагать, что турки действительно решили форсировать Дунай у Журжи.

Генерал Даненберг, которому было поручено начальствование войсками, оборонявшими Дунай выше Туртукая, счел долгом запросить в таких обстоятельствах князя Горчакова — следует ли генералу Соймонову по возможности держаться в Журже до прибытия к нему подкреплений или же отступать перед превосходящими силами неприятеля. Главнокомандующим было указано стараться по возможности защищать переправу через Дунай, но если Соймонов сделать это будет не в силах и турки утвердятся на левом берегу, то не атаковать их в укреплениях, а, отойдя назад, занять наблюдательную позицию, «как нами было сделано в Ольтенице»⁷⁵. Нельзя не отметить в этой последней фразе некоторой оригинальности. Общее направление Журжинской операции находилось в руках того же генерала Даненберга, который руководил операцией Ольтеницкой, и ему указывался способ действий, сходный с этой печальной страницей его деятельности.

Следствием такого указания было разрешение, данное генералом Даненбергом генералу Соймонову, оставить острова на Дунае, лежащие против Журжи, «если оборона их должна принести невознаграждаемую занятием их потерю, а впрочем, стараться удержать Журжу и по возможности препятствовать туркам укрепиться на островах»⁷⁶. Это «впрочем» является очень характерным, так как одного взгляда на карту достаточно, чтобы убедиться в невозможности удержать Журжу против сильного противника, отдав в его руки прилегающие острова.

Одновременно с этим распоряжением Даненберг направил на поддержку Соймонова из Бухареста Тобольский пехотный полк с батареей и бугских улан, приказав в том случае, если Соймонов будет принужден уступить Журжу до подхода подкреплений, отходить на Калагурени, а не на Гостинары.

Все указания, данные для действия Соймоновского отряда, навряд ли соответствовали тому «убеждению», которое вместе с этим

353

генерал Даненберг высказывал князю Горчакову о «необходимости удерживать в настоящих обстоятельствах Журжу до последней крайности»⁷⁷. Впрочем, на деле это убеждение выразилось лишь в том, что 23-го числа Даненберг лично отправился в отряд Соймонова. Со своей стороны и главнокомандующий, получив в Плоешти известие об ожидаемой переправе турок, направил в Бухарест из Урзичени 11-ю пехотную и бригаду 4-й легкой кавалерийской дивизии, а также лично отправился туда. Подкрепления прибыли к Бухаресту лишь 25-го утром, сделав форсированный марш в 60 верст⁷⁸.

Однако пребывание корпусного командира в Журже продолжалось недолго. Там он нашел все в том отличном порядке, в котором нельзя было сомневаться после назначения Соймонова⁷⁹, и Даненберг, уверенный, по его словам, в блестящем отражении турок, которые, узнав о подходе подкреплений, не рискнут даже атаковать нас, 24-го вернулся обратно в Бухарест⁸⁰.

Тем временем генерал Соймонов распределил свой отряд следующим образом⁸¹: Томский егерский полк занимал Слободзею, Колыванский — Журжу, а прибывший в подкрепление Тобольский полк с батареей стал лагерем между этими двумя пунктами. Гусары цесаревича расположились на левом фланге всего расположения, а бугские уланы на правом фланге. Артиллерия была расположена по разным батареям, устроенным по берегу Дуная. Правая половина острова Радоман была занята двумя ротами, всеми штуцерными Томского егерского полка и четырьмя батарейными орудиями, поставленными на передовых батареях оконечности острова. На левой половине Радомана также находилось четыре батарейных орудия под прикрытием двух рот и 64 штуцерных Колыванского егерского полка. Против пролива Вериги, отделяющего Чарой от Радомана, было поставлено четыре орудия, которые могли обстреливать как пролив Верига, так и остров Чарой и левую оконечность Радомана. Остров Макан ввиду ширины и быстроты рукава, отделяющего его от левого берега Дуная, и ввиду невозможности устроить здесь мост не был занят нашими войсками в целях обороны; туда для наблюдения высылался лишь ежедневно до наступления темноты унтер-офицерский пост из 14 рядовых.

24-го в Журжу прибыл генерал Хрулев, командированный Горчаковым для установки на берегу Дуная новых батарей, но на следующий день утром разыгрался бой, последствием которого было очищение нами этого пункта и утверждение там турок.

Инициатива журжинского дела принадлежала Гассану-паше против желания союзных главнокомандующих, которые, как известно, не хотели переходить Дунай до выяснения образа действий Австрии.

Энергичный паша, возбужденный неожиданным успехом под Силистрией и сосредоточением у Рущука целого корпуса, начал

354

делать попытки овладеть островами, прилегающими к Журже. Особое внимание его первоначально привлекал остров Макан, на котором не было нашей артиллерии и не было заметно значительных сил пехоты.

23-го утром, после предварительной подготовки артиллерийским огнем, две турецкие роты переправились на остров Макан и оттеснили бывший на нем русский пост. Здесь было выяснено, что наши батареи не могут помешать высадке на остров, и Гассан-паша решил перекинуть туда на судах 3 батальона пехоты и 4 орудия, что и было исполнено к полудню. На следующий день турки получили фальшивые сведения о том, что русские войска очистили Журжу и Слободзею и что только несколько сотен штуцерных с двумя орудиями охраняют остров Радоман. Это дало повод Гассану-паше, вопреки мнению остальных начальников, завладеть островом Радоман. В течение целого дня 24-го турки из крепостных орудий обстреливали наш берег, возводя в то же время укрепления на острове Макан. Соймонов начал опасаться переправы неприятеля с этой стороны, а потому выделил с главной своей позиции отряд генерала Баумгартена силой в 4 батальона и 8 орудий при двух эскадронах, которому поручил оборону участка вниз от острова Макан до устья р. Руптуры (кордон № 136).

25-го после сильной канонады неприятель на судах, вышедших из устья р. Лома, под началом англичанина Бейрама-паши и имея во главе трех английских офицеров, начал переправляться на середину острова Радоман, между кордонами № 129 и 130. Турки, встреченные ротами Томского полка и огнем артиллерии, расположенной на острове, были быстро оттеснены к берегу, но вновь подходящие подкрепления давали им временный перевес. К нашим передовым ротам подошли томские, а потом и тобольский батальоны из Слободзеи, имея во главе генерала Хрулева, и турки вновь были откинуты к берегу. Тогда они начали высаживаться на нижней части острова, против Журжи, но здесь были встречены колыванцами. Турки решили попытать счастья со стороны острова Макан, но были скинуты в Дунай отрядом генерала Баумгартена, причем наши гусары лихо атаковали противника и изрубили почти целый турецкий батальон, захватив около ста человек пленных⁸².

Турки вновь обратились против Радомана, введя здесь в дело 10 батальонов пехоты. Бой имел самый кровопролитный характер; батальоны по несколько раз ходили в штыки. Офицеры и нижние чины дрались даже, по свидетельству иностранцев, с какимто особым ожесточением, как бы стараясь залить неприятельской кровью то чувство обиды за армию и за Россию, которое накопилось у каждого из-за нерешительного, можно сказать, трусливого

355

Схема № 31

хода всей кампании. Но они, бросаемые по частям без общего руководства⁸³, могли только грудью своей отстоять остров, не имея сил окончательно столкнуть врага в Дунай.

С наступлением темноты, когда бой затих, турки остались владеть ближайшим к Рущуку берегом Радомана. Об ожесточении боя можно судить по донесению Градовица маршалу С.-Арно, который также указывает на уничтожение чуть ли не целого турецкого батальона в несколько минут и на рьяные, неоднократные атаки турок и русских в штыки, причем ни тем ни другим не удалось остаться полными хозяевами острова.

Наши потери в отряде генерала Соймонова за этот день составили в 342 убитых и 22 офицера и 653 нижних чина раненых и контуженых. Турки, даже по свидетельству их самих, потеряли 500 человек убитыми и свыше 1000 человек ранеными, в том числе были убиты все английские офицеры.

Генерал Хрулев в своем разговоре с Меньковым⁸⁴ упоминал об отсутствии какого-либо порядка на острове Радоман, когда он прибыл туда в начале боя. Да и сам характер действий отряда генерала Соймонова в течение всего дня показывает отсутствие какого-либо руководства боем. Было желание задержать неприятеля на всех пунктах, где он появлялся; ближайшие части с безумной храбростью бросались на врага, но все это было делом рук ротных и отчасти батальонных командиров. В реляции о журжинском деле ни слова не упоминается о работе старших начальников, что еще бо-

356

лее подтверждает полное отсутствие такой работы. Мы не склонны бросать за это упрек генералу Соймонову — указания, данные ему, имели очень двойственный характер: драться, но не очень, защищать острова, но с большой оглядкой назад. Созревшая в голове генерала Даненберга решимость удержать Журжу во что бы то ни стало была сообщена им наверх, князю Горчакову, но не вниз, генералу Соймонову. Надо полагать, что этот талантливый генерал сумел бы, если бы он получил определенные указания, достигнуть при борьбе с равными силами турок более решительных результатов, проявив в бою свое личное руководство. Но такого руководства не было, и журжинский бой всей своей тяжестью лег на плечи доблестных младших начальников и нижних чинов, о чем особенно красноречиво свидетельствуют многие страницы описания их подвигов, представленные государю Николаю Павловичу⁸⁵.

Что касается действия турок, то союзные главнокомандующие остались очень недовольны проявленной Гассаном-пашой самостоятельностью, которая совершенно не соответствовала их видам.

Ведение собственно боя турецким генералом также весьма критиковалось. Начав дело в предположении, что острова заняты нами лишь незначительными силами, он, увидав серьезное сопротивление, не сумел взять руководство боем в свои руки, не ввел в дело имевшиеся у него наготове большие силы и дал возможность слабому отряду Соймонова не только удержать острова, но и нанести туркам существенные потери. «Les dispositions pour attaquer les russes,— писал по этому поводу французский свидетель боя⁸⁶,— ont été si funestes, qu’on ne doit attribuer l’honneur de la journée qu’à la bravoure des soldats turcs».

По свидетельству другого французского офицера⁸⁷, на острове Радоман оставались ко времени начала нашего отступления лишь прижатые к Дунаю отдельные группы турок в 25—50 человек.

Тем временем на помощь генералу Соймонову из Бухареста спешил генерал Даненберг с Екатеринбургским полком, прибывшим к Фратешти в ночь на 26-е число, а вслед за ним туда же были направлены три полка 11-й пехотной дивизии и бригада кавалерии с князем Горчаковым во главе. Одновременно с этими мерами главнокомандующий послал новую и на этот раз очень определенную инструкцию генералу Соймонову. «Отступление ваших войск,— писал князь Михаил Дмитриевич⁸⁸,— предполагается только в таком случае, если бы разрыв с Австрией потребовал сосредоточения моих сил, но случай этот, может быть, вовсе не представится или представится нескоро. Теперь вам надобно отстаивать переход турок на левый берег Дуная, на что вы имеете достаточно сил». Но это определенное указание дошло по назначению слишком поздно.

357

Соймонов ничего не знал ни о подходе к Фратешти Екатеринбургского полка⁸⁹, ни о направлении туда же сильного отряда из Бухареста и потому, предполагая, что он предоставлен собственным силам⁹⁰, не счел возможным продолжать отстаивать остров Радоман ввиду как сильного утомления войск, так и превосходства противника, который ночью продолжал перевозку на Карикатура на Непира      острова новых частей.

Поэтому с наступлением темноты он очистил острова, а к утру и Журжу, отведя свои войска на позицию к Фратешти⁹¹.

Соймонов по выступлении со своим отрядом из Журжи встретился на рассвете 26-го с генералом Даненбергом, который спешил на место боя. Корпусной командир, выслушав доклад о происшедшем деле, нашел, что обстоятельства совершенно не благоприятствуют тому, чтобы отбирать у неприятеля Журжу обратно⁹². А между тем турки весьма опасливо заняли этот пункт только 27 июня, причем Омер-паша приказал не двигаться далее, а лишь образовать на левом берегу опорный пункт, который обеспечивал бы переправу через Дунай⁹³.

В то время, когда турецкие войска робко входили в Журжу, князь Горчаков выступил с тремя пехотными и двумя кавалерийскими полками во Фратешти. «Одну минуту,— всеподданнейше доносил он государю⁹⁴,— я хотел было атаковать там, в Журже, турок, но рассудил, что штурмовать город, окруженный окопами и развалинами прежнего вала, войсками, только что сделавшими 60 верст перехода, невыгодно и опасно. Урон был бы велик и успех без пользы, ибо, выбив турок, мы все-таки оставили бы Журжу от огня Рущука и батарей, турками сделанными вчера на Радомане. Лучше выждать, чтобы они вышли к нам у Фратешти».

Однако это ожидание было бы напрасным, так как турки и не предполагали продолжать своего наступления. Князю Горчакову в донесении государю о журжинском деле пришлось повторить фразу, которая сделалась чуть ли не обыденным припевом в рапорте после каждого боевого столкновения на Дунае. «Войска ваши, всемилостивейший государь,— писал Горчаков⁹⁵,— дрались, действительно, с величайшим мужеством, но опять без пользы! В этом не моя вина, а вероломство Австрии».

Император Николай на донесение князя Горчакова ответил следующими словами⁹⁶: «Напрасную трату людей ненавижу. Что наши

358

героями дрались, это славно, но мне неудивительно, и грустно, что даром было ⁹⁷. Зачем было оставлять Соймонова в Журже, когда предвидеть должно было, что ему там не удержаться, и зачем не отступать к Фратешти, выманив неприятеля в поле и идя навстречу к своим резервам. Вот что невольно на мысль приходит. Быть может, на месте судил бы я иначе. Поблагодари молодцов за славную оборону, но, ради Бога, щади и береги их для решительных ударов».

Генерал Коцебу отмечает в своем дневнике⁹⁸, что князь Горчаков очень волновался после журжинского боя и не знал, на что решиться: отступать ли на Серет, ожидать ли турок на позиции у Фратешти или же атаковать их у Журжи и сбросить в Дунай. Короче, князь Михаил Дмитриевич оказался совершенно в том же положении, в каком находился в ноябре—январе по отношению к Калафату.

Особое волнение нашего главнокомандующего обусловливалось кроме свойств его характера двумя обстоятельствами: слухами о задуманной союзниками экспедиции против Крыма и поведением Австрии.

Еще до журжинского дела князь Горчаков получил указание государя на необходимость занять в княжествах такое положение, которое давало бы союзникам повод ожидать нашего перехода на Дунае к активным действиям и тем оттянуло бы их силы на Балканский полуостров и помешало задуманной экспедиции в Крым⁹⁹. Военный министр со своей стороны указывал, что этой цели можно было бы достигнуть, заняв в княжествах какую-либо центральную позицию с обеспеченными переправами на Дунае. Но результаты дела 25 июня мало способствовали осуществлению предложенной из Петербурга идеи.

Как будто бы нарочно, чтобы ухудшить моральное состояние нашего главнокомандующего после его нерешительного поведения под Журжей, он 26 июня, т. е. на другой день после оставления нами этого города, получил из Вены от своего двоюродного брата, нового русского посла при австрийском императоре, князя А. М. Горчакова успокоительные относительно Австрии сообщения. Император Франц-Иосиф обещал не вводить свои войска в Валахию, пока мы будем в ней находиться, и наш посол стоял за то, чтобы бóльшая часть княжеств была нами занята. Главнокомандующий успокоил посла, что он находится перед Журжей и не предполагает совершать отступательного движения¹⁰⁰.

Следует, впрочем, заметить, что государь не так радужно смотрел на обещания австрийского императора. В обширной переписке с князем Варшавским он лишь выражал надежду, что австрийцы

359

не решатся нас атаковать до получения ответа на их последнюю ноту ввиду угрозы Пруссии, что в таком случае она почтет свой трактат уничтоженным¹⁰¹.

«Австрия,— писал государь,— сбросила всякую личину и заключила союз с Турцией для занятия княжеств; еще шаг, и война с нами». Весь гнев императора Николая обрушивался на Австрию, и он решил, что если обстоятельства заставят нас перейти за Прут, то действия наши против австрийцев должны быть быстры и решительны, «как гроза, как громовой удар». В предвидении этого государь старался усилить графа Ридигера частью расположенного в Литве 1-го корпуса и писал, что «Ридигеру предстоит блистательный случай дать решительный оборот войне, в особенности ежели Пруссия останется зрительницей происходящего»¹⁰². Одновременно с этим государь усиливал заботу о развертывании резервных частей, что давало возможность сосредоточить к августу в окрестностях Киева резервный корпус из 32 бат., 24 эск. при 48 пеш. и 24 кон. орудиях. Кроме того, приступили к формированию на левом берегу Днепра запасных дивизий 3, 4 и 5-го корпусов, что к декабрю давало еще новых 72 батальона.

Но у императора Николая сверх заботы об австрийцах появилась после снятия осады Силистрии еще новая забота. «Теперь в ожидании, будет ли попытка на Крым,— писал государь.— У Меншикова всего 36 батальонов, 48 пеших орудий, 16 эскадронов, 2 полка казаков и 16 конных орудий. Кажется, сего довольно, чтобы отбиться с успехом, но спокоен буду, когда гроза минует».

Получив первое известие о журжинском бое, государь, не ожидая подробного донесения, набросал Горчакову свои мысли о дальнейшем направлении операций, желая знать, сойдутся ли его взгляды со взглядами командующего войсками на Дунае.